В шкафах хранятся не только скелеты...

Здо-о-о-оро-о-о-овая глава;D Осознание реальности вернулось так же внезапно, как и пропало. У Франции даже голова слегка закружилась, когда он понял, что его больше не вертит в черном зыбком мареве, а он твердо стоит обеими ногами на белоснежной земле. Бонфуа слегка покачнулся, но все же удержал равновесие. Его мутило, глаза резало от искрящегося снега, а свежий, морозный воздух противно щипал легкие. Но все же ощущение собственного тела было намного лучше, чем болтаться в невесомости. Франция огляделся, еще лелея почти увядшую надежду, что они снова в особняке Брагинского и то, что они видели, никакого отношения к реальности не имеет. Но стоило Франциску открыть глаза, как все его грезы рассыпались, словно карточный домик. Тонкие стволы берез уходили куда-то ввысь, расчерчивая пронзительно-голубое небо своими темными силуэтами. Деревья отбрасывали тень на переливающийся теплыми цветами ледяной снег, и казалось, что девственно-чистую землю пересекают темные линии. Было очень ясно, морозно и солнечно – Франция вспомнил, что примерно о таких деньках потом писал какой-то знаменитый русский поэт. Оглядевшись, Бонфуа обнаружил своих товарищей по несчастью целыми и невредимыми. Все спокойно оглядывались по сторонам и старались привести в норму скачущее зрение, и только Англия раздраженно прыгал на одной ноге, с матами вытряхивая попавший в сапоги снег. - Арти, что это сейчас было? – Мороз, несмотря на слова Генерала, был слабее, чем в прошлом воспоминании, поэтому голос Америки звучал четко и предельно громко. – Мне показалось, что нас просто швырнуло куда-то, причем швырнуло весьма грубо! - Я думаю, - негромко сказал Китай, - что мы переместились в другое воспоминание. Серьезно, если бы мы выбрались отсюда, то наверняка оказались бы в особняке. - Нам что, придется еще раз…Смотреть на это? – ужаснувшись, пискнул Италия, чисто интуитивно прячась за Германию. - Ну-ну, Венециано, у Ивана наверняка были и хорошие воспоминания… Точно должны были быть, - почти с уверенностью сказал Франция, с нерешительностью оглядываясь вокруг. Раз это были воспоминания России, то где-то в этом полосатом кругу Ада должен быть и сам Брагинский, так? Но куда он делся? И в каком он состоянии? Успел ли он освободиться от гнета Орды, или все еще находиться под контролем Улуса? У Франции, даже к собственному удивлению, было очень много вопросов. - Никогда не представлял Россию ребенком,- неожиданно признался Германия. Страны удивленно обернулись. - Мне почему-то всегда казалось, что он родился таким – здоровым амбалом с краном и шарфом подмышкой. - Вы познакомились не очень-то давно, - проворчал Артур, ежась на холоде и переступая с ноги на ногу, - и ты не знаешь, что этот ублюдок вытворял во времена Века Просвещения. Порой хотелось накостылять ему по самое не хочу, но приходилось все время сдерживаться. До сих пор готов вырвать ему все пальцы за те несколько десятилетий! - Не ори, чаефил, - цыкнул Франция, - Кажется, кто-то идет. Действительно, где-то неподалеку громко хрустел снег, проминаясь под шагами идущего. Было слышно тяжелое дыхание человека, и его несвязное бормотание. Порой путник зачем-то останавливался – все звуки прерывались, - а затем снова продолжал свой путь. Страны переглянулись, догадываясь, кто может бродить в заснеженном лесу в столь холодную пору. Только Россия. И словно подтверждая догадку воплощений, из-за ближайшей березы выплыла щуплая фигура Вани. Казалось, с прошлого воспоминания прошло порядком года. Брагинский выглядел ничуть не лучше, однако в его движениях начала проскальзывать привычная гордость и грациозность, по которой некоторые страны уже успели соскучиться. Он держался слегка прямее, исхудалое тело стало более похожим на плоть, нежели на фантомный сгусток. Его впалые щеки еле отдавали румянцем, а в глазах сверкали искорки детского восторга и любопытства. Он был похож на дикого зверька, которого когда-то поймали, а теперь впервые отпустили прогуляться на волю. Руки России, покрытые гематомами и мозолями, касались всего, до чего только могли дотянуться – снег, стволы деревьев, коряги, хвоя. Рубашка Ивана протерлась в некоторых местах, а ошейник буквально врос в нежную детскую кожу. Шрамы загрубели, превращаясь в огромные белые наросты, а сама шея чем-то смахивала на наждачную бумагу – по крайней мере, такие ассоциации возникли у Франции. После каждого шага Брагинский оглядывался через плечо, высматривая, нет ли за ним слежки, а потом делал вещи, которые может сделать только маленький ребенок. Он падал в снег, делая ангела, пробовал его (снег) на вкус, порой громко вскрикивал, пугая снегирей и прочую мелкую пташку. Он то несся меж деревьев, как раненная лань, а то замирал, прислушиваясь к тишине и глубоко дыша. Россия наслаждался крохами свободы, что были дарованы ему в неволе. Франция, еще какое-то время понаблюдав за играми Ивана, сделал шаг к мальчишке. Тот ничего не услышал, увлекшись лепкой снеговика. Франция приближался все ближе и ближе, пока не остановился буквально в метре от ребенка. Но Брагинский все равно продолжал игнорировать Бонфуа. Тогда Франциск пошел на крайние меры. Присев на корточки (при нынешнем росте Россия едва доставал французу до груди), мужчина с нежностью взглянул на Ивана, и самым своим добродушным голосом позвал: - Ваня! В следующий миг случилось непредсказуемое. Россия мигом подобрался, ощетинился («Совсем как волчонок» - пронеслось в голове у Франции), и отпрыгнул в сторону шагов на семь. А потом со всего размаху и от всей своей широкой души запустил в оторопевшего Бонфуа здоровым снежком, целясь прямо в голову. Франция зажмурился, ожидая удара, но его не последовало. Вместо этого Франциск услышал, как комочек снега врезается во что-то другое, благополучно миновав его головушку. Точнее, пройдя ее насквозь. Франция распахнул рот в изумлении, смешанном с ноткой ужаса, и столкнулся взглядами с такими же онемевшими коллегами. А Россия тем временем распрямился, нахмурился и сказал, смотря куда-то в живот француза: - Я тебя много раз предупреждал. Франция хотел было ответить, что обычно Иван его старательно игнорирует, но вдруг понял, что эта фраза предназначается не ему. И действительно, взгляд Вани старательно огибал фигуру Бонфуа, смотря куда-то за нее, словно француза вообще не существовало в материальной картине Брагинского. «Так оно и есть, - внезапно осознал Франция. - Он меня не видит! Меня для него просто не существует!» - Выходи, я знаю, что ты здесь, – продолжал тем временем Иван. Его холодный и немного хриплый голос разрезал внезапно повисшую тишину не хуже ножа. От беззаботного мальчишки, меньше минуты назад крутящегося в снегу, не осталось и следа. - Ты просто параноик какой-то, – вдруг раздался знакомый, немного трескучий голос. - А если это белочка или птичка с ветки на ветку перепрыгивала, ты бы и ее своей глыбой льда подстрелил? Брагинский промолчал, хмуро разглядывая незваного гостя. Германия слегка недоверчиво пялился на своего старшего брата, что был примерно на голову повыше Брагинского, и гадал – Пруссия это или не Пруссия? По внешним параметрам был он, но что-то в нем было такое… Совершенно не Гилбертовское. - Садист ты, Русь, - устало проворчал Гилберт, шагая по снегу и проваливаясь в нем почти по колено. А вот Россия не запнулся ни разу. - Я, может быть, навестить тебя пришел, а ты… - С каких это пор ты меня навещаешь, а, Тевтонский Орден? – грубо поинтересовался Иван, немного пятясь назад. Этот жест заметил и Пруссия. - Свинья русская, мы с тобой с рождения друг друга знаем! Ты что, забыл, как нас твоя матушка познакомила?! – Пруссия раздраженно уставился на смутившегося Ивана. - Да я помню о тебе такое, что следовало б давно забыть! И после этого ты, неблагодарный, смеешь не доверять Великому Мне, тому единственному, кого ты можешь назвать своим другом?! Страны удивленно посмотрели на разливающегося пруссака и робеющего русского. Да, у этих двоих было намного больше секретов, чем можно было представить. - Тебе нельзя тут показываться, Тевтонский Орден, - еле слышно сказал Брагинский. - Господин Улус не в восторге, когда ты тут ошиваешься. К тому же, после твоего тогдашнего нападения. Он считает, что ты поступил неправильно, приняв католичес… - Заткнись! – неожиданно рявкнул Гилберт. - Мне противно слышать это от тебя! Ты превратился в тряпку! Господин Улус то, господин Улус се… Раньше ни ты, ни твоя матушка, ни твои сестры даже подумать не могли кому-то подчиниться! Вы были гордыми русскими, славянами, северянами, той нацией, которой можно было гордиться! А сейчас что?! На кого ты похож? - Не смей осуждать меня! – так же истерично ответил Иван. - Твою мать никогда не убивали на твоих глазах! Твои территории не делили, словно они никому не принадлежат! Твоих сестер не брали в плен! Твой народ не превращали в рабов! Ты… Ты… - задыхался Брагинский, не в силах подобрать слова. - Давай, давай, разревись, прям как тогда, когда я тебе деревянным мечом в глаз попал. Или когда мы с тобой в лесу заблудились, – издевательски протянул Пруссия. Иван тотчас замолчал и с презрением взглянул на Гилберта. - Как был неженкой, так и остался. Твоя матушка бы от стыда сгоре… Короткий рывок, мелькнувшая пепельная тень, и Гилберт уже лежит на снегу, утирая кровь из разбитой губы. А Иван возвышается над ним, тяжело дыша и неверяще смотря на собственные руки. Пруссия встал на ноги, выпрямился, отряхнул снег с формы. Распрямился, как-то победно сверкнул глазами (как показалось Бонфуа), и торжествующе сказал: - Тьфу на тебя, сволочь. Видеть тебя не хочу. А приходил я не потому, что волнуюсь за тебя, а потому, что Наташа просила передать тебе привет, если заскочу! А ей отказывать нельзя, потому что она девчонка! Так и знай! Ты мне вообще никаким боком не сдался! Тьфу на тебя еще раз! До встречи! – И Гилберт на прощанье махнув рукой, скрылся за стройными стволами берез. Брагинский замер, напряженно вслушиваясь в тишину. На сердце ему было тяжело – он ударил друга и поссорился с ним. Хотя, Пруссию тяжело было назвать другом. Так, соратник с детских лет, не больше. Но сейчас детство прошло, а он все равно приходит навестить и поиздеваться. Совсем как раньше. - Берт, погоди! – Иван хотел кинуться за исчезающей вдали фигурой пруссака, но тут с противоположной стороны раздался протяжный клич, явно на монгольском. Иван вздрогнул, рефлекторно схватился за потемневший металл ошейника, а потом медленно, еле перебирая ногами и постоянно оглядываясь, поплелся в другую сторону. Пруссия еле заметно оглянулся, смотря вслед сгорбленной фигуре русского, и тяжело вздохнул, покачав головой. А потом, натянув на лицо привычный оскал, спокойно двинулся вглубь леса, при этом бормоча какие-то незамысловатые фразы. Их общий смысл сводился к искреннему непониманию Пруссии, почему ОН, Великий и Неповторимый, должен возиться с этой русской неблагодарной и темной свиньей. И почему эта свинья совершенно не понимает его доброты, ослепительности и вообще не поддерживает во всех начинаниях? Германия тяжело вздохнул: как выяснилось, его братец обладал врожденной скромностью прям с самого рождения. Причем эта скромность так и перла из него. - Германия, не зависай! А то навсегда останешься в этом чертовом лесу! - Америка подхватил Францию за руку, и, окликнув Людвига, кинулся вслед России – Брагинский уже успел исчезнуть между деревьев. Людвиг, не в силах оторвать взгляда от старшего брата, махнул Америке рукой и что-то промычал. Сейчас он испытывал непреодолимое желание последовать за братом – как бы Германия не убеждал себя, ему ужасно хотелось узнать прошлое Гилберта. Ведь единственное, в чем твердо был уверен немец, было знание двух фактов: в прошлом Пруссия много воевал, в том числе и против третьего их брата – Родериха, и то, что Пруссия дружил с Россией. Но умом Германия понимал – это воспоминания Брагинского, а не Гила, и они ничего не смогут рассказать немцу о его старшем брате. Поэтому, заставив окоченевшие ноги шевелиться, Людвиг побрел догонять соратников, при этом то и дело оглядываясь на растворявшегося в сиянии снега брата. Брагинский же бодро вышагивал между сугробов, ни разу не провалившись и не запнувшись. Снег под его ногами словно превращался в твердый пол, и Иван легко и непринужденно скользил по нему. В то время как остальные страны прилагали недюжинные усилия, чтобы поспевать за ритмом России. В России, да и вообще у русских, есть некоторые странности. Одной из них была та, что любой русский (или не русский. Любой славянин, так будет точнее) обожал неожиданные концовки. Их можно было найти во всем: в книгах, в спектаклях, где угодно. И, как оказалось, даже в лесу. Деревья кончились, словно их просто стерли с общего фона. Белоснежная земля оборвалась, уходя резко вниз. Небо взметнулось, теперь казалось еще выше и еще недосягаемее. Людвигу показалось, что они снова куда-то падают. Но нет, все оказалось намного проще. Просто в том месте, где обрывался лес, был небольшой обрыв, а внизу, в крохотной долинке, плотно ютились монгольские юрты. Между ними сновали монголки – при этом что-то громко обсуждая, ну, женщины, они везде женщины, - стояли привязанные лошади, что гневно храпели и дрожали от холода, а от некоторых юрт подымался тонкий, еле видный дымок. У самого края лагеря, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и что-то ворча, стоял здоровый, богато одетый мужчина. Он явно кого-то ждал, и было ясно, кого. Брагинский на миг замер, разглядывая монгольскую деревеньку. Он задумчиво склонил голову на бок, тем самым смещая ошейник слегка вправо. Между его шеей и холодной сталью образовалось крошечное пространство, но было видно, что мальчишке стало намного легче дышать. Франция вздрогнул – он вспомнил, что при любом серьезном вопросе голова России всегда тянулась к левому плечу, подчиняясь привычке, оставшейся еще с детства. Внезапно Иван, хитро усмехнувшись, кинулся в карьер. Но его ноги не двигались – он словно скользил по снегу, точно по льду. Франция вскинул бровь, пытаясь разобраться с этими аномалиями, но неугомонный Альфред, спотыкаясь, кинулся вслед за Россией. Англия что-то пробормотал насчет идиотов, и последовал примеру бывшего воспитанника. Италия, не хотевший отставать, попытался тоже съехать, как Иван, но упал в начале пути и скатился кубарем. Франция заметил, как Германия страдальчески закатил глаза. Иван, тем временем оказавшись в деревне, доверчиво побежал к мужчине, и был тут же отправлен в снег звонкой пощечиной. - Где тебя носило, уродец малолетний?! Я тебе не Отец, чтобы нянчится с тобой! Где ты был?! – Проревел мужик, хватая Ваню за грудки. Он был чем-то похож на Орду – внешностью, манерой говорить, характером, - но отличался меньшей напыщенностью, да и держался весьма скованно. Но ясно было одно – Ваня для этого субъекта одна из любимых игрушек. - И тебе привет, Сарай-Бату*, - выдохнул Брагинский, слабо трепыхаясь и пытаясь вырваться, - Да будет тебе известно, что господин Улус сам послал меня в лес, дабы проверить окрестности. И отпусти меня, двухметровый болван! – неожиданно зашипел Россия, в отчаянии кусая крепко держащую его руку. Сарай-Бату взвыл, и попытался еще раз треснуть Ивана. Но тут суровый голос остановил его: - Что здесь происходит, а? - Отец! – Голос Бату мгновенно наполнился лестью и уважением, и он поспешно поставил Ивана на землю, - Ты уже вернулся! - Здравствуйте, господин Улус, - Брагинский незаметно потер ноющую щеку, - Мы рады видеть Вас! - Да я заметил, - фыркнул Джучи. Франция не мог сказать, сколько точно прошло времени с последнего воспоминания. Но кое-что было точно – у Орды большие проблемы. Выглядел Улус совсем плохо, его глаза потухли, дышал он тяжело, морщился при некоторых движениях. Более того, его разнесло до невероятных размеров – яркий наряд его чуть ли не трещал по швам. Теперь из красивого юноши он превратился в стремительно стареющего мужчину, и Франция, приглядевшись повнимательнее, обнаружил первую седину в угольных волосах. - Итак, Волчонок… - Орда помолчал, любуясь своим подчиненным. В глазах его промелькнул отеческий восторг, и Бату ревниво дернулся, - Скоро будет уже почти двести лет, как ты под моей опекой. И мне кажется, что ты довольно уже наелся на моих харчах. Так что готовься – пора делать из тебя мужчину. - Но этот недомерок и так тренируется с утра и до ночи! – Гневно перебил Отца столицы, - Почему же ты, Отец, не хочешь улучшить и мои навыки?! Ведь ты сам не раз говорил, что я – твое сердце, отрада твоих очей, твой любимый сын! - Бату! Неужели ты, о глупое мое дитя, совершенно ничего не понимаешь?! – Орда вскинул руки к небу, а Иван едва заметно напрягся, - Никто и никогда не посмеет напасть на тебя, ясный мой сокол! Я никогда не дам тебя в обиду! А этот, - Орда скривился, ткнув в Ивана пальцем, - должен научиться защищаться, иначе мы так и будем у него в роли оберегов! Забыл, как знатно надрала ему зад Речь Посполитая?! Брагинский покраснел, а Сарай-Бату захихикал. Орда удовлетворенно посмотрел на сына, а затем сказал: - И все же мы должны позаботиться о нем, ведь он еще маленький ребенок, оставшийся без материнский заботы и без отцовского совета! «Интересно, по чьей вине?» - Франция вздрогнул, ведь голос Ивана прозвучал у него буквально над ухом. Бонфуа судорожно вглядывался в посерьезневшее лицо мальчишки, но тот рта не открывал. Тогда Франциск повернулся к остальным своим товарищам по несчастью. - Вы тоже слышали, да? – шепотом спросил он. Все синхронно кивнули, а Америка испуганно сглотнул. Вот только слышать мысли этого валенка ему не хватало! - Поэтому, Бату, сейчас мы должны приложить максимум усилий! Ты меня понял? – И Орда строго посмотрел на растерявшегося столицу. - Да, отец. Однако… >«Ну, давай выдай что-нибудь гениальное. Я жду. А, впрочем, меня уже ничем не удивишь…» - … почему бы нам не тренироваться вместе? Ведь Волчонок, признаться, неплохо владеет клинком, и я смогу научить его чему-нибудь новому…. « О, нет. Только не это. Улус. Не смей соглашаться, не смей! Он же меня….» - Хорошая идея, Бату. Я горжусь тобой. – И Золотая Орда распахнул объятия, куда тотчас шагнул польщенный мужчина. Иван напрягся. Скулы выступили на его лице, а в глазах мгновенно разлился холодный лиловый огонь. Очи Брагинского давно уже перестали быть девственно-голубыми – нет, сейчас их оттенок напоминал море во время шторма. Тут и там в них проявлялись фиолетовые всполохи, но пока они еще не стали окончательно аметистовыми. - … но сейчас я бы хотел понатаскать его в рукопашном бою. Он у нас хилый, слабый, и физическая нагрузка пойдет ему на пользу, - Иван дернулся, поняв, что пропустил половину диалога. Он хотел было возразить, но Орда с Бату уже пришли к соглашению, и спорить было бесполезно. - Что же, начинайте. А я полюбуюсь на вас. Улус хлопнул в ладоши, и тут же верные монголки устроили ему достойную трибуну из подушек, ковра и настила. - Ну что, Щенок, готов? – Злобно прошипел Сарай-Бату, скидывая с себя свой кафтан и выпрямляясь во весь рост. Он был выше России примерно на три головы. Глаза Брагинского испуганно расширились. - Ты ведь понимаешь, что это изначально нечестный бой? – Тихо спросил он, начиная пятиться назад. Глаза Бату сверкнули, а по ядовитой усмешке, расплывшейся на губах, стало ясно – он все понимает. Но ведь преподать урок зазнавшемуся выскочке тоже стоило, верно? Первый удар прошелся в паре сантиметров от лица Ивана, и до того только сейчас дошло, что единственное его спасение в маневренности. Брагинский принялся скакать из стороны в сторону, стараясь уворачиваться., но столица Орды напирала, потихоньку загоняя Россию в угол, выраженный в виде стенки обрыва. Иван пару раз задел город по рукам, но тот лишь морщился и начинал бить с удвоенной силой. Вдруг Бату попал. Иван, отлетев на несколько шагов, упал в снег, а Орда почему-то нахмурился. Столица выпрямился, самодовольно поворачиваясь к Улусу, но тут Брагинский, подскочив на ноги, сбил его с ног точным ударом в живот. Сколько для этого потребовалось усилий, Франция даже не представлял – Иван тяжело дышал, трясся в воздухе рукой. Бату встал на ноги, и разъяренно посмотрел на Ивана. В его взгляде было только одно – жажда крови. Причем крови некого русского. Бату двинулся на Россию, как медведь, что-то выкрикивая на своем языке и явно угрожая русскому скорой расправой. Россия усмехнулся – он понял, куда бить. Мальчик напрягся, готовясь нанести новый удар или по возможности увернуться, но тут что-то остановило его, заставив ошарашено пялиться на наступающий город. И этим чем-то был странный металлический всполох, секундой ранее блеснувший в руке столицы. Иван не был глупым. Он знал, что это может быть. Но не знал, как с этим бороться. Брагинский кинул быстрый взгляд на Орду, краем сознания надеясь на честный поединок. Но Улус слишком увлекся разглядыванием пейзажа, и совершенно не смотрел на поединок. Так, по крайней мере, показалось России. А вот Франция видел, как сосредоточенно изучает Орда все движения Ивана. Холодное лезвие лизнуло щеку Брагинского, оставляя на белой коже алый порез. Пара капель теплой жидкости упала в снег, и впечатлительному Франциску показалось, что тонкая струйка пара взметнулась вверх. Иван, скосив глаза, разглядывал потемневшее от собственной крови лезвие. Его дыхание участилось, и Франциску казалось, что он слышит бешеный стук его сердца. По телу России пробежала дрожь – и он вдруг понял, что у него нет шансов. Он что, серьезно хотел идти против здорового и сильного Бату? Он, слабый и хиленький, он, кто не в стоянии защитить даже себя? Каким местом он думал? И думал ли вообще?! Россия ощутил странное желание расхохотаться в голос. И если бы не тревожность ситуации, он обязательно бы это сделал. Он собирался победить Орду. Ха, ха, ха три раза! Он не может справиться с обычным городом, а хочет воевать с Империей?! Господи, какой он идиот!!! Брагинский медленно осел на землю, не отрывая взгляда от клинка. Столица вопросительно посмотрел на него, но потом высокомерно оскалился. Он добился, чего хотел. Россия понял, какое он ничтожество. Теперь он снова станет ласковым и бархатным, как раньше. Надо ему почаще напоминать. Иван запрокинул голову. Ошейник глухо звякнул, напоминая о себе. Сидя на коленях, наполовину в снегу, с упирающимся куда-то в макушку лезвием, Россия разглядывал чистое небо у себя над головой. Ей Богу, если бы на нем было хоть облачко, или тучка, ему было бы легче. Но нет. Безупречная лазурь холодно взирала на маленькую страну, и своим цветом словно благословляла Орду и его подопечных на их действия. « А матушка всегда говорила, что небо любит меня. Иначе бы не наделило такими глазами…» - Отстраненный шепот, словно отголосок какой-то крупной мысли, заблудившийся в потерянном сознании. И тут Франция почувствовал. На него словно свалилась бетонная плита. Его потянуло вниз, дыханье перехватило. Франциск попытался втянуть воздух, но тот стал таким тяжелым и материальным, что у француза ничего не выходило. Его голова закружилась, и он рухнул в снег. Рядом падали остальные – чувства России передались и им. Безумная тоска захлестнула Бонфуа, и если бы у него осталась хоть капля воздуха, он бы взвыл волком. Франция все же поднял голову – и успел увидеть, как по щеке России сбежала крохотная слезинка. Брагинский все смотрел в беспощадное небо, даже уже не зная, зачем. Просто силы покинули его тело, словно издеваясь – ты ничтожество. Ты никогда не победишь. Ты проиграешь в любом случае. Слабак. Бездарь. Обуза. - Раша, вставай! – неожиданно заорал Америка, выгибаясь на снегу, надеясь встретиться взглядами с Россией, - Не смей сдаваться! Ты, идиот, должен встать! Ты ведь всегда вставал, тогда почему сейчас лежишь?! - Заткнись, Америка. Он нас все равно не слышит, - прошептал Англия, корчась и смаргивая слезы. - Ну и что?! Что в этом такого?! Это же Брагинский! Он всегда пер напролом, как танк! Почему он сейчас сдается? – прохрипел Америка. - Потому что есть на свете вещи, с которыми нельзя бороться… - Поймав на себе несколько изумленных взглядов, Франция понял, что эти слова сорвались с его губ. Но Франциск не собирался от них отказываться. Что он, неправ, что ли? Нет, он попал точно в яблочко. Но все равно ему до ужаса хотелось, чтобы Брагинский встал, привычно оскалился, и отморозил какую-нибудь ехидную или злую шуточку. Потому что Иван всегда так делал. Сколько Франциск помнил, стоило русскому попасть в неприятную для него ситуацию, как тотчас срабатывал защитный механизм, и Иван плевался ядом направо и налево. О такой особенности характера России знал только Франция, и, пожалуй, сестры Брагинского; остальные же упорно считали, что Иван просто скверный собеседник и совершенно бестактный человек. - Но почему?! Объясни мне, почему?! – Надрывался Америка, потихоньку срывая голос. - Потому что жизнь – не беззаботное развлечение! Потому что боль – это естественно! И если Англия не объяснил тебе этого с самого рождения, мне очень жаль тебя! – Неожиданно зло прошипел Китай, с неприязнью косясь на Альфреда. Тот возмущенно вздернулся, но Германия прекратил все споры. - Заткнитесь оба! Сейчас не до ваших склок. Скоро произойдет что-то страшное. - С чего ты это решил? - Чувствую… Страны замолчали, напряженно глядя на разворачивающееся действие. Рука Бату скользнула по щеке Ивана, с какой-то извращенной нежностью растирая кровь по его белой коже. Русский вздрогнул, и поднял пустые глаза. В них промелькнула искорка надежды. Рука столицы неожиданно дернулась, и, схватив Ивана за волосы, дернула его вверх. Брагинский зашипел, как обиженный котенок. Но холодная сталь тут же охладила его пыл, вновь заставляя плечи горбиться от тяжелого осознания полной беспомощности. - Ну, и как же мне тебя проучить? Хочешь, я исполосую твое милое личико? Нет? А как насчет глазок? Уверен, тебе, глупому Щенку, хватит и одного… Иван протестующе замычал, но широкая ладонь столицы зажала ему рот. Кинжал оказался у самого носа России, и тот невольно скосил глаза, разглядывая лезвие. Его правая рука дернулась, и наткнулась на какую-то деревяшку, которую Россия, в непонятном импульсе, безумно крепко сжал. - А тебе запомни, выродок. Тебе никто не поможет. Даже твой мнимый Бог. А знаешь, почему? Потому что ты никому не нужен. Так вот, заруби себе на носу – ты навсегда останешься рабом, пресмыкающимся, пажом. Нет ни одной мыслимый и реальной силы, что способна изменить этот факт. Ты – игрушка. Домашний зверек. И тебе уже пора смириться с этим. Ты никогда не сможешь разработать ни плана, ни какой-либо инструкции к своему побегу. И ты, и твои сестрицы. И твоя клуша-мать. Даже твоя земля отвернулась от тебя. И… - А если… А если мне будут помогать нереальные силы? Если я буду действовать не так, как все? Что тогда? – Голос Брагинского раздался внезапно. Бату вздрогнул, отдернув руку. Глаза Ивана пылали аметистовыми огнями. Жуткий холод шел от его тела, так что ладонь Бату покрылась инеем. Тонкий слой льда образовался под тем местом, где сидел Иван, и расползался все дальше. Завыл пронзительный ветер. Всколыхнулись снежные дюны. - Ты что творишь, Щенок?! – отшатнулся Бату, - Прекрати! Отец, он снова использует это!!! Но Орда не слышал. Вернее, сделал вид, что не слышит. Франция с какой-то непонятной долей уважения покосился на великую Империю. Брагинский начал подниматься на ноги. Его фигура пылала мощью, решительностью и непоколебимостью. Сейчас он был похож на теперешнюю Россию – того монстра, готового сражаться до последнего вздоха. - Знаешь, Сарай-Бату, - тихо сказал Иван, до судороги сжимая челюсти, - Открою тебе маленькую тайну: домашние зверьки тоже могут кусаться. Что произошло дальше, Франция так и не смог объяснить. Его восприятие мира покачнулось, и ему показалось, что Брагинский попросту растаял. Иван исчез с того места, где только что стоял – остался только небольшой сугробик. Глаза Бату испуганно расширились, и он, невнятно что-то пискнув, отшатнулся. Ветер пронзительно взвыл. Белесая пелена окутала пространство, и живое французское воображение, совокупившись с легким испугом, принялось различать в снежной мгле чарующие образы: звери, птицы, мужчины, женщины. Сотни голосов разлетелись по округе, завораживая своим шепотом все живое; хотя, возможно, это был просто шелест снега. Бату затравленно огляделся, пытаясь понять, что происходит. Теперь он даже не скрывал кинжал: острие было облеплено снегом, и столица постоянно очищал его. Бату вертелся на месте, пытаясь определить, откуда нападет Иван. - Давай же, трус! Набрасывайся из-за спины, давай! Я знаю тебя! – Как-то совсем безумно кричал он, пытаясь заглушить вой снега. Через белое полотно начала проступать щуплая, детская фигурка. Бату изумленно уставился на нее – она шла на таран, даже не пробуя скрываться. Снег облепил Ивана со всех сторон, и казалось, что он облачен в какую-то сказочную переливающуюся мантию. Волосы топорщились, и были похожи скорее на сосульки, чем на волосы. Глаза превратились в две аметистовые льдинки. Кожа стала настом. А над головой вился призрачный венец из Северного Сияния. «Снежный король» - промелькнуло в голове француза, и он ощутил дикое желание упасть на колени, и преклонить голову. Но через миг наваждение пропало, и перед обомлевшими странами снова стоял Иван Брагинский – голодающий ребенок в потрепанной одежде, ничем не напоминающий сильную страну. - Я никогда не нападаю со спины. – Хрипло возвестил он, продолжая напирать на Бату. Столица Орды усмехнулся, а затем издевательски захохотал. Словно это не он метался пару минут назад, словно загнанный зверь. Глаза его снова налились тонной презрения. - И что дальше? Голыми рукам… - он не успел говорить. Брагинский оказался рядом в считанные секунды. Бату успел неверяще посмотреть на Ивана, а через миг с его губ сорвался стон. Пелена снега обвалилась, и безупречно голубое небо все так же спокойно взирало на происходящее внизу бесчинство. Алая кровь потекла по рукам Ивана, проливаясь на снег и заставляя его румяниться. Волосы и лицо России так же были в «багряной жизни», ведь он стоял, прижавшись к столице. Брагинский хрипло дышал, судорожными движениями вгоняя торчащую из живота Бату палку все глубже. Аметистовые, постепенно тухнущие глаза мальчика как-то совершенно глупо смотрели на запачканную одежду столицы. А потом дошло осознание. Иван отпрыгнул, позволив Бату повалиться в снег. Женщины – единственные зрительницы поединка – громко завизжали и кинулись к столице. Улус, до этого спокойно смотревший за происходящим, медленно и вальяжно подошел к умирающему городу. - Ты достойно сражался, Бату. Я горжусь тобой. – И он, благодарно кивнул, последовал дальше – к дрожащему Брагинскому. - Отец… - полным ужаса и осознания голосом позвал Бату. Почему, почему Отец так холодно отозвался о нем?! Почему он сейчас не бьется в истерике - ведь его, любимого сына и столицу, чуть ли не убили! Бату хотел окликнуть Орду, но женщины, суетясь, уже сумели подхватить его на руки, и, причитая и плача, понесли его в сторону одной из юрт. - За мной, - сухо бросил Орда, касаясь плеча Брагинского. Ваня, все это время тупо пялившийся в пустоту, вздрогнул и, как-то странно покачиваясь, последовал за Улусом. Страны кинулись следом. Орда увел Брагинского недалеко в лес. Невысокие кусты, припорошенные снегом, хорошо скрывали как и их от поселения, так и поселение от них. Вот здесь Брагинский и преобразился. Не было больше мальчика, потерянно глядящего на запачканные в крови руки, не было ребенка, считающего себя беспомощным. Огромная плита безысходности мгновенно рассосалась, и Франция ощутил, как на ее место приходят твердость и уверенность; от избытка чувств по его щекам пробежались мурашки. Никогда Франциск еще не ощущал такое сильное собственное превосходство и силу. Тупую силу, теплящуюся в теле. Подобно огненному змею. Франция считал, нет, он даже знал, что стоит только этому змею поднять голову – и весь мир ляжет у его ног. Он знал, что этот змей сделает руку твердой, и взор – неустрашимым. Франция испытывал такое всего один раз – во времена Наполеона Бонапарта. Да и то – в те времена это чувство было намного слабее, и голову кружило не так. - В следующий раз, - внезапно заговорил Улус, отрывая Францию от собственных ощущений, - В следующий раз бей в сердце. Так противник погибнет практически сразу, почти не мучаясь. Намного гуманнее. - Учту, господин Улус, - Россия услужливо склонил голову, но его голос звучал совсем не как голос раба. Это была интонация… ученика, внимательно вкушающего советы наставника. Франция озарился внезапной догадкой. Нет, не может же быть, что… - Тебя что-то гложет? Сегодня ты необычно тихий… - Улус с крошечной толикой заботы посмотрел на Ивана, и Франциск точно понял: за два века, что «минуло» с последнего воспоминания, отношения этих двоих кардинально изменились. Иван тяжело вздохнул, присел на корточки, зачерпнул полную ладонь снега. Поднес его к голове, и умыл им кровь Бату. Потом, как-то странно посмотрев на него, откинул прочь. - Я убиваю уже четвертого, - Тихо откликнулся он. Франция ощутил, как вздрогнул Италия. – Я снова и снова притворяюсь поверженным, снова и снова резко ощущаю подъем сил, и снова и снова пронзаю их какой-нибудь корягой, или еще чем-нибудь. Зачем это нужно? Я ведь… - Затем, что ты до сих пор дрожишь при виде крови, - Безжалостно отрезал Улус. – Да-да, не делай такое изумленное лицо. Ты думаешь, что я не вижу, как трясутся твои поджилки, стоит тебе увидеть хоть каплю крови. Так вот, Волчонок – ты будешь убивать до тех пор, пока не сможешь искупаться в крови, при этом ни разу не дрогнув в лице. - Но… Для чего? Я же могу убить и так, без этого…. – полным отчаянья голоса спросил Иван, заламывая руки. - Ты убиваешь в запале ярости, а я хочу, чтобы ты мог делать это в холодном и твердом рассудке. – Он дождался кивка Ивана, а затем более мягко добавил, - Не переживай ты так. Бату ты не порешил. Он, в конце концов, столица. - Да, господин Улус. Вы несомненно правы, - Все так же удрученно прошептал Иван, не отрывая глаз от кустов. Орду это порядком разозлило. - А ну прекрати, бессовестный мальчишка! Не ты ли умолял меня на коленях, чтобы я помог стать тебе сильнее? И чем ты теперь недоволен, а?! - Я… Вы правы, господин Улус. Я должен научиться быть твердым и сильным. Я должен отомстить Речи Посполитой, Швеции и прочим. Вот только… - Голос Ивана сел, и Брагинский понуро опустил голову. Франции показалось, что голос России предательски дрогнул, - Я не хочу убивать. У них ведь тоже есть те, кто их любит. А я лишаю их… - Ваня, - внезапно Улус оказался совсем рядом, и положил руку Брагинскому на голову. Русский вздрогнул, но не попытался отодвинуться. – Ты знаешь сказку о Старом Волке? Брагинский отрицательно замотал головой, и Джучи, подняв голову к небу, начал: - Когда-то давно жил на свете Волк. Он был сильным, храбрым, умным. У него было все – преданная стая, красавица-волчица, умницы волчата. Он был великолепным вожаком. – Улус замолчал, по-прежнему смотря в небо и не убирая руку с головы Ивана. Почему-то Франции показалось, что сейчас Брагинский до жути похож на Латвию. - Но время шло, - Продолжил вскоре Улус, - И Волк состарился. Его дети выросли, Волчица умерла, а в стае все чащи стали происходить конфликты, ведь теперь их вожак был намного слабее, чем раньше. Но, благодаря возрасту, теперь уже Старый Волк стал очень мудрым, и к его голосу до сих пор все прислушивались. Спустя какое-то время в их стае появился Глупый Волчонок. У него были две сестры, и Пепельный Друг из другой стаи. А больше ничего. Его мать погибла на охоте, а его отец вообще был Собакой. Поэтому его ненавидели. Вскоре его сестер, более похожих на волчиц, забрали в другие стаи, а Пепельный Друг отвернулся от него. Так бы он и погиб, если бы однажды его не заметил Старый Волк. Тот взял Волчонка на воспитание, поклявшись сделать из него Волка. Начались упорные тренировки. Старый Волк прилагал массу усилий, и его надежды оправдались. Волчонок превратился в настоящего Волка, уважаемого и любимого в племени. Он стал сильным, быстрым, на охоте всегда был в первых рядах. На него начали заглядываться волчицы, а Старый Волк безумно им гордился: он воспитал прекрасного сына. Однако вскоре Старый Волк начал замечать, что все больше и больше волков уже не воспринимают его, как вожака. Нет, они начали услужливо вилять хвостами перед полукровкой, считая его великолепным кандидатом на роль следующего предводителя. А Волк, немного тугой по природе, оставался верен Старику. Поняв, что так больше не может продолжаться, Старый Волк позвал к себе бывшего воспитанника и напрямую спросил: хочешь быть вожаком? Тот ответил, что мечтает об этом. И тогда Старый предложил ему сделку – если он убьет на охоте больше дичи, чем Старик, то он станет вожаком. Поразмыслив, Волк согласился. Он отправился на охоту, а Старик, созвав всех своих сыновей, приказал им тоже идти охотиться. И хоть Молодой Волк был силен, Старик брал количеством. Молодой пробовал раз, два, но у него ничего не выходило. Он злился, и медленно превращался в Собаку – подлое по сути существо, верное только людям. И вот однажды, в какой-то прекрасный день, в голову полукровки забралась мысль, которая мгновенно решила все его проблемы. И никак, никак он не мог отделаться от нее. Ходил он день и ночь, и выл он на луну, но вой его постепенно превращался в лай, а широкий волчий шаг – в собачью трусцу. Улус замолчал, а Иван, все это время внимательно разглядывающий Джучи, невольно смахнул руку того со своей головы. Улус немного рассеяно посмотрел на свою ладонь, но говорить ничего не стал. - Что… Что это была за мысль?! – нетерпеливо спросил Иван, явно уловивший суть истории. Его глаза сверкали. Орда тяжело вздохнул, и двинулся обратно в поселение. И уже почти скрывшись в кустах, обронил: - «А почему бы мне не убить Старика?»… Бездна под ногами разверзлась внезапно. Франция испуганно дернулся, а потом ощутил уже привычное чувство невесомости. Подавив грубое желание выругаться, он прикрыл глаза, дабы снова не замутило, и раскинул руки, наслаждаясь крошечным полетом… *Сарай-Бату – столица Золотой Империи.