Сады Семирамиды. Том 2

Весть о гибели сына и падении Вавилона заставила Набу-наида собрать эскорт и отправиться навстречу смерти или пленению. Он ехал к Вавилону, но никто не останавливал его, не спрашивал ни о чем, не угрожал. На него вообще не обращали внимания. Он всю дорогу готовил себя к тому, что Вавилон разрушен и разграблен; он мысленно видел, как уводят в рабских ошейниках вавилонскую знать; он знал, что не сможет похоронить сына как царя – народ не позволит ему этого. И лишь одно грело его сердце – уверенность, что Семирамида жива и будет рада увидеть его. Ведь у них никого не осталось на свете, кроме друг друга. Невольно вспомнилась ему далекая юность и смелая синеглазая девочка, околдовавшая его. Зачем он привез ее в этот город? Почему не остался жить вместе с нею в пустыне, где были бы только он и она? Если б можно было повернуть время вспять, он бы так и сделал. Оставил бы свое положение и богатство, связи и друзей, и прожил бы тихую жизнь, полную любви и радости. Но нет, тогда он не смог представить свою жизнь без всего этого. Вряд ли он согласился бы променять все то, что имел, на жизнь, полную лишений. Но вот его жизнь прожита – и к чему он пришел? К тому, чего боялся – нет больше его города, нет друзей, нет власти и богатства, нет положения и уважения, нет сына и дочери, нет любимой, ничего нет! И в этом только его вина. Всю свою жизнь он делал только ошибки, и платил за них так дорого, как только можно было – любовью и жизнью близких ему людей. Стоит ли теперь бояться смерти или позорного плена – ведь хуже уже не может быть. Его удивлению не было предела, когда он увидел вдали стены Вавилона. Что это, неужели глупая шутка? Он подъезжал ближе, отказываясь верить своим глазам. Город стоял, как ни в чем не бывало, словно и не было войны. Все так же высоки и величественны были его стены, и башня Э-Темен-анки упиралась вершиною в облака; как прежде журчит во рву вода и распахнуты ворота, а по дороге движутся вереницы торговцев и рабов. Паром перевез царя через бурлящие воды Пуратту, и ворота бога Ураша встретили его как долгожданного гостя. Набу-наид вмиг окунулся в праздничную атмосферу города. Может, действительно Вавилон свободен? А значит, и сын его жив! Иначе, чему радуются эти люди? Но тут же мысли и надежды его разбились вдребезги, когда глаза увидели прогуливающихся воинов-персов. Он оглянулся – люди не замечали его, каждый был занят собой. И вовсе не ему так рады они. Неспеша, он выехал на проспект Айбуршабум. Но здесь было столько народу, что ему пришлось слезть с коня и передать его охране, а самому протискиваться вперед, надеясь добраться до дворца. Толпа ликовала. Люди, одетые по-праздничному, размахивали зелеными цветущими ветвями, пели и смеялись. Дойдя до дворца, Набу-наид остановился в нерешительности: толпу сдерживала охрана из персов. Звучала музыка. В направлении дворца со стороны ворот богини Иштар двигалась торжественная процессия. Кир, завоеватель Вавилонии, вступал в город в окружении телохранителей. Глашатаи, перебивая друг друга, кричали со всех сторон: «Сегодня, третьего арахсамну семнадцатого года правления бывшего царя Набу-наида*, Вавилон встречает своего освободителя. Ныне повелитель наш – Кир, царь множеств, царь великий, царь могучий, царь Вавилона, царь Шумера и Аккада, царь четырех стран света, сын Камбиза, царя великого, царя Аншана, вечное царственное семя, правление которого любят боги Бэл и Набу, владычество которого приятно для их сердечной радости…» Набу-наид проводил взглядом Кира, поднимавшегося по ступеням дворца, и ринулся было вслед за ним, но персы-телохранители быстро оттиснули назад и его, и любопытствующую толпу. Тогда он уцепился за руку одного из воинов и завопил: - Пропусти меня, болван, я же царь! Тот оглядел его с головы до ног и захохотал: - Ты?! Этот бродяга называет себя царем! А какой ты царь – бывший или нынешний? - Единственный! Смех воина заглушил растущий рокот толпы, узнавшей Набу-наида. Люди шарахались в стороны, еще не забыв, что царская особа неприкосновенна, и тыкали пальцами в его сторону: - Смотрите, смотрите! - Царь! - Набу-наид! Персы окружили его: - Кажется, он говорил правду. - Надо отвести его к повелителю. - Однако вести его прямо так… Мысль одного поняли сразу все, и не успел Набу-наид опомниться, как его руки тут же скрутили за спиной кожаными ремнями. Затем грубо толкнули в спину и повели во дворец как пленника. Его провели в тронный зал, и он увидел Семирамиду, восседавшую на троне, облаченную в его собственную праздничную одежду. Перед ней стоял Кир в окружении десятка воинов, держащих наготове сверкающие изогнутые сабли. Кир говорил: - Я все не верил тем, кто говорил о вавилонской царице. А теперь вижу сам – ты прекрасна, царица Семирамида, и совсем не стара. И ты, я вижу, не боишься меня? - Почему я должна бояться? – она смотрела на него с вызовом, левая бровь ее вопросительно изогнулась. - Разве ты зверь? Кир усмехнулся и указал рукой на свернувшегося у ее ног Сирруша: - А был бы я зверем, ты все равно не боялась бы, не правда ли? - Зверей боятся только глупцы, не понимающие, что самый тихий человек может быть страшнее самого грозного дракона. - Я вижу своими глазами, что все, услышанное мною о тебе, чистая правда. Не пожелал бы я встретиться с тобой на поле боя, будь ты полководцем вавилонской армии. Уверен, за тебя твои воины разгромили бы все на своем пути. Она усмехнулась, и взор ее затуманился нахлынувшими воспоминаниями; потом она качнула головой и стала вновь серьезной. Ее синие глаза выжидающе смотрели на Кира. - Ну, что ж, царица. Я милостив и не лишаю тебя твоего трона. Не хмурься, я знаю, что ты хочешь сказать – то, что без боя не собираешься уступать трон, даже если выйдешь одна против всех моих воинов. Обойдемся без драки. Я слышал, народ любит тебя, а я хочу завоевать немного людской любви и к себе. Поэтому ты свободна и вольна в своих желаниях – в пределах разумного, конечно, ибо царь – я. Ты видела, как встретил меня твой народ, ты видела, что мои воины не грабили и не разрушали город, а у храмов стоит охрана, чтобы не осквернять их. Народ называет меня не захватчиком, а освободителем. Поэтому не стоит хмуриться, лучше радуйся – война не нанесла тебе больших потерь. Не меняясь в лице, Семирамида твердо произнесла: - Твои воины отняли у меня единственное, что было. Они убили моего сына. Кир хмуро посмотрел себе под ноги: - Он мертв потому, что был царем, и не имело значения, чьим сыном, мужем или отцом он был. - Но нет больше и моего Вавилона, великого города-государства! – голос ее задрожал, и только сейчас все поняли, как тяжело дается ей эта видимость спокойствия и самоуверенности. - Семирамида, Вавилон цел, в нем ничего не изменилось, приезжий торговец никогда не поверит, что была война и город захвачен. - Нет, Кир. Вавилона больше нет. Нет свободного, сильного и независимого государства, оно превратилось в маленькую частичку великой державы Аншан. Разве это не так? Он еще раздумывал над ответом, а она поднялась и неторопливо направилась к выходу. Он открыл, было, рот, чтобы окликнуть ее, удивленный и недовольный ее уходом, но она сама обернулась и небрежно бросила: - Я ухожу, ибо я здесь больше никто. Это твой дворец, ты обойдешься без меня. Прости, шаррум, но я устала. И она скрылась в темных переходах, шаги ее четырех стражников гулко отдавались в сводах. Кир медленно окинул взглядом зал, затем по ступенькам поднялся к трону и сел. Взгляд его упал на связанного Набу-наида, окруженного персидскими воинами. Повинуясь легкому движению руки повелителя, воины подвели пленного к трону. - Кто? – спросил Кир, и брови его сошлись на переносице. - Царь, - ответил тот, сопротивляясь упорному стремлению персов поставить его на колени. - Набу-наид? – брови Кира взлетели на лоб. - Да. - Чего же ты хочешь? - Кир, ты отнял у меня все. Я пришел к тебе сам, тебе решать, что со мной делать. - И ты не просишь пощады? - Нет. - А если я казню тебя самой немыслимой и ужасной казнью? - Я это заслужил. Кир молча смотрел на него. Он не раз слышал о том, что Набу-наид сумасшедший, но сейчас он не видит этого, хотя и речи его слишком уж непривычны. И держится он как истинный царь – гордо и самоуверенно. Странно, что народ ненавидит его. Наверняка, это заслуга жрецов. Вероятно, Набу-наид не угодил им, и они убедили народ в том, что он никчемный царь, более того – что он сумасшедший. - Я не хочу тебя казнить только потому, что ты проиграл войну. Не хочу и отпускать – это глупо, я никогда не доверяю врагам. Я сделаю вот что – пусть твой народ решит, как поступить с тобою. - Ты отдашь меня на суд толпе? - Тебя это пугает? – Кир изучал его лицо, в котором отражалась внутренняя борьба многих чувств. Брови Набу-наида были сдвинуты, чтобы придать уверенности самому себе, веки опущены, скрывают страх, отражавшийся в глазах, и губы плотно сжаты, чтобы скрыть дрожь. Он пересилил себя, княжеская кровь взяла верх, и Набу-наид ответил абсолютно спокойно: - Меня не должен пугать народ, я не боюсь. Но у меня есть просьба… - Говори! - До того, как толпа растерзает меня, дай мне увидеть царицу. Я хочу проститься с ней. - Хорошо. Тебя отведут к ней сейчас же. Кир отдал распоряжение, воины окружили Набу-наида и повели к выходу, чтобы провести в покои Семирамиды. Их оставили наедине в ее комнате. Набу-наид, потирая руки, освобожденные от ремней, медленно прохаживался по комнате, Семирамида стояла спиной к нему, глядя в окно на круживших в небе голубей. Молчание становилось невыносимым. Вздохнув, Семирамида, наконец, отвернулась от окна и взглянула на мужа. - Набу-наид… - начала она, но он перебил. - Прошу, родная, зови меня как раньше. Мне так хочется верить, что я еще нужен хотя бы тебе, даже если это не так. Лицо ее осветила печальная улыбка, глаза заблестели, и она заморгала часто-часто, отгоняя слезу. - Абистан… Мне уже не верится, что это тебя я когда-то звала так. Абистан… У меня остался только ты, но это настолько слабое утешение, что я думаю только об одном – моя жизнь кончилась. - Не надо так. Он сел, опустил голову, и она увидела, как поникли его плечи, как поседела голова, как подрагивают руки. И ей безумно захотелось прижать к себе эту голову и утешить его ласковыми добрыми словами. Даже на душе сразу стало легче от сознания того, что кто-то нуждается в ее утешении. Обезумевший народ поет песни, армия салютует новому царю, проклятые жрецы благодарят богов и вновь плетут интриги, как выпроводить Кира и выпросить у него право на наместничество. И никто, никто в целом городе не понимает, что закончилась целая эпоха, что рухнули древние устои, погибла вечная империя. Только она, Семирамида, и он, поверженный царь, понимают это. Она склонилась над ним, подняла его голову и поцеловала. В лоб, в глаза, в щеки, в губы. Он сжал ее обеими руками и посадил к себе на колени. - Есть что-то общее между юнцом и стариком – глупая влюбленность, которая окрыляет. Зрелый мужчина совсем не так восприимчив. Семирамида улыбнулась, ее лицо осветилось, разгладились морщинки на лбу. Он хотел что-то еще сказать, но вдруг его взгляд изменился, он тихо спросил: - Ты еще любишь меня? Хоть немного? - Набу-наида – нет, не люблю. Но люблю Абистана – люблю то, что еще сохранилось в тебе от прежнего юноши, который привез меня в город. - Ты сможешь простить мне все то, что я сделал? - Не знаю. Не всё. Она нахмурилась и встала с его колен. - Я никогда не прощу тебе того, что ты сделал с моей дочерью. Смерть Амтии всегда будет на твоей совести. - Даже если я понесу за это наказание? Пытку? Чудовищную смерть? Она смотрела на него, и в глазах ее появился испуг. - Кир хочет тебя казнить? - Нет. Он отдает меня на суд толпе. Люди закидают меня камнями и затопчут. - Нет, что ты говоришь? Они не сделают этого! - Сделают. Им жрецы подскажут! - Нет. Я обещаю тебе, мой народ тебя не тронет. Толпа шумела. Площадь Эсагилы была набита до отказа. В центре ее на деревянном помосте стоял Набу-наид. Он не был связан, не склонял головы, но и на лица людей смотреть не хотел. Он поднял глаза к небу, к слепящему солнцу и утреннему ветру, и любовался летящими птицами. Напротив него, на возвышении, устеленном яркими коврами, сидел на троне Кир, и два чернокожих курчавых мальчика-раба обмахивали его опахалами из павлиньих перьев. Чуть в стороне сидела Семирамида. Она была в темном коричневом одеянии и почти без украшений. Перед Киром в почтительном поклоне стоял верховный жрец Нухара. Он говорил громко, чтобы его слышали все, и голос его отлетал эхом от высоких священных стен Эсагилы. - О, повелитель! Ты должен проявить милосердие и избавить народ, благословляющий тебя, от этого злодея. Тебе известно, что вавилоняне отказались участвовать в войне, на которую подбивал их Набу-наид. Если тебе и пришлось пожертвовать кровью своих отважных воинов, то в этом виновен только Набу-наид и его приспешники. Боги видели, что сделал с нами этот нечестивец. Он пошел не только против своего народа, который верил ему и избрал на царство, не только против древних обычаев, но и против богов. А это - тягчайшее преступление. И боги покарали его тем, что отняли царство. Великий Бэл-Мардук и сын его Набу долго искали того, в чьи могучие руки можно будет вложить судьбу Вавилона. Боги избрали тебя, шаррум Аншана. Они возвеличили тебя, дали власть над многими народами и, наконец, привели в Вавилон, чтобы освободить наш город от безумного царя, оскорбившего богов. Теперь мы ждем от тебя одного – накажи изменника, казни Набу-наида, и пусть его кровь искупит все его безумства. И толпа снова заволновалась, зашумела, готовая стащить осужденного с помоста и растерзать. - Сжечь его! - Как он хотел сжечь нас, отвергнувших его веру! - Сварить его! - Уморить голодом! - Закидать камнями! - Посадить на раскаленный кол! - Замолчите! – голос поднявшейся Семирамиды перекрыл все другие крики, толпа утихала, ожидая, что скажет царица. – Замолчите. Вы галдите, как пьяный сброд! Она дождалась полной тишины и продолжала: - Вы собрались сюда, словно на праздник, между тем решаете, как убить человека. Да, он отступил от правил и обычаев. Неужели вы решили, что он делал это для того, чтобы загубить родной город? Он пошел тем путем, который был подсказан ему свыше теми богами, которых мы не услышали. Вы сейчас просите нового царя о казни прежнего, но еще не знаете, каких богов предложит он вам почитать завтра и на какую войну заберет ваших родных. Смотри, Кир, новый повелитель Вавилона, запоминай тех, кто предлагает самую страшную пытку для того, кто избран на царство богами. Такое же будущее ждет и тебя, если ты не понравишься моему народу. Представь, что казнь выбирают для тебя! Не лучше ли казнить всю эту толпу вместе с царем, который пришел к тебе с повинной головой добровольно? Вы пришли на казнь, жители Вавилона? А какой смерти вы пожелали бы для себя? Выбирайте, и пусть такой же смертью умрет сейчас тот, кого вы пришли судить! Семирамида замолчала. Молчали и люди. Молчал Кир, потрясенный тем, что говорила толпе царица. У него мелькнула мысль, что если позволить ей говорить еще несколько минут, то камнями закидают его, Кира. Он не стал ждать, кто опомнится первым от ее слов, поднялся с трона и поднял вверх руку, привлекая внимание к себе. - Я решил, как наказать Набу-наида. Он останется жив, и до конца дней своих будет раскаиваться в том, что не сумел удержать в руках великое государство. Но он не будет жить в Вавилоне, иначе кто-нибудь все равно решит казнить его. Люди должны просто забывать о таких царях. Он будет содержаться как пленник в одной из тюрем Аншана. Для Вавилона этого царя нет, не было и не будет. Забудьте о нем. И люди забыли. Набу-наид, не простившись с Семирамидой, изъявил желание как можно быстрее покинуть город, отвергший его. Под охраной небольшого войска Кир отослал его в далекую восточную провинцию Аншана Караманию. Там его ожидал не обещанный зиндан, а маленький домик и два раба. В этих четырех стенах он находился днем и ночью, у дверей постоянно стояла охрана, выпускающая только его рабов. Ему и самому не хотелось выходить из своего заточения. Что ждало его за порогом? Чужая страна, чужие люди, чужие разговоры, чужое небо – все было чужим. А здесь, в своей каморке, он оставался наедине со своими мыслями и воспоминаниями, и это было все, чем он жил. Олигархия очень быстро разочаровалась и в новом царе. Однако у нее уже не было той власти и того влияния, с которыми она могла бы сломить завоевателя. Не было больше древнейшего закона о выборности царя. Кир отдал корону Вавилонии знатному персу Гаубаруву. Затем передумал, и посадил на трон своего старшего сына Камбиза. Но тот видел, что его не признают истинным царем, и отказался от престола. Тогда Кир решил, что справится сам, и объявил о начале первого года правления Кира, царя Вавилона, царя стран. Затем он вернул в аккадские города статуи богов, которые в начале войны Набу-наид собрал в Вавилоне, боясь, что они будут похищены или уничтожены ради золота, из которого были сделаны. Пока шли празднества по случаю возвращения богов в свои резиденции, Кир осуществил следующие планы. Олигархия была в истерике, узнав, что он выполняет обещание, данное – кому?! – рабам! Отныне рабы были свободны и имели право вернуться на родину. Хотя, конечно, немногие горели желанием покинуть Вавилон. Они обжились здесь, завели семьи, рожали и рождались. Кир на это и рассчитывал, и получил сильнейшую опору для своего владычества в лице этих бывших рабов. Единственное, в чем Кир дал волю олигархии – это возврат прежней религии. Все, что создал Набу-наид, было разрушено; вместо этого вырастали храмы, аналогичные постройкам Навуходоносора. Древние обряды ожили, древние боги вновь были почитаемы. Олигархия смирилась. Однажды душным весенним вечером Кир, прогуливаясь по удивительному царскому саду, выращенному почти на крыше дворца, застал в беседке Семирамиду. Он редко видел ее за эти неполные полгода, а одну не встречал и вовсе, обычно рядом с ней всегда была охрана. Подойдя, он попросил разрешения нарушить ее уединение и, получив согласие, присел рядом с ней на скамейку. - И часто ты бываешь здесь? – спросил он. Она кивнула едва заметно: - Я прихожу сюда почти каждый вечер и сижу до тех пор, пока не погаснет звезда богини Иштар. - Ты так любишь ночное небо и сумрак? – он мягко усмехнулся. - Нет, - оборвала она его смех. – Я не люблю ночь. Я не могу оставаться ночью одна в своей комнате. Воспоминания не дают мне спать. Я каждый раз заново анализирую все, что сделала, и думаю, как должна была сделать. Очень многое можно было исправить. - Почему ты жалеешь о прожитых годах? Это же нелепо. Ты царица, хотя, я слышал, вовсе не царской крови. Ты любила, и тебя любили – такую женщину, как ты, не любить невозможно! Тебя любит твой народ, ты одна способна убедить целый город в чем угодно. Тебя уважают седые воины, и я тоже знаю, за что. Ты сражалась с ними рядом. Хотя мне трудно в это поверить. Она грустно улыбнулась: - Я была молода и безрассудна, помчалась в бой не ради славы, а из любопытства и от скуки. И еще может быть, для того, чтобы быть рядом с любимым. - Но ведь ты не пряталась в шатрах. Говорят, ты дралась, как демон. - Скорее всего, люди просто преувеличивают. - Для чего им это, по-твоему, нужно? - Чтобы доказать, что их царица самая лучшая! Они засмеялись вместе, но через миг она снова стала печальной. Он смотрел на ее профиль и пытался представить, какой она была в шестнадцать лет. Наверное, невероятно красивой. И какие странные у нее глаза – синие, как весеннее небо. Ему вдруг захотелось узнать о ней все – кто она, кто ее родители, как удалось ей стать царицей. И вообще услышать от нее самой все, что было – ведь он столько слышал о ней, и это были невероятные истории, больше похожие на выдумки или сказки. Узнать, почему люди говорят о ней – божественная, приговаривая при этом, что ее вскормили голуби, а дракон защищает ее. Ему не пришлось упрашивать ее, она начала рассказывать сама. И он не заметил, как пролетела ночь. Он увидел рассвет только тогда, когда она поднялась и сказала: - Тебе надо отдохнуть. Пожелав ему удачного дня, она пошла к лестнице. - Постой, - окликнул он ее. – Я совсем не устал и готов слушать еще. - Больше нечего слушать. Я рассказала всё. На краю лестницы она обернулась и посмотрела на него долгим настороженным взглядом. Ему стало не по себе, он хотел встать и уйти, но ноги не повиновались ему и глаза не могли оторваться от ее задумчивого лица. Но вот она опустила голову и, взмахнув на прощанье рукой, сказала: - Удачи тебе, покоритель Вавилона. Ее уже не было видно, а голос ее все звучал у него в голове. Странные были эти последние слова, похожие на слова прощания, странным был этот взгляд, не видящий его, загадочной была эта женщина. Никогда еще сердце не болело у нее так сильно. Никогда так не стучала кровь в висках. Семирамида лежала на золоченой тахте и боялась шевельнуться, чтобы не усилить боль. В эту минуту хотелось одного – вдохнуть воздух полной грудью. Но каждый вдох давался с трудом, словно на грудь навалили огромный камень. И вот теперь он душит ее, не давая вдохнуть. Лицо ее стало серым, руки похолодели и стали липкими, по лбу скатывались огромные капли холодного пота, а ног она не чувствовала вовсе. В голове появился шум от неполного дыхания, но в груди по-прежнему огненная пика обжигала сердце. Раньше она справлялась с подобной болью, хотя каждый раз боль становилась продолжительнее, порождая подсознательный страх. Но со страхами она умела бороться, а боль надо было просто перетерпеть. На столике рядом с ложем всегда стоял сосуд с травяной настойкой, приготовленной для нее дворцовым лекарем. Обычно настойка помогала, но не сегодня. Боль длилась уже так долго, что Семирамида потеряла счет времени. Закрывать глаза было страшно, и она смотрела в распахнутое окно. На подоконнике голуби подбирали зерно, оставшееся с вечера, но она не видела их. Семирамида не слышала, открывалась ли дверь, не слышала шагов, но ее лица вдруг коснулось чье-то дыхание или легкий ветер, и раздался тихий ласковый голос: - Шаммурамат, дитя мое. Над ней склонилась женщина с бледным красивым лицом, очень молодая; она провела прохладной рукой по ее лицу. - Мама, - проговорили губы Семирамиды, и женщина улыбнулась. - Девочка моя, вставай. - Я не могу, мама, мне очень больно. На миг закрыла она глаза, а, открыв, увидела у своей постели столько знакомых лиц, что стало чуть легче. Они пришли помочь ей, и она очень рада этому. Ведь она не видела их так давно! Старуха Ваядуг улыбалась беззубым ртом и шептала: - Сейчас тебе будет легче. Навуходоносор был совсем молодой, он обнимал за плечи мужчину, и она точно знала, что это ее отец. Был здесь и ее сын Бэл-шарру-уцур, и старый генерал Нергаласар, ее дочь Амтия улыбалась ей. Она видела, как кто-то расталкивает столпившихся, и появилась Нупта. - Пустите, только я могу ей помочь. Нупта присела рядом, а Семирамида кивнула появившимся Набу-балатсу-икби и Адда-гуппи, родителям Абистана. - А где Абистан? – спросила она одними губами. - Он придет потом, сейчас не может пока, - ответил ей мудрый князь, и она чуть успокоилась. Нупта коснулась прохладными пальчиками ее лба: - Где болит, госпожа? - Сердце, - прошептала она, уже не в силах сделать ни вдоха. - Ты должна вдохнуть глубоко-глубоко. - Не могу. Больно. - Поверь, боль будет всего одно мгновение, хотя и очень сильная, зато потом будет все прекрасно. Ну же, сделай вдох, освободи себя. Она чувствовала, что задыхается, и не решалась. Но ей нужно пересилить страх, смириться с сознанием того, что боль будет невыносимой. Ведь это будет недолго, Нупта не может ее обмануть. Она зажмурилась и как можно быстрее втянула в себя воздух полной грудью. Огненная пика превратилась в огромные щипцы, они сдавили ей сердце, и оно лопнуло, взорвалось, заполнив всю ее грудь огненной кровавой лавой. Она едва не закричала, но успела почувствовать, что боль уходит, и улыбка счастья и спокойствия осветила ее бледное лицо с посиневшими губами. Каким облегчением было ощущение того, что в груди больше ничего не стучит, не колотится, не волнует и не болит. - Вот и все. Не так уж и страшно, правда, госпожа? - Спасибо, Нупта. Ты всегда приходишь на помощь, когда нужна. - Теперь мы всегда будем вместе. Дай руку. Семирамида, до этого не в состоянии даже шевельнуть пальцем, подняла руку, и она легко взлетела. Нупта взяла ее за запястье и потянула за собой. Порыв ветра подхватил Семирамиду как пушинку и поднял над всеми, затем плавно опустил у окна. Она оглянулась, и взгляд ее упал на постель. Семирамида вздрогнула: - Нупта, кто это? На моей постели? Она – я? Все засмеялись, а Нупта подлетела к ней и произнесла: - Нет, это уже не ты. Это просто тело. Без тебя. А ты с нами. Идем же! - Да, да, конечно. Один за другим ее друзья таяли, превращаясь в невидимый туман, исчезающий за окном, только голоса их долетали до нее, говорящие: - До встречи… Последней в оконном проеме таяла Нупта. - Догоняй нас. Тебе больше нечего здесь делать. - Да, я скоро. Только попрощаюсь с дворцом. Жди меня в саду, я не знаю дороги. - Хорошо. Семирамида смотрела, как Нупта, едва различимая, легко поднимается к облакам, сжимая в руках маленький сверток. «О, я забыла взглянуть на ее малышку! Впрочем, теперь на это уйма времени!» В комнату вошла служанка, обеспокоенная долгим сном царицы. Было сумрачно и тихо, за распахнутым окном шелестели листья, а голуби улетели. В ногах Семирамиды лежал дракон. Сирруш с трудом повернул голову в сторону вошедшей девушки, да так и остался лежать с неестественно повернутой головой и затянутыми пеленой глазами. Служанка, запаниковав, боялась подойти и негромко позвала: - Госпожа… Госпожа, проснись, царь желает видеть тебя. Но в ответ она не услышала даже дыхания. С трудом передвигая отяжелевшие вдруг ноги, она подошла к постели, глаза ее распахнулись от ужаса. Лицо царицы было белым, как ее покрывало, а руки почти сливались с ним. Губы синие, изогнутые в легкой улыбке, глаза чуть прикрыты темными веками, и взгляд их будто говорит: «Прости». Легкий шорох заставил девушку вздрогнуть, и она зажала рот руками, заглушая собственный крик. На окно опустился голубь. Вероятно, это один из голубей царицы, хотя у нее, вроде, не было такого. Все ее птицы были белыми, а этот, заворковав, распушил хвост с черной каймой. И в крыльях его тоже выделялись черные перья. - О, боги! – прошептала девушка и начала медленно пятиться к двери. Почувствовав за спиной спасительный выход, она развернулась, распахнула дверь и помчалась по коридору, вопя на весь дворец: - Умерла! Наша царица умерла! Она превратилась в голубя! Крики и вопли вмиг заполнили все покои и переходы; слуги, освобожденные рабы, носились друг за другом, побросав всю работу. Кир, беседовавший в это время в тронном зале со своими наместниками, прибывшими из областей, удивленно прислушивался к приближающемуся шуму. В зал вихрем ворвались стражники, сбитые слугами, и все вместе они рухнули на пол перед Киром, наблюдавшим за ними с возмущением. - Что происходит в моем дворце? Наперебой завопили они что-то такое, из чего Кир смог разобрать только две фразы – умерла царица и превратилась в голубя. - Бред какой-то. Я иду к Семирамиде. Он вошел в комнату, набитую прислугой, тихо рыдающей. Семирамида спала вечным сном, в ее ногах лежал Сирруш. Верный, как пес, он не смог пережить смерти хозяйки и заснул вместе с ней. На окне бело-черная голубка ворковала грустно, словно напевая прощальную песню. - Шаррум, - произнес старый черный раб, любивший царицу и ухаживавший за ее садом. – Мы все любили ее. Позволь похоронить ее как царицу. - Да, конечно. Я велю летописцам занести сегодняшний день – двадцать седьмое аддару** – в свои записи. И объявлю о семидневном трауре. Набу-наиду сообщили о смерти царицы только после ее похорон, опасаясь, что он будет рваться в Вавилон, чего бы ему это ни стоило. Раб принес ему огромный кувшин с вином, но, сколько он не пил, опьянение не находило. В голове была полная звенящая пустота, куда-то ушли все мысли, все чувства, все слова. Он бессмысленно сжимал в руках присланный Киром браслет Семирамиды с привязанной к нему длинной прядью волос и повторял одну единственную фразу: - Вот и всё… * 29 октября 539 г. до н.э. ** 20 марта (538 г.до н.э.)