Сады Семирамиды. Том 2

В ночь затмения бодрствовали не только Амтия и Даниил. В храме Нухар собрались верховные жрецы всех городских храмов, около полуночи туда прибыл и царь Набу-наид. Жрецы, предсказывающие будущее по звездам, собрались на круглой площадке невысокой башенки, откуда видно было все небо. Набу-наид, зевая, поторапливал их. - Вы слишком тянете. Не забывайте, уже полночь, и мне не семнадцать лет. Я могу заснуть под ваше бормотание. Проще было выбрать верховной жрицей ту, которая окажется самой красивой или самой умелой. - Нет, шаррум, звезды не благоприятствуют этому. Ни одна из будущих жриц не достойна быть главой над остальными. Для этого нужна совсем другая девушка. Вот, смотри, по звездам уже можно что-то прочесть. Эти четыре звезды говорят о том, что девушка, которая будет жрицей, должна быть выше всех остальных по происхождению. А три звезды треугольником рядом дают нам ее точный возраст: четырежды три – двенадцать лет! Видишь ли созвездие Короны Нинурту? К тому же, планеты Нинурту и Нергала противостоят друг другу. - Да что же это все-таки значит? – вскипел царь, которому надоело слушать то, чего он не понимал. - Шаррум, - самый старший жрец низко поклонился и торжественно провозгласил: - верховной жрицей Сина должна стать твоя дочь Амти-нинлиль! - Моя дочь? – Набу-наид опустился на подставленный табурет. – Моя Амтия? Это был удар, которого он не ожидал. Он в эту минуту подумал не о том, что его дочь станет иеродулой, а о том, что до конца дней своих она будет находиться в этой тюрьме – она, так любящая солнце и просторы степей; она, своевольная, дерзкая и резвая, его Амтия, которую он поклялся выдать замуж за любимого, будь он хоть раб! - Нет, - прошептал он, качая головой и отодвигаясь от жрецов, - это невозможно. Звезды лгут. Или вы мне лжете, чтобы убить меня. - Пусть не подвергнутся наши слова сомнениям, шаррум. Мы будем до рассвета ждать ответа богов. Боги сами выскажут свою волю. - Я не поверю вам, если не увижу этого сам! – твердо произнес он. – И это не должно быть перестроение светил на небе, которого я не понимаю! Это должен быть видимый ответ! - Ты увидишь его, шаррум. Сонливость царя пропала, словно и не было желания спать. Он нервно ходил по маленькой площадке из стороны в сторону, временами кидая взгляд на небо. Жрецы расступились, прижавшись к перилам площадки, и наблюдая за царем. - Ложь, - бормотал он, - все это ложь. Син не может требовать такой жертвы. Вам придется доказать свои слова. Верховный жрец Нухара Бэл-Риманни, прислушиваясь к тихим словам царя, вдруг произнес: - Твои слова рассердили Сина, шаррум. Смотри! Набу-наид тут же повернулся к луне и с ужасом увидел, что она из полной превращается в месяц. Он не отрывал глаз от этого зрелища, он не хотел верить своим глазам. Он все еще продолжал бормотать свои жалобы, когда жрецы, окружавшие его, зашептали со всех сторон, придвигаясь от перил площадки к центру: - Смотри, шаррум. - Смотрите, Син гневается! - Бог рассержен твоим недоверием, шаррум! - Этого не должно быть! – вскрикнул Набу-наид, уже почти стиснутый жрецами. Они опускались на колени и протягивали к небу руки, шепча молитвы. Набу-наид озирался по сторонам, но видел только ужас на лицах жрецов. - Опомнись, шаррум! – закричал вдруг Бэл-Риманни, – ты заставишь Сина покинуть нас! Склонись перед ним и признай его волю! И старый жрец сам бухнулся на колени, вытянул руки в стороны и завопил: - Великий Син, светоч ночной, мудрый и великий бог, верни свою милость! Не проваливайся во тьму, не оставляй нас во тьме! Набу-наид один стоял в полный рост, тогда как вся толпа жрецов завывала у его ног, дергая его за полы одежды. Он поднял глаза к тонкому месяцу, оставшемуся от круглолицей луны за каких-то полчаса, и закричал во тьму: - Ты не можешь требовать этого от меня! И когда его голос растворился в ночи, наступил мрак. Син исчез. Жрецы затихли, как по команде. Набу-наид не слышал ничего – ни дыхания людей вокруг него, ни птичьих голосов, распевавших по ночам в дворцовых садах, ни шелеста ветра. Смертным холодом повеяло со всех сторон, и в этом мраке раздался тихий скорбный голос жреца Бэл-Риманни: - Ты убил своего бога. - Нет!!! – завопил Набу-наид что было сил, пытаясь своим криком вернуть звуки в мертвый мир, рухнул на колени и зашептал: - Прости меня, великий бог. Прости, мудрый Син. Вернись и освети ночь своим светом, я исполню твою волю. - Громче, шаррум, пока мертвого бога еще можно оживить, - прошептал невидимый во мраке голос. - Я исполню твою волю, - крикнул царь, – верни свою милость мне, глупому царю. Я исполню то, что ты хочешь. Не губи мой народ из-за моего неверия и непокорности. - Громче!! – раздалось со всех сторон. - Твоя воля священна, Син! – крик царя долетел до городских стен и отразился от них эхом. В черном небе вспыхнула золотая точка, вытянулась в тонкий серп и начала на глазах расти. Луноликий бог передумал умирать, приняв смирение царя. Он осветил своим светом маленькую площадку и расступившихся к перилам жрецов. В центре ее остался только Набу-наид. Он лежал на холодных плитах, сжавшись в комок, - ничтожный человечек, смятый божественной волей, - и беззвучно рыдал. Никто во дворце об этом не знал. Набу-наид никого не принимал, кроме дочери, его дела вел сын, Семирамида занималась тяжбами, с которыми приходили горожане. Жрецы тоже молчали. Видя, что царица спокойна, они поняли, что Набу-наид не поставил ее в известность. Но никто иной, как жрецы, не понимал той простой истины, что именно Семирамида могла спасти свою дочь от той участи, которая когда-то грозила ей самой. Ей ничего не стоило объявить мужа сумасшедшим, а сына единственным царем, тогда и приказы Набу-наида стали бы недействительны. Однако не это входило в планы жрецов. Они желали отомстить всем сразу. Ожидание длилось неделю. По истечении ее царю принесли письмо, в котором сообщалось, что сегодня царевна должна прибыть в храм, так как через два дня ей суждено будет стать невестой Сина, а после брачной ночи ее возведут в сан верховной жрицы. Набу-наид вызвал дочь к себе. Когда она появилась, печальная, со следами бессонных ночей на лице, он подумал, что она уже знает обо всем, но вряд ли это было возможно. - Амтия, что с тобой, девочка? Ты здорова? - Да, отец, но мне плохо спится в полнолуние, а ночи без сна утомительны. «Син даже спать ей не дает! - подумал он. – Если я не выполню его волю, он ее убьет!» Вместо того, что подумал, он сказал ей: - Значит, тем нужнее исполнить мое повеление. Сегодня после обеда ты должна выехать за город, в предместье Баб-Нар-Куталабири. Там, где две дороги соединяются в одну, ведущую в Бит-Хаббар, стоит храм Нового города, посвященный Сину. В этом храме ты пройдешь очищение. - Зачем? - Так положено царской дочери. Раньше это происходило в Нухаре, но теперь не Мардук глава над богами, а Син. - А это надолго? - Нет, милая, на пару дней. Но это необходимо. Амтия вздохнула. На два дня покинуть город, дворец, висячий сад, Даниила… - Хорошо, отец. Мне уже собираться? - Да, Амти-нинлиль. Если хочешь что-то передать матери, скажи мне, потому что ее нет, она в городе, а у тебя нет времени ее дожидаться. Посланный из храма жрец принес распоряжение насчет тебя только сегодня, и твоя мама не знала, иначе она бы задержалась, чтобы самой тебя проводить. - Жаль, - прошептала Амтия, втайне понадеявшись, что сможет у матери увидеть Даниила, и, огорчившись, что этого не получится. – Поцелуй ее за меня. Она исчезла, как невесомое облачко, даже шагов не было слышно. Набу-наид смотрел ей вслед, и слезы наворачивались ему на глаза. «Я просто мерзавец, даже не смог сказать ей правду. Но видят боги, я не знаю, как сказать такое!» Паланкин, расшитый шелками, равномерно покачивался на плечах восьми рабов, и тихий перезвон бубенцов по четырем углам сопровождал их шаги. Амтия лежала на подушках, убаюканная звоном и покачиванием, и во сне беседовала с Даниилом. Странный это был сон. Она видела себя и его в висячем саду, полная луна светила с небес, как в ту ночь затмения. Луна звала ее, неведомая сила выдирала ее из объятий Даниила, а он умолял: «Не уходи! Син – лживый бог, он погубит тебя!» Но она все равно летела по ночному небу прямо к лунному свету, от которого веяло холодом. Проснувшись, она приоткрыла рукой занавес паланкина и зажмурилась от яркого солнечного света, хлынувшего в ее тесные носилки. Странно, но рабы несли ее более длинным путем. Вместо того чтобы по проспекту Айбуршабум выйти на Процессионную дорогу и за чертой города сразу оказаться в предместье Баб-Нар-Куталабири, они перешли почти по всему проспекту вглубь города, свернули на улицу Нергала Радостного, затем на улицу бога Сина, параллельную проспекту Айбуршабум, и через ворота бога Сина вышли, наконец, за пределы города. До храма оставалось всего четверть часа пути. Ее встретили как долгожданную почетную гостью. Роскошный обед, однако, она поглощала почти в полном одиночестве, если не считать рабынь, прислуживавших за столом. Затем ее отвели в теплую уютную комнату, обставленную дорогой мебелью, однако совершенно лишенную окон, и оставили отдыхать. Амтия улеглась на мягкие одеяла, однако сон не шел к ней. Слишком тревожно было на душе. Зачем она здесь? Что за очищение должна пройти? Мама никогда не говорила об этом. Надо было все-таки дождаться ее и поговорить обо всем. И почему она не зашла к ней? А вдруг мама никуда не уезжала? Ведь Семирамида наверняка предложила бы проехаться с ней; царица часто звала дочь с собой, если выезжала из дворца. Слишком уж быстро Амтия покинула дворец, даже не успела толком подумать и разобраться. Ну да ладно, будь, что будет, через два дня она вернется и все будет как прежде. И все-таки где-то в глубине души она чувствовала, что отец чего-то не договорил ей. Он отправил ее в храм, посвященный Сину – тому богу, которому поклоняется так фанатично. А что если он решил принести ее в жертву своей вере? Мысли Амтии были прерваны шагами, раздавшимися за стеной. Двери распахнулись, и вошли две жрицы. - Госпожа, следуй за нами. - Куда? - В купальню. Она кивнула и соскочила с ложа. Вслед за жрицами она покинула свою красивую келью и по темным переходам направилась неизвестно куда. Ее действительно привели в купальню. Большая полукруглая комната, освещенная масляными светильниками, была от пола до потолка облицована мраморными плитами. Посередине находился круглый бассейн, небольшой и неглубокий, над которым находились две изогнутые трубы, подающие воду. Амтию раздели, и она по ступенькам спустилась к воде. Опустила ногу – вода была теплой, почти горячей. Не тратя времени на размышления, она скользнула в бассейн и блаженно ахнула, когда все ее тело до самой груди погрузилось в душистую воду. Жрицы тоже разделись и вошли в бассейн, вооружившись многочисленными плошками с разноцветным содержимым. Распарившаяся Амтия лежала на нижней ступени у самой воды, а женщины растирали, смазывали и ополаскивали ее. Затем ее вытерли насухо, снова натерли очередным маслом и повели в соседнюю комнату. Здесь ее передали другой жрице. В этой комнате стояло огромное зеркало – Амтия еще не видела зеркал такого размера – в полный рост! По стенам было множество плетеных сундуков. Жрица извлекла из одного бледно-розовую тунику без шитья и узоров и нарядила в нее Амтию, затем усадила перед зеркалом и занялась ее волосами. Соорудив из длинных густых прядей высокую прическу, она принесла большой ларец из красного дерева и поставила его на низкий столик перед Амтией. Та откинула крышку и восторженно вскрикнула – даже у ее матери не было таких украшений! Чего только не было здесь! Ожерелья и бусы, браслеты и кольца, серьги, налобные подвески, броши, диадемы, заколки, украшения для рук, ног, шеи, волос, бедер, талии – все горело и переливалось светом, отраженным от полированных граней драгоценных камней. Царевну украсили ими от макушки до мизинцев ног. Каждый вздох, не говоря уже о передвижениях, сопровождался самой непередаваемой и приятнейшей музыкой – перезвоном золота. У Амтии даже голова закружилась от волшебного сияния, исходившего от нее. Как жаль, что ее никто не видит. Но ведь для чего-то ее нарядили! Она повернулась к жрице: - Куда теперь? Та, попросив обождать еще минуту, достала из многочисленных запасов белую воздушную ткань, совсем прозрачную, и накрыла ею царевну; легкие складки опустились до самых ног, слегка скрывая сияние украшений. - Вот теперь пора. Амтие не хотелось сходить с пушистого ковра на каменный пол, но жрица протянула ей матерчатые туфли без задников, расшитые золотом, и сама же помогла их надеть. За порогом ее ждали носильщики; они усадили ее на носилки без верха и понесли по широким, утопающим в сумраке коридорам, освещаемым факелами на стенах. Ее носилки опустили у входа в просторные покои, помогли сойти с них и велели ждать. Рабы с носилками удалились, а из сумрачных покоев к ней вышла жрица. Поклонившись, она протянула Амтие большую чашу с напитком, давая понять, что, прежде чем войти, необходимо опустошить чашу. Амтия взяла напиток, а сама с любопытством заглянула в покои через плечо жрицы. Та едва заметно усмехнулась и проговорила: - Пей. Затем войдешь и все увидишь. Амтия поднесла чашу к лицу и принюхалась. Запах был незнаком, но не неприятен. Какой-то травяной настой. Она сделала глоток, удовлетворенно кивнула и после этого выпила напиток до дна. Вернула чашу жрице и вошла в покои. Комната была просторной настолько, что огонь в светильниках не достигал стен, утопавших в полумраке. Полы устилали пушистые ковры, потолок был украшен деревянными панелями с позолотой, вероятно, как и стены, от которых временами долетали всполохи огней, отражавших свет треногих светильников. У стены напротив входа стояла громадная золотая статуя бога Сина, роскошно убранная одеяниями и украшениями. Перед ней – дымящийся алтарь, издававший сладковатый приторный запах от тех благовоний, которые на нем тлели. Между алтарем и входом стояло поперек высокое ложе из слоновой кости, убранное меховыми покрывалами и подушками. Жрица подала Амтие поднос, уставленный мелкими блюдцами с виноградом, сушеными финиками и кувшином с вином. Медленно провела ее по покоям, обойдя ложе и заставив опуститься на колени перед идолом бога. Царевна поставила поднос на алтарь, после чего вслед за жрицей опустила голову, едва не касаясь лбом пола, и заговорила текст священного гимна вслед за жрицей. Выпитый настой, кажется, начинал действовать, потому что Амтия вдруг почувствовала легкое головокружение. Она уже ощущала такое однажды, когда без ведома отца выпила за обедом неразбавленное вино, оказавшееся слишком крепким. Когда жрица, не переставая воспевать молитвы, снова повела ее по кругу через все помещение, Амтия поняла, что ноги ее не слушаются. Это рассмешило ее, однако жрица обернулась и взглянула на нее с укоризной. Царевна, пытаясь унять смех, опустила голову и следовала за ней, повторяя священные слова. Амтия перестала ориентироваться во времени. Ей казалось, что хождение по храмовому святилищу, песнопения и молитвы бесконечны. Опьянение не проходило; оно наоборот усиливалось от запаха дымящихся трав у подножия бога. К жрице присоединились еще две, они временами подхватывали Амтию, когда она спотыкалась на непослушных ногах. Наконец, ей позволили присесть на ложе. Голова была тяжелой, Амтия не стала сопротивляться желанию упасть на подушки и закрыть глаза. Она лишь почувствовала, как ее уложили на спину, подняли кверху руки и закрепили в изголовье какими-то мягкими ремешками. Священные песнопения продолжались, но Амтия словно проваливалась в сон. Однако, почувствовав чужие руки на своих ногах, она с трудом открыла глаза. Возле ложа стоял мужчина в белых одеждах, с головы до ног украшенный драгоценностями, как и она. Он взошел на ложе между ее ног, опустил ладони на ее лодыжки и начал неторопливое движение рук вверх по ее ногам, задирая при этом подол ее одеяния. Сознание тут же прояснилось, хоть и не совсем, но достаточно для того, чтобы она осознала происходящее. - Ах, ты… - и она добавила грязное ругательство, услышав которое, жрец тут же поднял глаза к ее лицу. Она увидела его изумление и усмехнулась, после чего добавила осипшим от опьянения голосом: - А как тебе это? В тот же миг она поджала ноги и со всех сил толкнула его ступнями в грудь. Он слетел с ложа, ударившись об пол и опрокинув один из светильников. А Амтия, потянув к себе руки и сообразив, что они связаны и закреплены в изголовье ложа, рывком дернула их на себя. Кожаные ремни, видимо, давно бывшие в использовании и перетершиеся со временем, не рассчитанные на силу, равную силе разъяренного подростка-воина, лопнули с характерным звуком. Амтия села, чувствуя, как закружилась голова и как тошнота подступила к горлу. Не глядя на жриц, загородивших собою проход после того, как жрец выскочил из святилища, она потирала руки и поправляла одежды. Она даже что-то проговорила с усмешкой, но в ту же минуту в покои вошли жрецы. Их было пятеро. Не говоря ни слова, они вмиг окружили Амтию, опрокинули ее поперек ложа, а потом и вовсе стащили с него. Она попробовала отбиваться, но руки ее и ноги вдруг стали словно чужие, они не подчинялись ей. Не чувствуя опоры, ей показалось, что она парит в воздухе, но потом она поняла, что лежит на руках мужчин. Руки были везде – под головой, под плечами, под бедрами. Ей казалось, что их невероятно много – десятки, сотни грубых рук, и они со всех сторон на ее теле. Она чувствовала, как ее обнажают, треск раздираемой ткани оглушил ее. Ярость и стыд заполонили ее, она попыталась вырваться, но распластанная на руках жрецов не могла даже двинуться. Тот, кого она несколько минут назад скинула со священного ложа, стоял меж ее разведенных в стороны ног. Плача от унижения, она чувствовала на себе его грубые руки. Хотела что-то сказать ему, но не успела. Невероятная резкая боль в промежности превратила в вопль слова проклятия, вырвавшиеся из ее груди. Словно огненный жезл вогнали в нее, раздирающий все на своем пути. Боль была такой сильной, что ударила ей в голову, и на миг она потеряла сознание. Но непрекращающаяся пытка заставила ее очнуться. Крик превратился в хрип. Амтия не кричала больше. Ее распахнутые глаза бессмысленно смотрели на игру теней на потолке, руки больше не цеплялись за белые одеяния мучителей, ноги лежали на локтевых сгибах того, кого она должна была принимать как бога. Она чувствовала только истекающий из нее огонь, уносящий последние силы, волю, терпение. И не видела, как этот огонь окрасил в багровый цвет руки, ноги и пах «живого бога». Она не знала, сколько времени это продолжалось. Смутно помнила только, как бросили ее на ложе, как кто-то подносил чашу с водой к ее спекшимся губам, как она отворачивалась, но ее все же напоили. Как переложили ее с ложа на носилки и долго несли по темным коридорам. Как оставили ее на холодной постели в какой-то комнате, после чего появился еще один жрец; он суетливо закрыл дверь, просунув в ручку посох, и тоже набросился на Амтию, тиская ее сквозь разодранные наряды дрожащими руками. У нее даже не было сил сопротивляться, и она зажмурилась, умоляя богов послать ей хотя бы беспамятство. Каждая частичка измученного тела кричала о боли, и разум смилостивился, позволив Амтие провалиться в бесчувствие. Семирамиду рано утром разбудила рабыня. - Госпожа, шаррум Бэл-шарру-уцур спрашивает тебя. Он очень взволнован, что-то случилось. Царица торопливо умылась, оделась и вышла к сыну. Бэл-шарру-уцур был хмур, он мерил комнату тяжелыми шагами. - Что случилось, сынок? - Мама, - он остановился перед ней, глядя исподлобья. – Пропала Амтия. - То есть, как… пропала? - Ее нет во дворце со вчерашнего дня. - Не может быть! Вечером она была у себя! – воскликнула Семирамида. - Ты ее видела? – спросил он. Она растерялась, ее взгляд заметался по углам: - Нет, но ее рабыня сказала… когда я пришла пожелать ей доброй ночи… рабыня сказала, что она уже спит, так как у нее болит голова. Я не стала ее беспокоить. Бэл-шарру-уцур выругался, после чего сказал: - Ее рабыня повторяла сегодня утром то же самое. Но я все же вошел в ее покои, Амтии не было там. После пары…слов ее рабыня призналась, что ее госпожа отсутствует со вчерашнего обеда. - А кто заставил ее солгать? - Набу-наид. Амтия была у него вчера утром, после чего в паланкине уехала в город. Обратно она не вернулась. С ней были телохранители. Их тоже нет. - А с отцом ты говорил? - Нет. Он никого не впускает. Семирамида оставила сына, попросив его не следовать за ней, после чего направилась в покои царя. Дверь оказалась запертой изнутри. Она не стала стучать, а спустилась в нижний этаж, вышла на веранду и по лестнице добралась до окон спальни царя. Подоконники были невысокими, так что ей не составило труда влезть в окно. Набу-наид спал. Семирамида не удивилась, увидев стоящие на полу кувшины из-под вина – она готова была и к этому. Зато было проблемой его разбудить. Нескоро удалось ей это. С трудом открыл он один глаз, сморщившись от резкого приступа головной боли. - Что? Семирамида? - Просыпайся же! Но он не в силах был даже пошевелиться. Семирамида села рядом, и он услышал ее тихий дрожащий голос: - Набу-наид, где она? Ты знаешь, где Амтия? Очнись же, Амтия пропала! На один миг он испуганно открыл глаза, но тут же все понял и застонал, закрывая рукою лицо. - Моя Амтия… Она не пропала. - Тебе известно, где она? - Она… это неважно. Не беспокойся. - Вставай сейчас же! – закричала она, вцепилась руками в его одежду на груди и начала трясти. – Если ты сейчас же не встанешь, я размозжу тебе голову твоим бесценным кувшином! - Не тряси, ради всех богов! – он умолял ее голосом, похожим на стон; голова, казалось, разваливается на куски, к горлу подступила тошнота. Она отпустила его. Он медленно сел, потом сполз на пол, прижался спиной к ложу и обхватил голову руками, поставив локти на согнутые колени. Семирамида стояла над ним в ожидании, глядя с презрением и не понимая, за что любила его когда-то. Он ли это был? - Прости меня, - забормотал вдруг он, обхватил руками ее колени и уткнулся лицом в ее льняную тунику. – Прости, я не знаю, как жрецы подстроили это… Они забрали ее. - Кто? Кто ее забрал? – закричала она, отпихивая его. – Отвечай же, где моя дочь? Он беспомощно смотрел на нее, не зная, что сказать. Наконец, выговорил с трудом: - Она в храме Нового города. - В храме, посвященном Сину? - Да. - Что она там делает? - Она будет верховной жрицей-иеродулой. - Что?! У нее перехватило дыхание, и она прижала ладони к шее, даже в голове зазвенело и потемнело в глазах. Ее дочь будет иеродулой?! Служить развлечением для жрецов, ей, царской дочери?! Невероятно! И отец об этом знал! И не помешал ей! - Почему? Почему ты позволил ей уехать? Он бессмысленно смотрел перед собой. - Я сам отправил ее туда. - Ты?! И она просто подчинилась? - Она не знала, зачем туда едет. Семирамида опустилась на постель, ее мозг лихорадочно работал. Набу-наид ожидал оскорблений, криков, слез, пощечин, но она словно забыла о его присутствии. - Когда будет посвящение в сан? Или уже было? - Будет завтра. Сегодня ночью она будет на брачном ложе Сина. Так говорили жрецы. Семирамида зажмурилась, и перед ее глазами промелькнул образ Табии и золотое ложе в святилище храма Бэл-Мардука. Она сжала кулаки, и губы ее дрогнули. - Непостижимо! Моя девочка… Ее надо спасти. - Как? - Неважно. - Семирамида, нельзя нарушать волю бога! Иначе он убьет ее! Она вскочила, похожая на разъяренную тигрицу: - Волю бога? Или волю жрецов?! Ты подарил им свою дочь, совсем ребенка! Отправил в их похотливые объятия! Чтобы они, позабавившись с нею, выставили ее на продажу богачам и чужеземцам! Ненавижу тебя, ничтожество! Ты сделал все возможное, чтобы я прокляла тот день, когда стала твоей женой! Оставив его, она бросилась в свои покои; она металась, не зная, что делать. Весь дворец гудел, как улей, еще никто не видел царицу в таком состоянии. Она разогнала рабынь, отказалась принять просителей, не стала разговаривать с сыном. Бэл-шарру-уцур решил прислать к ней Даниила. Царица приняла его. Она была так напугана, что ее состояние передалось и ему. Прошлой ночью Амтия не появилась в саду, и теперь Даниилу казалось, что ужас, написанный на лице царицы, связан именно с этим. - Что произошло? – спросил он упавшим голосом. Она подбежала к нему – в ее глазах он увидел растерянность и мольбу. - Даниил, помоги мне мудрым советом. Мой сумасшедший муж решил погубить Амтию. Он хочет принести ее в жертву! - Амтию? За что?! - За то, что настаивал на признании своего бога! Жрецы сделали вид, что смирились с его безумством, но цену объявили тогда, когда поздно стало отступать. И цена – моя дочь! Они выбрали ее верховной жрицей-иеродулой! Даниил побледнел от этих слов. «Господи, за что?!» А Семирамида подняла глаза к его лицу и прошептала: - Помоги мне, Даниил. Придумай, как спасти мою девочку! Я видела, она тебе нравится, представь, что будет с нею! Сегодня вечером ее положат на священное ложе. Я знаю, как это происходит! Набу-наид думает, что сам бог спустится с небес к его маленькой девочке. Но все происходит не так! Он чуть встряхнул ее, боясь, что ее слова перейдут в истерику. - Я знаю, госпожа, я знаю это. Я заберу ее оттуда. Поверив его тихим словам, она зажмурилась и попыталась собраться с мыслями. Она объяснила, в каком храме искать Амтию, дала Даниилу одежду, по которой в нем не опознали бы раба, серебра на возможный подкуп и сама проводила его до ворот, убедившись, что Набу-наид не остановит его. Он не ожидал, что препятствий на пути в жилище Сина не будет. Подъехав к храму, он по суетливым движениям рабов вокруг догадался, что идут поспешные приготовления к церемониям. Он пожалел, что на нем богатые одежды, иначе мог бы прикинуться одним из рабов, чтобы войти в храм. Но вдруг увидел, что мимо него беспрепятственно прошли двое князей. С какой целью вошли они в храм, он не стал задаваться вопросом, но поспешил двинуться за ними. Влившись в какую-то торжественную процессию, шествовавшую по длинному коридору, он оглядывался. Вокруг было множество людей – и жрецов, и обычных граждан в богатых нарядах. В одном святилище шло жертвоприношение. Вокруг сгорающего тельца ягненка богачи раскладывали принесенные дары в виде тяжелых кошелей с неизвестным содержимым. Жрецы не вскрывали поднесенные дары, поэтому Даниил огляделся по сторонам и отошел в сторону, незаметно переложил серебро в нижний край своего плаща и завязал его узлом. В опустевший кошель он положил стянутую с головы повязку и свой тяжелый пояс. Когда подошел его черед, он бросил затянутый кошель в общую кучу и отошел в сторону. С удивлением заметил он, как подошла к нему жрица и кивком головы позвала за собой. - Куда? – спросил он тихо. Она приветливо заулыбалась и ответила: - Каждый, пожертвовавший храму сегодня, получает от храма дар – девственную жрицу. К утру жриц-девственниц не должно остаться в храме. Идем же, это священный обряд. Он оглянулся и заметил, что и к остальным подходят жрицы, уводя их за собой. В святилище оставались только жрецы. Он пошел вслед за девушкой. Они снова влились в процессию, от которой начали отделяться пары, скрывающиеся за резными дверями покоев, находящихся по обе стороны длинного коридора, по которому они проходили. - Нам сюда, - жрица распахнула дверь и втянула его в комнату, быстро захлопнув дверь за его спиной, чтобы следовавшие за ними не успели полюбопытствовать. На стенах комнаты, в которой они оказались, висели факелы. Они освещали приготовленные для гостя угощения и призывно расстеленное ложе. Девушка усадила Даниила в кресло и подала ему на подносе бокал с вином и медовые лепешки. - Подожди, - проговорил он, забирая поднос из ее рук и отставив его на столик. – Я хочу спросить кое-что. Она кивнула и присела на край ложа, позволив своей одежде чуть распахнуться, явив взору стройные ноги в сандалиях с переплетающимися ремешками. - Не хочу обидеть тебя, но я надеялся сегодня на встречу с другой жрицей. Он заметил легкую тень недовольства, мелькнувшую в глазах, но вслух девушка сказала: - Господин, сегодня единственный раз, когда мы сами выбираем себе мужчину. Мой выбор пал на тебя, я обещаю, что ты не будешь разочарован. - А верховная жрица тоже выберет себе сегодня возлюбленного? - А, вот ты о ком! – девушка тихо засмеялась. – Не хочу огорчать тебя, но верховная жрица пока еще невеста бога, и других мужчин она не принимает, и выбирать их сама тоже не может. Тебе придется подождать. В любом случае, девственную жрицу ты можешь получить только сегодня, а девственность верховной жрицы достанется только Сину. Даниил вздохнул и снова спросил: - Тебе так хочется сегодня провести этот обряд? А если я не способен? Я могу откупиться от твоего желания? - Зачем же ты пришел? – удивилась она. Он положил себе на колени край плаща, завязанный узлом, и потряс его, чтобы она услышала звон серебра. - Я пришел к верховной жрице. Мне надо лишь найти ее в этом храме. Если ты покажешь мне, где она, я в долгу не останусь. А свой дар оставь для другого. - Но нас проверят утром! – воскликнула она. Он усмехнулся: - Так и скажешь, что никчемным оказался гость! Она засмеялась, потом кивнула: - Хорошо. Давай свое серебро. Я покажу тебе покои Бэл-шалти-Нанны. Он удивился: - Разве не Амти-нинлиль стала верховной жрицей? - Так звали ее, когда она была дочерью царя. А теперь она жрица и носит имя своего бога*. Он развязал узел и взял оттуда часть серебра, высыпал его в протянутую ладонь, остальное снова завязал в узел. Жрица убрала серебро в ларец, замкнула его на ключ, после чего подошла к дверям и осторожно выглянула наружу. - Никого нет. Идем со мной. Она снова вела его темными переходами, шепотом объясняя, как вернуться к выходу. Перейдя через большой зал с колоннами, они подошли к дверям, по бокам от которых пылали в стене два факела. - Она здесь. - Ее не готовят для брачной ночи? Девушка вдруг что-то уловила в его голосе, посмотрела на него задумчиво и, не ответив на вопрос, прошептала: - Она здесь. Не забудь дорогу назад. После чего поспешно скрылась в темноте коридоров. Даниил потянул на себя ручку дубовой двери. Амтия лежала на огромной постели. Господь Всевышний! Она показалась ему такой маленькой на этом ложе, с разбросанными подушками и сбившимися легкими покрывалами. Он осторожно присел на край, боясь потревожить ее сон, и теперь сидел, глядя на ее лицо, а в сердце его росла уверенность, что с ней случилась беда. Сон ее был неспокойным, она тяжело дышала, руки ее нервно подергивались, лицо было осунувшимся, губы потрескавшимися или покусанными. Ей что-то снилось, она заметалась и заворочалась, и изумленному взору Даниила предстало вдруг ее обнажившееся плечо. Тонкая бледно-розовая туника, в которой она спала, была разорвана на груди; ткань сползла, и он увидел на ее бархатистой коже следы укусов. Осторожно он потянулся к ней и приоткрыл грудь – на ней темнели бордовые пятна и опять же отпечатки чьих-то зубов – он был уверен, что человеческих. Он еще не успел ничего осознать, а она вдруг снова заметалась, губы ее что-то зашептали, шепот перешел в крик: - Нет, нет, не трогай меня! Лицо ее перекосилось от ужаса, она вскочила, сон отлетел от нее. По щекам потекли слезы, губы подергивались, руки вцепились в покрывало, натянув его на грудь. Даниил не знал, что делать, только молча смотрел на нее. Постепенно она совсем очнулась ото сна и узнала его. - Ты? – прошептала сдавленно. - Да, госпожа моя, - он даже не услышал собственного голоса. В тот же миг она бросилась ему на шею. Она прижалась к нему всем телом, взобравшись на колени, обхватила его обеими руками и зарыдала, уткнувшись лицом в его плечо. - Где ты был, Даниил? Почему не пришел раньше? Он гладил ее по волосам и осторожно целовал покусанные плечи. Она рассказывала быстро, перемежая рассказ горькими рыданиями, рассказывала, сама ужасаясь тому, что говорит. А он слушал, и ему хотелось одного – очнуться от этого кошмара, признать, что это всего лишь сон. И в то же время он знал, что это правда; его маленькая веселая целомудренная девочка унижена, опозорена, растоптана. Никогда больше не будет она смеяться так звонко, как звенит вода, сбегающая по лестницам из висячих садов. Никогда этот милый носик не вздернется гордо, и эти милые губы не подарят ему соблазнительно невинную улыбку юности. А в этих глазах навсегда останется боль и ужас, пережитые прошедшей ночью. Когда она затихла в его объятиях, он руками поднял к себе ее лицо и прошептал: - Прости меня, что не пришел вовремя, что не знал, где ты. Я всю ночь ждал тебя в саду, а ты так и не пришла. Если бы я мог знать! Прости, что не смог защитить тебя. Но я не оставлю тебя здесь. Я пришел, чтобы увезти тебя отсюда туда, куда только пожелаешь. Если боишься, мы не вернемся во дворец. Тебя никто не найдет. Поверь мне, госпожа. Амтия не отвечала. Она сидела на его коленях, сжавшись в трепещущий комок, и, казалось, вовсе не слышала его слов. Он все еще пытался ее убедить, объясняя, зачем он здесь, но она не могла вырваться из плена своих переживаний. - Даниил, - наконец, сказала она, когда он уже решил, что не добьется от нее ни слова, - обещай мне исполнить то, о чем я попрошу сейчас. - Я сделаю все для тебя, если это разумно. - Разумна ли месть? – она подняла к нему бледное лицо, и он увидел, как сузились ее глаза. В голосе появилось что-то такое, что заставило и его задуматься о значении этого слова. - Ты хочешь, чтобы я отомстил? Кому? Твоему отцу или тем, кто… посмел прикоснуться к тебе? - Нет, я прошу не этого. Когда я жила в Теме, мне рассказали об одном обряде… Ты принесешь мне то, что мне для этого нужно. Обещаешь? - Что я должен принести? - Сначала пообещай. - Хорошо, но ты скажешь, что собираешься сделать! - Нет, это священный обряд. Он не подействует, если я расскажу. Он вздохнул: - Амтия, вера твоего отца в священные обряды привела к тому, что ты здесь. Прошу тебя, не трать время, нам надо спешить! Она опустила голову и прижалась к его груди. - Спешить уже некуда, - прошептала она, - даже если ты хочешь увезти меня отсюда, тебе не выйти из храма со мной до наступления ночи. Я не могу уйти просто так, не отомстив. У тебя есть время до заката. Принеси то, что я прошу. Пожалуйста. - Хорошо, говори. Я принесу тебе все, что угодно, - проговорил он тихо, чувствуя, что делает шаг в темноту. - Принеси мне ядовитую змею. Увидев на его лице решительное желание возразить ей, она быстро прижала ладонь к его губам и с мольбой сказала: - Ты обещал! Ему не хотелось оставлять ее одну в этом месте, но она, вероятно, была права, говоря, что до ночи ей не суметь уйти незамеченной. Он заодно раздобудет для нее мужскую одежду. Убедившись, что она закрыла за ним двери своей темницы, он поспешил покинуть храм.

* * *

Он не поехал во дворец, не будучи готов к объяснению с царицей. Он расскажет ей потом, когда Амтия будет на свободе. Он направил коня в пустынную степь, минуя возделанные поля и сады с трудившимися на них эррешу и купурру**. Теперь у него была возможность наедине обдумать все происшедшее. Он пытался представить, что будет делать со змеею Амтия, и сердце его наполнялось жестоким желанием отомстить. Он столько раз за свою жизнь погашал в себе подобные чувства, но сегодня ярость и боль за любимую ослепили его. Он чувствовал в себе только одно желание – убить! И даже не задумывался, насколько это желание чудовищно. Он представил себя огромной ядовитой змеей, жалящей всех подряд - всех, кто мог причинить боль его Амтие. «Я исполню твою волю, моя госпожа. Я принесу тебе то, что ты хочешь». Даниил со всех сил хлестнул плетью коня и поскакал в степь, уверенный, что страх не остановит его, что он сможет своими руками поймать ядовитую тварь и принести своей госпоже. Привязав коня к кривому деревцу, он выбрал ветку, из которой можно было сделать рогатину, отломил ее от ствола и ободрал лишние сучки и листья. Получилась довольно приличная кривоватая рогатина в два локтя длиной, с маленьким разветвлением на конце. Оставалось лишь встретить пресмыкающуюся гадину. Даниил блуждал по степи около двух часов, переворачивая камни и прислушиваясь. Пару раз он видел уползающий змеиный хвост, но поймать пока никого не сумел. Уже подул свежий ветер, напоминающий о вечерней прохладе, и он уже начал отчаиваться, что не сумеет исполнить обещание. Боковым зрением он увидел, что кто-то приближается к нему, и обернулся. К нему подъезжал на ослике мальчик лет одиннадцати. - Ты что, господин, ловишь змей? – спросил он, спешиваясь. - Иди, малыш, куда шел, - пробурчал в ответ Даниил. - Не сердись, господин. Я просто подумал, что если тебе нужны змеи, я мог бы тебе продать. Даниил выпрямился и посмотрел на него: - А ты змеелов, что ли? Мальчик кивнул. Из кожаной сумы, перекинутой через спину осла, он достал два холщовых мешка. - Тебе какие нужны? Для чего? - Для чего? – переспросил Даниил? – Меня послал мой наставник, он ученый и лекарь. Из змеиного яда он делает целебные мази. Если у тебя есть ядовитая змея, я ее куплю. Мальчик радостно улыбнулся. Он разглядел свои мешки, один убрал обратно в суму, а другой развязал. Выхватив из руки Даниила рогатину, он вытряхнул из мешка наземь огромную змею и прижал рогатиной змеиную голову к земле. - Смотри, господин, я ловил эту змею все утро. Ее яд убивает за несколько минут. Она редко попадается. Змееловы называют ее Реш-шарру*** вот за этот знак на макушке, смотри, как она переливается! Твой наставник будет доволен. Ну, как, покупаешь? - Покупаю. Посади ее в мешок. Вот тебе плата. Хватит? Он высыпал на руку мальчику горсть серебра. У того глаза заблестели от возбуждения, а рот расплылся по лицу самой счастливой улыбкой, которая, однако, через минуту сменилась унынием. - Постой, добрый человек, тебя твой наставник не отругает за такое расточительство? - Мой наставник щедр, - угрюмо возразил Даниил, но, видя, что мальчик по-прежнему растерян, взял его за плечи и сказал: - послушай, ты ведь не это хотел сказать, да? Ты думаешь о том, что тебя примут за вора, потому что никто не поверит, что ты выручил столько серебра за змею, пусть даже самую красивую. Так ты не показывай весь заработок сразу. Иди же! Он слегка подтолкнул его и тут же увидел на его лице смущенную улыбку. Получив свою покупку, Даниил распрощался с маленьким змееловом, и каждый поехал в свою сторону – мальчик в ближнее поселение бедняков, а Даниил по направлению к храму, в котором ждала его Амтия. Амтия действительно ждала его. Едва он постучал в двери ее покоев так, как было договорено с нею, двери тут же распахнулись, и Амтия утянула его внутрь покоев. - Принес? – нетерпеливо спросила она. Даниил молча протянул мешок и сверток с мужской одеждой, приобретенной им на пороге храма у одного из паломников. На одежду она даже не взглянула, взяла мешок, но развязывать не спешила: - Ты поймал ее сам? - Я не сумел, госпожа, я не змеелов, хотя готов был стать им по твоему желанию. Я купил ее у встречного мальчишки. - Она ядовитая? - Мальчик говорил, что смерть может наступить через несколько минут после укуса. - А как она называется? Ты ее посмотрел? Она красивая? - Разве смертоносная тварь может быть красивой? – спросил он, удивляясь странному возбуждению царевны, нарастающему на глазах. Она заулыбалась, движения ее стали резче и быстрее. - Так ты ее даже не посмотрел? – воскликнула она. - Я видел ее. Змееловы зовут ее Реш-шарру, за рисунок на голове в виде короны. - Я хочу посмотреть! - Не надо! Он хотел отнять у нее мешок, но она, словно играя, спрятала его за спину и показала Даниилу язык. Затем отошла, распустила бечеву и вытряхнула из мешка шевелящийся клубок. Змея упала на циновку и свернулась кольцами, голова приподнялась в самом центре, длинный раздвоенный язык промелькнул, высунувшись из пасти, исчез и снова высунулся. Амтия, заворожено глядя на ее переливающуюся в свете светильников чешую, подошла ближе. Она уже не замечала Даниила, с тревогой наблюдавшего за ней и боявшегося шевельнуться, чтобы не спугнуть змею. Он даже не заметил того резкого мгновенного движения, когда Амтия схватила эту шипящую тварь, а в следующий миг она уже стояла посреди комнаты, держа змею за хвост вытянутой и чуть согнутой рукой так, что раздвоенный кончик языка находился на расстоянии в пол-локтя от ее лица. - Амтия! – в ужасе вскрикнул Даниил, но она его не слышала. Покачиваясь, словно танцуя, она смотрела на маленькую плоскую головку, увенчанную рисунком в виде короны, и тихо шептала что-то, похожее на молитву или заклинание. Даниил оцепенел, не в силах отвести глаза от змеи, которая уже не отрывала зловещего взгляда мутных глаз от прекрасного лица царевны. Как во сне увидел он вдруг, что головка змеи и губы Амтии тянутся друг к другу, как слились они на одну сотую часть мгновения, и крик Амтии нарушил тишину, змея выпала из ее дрогнувшей руки и быстро поползла куда-то в угол – он уже не видел, куда. Амтия пошатнулась, и Даниил бросился к ней, едва успев подхватить. Она упала на его руки, на ее слабо улыбающихся губах кровоточили две ранки. - Даниил, - тихо позвала она, и он сразу заметил, каким частым и слабым стало ее дыхание. - Амтия! – он прижал ее к себе, не в силах поверить тому, что произошло. – Этого не может быть! Господи, ты ослепил меня в своей ненависти! Амтия, я своими руками убил тебя! Ты просила змею для этого?! Она хотела обнять его, но руки ее стали невероятно тяжелыми, безжизненными плетьми они свисли, почти касаясь пальцами пола. Из глаз Даниила брызнули слезы, вызванные одним видом ее беспомощности. - Не… бойся, - прошептала она, - обряд завершен… мне говорили… говорили… поцелуй змеи и… священные слова… Я стану змеею… я принесу смерть всем… это древний обряд… - Зачем? – проговорил он, уронив голову ей на грудь. – Я умру с тобой! Он, осознав, что произнес, поднял глаза к ее лицу. Он видел одно – ее вспухшие губы; на нижней – две ранки, истекающие кровью. - Смотри, они сочатся ядом, твои прекрасные губы, - и он поцеловал ее сильно, страстно, пытаясь вытянуть из губы как можно больше смертоносного напитка. Он не почувствовал ни горечи яда, ни соленого вкуса крови, и поцеловал ее снова. Когда он отпустил ее, она, едва набирая грудью воздуха для слов, зашептала: - Я стану… чудовищем… не отпускай меня… я тебя не трону…только их… Так хотела увидеть… тебя … еще хоть раз… перед тем, как меня… не станет… Амтия умрет… останется моя… месть… Так страшно… страшно… помоги мне тебя… обнять… Он взял ее руку и положил себе на плечо. Он чувствовал, как горит ее тело, а руки влажные и ледяные; жар бросился ей в лицо, она задышала часто и сбивчиво, еще пытаясь что-то говорить, но глаза уже не видели его. Тонкие пальчики пытались уцепиться за его волосы, за плечи, за одежду, за локти, но руки все равно были слишком тяжелы, они снова упали. Он провел ладонью по ее бледному, почти белому лицу, на котором ярко алели губы и чернели глаза, в ободке сине-серых теней, легших кругами под бровями и вокруг рта. Крупные капли холодного пота скатились на волосы, губы окрасились розовой пеной. Судорожное дыхание становилось все реже – три в минуту, два в минуту, одно, опять одно… еще… следующего вдоха он не дождался… * Нанна – шумерийское имя бога Сина. ** Эррешу – земледельцы; купурру – садоводы. *** Реш-шарру – букв. «царская голова».