Сады Семирамиды. Том 2

Необычно начинался новогодний праздник. Раньше в эти дни отовсюду слышались музыка и песни, торжественные церемонии проходили по улицам и проспектам, люди радовались и поздравляли друг друга. Ныне всюду царило безмолвие. Это не было похоже даже на дни похорон, ибо в дни траура слышны были стенания и вопли. Не шумел базар, разъехались торговцы, попрятались чужеземцы. С утра народ толпился на площади Эсагилы в ожидании торжественного освящения идола Сина. Ждали царя. Набу-наид в это время принимал в тронном зале делегацию от олигархии. Услышав о посетителях, он приготовился к очередной стычке, однако, был приятно удивлен тому, что услышал. От лица всех с ним говорил верховный жрец Нухара Бэл-Риманни: - Шаррум, мы решили, что споры не приведут ни к чему, и долго искали компромиссное решение всех вопросов. Шаррум, мы нашли его. Нам известно, что не простые цели преследуешь ты, изменяя привычную нашу жизнь. В Нухаре, как и в других храмах, тоже есть старинные архивы, в которых описаны древние ритуалы, постройки, изображения богов и их спутников. Мы отобрали несколько документов и принесли их тебе. Действительно, давно пора вернуться к старине. Обрати внимание на этот документ. Всего три столетия назад при храмах Сина и Шамаша существовал институт жриц-иеродул. Многие паломники и просто приезжие пользовались их услугами, отправляя в казну бесчисленное множество золота и серебра. Если бы мы восстановили эту традицию, царская и храмовые сокровищницы пополнились бы, эти средства можно было бы направить на продолжение реставрационных работ, облегчив тем самым участь горожан, с которых все равно нечего взять. Набу-наид неторопливо изучал документы. Да, он уже читал об этом в других архивах, действительно, жрицы-иеродулы были очень популярны. Там, где они по-прежнему есть, храмы процветают. Их услугами всегда пользовались только богатые горожане или приезжие, имевшие достаточно средств для получения высшего наслаждения. Иеродул надо обучать, постоянно пополнять их ряды и контролировать доходы, только тогда они будут достойны той цены, которая позволит получать прибыль государству. Это была стоящая мысль. Царь про себя взвесил все доводы «за» и, не найдя ни одного «против», кивнул головой: - Я подумаю. А пока было бы неплохо найти подобных достойных женщин, которые могли бы обучать своему искусству новообращенных жриц. Мы отберем их в самых знатных семьях Вавилона. Жрецы, скрывая довольные улыбки, покинули тронный зал, чтобы приготовиться к торжественному освящению идола бога Сина. Семирамида не хотела идти на церемонию, но Набу-наид даже не стал ее слушать, пообещав, что будет вынужден привести ее силой. - Что особенного в этом, мама? – капризно выговаривала ей Амтия, демонстрируя роскошный плащ, сплошь расшитый золотом – подарок брата. – Мы ведь всегда почитали многих богов, просто одних больше, а других меньше. Сегодня наше почтение будет отдано Сину, но ведь иных мы не отвергаем. Мать только вздохнула; ответил Амтие Даниил, принесший царице кубок с вином. - Позволь мне ответить, госпожа. Ты юна и многого не замечаешь и не понимаешь. Бог, которому мы должны поклониться ныне, всю жизнь был с тобой рядом, он близок тебе и знаком. Я же чужестранец, и годы, прожитые в Вавилоне, не отняли у меня моей веры. В моей душе и над нею царствует единый бог, он дает мне силу, разум, пищу моей душе. Как могу я отречься от него, признав Сина высшим? Амтия пожала плечами и виновато улыбнулась: - Прости, но я, кажется, настолько глупа, что не могу тебя понять. Все, что требуется от нас – склониться перед богом. - Это для тебя он бог, а для меня просто статуя, кусок золота, - Даниил огляделся вокруг, и вдруг в глаза ему бросилась старая тряпичная кукла, сделанная много лет назад старой рабыней для маленькой царевны. Эту куклу царица хранила все эти годы, пока не было дочери рядом. Даниил прошелся по покоям, взял куклу в руки и повернулся к Амтие. - Смотри! – воскликнул он. – Вот бог, которого я выбираю сегодня верховным! Мы украсим его златоткаными одеждами и драгоценными камнями, возвеличивая его. Поклонись ему! И он поднял куклу над головой. Амтия с минуту смотрела на него округлившимися глазами, а потом расхохоталась. Ее веселье никто не разделил – Семирамида отвернулась, а Даниил так и стоял, держа в вытянутой руке старую игрушку. Царевна перестала смеяться и нервно сказала: - Это всего лишь кукла. Положи ее на место! - Твой золотой идол – такая же кукла для меня, - и он бросил игрушку к ее ногам. Амтия пригнулась, подняла ее и прижала к себе. Когда она снова взглянула на него, в ее глазах блеснули слезы обиды. Даниил подошел к ней и склонился к ее ногам: - Прости меня, госпожа. Но если бы я мог, я показал бы тебе своего бога. А ты сказала бы, что он просто игрушка. - Что? – не поняла она, размазывая слезы по лицу. Он выпрямился, взял ее за руку и торжественно произнес: - Идем со мной, к моему богу. Я докажу тебе, что он сильнее, мудрее и выше всех богов! Идем, и ты преклонишь перед ним колени! Она отдернула руку и воскликнула: - Что за вздор ты несешь! Я всю жизнь поклонялась богам моего отца! А твоего бога я не знаю, и знать не хочу! Он чуть коснулся пальцем ее подбородка: - Но ты требуешь этого от других! Амтия смотрела на него удивленно распахнутыми глазами, постепенно осознавая смысл услышанного. Даниил больше ничего не говорил – он видел по ее глазам, что она поняла. - Так значит, - неуверенно произнесла она, - мой отец не прав? - Ты даже не представляешь, насколько он не прав! Сегодня твой отец добьется того, что люди перестанут уважать его. Он делает большую ошибку. Да и верховное жречество никогда ему этого не простит. - Что же теперь делать? Неужели сегодня на площади действительно будут сжигать людей, отказавшихся присягнуть новому богу? Даниил печально смотрел в ее испуганные черные глаза: - Может быть. - Ты хочешь сказать, что… - ее язык не смог выговорить мысли, ветром пронесшиеся в голове, и только ужас исказил ее побледневшее лицо. - Не надо думать о худшем, прекрасная царевна, никогда не забегай мыслями вперед событий, иначе это доведет тебя до безумия. - Но ты не отречешься от своего бога? - Запомни, царская дочь, у ничтожного раба нет ничего, кроме его веры. Я предпочитаю умереть с Господом в душе, нежели жить с пустым сердцем, когда отринутый бог покинет его. Семирамида небрежным жестом приказала ему уйти; уходя, он видел растерянность в лице Амтии и нервную дрожь в руках царицы. Пышная церемония прошла под нестройные хоры, возносящие хвалебные песнопения к небесам, богу мудрости луноликому Сину. Были торжественные жертвоприношения, воскурение благовоний, музыка – не было только радостного гудения толпы. Все ожидали кульминации. И вот пронзительные звуки труб и грохот барабанов возвестили собравшимся, что пора присягнуть новому богу. Армия Набу-наида первой преклонила колена и запела благодарственную молитву, за воинами пришли в движение и горожане; жрецы, образовавшие колонну обряженных и хмурых фигур, тоже начинали нестройный куплет. Людей никто не подгонял и не принуждал. Они добровольно отрекались от прежних верований, дорожа жизнью. Однако в коленопреклоненной толпе все же оставались островки противников такого унижения. Набу-наид находился на возвышении в окружении коленопреклоненных телохранителей. Взглядом, не сулящим ничего доброго, оглядывал он волнующуюся толпу, сразу выделяя тех, кто добровольно назначил себя в жертвы. Он оглядел всю площадь, довольно улыбаясь, кивнул согнувшимся в почтении сыну и дочери и перевел взгляд на находившееся рядом возвышение. Улыбка сползла с его лица. Царица Семирамида стояла во весь рост и гневно смотрела на мужа; чуть сзади нее стояла ее охрана – трое рабов, в одном из которых узнал он Даниила. - Семирамида?! – в его голосе слышались удивление и ярость. Она молчала, всем своим видом показывая, что не намерена подчиняться царю. Он ждал, что она одумается, но, видя бессмысленность ожидания, негодующе воскликнул: - Ты что, забыла о том, что ждет тебя в случае неповиновения? Огонь не станет разбираться, царица ты или простолюдинка. Смирись и пади ниц перед великим богом! Дерзкий ответ уже щекотал ей язык, она приготовилась ответить, но ей не дал этого сделать Даниил. Он быстро шагнул вперед, словно пытаясь отгородить царицу от взгляда царя, и проговорил: - Шаррум, недостойно царицы опускаться на колени, в то время как ее рабы стоят на ногах. Площадь загудела сотнями голосов, Набу-наид лишился дара речи, возмущенный дерзостью раба. Но стоило словам вернуться на его язык, как они стрелами полетели в Даниила: - Так почему же ты, презренный раб, иудейская собака, заставляешь царицу ждать себя?! - Потому что не вижу надобности преклоняться перед истуканом из золота. - Ты отвергаешь бога того народа, который кормит тебя? - Нет бога, кроме того, в которого верю я, и только он дает мне пищу, кров и жизнь. - А знаешь ли ты, что ждет тебя за твою дерзость? - Знаю. Но не боюсь, ибо Господь услышит меня и избавит от мучений. Если же он решит, что я достоин смерти мученика, я с благодарностью исполню свой долг. - Можешь быть уверен, твой «господь» решит, что ты достоин смерти! Два раба, стоявшие рядом, оттеснили в сторону царицу и закрыли собой Даниила. - Нельзя казнить за веру, шаррум, - громко сказал один из них. - Нельзя?! – Набу-наид сделал знак страже, несколько человек бросились к помосту и окружили трех взбунтовавшихся рабов. – Я казню всех троих, и пусть люди увидят, что ваш хваленый бог – пустышка. Боги никогда не снисходят к рабам! Ибо каждый раб, молящий богов о свободе, убедился в этом! Стража свела с помоста Даниила и его друзей; гордо подняв голову, шли они вдоль площади, ведомые в храмовую темницу. Внезапно женский крик прорезал тишину, Набу-наид невольно оглянулся, окинул быстрым взглядом притихшую толпу, но ничего не заметил. «Вероятно, жена одного из них, - решил он. – Что ж, могли бы подумать и о своих семьях, глупцы». А в это время его сын Бэл-шарру-уцур прикрывал от любопытных глаз своим плащом потерявшую сознание Амтию. - Мы не будем бросать их в печь. Я не думал, что найдутся смельчаки, которые на виду у всех вздумают перечить моей воле, потому и не давал распоряжения подготовить жаровню. Смельчаки, вернее – дураки нашлись, и у меня появилось желание сжечь их на виду у всех, на костре. Набу-наид говорил это Семирамиде, стоявшей у распахнутого окна и провожающей взглядом заходящее солнце. Его раздражало ее молчание, и он мерил шагами огромную комнату, отшвыривая ногами табуреты и подставки для ног. Наконец, он остановился перед ней и, глядя ей в спину, в надежде, что она обернется, воскликнул: - Неужели ты не понимаешь, чем рисковала? Она не обернулась. - Семирамида! – он быстро приблизился, взял ее за плечи и развернул к себе, - ну почему ты молчишь? - А что тебе сказать? – устало произнесла она. – Ты отсутствовал десять лет, запретив праздновать Новый год – самый долгожданный праздник. Ты задушил горожан налогами, идущими на твои бессмысленные идеи, ты посеял в народе недоверие и ненависть к властьдержащим. Наконец, сегодня ты отнял последнее – их веру, веру в того бога, в которого верили их предки. Я лишь неумело пыталась отвлечь от них твой гнев. - И добилась своего? Семирамида подняла глаза, в них блеснули слезы; она сложила руки и прошептала: - Освободи Даниила и его друзей. Покажи народу, что ты милостив. - Нет, я справедлив. Ослушание подлежит наказанию. Она поняла, что спорить с ним бессмысленно, что он просто не слышит ее; она отвернулась и произнесла: - Ты глуп. Мне очень жаль, что после стольких лет я только сейчас поняла это. Вечером следующего дня народ снова толпился на площади, вокруг сложенных на помосте дров. Осужденные стояли в окружении охраны здесь же; лица их были бледны и непроницаемы. На соседнем возвышении стояли два кресла для царя и царицы, чуть ниже еще два – для соправителя царя Бэл-шарру-уцура и царевны Амтии. Первой появилась царица. Семирамида была бледна, но спокойна, она словно не видела окружающих, витая мыслями где-то за облаками. За ней на возвышение вышел Набу-наид, и все увидели на его лице неподдельную злую радость от сознания того, что сейчас будет посрамлен кумир его жены, великий Господь. Теперь ждали только Амтию и Бэл-шарру-уцура. Второй повелитель Вавилонии, сын царя, заставил себя ждать не очень долго; перепрыгнув ступени, ведущие на возвышение, он опустился в предназначенное для него кресло. Даниил смотрел туда, где должна была быть дочь царя, и видел пустоту. Он заметил, как царица, указав на свободное кресло, спросила о чем-то у сына, и тот в ответ прижал ладонь ко лбу. «Юная госпожа сказалась больной, - подумал Даниил, - но я знаю, это не правда, она просто не хочет видеть смерть». Семирамида, видимо, подумала так же, потому что понимающе кивнула и сказала Набу-наиду, что Амтия не придет, так как ей здесь нечего делать. Набу-наид сделал рукой знак, означающий «начинайте!» Площадь затихла, лишь слышны были шаги осужденных, поднимающихся на помост, обложенный дровами. Их поставили спинами друг к другу и связали. На предложение завязать глаза все трое отрицательно покачали головами. Даниил единственный видел раба, несущего зажженный факел, глаза его друзей смотрели в небо. Три голоса одновременно запели молитву, вознося ее к Господу, и сила этой песни была столь велика, что все присутствующие подняли глаза к единственному облачку, медленно движимому ветром с востока. «Господь всемилостивый и милосердный! Услышь трех рабов твоих и защити от несправедливости, ибо не предали тебя сыны твои, заплатив жизнью за верность тебе. Избавь от мук и пошли смерть мгновенную либо защиту от пламени». Дрожащая рука опустила факел на мелкие ветки, наваленные поверх дров, и они вмиг занялись, опалив лицо и руки поджигавшего. Черный дым повалил над площадью, почти скрыв от зрителей фигуры трех обреченных, призывающих Господа. Амтия металась по комнате, не зная, что предпринять. Брат, чувствуя, что она не выдержит зрелища, запер ее в спальне. Дубовые двери и засовы оказались не по плечу царевне; что использовать в качестве лома, она не нашла, потайных дверей в комнате не было. Несколько раз подходила она к окну, но чувствовала, что спуститься с третьего этажа у нее не хватит духу. И все же это был единственный выход. Пришлось потратить драгоценные минуты на переодевание, и она облачилась в воинскую одежду, в которой приехала в Вавилон, - штаны из тонкой кожи и короткая мужская туника. Про накидку для лица она даже не вспомнила. Свалив в кучу все покрывала и простыни, она перекручивала их жгутом и связывала. Амтия не знала, хватит ли их, но заставила себя не думать о том, что придется прыгать на землю, если канат из покрывал окажется коротким. Прикрепив один край к тяжелому ложу, с трудом придвинутому к окну, она скинула всю связку за окно и осторожно перелезла через подоконник. Упираясь ногами в стену, Амтия медленно спускалась вниз. Добравшись до второго этажа и узнав за окном комнату для купания, она толкнула ногой ставню, мешавшую ей, и, раскачавшись, прыгнула на подоконник. После того, как она оказалась в купальне, она втащила свободную часть каната на случай, если и эта комната окажется на запоре. На ее счастье, дверь оказалась незапертой. Она тихо проскользнула в сумрачный коридор. Нигде не было ни души, все сейчас были на площади. Амтия вихрем понеслась к царской конюшне. Ее личные кони стояли в отдельном отсеке, ключ от которого был только у конюха и у нее самой. Не тратя время на то, чтобы оседлать коня, она торопливо надела на него уздечку, вскочила на него без седла и ударила пятками в бока. Серый скакун галопом пронес ее мимо стражи в дворцовых воротах и полетел, ведомый умелой наездницей, к Эсагиле. Многотысячная толпа скрывала от глаз царевны помост, но дым, идущий от него, всем застилал глаза. «Я опоздала!» - с отчаянием думала Амтия, протискиваясь сквозь толпу, оставив коня у священных ворот. Слезы душили ее, дым слепил и заставлял кашлять, но она все равно расталкивала горожан, приближаясь к месту казни. То, что она увидела, шокировало ее, да и всех остальных. До сих пор дым скрывал зрелище от зрителей, но внезапный порыв ветра разогнал его. Амтия глотнула свежего воздуха, глаза ее изумленно взирали на помост, разглядывая каждого, находившегося в центре дымного кострища. Приговоренные к казни рабы продолжали шептать молитвы, но кашель не давал им. Дым пытался одолеть их, но вот огня не было. Вспыхнувшие в самом начале тонкие веточки прогорели, а сложенные дрова гореть так и не начали, только дымились вовсю, заставляя и жертвы, и палачей, и зрителей сгибаться от кашля. Когда ветер чуть разгонял дым, дружная молитва вновь становилась громче. Похоже, приговоренные не теряли времени даром, они успели развязать друг другу руки, и теперь протягивали их к небу. Странно, но Амтие показалось, что рук, молящих Господа о милости, не шесть, а восемь. Да и силуэтов, кажется, четыре. - Разве их было четверо? – спросила сама себя Амтия и оглянулась, услышав, что не только ей показалось это. Она снова внимательно посмотрела на помост, разглядывая каждого, вновь скрытого дымом. Первым она узнала Даниила, затем и его друзей, но четвертый силуэт казался расплывчатым, словно был тенью одного из них. И вдруг словно огромные крылья развернулись за спиной неясного силуэта, окутали всех троих и тут же исчезли. Дым стал быстро рассеиваться, и через несколько минут растаял, так и не дав огня. Тоненькие белые дымные струйки поднимались от почерневших, но не разгоревшихся бревен. Приговоренные к казни стояли посреди кострища, одежда их почернела, на лицах была сажа, но все трое были живы. Даниил встретил взгляд царя – недоумевающий, изумленный. Рот его был распахнут, что очень позабавило Даниила. Он перешагнул через дымящиеся дрова и бросил перед собой веревки, которыми были связаны их руки. - Мой бог услышал нас, шаррум. Как видишь, он решил, что нам рано умирать, - спокойно сказал он, и голос его был так тверд, словно не он только что стоял, глотая дым и задыхаясь от него. В нем не было ни дрожи от волнения, ни радости, что удалось избежать мучительной смерти, была только уверенность в том, что произошло то, что должно было произойти. Набу-наид, разведя руки в стороны, панически соображал, что надо что-то сказать, и взгляд его уперся в тлеющие дрова. Он протянул вперед руку, указывая на них, собираясь высказать нечто, чего явно не хотелось услышать его сыну. Бэл-шарру-уцур вскочил со своего места, преклонил колени перед отцом и громко провозгласил: - Шаррум, иудейский бог всемогущ только для иудеев, и мы сейчас видели это. Но он чужой нам. Оставь иудеям их бога, а мы, вавилоняне, будем поклоняться своим богам. Я, соправитель, сказал. Выскажи и ты, богоизбранный царь. Набу-наид хмуро взглянул на сына, поднялся и сказал: - Слушайте меня, жители Вавилона. Те, кто присягнул на верность нынешнему верховному богу, могут спокойно продолжать жить в городе. Те, кто не желает отказаться от веры тех народов, от которых приехал в Вавилон, должны будут поставить власти в известность об этом, и впоследствии либо покинуть город, либо выплачивать налог, разрешающий отправление своих обрядов. Те же, кто являются рабами, вообще не имеют более права голоса и права обращаться к богам. К любым, своим или нашим! Да будет так, как сказано. Договорив, Набу-наид сошел с помоста на носилки, ни на кого более не глядя. Люди быстро расступались, давая широкую дорогу для носильщиков. Царь покидал площадь, вслед за ним поспешил и Бэл-шарру-уцур. Семирамида тоже поднялась с кресла, но не стала садиться в приготовленный паланкин, а подошла к краю помоста и смотрела на возбужденную толпу, ожидающую ее слов. Тысячи глаз взирали на нее с надеждой, и она подняла руку, требуя тишины. - Люди, вавилоняне! Я не принуждаю вас забыть свою веру, но требую уважения к тому, кто избран богами, чтобы управлять нами. Вспомните, начались новогодние праздники. Я хочу, чтобы вы веселились, как и прежде. Пусть звучит музыка, пусть везде поют и танцуют. Для пиршеств я выделю средства из моей личной казны. Пусть будет праздник! И как раньше, каждую неделю в день Иштар я буду ждать всех, кому нужна моя помощь и справедливый суд, на площади у дворца Иштар. Семирамида удалилась под приветственные крики горожан. После ее ухода площадь покинули жрецы, именитые князья, а уж за ними простые жители города. Последними удалились двое друзей Даниила, прихватив на память по горсти пепла от сгоревшего тростника. На опустевшей площади вскоре остались лишь два человека – Даниил, сидящий на корточках и разглядывающий черные несгоревшие дрова, и Амтия, наблюдавшая за ним. - Даниил! Он вздрогнул и обернулся. Амтия подошла ближе, поднялась на помост. - Я думал, все уже ушли. - Все, кроме нас. Мне хотелось поговорить с тобой… Хватит уже любоваться головешками! Он отряхнул руки, поднялся и подошел к ней. - В чем дело, юная госпожа? - Что произошло, Даниил? Я немного опоздала и не все видела… Но я видела твоего бога! Он смотрел на нее с удивлением: - Где же ты его видела? Она замялась, не зная, что сказать, и боясь выглядеть глупо; опустила глаза, затем вновь подняла голову и с жаром воскликнула: - Он стоял прямо за вашими спинами! Он взмахнул крыльями и развеял дым и не дал разгореться огню! - Взмахнул крыльями? – улыбнулся он. – Наверное, это был сын бога Мардука, Набу*. - Нет, Даниил, Набу не стал бы спасать вас, зная, что вы в него не верите. Это был твой бог! Расскажи мне о нем! - Прямо здесь? – он обернулся, и она вслед за ним обвела взглядом пустынную площадь, помост, на котором они стояли, и черные обугленные дрова, рассыпавшиеся по помосту. Она пожала плечами и беспомощно посмотрела на него. Он вздохнул и спросил: - С чего вдруг тебе стал интересен мой бог? - Как с чего? Твой бог на глазах у всех закрыл от огня тебя и твоих друзей! Он сильнее наших богов! - Амтия, а где живет твой бог, ты знаешь? - Конечно! Он живет в храме или в алтаре. - А мой бог живет вот здесь, - он приложил руку к груди, - и вот здесь, - коснулся рукою виска, - и в душе того, кто принес сюда сегодня эти дрова. - Дрова? При чем здесь дрова? В них есть что-то особенное? Он кивнул: - Конечно. Они сырые! - Сырые? – изумилась она и вдруг помрачнела: - Так значит, чуда не было? - Не боги творят чудеса, Амтия, они только вкладывают силу в руки людей, верящих в них. И чудо творит именно вера. - А как же крылатый бог, который стоял с вами в костре? - Ты видела то, что хотела увидеть. Ведь хотела? Чтобы некая сила возникла откуда-нибудь и отменила решение твоего отца. Она опустила голову и тихо прошептала: - Хотела. - Так может быть, это твоя вера - что все получится, как хочешь - и совершила чудо? - Так ведь не было чуда! Он улыбнулся и тихо сказал: - Было. Кто-то принес сырые дрова. - Кто же это? – спросила она шепотом, и он ответил ей так же тихо и без улыбки: - Кто угодно. Твоя мать, или твой брат, или ты сама… - Я?! Нет!.. Но мне жаль, что это не я… Они сошли с помоста и направились к священным воротам, чтобы покинуть площадь. Мимо них к помосту прошли ширку. Обернувшись, Амтия и Даниил увидели, как рабы торопливо собирают в большие холщовые мешки то, что осталось от костра. - Это не дворцовые рабы, - тихо сказала Амтия, - но они, кажется, знают. - Да, - согласно кивнул он и повел ее быстрее к выходу, - и они спешат сделать свою работу. Пойдем, не надо мешать им… За воротами он помог ей сесть на коня, посетовав, что царевна опять похожа не на девушку, а на воинственного подростка, который к тому же ездит без седла. - Когда мы жили в Теме, я часто каталась верхом без седла, что в этом особенного? - Амтия, ты царская дочь, и ты не в пустыне. Надо чаще об этом вспоминать! На что она нервно воскликнула: - Если бы я задумалась об этом и потратила бы время на то, чтобы оседлать коня, я бы появилась в Эсагиле только сейчас! - Ты так спешила? Она не ответила на эту реплику, сделав вид, что не расслышала, и спросила: - Тебя подвезти до дворца? - Нет, госпожа. Если бы ты сидела в седле, я мог бы сейчас вести коня в поводу. Но без седла ехать со скоростью пешего не слишком удобно, так что езжай во дворец без меня. - И ты позволишь мне ехать без охраны? - Госпожа моя, я посочувствую тому, кто рискнет остановить тебя! Она покраснела и улыбнулась. Не зная, что же еще сказать ему, она спросила: - Так ты расскажешь мне о своей вере? - Расскажу. Если не испугаешься темноты и придешь завтра вечером в беседку царского сада. И я покажу тебе то, что ты вполне сочтешь за чудо. - Обещаешь? Он торжественно приложил руку к сердцу и чуть поклонился: - Я не посмею обмануть мою госпожу. - Тогда я приду, - она кивнула ему, и глаза ее засияли от счастья, наполнившего ее девичье сердечко. Она тихонько тронула коня пятками и чуть потянула узду, дав коню сигнал к движению. Он смотрел ей вслед и тоже улыбался, словно и не был час назад приговоренным к смерти. На следующий день царь снова принимал нухарских жрецов. Обсуждались предполагаемые кандидатуры будущих жриц-иеродул для храма Сина. В основном, это были взрослые дочери вавилонских князей, вышедшие из возраста невест и обреченные на безбрачие. Почти в каждом доме жрецы заручились согласием родителей. Еще бы – храмовая иеродула! Должность денежная, освященная жрецами, кто же откажется? Конечно, не все будущие жрицы желали себе такого будущего, но слово родителей было неоспоримо. Да и не стоило отказываться от подобной удачи. Ведь старые девы, оставшиеся жить в родительском доме, становились изгоями в собственных домах, были вынуждены прислуживать женам своих братьев и растить их детей. А жрицы – любые, а иеродулы особенно, - пользовались безграничной свободой и огромной властью. Они были богаты, почитаемы и независимы, а иеродулы еще и умели сводить с ума. Только вот детей иметь иеродулам не разрешалось, поэтому если и случались подобные случаи, дети иеродул становились служителями богов в храмах, и с рождения считались детьми бога, не зная не только имени отца, но и матери. Итак, жриц набрали. Ожидали приезда жриц-преподавательниц, способных обучить начинающих тому, что умели сами. Они должны были привезти древние манускрипты, хранящие все основы искусства. Ведь иеродула не просто должна уметь одарить мужчину блаженством, она должна быть способна вести беседу с теми, кто решает дела государств, должна знать, как вести тонкую политическую интригу и как погасить гнев, как развлечь скучающего гостя музыкой, пением или возбуждающим танцем. Но все же основой мастерства иеродул было именно умение вознести мужчину на вершину блаженства, чтобы он снова и снова приходил в храм, принося свои богатства к ногам желанной жрицы и того бога, в честь которого она это делает. Набу-наид не особо вникал в список отобранных будущих жриц. После недолгих дебатов жрецы пригласили царя в нынешнюю ночь посетить Нухар, чтобы по расположению светил выбрать верховную жрицу. Набу-наид принял приглашение и расстался со жрецами до заката. Амтия, пожелав доброй ночи матери, зевая и потягиваясь, прошла в свою спальню. Но едва закрылись резные двери, она перестала зевать и подбежала к окну. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, только маленький край еще отдавал небу и земле последнее тепло золотых лучей. Дождавшись, когда исчезнет и он, Амтия, заперев дверь изнутри на засов, подбежала к большому сундуку, сплетенному из гибких ветвей и еще пахнувшему свежестью. Откинув крышку, она раскидала все свои наряды, выбирая, что надеть. Нужно было что-то неброское, но в то же время красивое, чтобы тот, для кого она нарядится сегодня, не мог отвести глаз от нее. К черным волосам и глазам могла подойти только эта короткая бордовая туника, затканная мелким бисером. Ей не хотелось надевать длинную одежду, если уж она надумала выбраться через окно, как вчера днем, но и мужская одежда тоже не годилась для свидания, хотя была бы практичнее для ночного побега из спальни. Она сбросила с себя все до нитки и извлекла из-под подушки флакон с розовым маслом, украденный у матери. Стоя перед зеркалом во весь рост и натирая себя душистой драгоценной жидкостью, она чувствовала, что кровь закипела в ней, наполняя все ее тело восторженной радостью. Впервые она поняла, как сильно отличается от воинов, к которым себя иногда причисляла. Какое прекрасное у нее тело! И грудь упругая и красивая. А кожа смуглая и бархатистая, даже глазам приятно. Амтия улыбнулась себе, спрятала флакон и оделась. Причесала длинные волосы и заплела их в толстую косу, начинавшуюся от макушки. Основание косы и ее конец она обвязала гирляндами из мелких цветов. Каждое утро рабыни приносили ей множество таких гирлянд, украшая ими ее покои. Сначала, когда она только стащила у Семирамиды розовое масло, она хотела прихватить и украшения, но внезапно подумала, что не стоит ослеплять Даниила блеском золота и камней, напоминая, что она дочь царя. Поэтому вместо украшений она выбрала цветы. Она обула ноги в легкие кожаные сандалии, до щиколоток закрепленные переплетающимися ремешками. Решив, что плащ помешает ей при спуске, она отбросила его и подошла к окну. Закрепив заранее приготовленную веревочную лестницу, она шагнула в темноту ночи. Проскользнув по лестнице до нижнего этажа, как и в прошлый раз, впрыгнула на подоконник купальни. Затащив конец лестницы, привязала его к скамейке и быстро побежала к выходу. Коридор не освещался, здесь редко бывала охрана, и Амтия безбоязненно бежала в темноте, не боясь оступиться, ведомая душевным светом. Перейдя на мужскую половину, через первое окно выбралась на веранду, соединенную лестницей с верхним этажом и крышей. Цель была близка; еще несколько шагов – и она уже бежала по благоухающему саду. Ночь освещалась светом полной луны, и Амтия сразу увидела Даниила, ожидающего ее. Услышав шорох ее шагов, он поднял голову и улыбнулся. Он подошел к ней и протянул на ладони бутон розы. Она взяла его осторожно, словно боясь, что он рассыплется на сотню лепестков, и пригнулась, вдыхая его пьянящий аромат. Во взгляде ее счастливых глаз Даниил увидел чистую, светлую радость и любовь, устоять перед которой было почти невозможно. Ему захотелось прижать ее к себе, но он помнил о том, что она совсем еще дитя, и любовь, которая светится в ее глазах, больше похожа на любовь к отцу, чем к желанному мужчине. - Я уже и не надеялся, что ты придешь, госпожа. Она хотела пококетничать, надуть губки, но вместо этого, сама не ожидая, улыбнулась и произнесла: - Даниил, я не госпожа, я просто Амтия. Не сердись, что я задержалась. - Я и не сержусь. Ты, вероятно, целый вечер провела перед зеркалом. Она засмеялась и не ответила. - Амтия, ты похожа на маленькую волшебницу, и чтобы чуть-чуть ослабить твои чары, надо спрятать от глаз твой наряд. Вот так. И он укутал ее своим теплым плащом. Амтия взглянула с благодарностью и вдруг хитро усмехнулась: - Даниил, я скоро оставлю тебя совсем без одежд. Не забудь забрать плащ, а то в следующий раз тебе придется согревать меня хитоном. - Я готов к этому, моя царевна, только боюсь, что заставлю тебя краснеть. - Ну, вот еще! – засмеялась она. Тут же подумалось, что обнаженные мужские тела не были диковинкой для нее, выросшей в окружении воинов; но, представив на миг обнаженным Даниила, она действительно покраснела, почувствовав, как жар заливает лицо. Она опустила голову и, обойдя его, прошла в беседку. Он опустился на скамейку рядом с ней и напомнил, о чем они хотели поговорить. Она с готовностью кивнула, но он не стал говорить о боге, а указал на луну. - Что ты знаешь о ней, Амтия? - О луне? О, очень много! Во-первых, бог Син… - Постой, постой, разве я о боге Сине тебя спросил? - О чем же тогда? Он с минуту подумал, потом начал говорить: - Ты когда-нибудь видела у луны лицо? Печальное, грустное женское лицо, оно смотрит на всех влюбленных, но не радуется их любви, потому что знает – ничто не вечно. Даже поэты, распевая о светоче влюбленных, говорят, что луна печальна. Знаешь, почему она грустит? Потому что луна вовсе не светило, подобное солнцу или звездам, и ее бледный свет – всего лишь отражение солнечного света. Серый осколок потухшей звезды – луной крутится он вокруг земли, а вместе с нею и вокруг солнца. Когда ты жила в Теме с отцом, у тебя были учителя? Они рассказывали тебе о звездном небе? - Да, старый звездочет из Мидии любил поговорить о звездах, - кивнула Амтия и улыбнулась каким-то своим воспоминаниям. – Но он не говорил со мной о луне. О ней говорили жрецы Сина. - Понятно. Значит, тебе должно быть интересно то, что я расскажу. Взгляни-ка на небо. Когда ты шла сюда, луна была полной, не правда ли? Она подняла голову, и рот ее раскрылся от изумления – за несколько минут разговора луна стала ущербной. - Что это? – тихо спросила она, указав на нее пальцем и повернувшись к собеседнику. - Все очень просто, - он протянул к ней ладонь, и она увидела на ней три камешка. – Представь, что этот камешек – наша земля. Мы сидим сейчас на ее малюсеньком уголке и смотрим на другой камешек – на луну. А солнце – третий камешек – сзади нас, мы его не видим. Он разложил их в ряд на ладони и продолжал объяснять: - Такое бывает не часто, но когда все три небесных тела встают в один ряд, то одного из них не видно. Когда луна посередине – она прячет от нас солнце, и наступает солнечное затмение, день превращается в ночь на несколько минут. А когда посередине мы, то есть земля, то мы загораживаем солнце от луны, и его лучи перестают освещать ее. Луна становится тем, что она и есть – холодным темным камнем. Нам становится невидно ее, но тоже лишь несколько минут. Смотри, она стала еще меньше! Амтия не могла поверить своим глазам – луна на глазах превращалась в месяц. - Так это будет сегодня? - Это уже происходит. Лунное затмение. Через четверть часа станет темно, как под землей! Ты не боишься? - Н-нет, - ответила она чуть слышно и уцепилась за его горячую ладонь, рассыпав камешки. - Темнота будет недолгой, поверь мне. Это не страшно, это интересно. - Но почему мне об этом никто не рассказывал? Откуда ты об этом знаешь? - Мне рассказывал об этом мой учитель, когда я еще был свободным. А тебе не рассказывали потому, что эти знания не для всех. Жрецы в храмах, я уверен, об этом знают. Но для них это не явление природы, а небесный знак. Мне хочется, чтобы ты об этом знала и в будущем не позволила себя дурачить. Смотри, от луны остался тоненький серп. Идем! Они выбежали из беседки. Вокруг становилось все темнее, Амтия интуитивно прижалась к Даниилу, и он обнял ее, словно защищая от надвигающейся тьмы. Еще несколько секунд – и тонкая ниточка в том месте, где недавно была луна, растаяла на глазах. Природа задрожала и притихла, не было слышно птиц, не шелестели ласковые ладошки ветра, шевелящие обычно деревья в саду. Амтие показалось, что она стоит в гроте, из которого нет выхода, и сердце ее забилось, как канарейка в силках. - Даниил, - позвала она шепотом и вся похолодела при мысли о том, что он не ответит. - Я здесь. Она не видела его, но ощутила, как его сильные надежные руки прижали ее к себе, и что-то мягкое коснулось ее лба. Почувствовав легкую дрожь ее тела, он прошептал: - Не бойся. Это всего лишь мои губы. Его тихий шепот вдруг окатил ее горячей волной. Голова закружилась от осознания его близости. Тьма сделала каждое прикосновение в тысячу раз ощутимей. Амтия приподнялась на цыпочки и потянулась губами навстречу его дрожащему дыханию. Через миг ее руки уже обвивали его шею, его ладони обжигали ей спину сквозь тонкую ткань, а лицо ее горело от его осторожных касаний губами – первых в ее жизни поцелуев любви. Постепенно луна выплывала из темноты, освещая голубоватыми лучами тех двоих, кого тьма толкнула в объятия друг другу. Но вместе с луной вернулся и разум; осознание происходящего ужаснуло. Амтия, широко распахнув глаза, вдруг подумала, что их наверняка кто-нибудь видит, и кровь бросилась ей в голову. Сбросив его руки со своих плеч, она оттолкнула его и, сама не осознавая того, что делает, со всего размаху ударила Даниила по лицу. Он только выдохнул и зажмурился на миг. - Ты… ты… что ты со мной делал? – даже ночной полумрак не мог скрыть того, как пылает от стыда ее лицо. – Ты просто безумный! Да ты забыл, что ли, кто я такая? И кто ты такой! Горькая усмешка исказила его лицо, и она вдруг испуганно прикрыла рот ладонью. Но слова уже прозвучали. Сотня пощечин была бы менее болезненной и обидной. - Прости, госпожа, я и вправду забылся! Он низко поклонился ей, почти до самой земли, затем выпрямился и, не поднимая глаз, развернулся и пошел прочь. - Даниил, подожди! Она догнала его, загородила собой тропинку. - Прости меня, Даниил, я не хотела так говорить, я сама не знаю, почему… Он почувствовал слезы в ее голосе. - Я знаю. Просто ты сказала правду, - он смотрел на нее с грустью и нежностью. - На миг показалось мне, что я способен достать звезду с неба. Но я простой смертный, мое право – только любоваться ею издалека. Прости меня, госпожа. Возвращайся во дворец и забудь все, что случилось. Доброй ночи! Она не могла остановить его и с ужасом думала, что только злой демон мог заставить ее произнести слова, из-за которых она потеряла единственного друга. Или больше, чем друга? Семь ночей подряд приходила она в эту беседку и смотрела на печальное лицо луны, свидетельницы ее тоски. Откуда ей было знать, что все эти ночи рядом, в двух шагах от нее, прячется от ее глаз Даниил. Он знал, что она не думала о том, что говорила. Он сам виноват, что позволил желаниям одержать верх над рассудком. Ему надо было говорить с нею, не переставая, тогда тишина и тьма не сделали бы свое дело. Во тьме все казалось прекрасным сном – ее руки, обнявшие его за шею, ее губы, жаждущие встречи с его губами. Он взрослый мужчина, он все понимал – трепет ее тела, кружение головы и дрожь ее дыхания. Он должен был ее остановить до того, как она открыла глаза и при лунном свете осознала то, на что толкнула ее темнота. Она испугалась того, что нарушает некий запрет, испугалась своих чувств, потому и выпалила первое, что пришло в голову, что снимало вину с нее. Видит Господь – она сделала то, что должна была сделать. Поступи она иначе – и этим встречам не было бы конца. Нет, лучше сразу остановиться, пока в ее сердечке любовь еще не кипит, а только лишь разгорается. А со своим сердцем он справится как-нибудь. Разве может он лгать самому себе? Разве не стонет его душа, видя тоску любимой? Но у его любви нет будущего. Она – царская дочь. А он – ничтожный раб, который, к тому же, старше ее на четверть века. Семь ночей терзались двое, разделенные двумя шагами и огромной стеной, сложенной из обычаев, правил и законов. Терзались, в мыслях мчась друг к другу и избегая встречи наяву. На восьмую ночь она не пришла. * Бог Набу изображался в виде крылатого человека.