В шкафах хранятся не только скелеты...

Когда он ощутил под ногами твердь, открывать глаза не хотелось. Умом Франция понимал, что то давящее чувство на душе, мешающее дышать и вообще доставляющее некий дискомфорт принадлежит вовсе не ему, и что со временем оно - чувство - обязательно рассосется или растворится, как капля воды растворяется в ведре молока. С ним, Франциском, подобное бывало не раз - после смерти Жанны*, например. С другой стороны, зная Ивана и его болезненную реакцию на любые лишения - как маленький ребенок, у которого отбирают игрушки, честное слово - можно было смело утверждать, что Брагинский еще легко отделался. России смертельно повезло, что он так и не понял, что чувствовал к той девушке. Если бы заветное слово все-таки сорвалось с его губ, потеря бы принесла намного больше боли. Франция всеми мыслимыми и немыслимыми способами гнал свои разум прочь от реальности, убеждая себя, что если он постоит еще пяток минут с закрытыми глазами, то ничего страшного не произойдет. Да и что может случиться? Кого-то убьют? Вряд ли. Но когда в нос ударил резкий и пряный запах дыма, Франциск невольно закашлялся и распахнул моментально начавшие слезиться глаза. На миг ему показалось, что он снова вернулся в шатер Улуса. Вокруг было слишком много шелка, бархата, слишком много какой-то необъяснимой приторности и мягкости. Создавалось впечатление, что здесь - Франциск, задрав голову, увидел складчатый потолок, и пришел к выводу, что мягкое царство - это самый банальный шатер - живет какая-нибудь семилетняя принцесса богатеньких родителей, которая выпросила у папочки целую сотню мягких разноцветных подушек, где-то с десяток огромных пушистых ковров, которые бережно расстелила по полу, и украсила все это богатство полупрозрачными балдахинами, выполняющими одновременно роль дверей. Но, не смотря на все свои ассоциации, Франция представлял, кому может принадлежать подобное жилье. Дневной свет не проникал в помещение, и было сложно определить время суток, царивших снаружи. В мягком полумраке ярко поблескивали золотые украшения, хаотично разбросанные по шелковым подушкам, и также неярко горели свечи, источающие приятный, немного дурманящий аромат. В самых отдаленных уголках шатра сидели люди, судя по быстрому шепоту - женщины, явно восточного происхождения. Франция напряг глаза, силясь рассмотреть их, но не сумел. И пока Бонфуа пытался догадаться, что забыл Иван в гареме - а это место не могло быть ничем иным, нежели гаремом, - он умудрился заметить еще одну плачевно знакомую фигуру. Турция крался между подушек, подобно огромной кошке, ни разу не задев любую из них. Полы его расписного бархатного халата еле заметно колыхались, покачиваясь в такт его шагам. Золотые бусы на груди чуть слышно звенели, а перстни с дорогими камнями завораживающе поблескивали в зыбком мареве свечей. На голове турка красовался огромный тюрбан с золотой парчой, лицо прикрывала шелковая маска. - Дорогой мой друг, я смотрю, ты роскошно обустроился в моих скромных палатах. - Садык заговорил так неожиданно, что Франциск чуть не подпрыгнул, увлекшись рассматриванием одеяния Османской Империи. - Вынужден признать, что твои «скромные палаты» очень даже недурны. - Голос России донесся откуда-то снизу, и Франция, опустив глаза, обнаружил Брагинского в паре метров от себя, вольготно развалившегося на мягких подушках. - Однако, все-таки мне чужды твои нравы. По мне даже европейская культура менее дика. - Ах, тебя страшит эта жалкая и скудная обстановка? А ведь ты еще не видел настоящего великолепия моих дворцов, но при этом говоришь, что наспех собранный шатер - недурен? Не разочаровывай меня, потомок азиата**. Ты-то, в отличие от этих ограниченных европейцев, должен понимать и чувствовать настоящую красоту! Алый трепет рассветов, багряный блеск закатов, естество солнечного круга, томительная ласка горных источников, свежих и чистых, как плоть юной девы… - Садык, - поморщился Брагинский, потирая виски, - не заговаривай мне зубы. К счастью, я прибыл сюда не для того, чтобы пить твои вина и раскуривать кальян. И ты это пре… - Да, понимаю я это прекрасно, но почему бы нам не отдаться во власть греха? - Османская Империя быстро хлопнул в ладоши, не давая Ивану закончить фразу, и одна из женщин быстро поднесла бутыль темной жидкости и две неглубокие чаши. Брагинский скривился. - Ох, цветок моих пустынь, забыл-забыл. Подайте бокал, ибо наш гость слишком брезглив, дабы пить из наших чаш! - Одна из чаш превратилась в неглубокий, но объемный бокал. Турция точным движением откупорил бутыль и наполнил сосуды. - Ну что же, - Садык протянул бокал России, - за наш будущий союз, и пусть Аллах не перестает присматривать своим внимательнейшим оком за достойнейшим из сынов своих сыном своим, Уваном***! Две Империи быстро опустошили сосуды. Турок причмокнул губами и восторженно что-то воскликнул на своем языке, явно восхваляя вино. Брагинский пока придерживался нейтралитета. - Что же ты, янтарь пустыни, загрустил? Неужели мое вино несладко, а благовонья - неприятны? - Голос турка лился, подобно меду, обволакивая и, заглушая любые мысли, утягивал куда-то в приятную мглу. Франции всегда нравилась манера Садыка говорить - мягко, с придыханием, паузами и расстановкой, так, что слушатель невольно задерживал дыхание. Тяжело было не попасться в сети Османской Империи. - Твое вино прекрасно, а таких запахов не сыскать даже в саду Эдема, - проговорил Россия, делая еще глоток. В глазах Садыка мелькнуло торжество. - Однако настало время вспомнить о нашем договоре. - За что не люблю европейцев, так за то, что не могут они хоть на секунду остановиться и понять красоту мига. Вечно им нужно идти вперед, вечно торопиться и не успевать куда-то…Отвратительно. - Садык почесал свою щетину. - Хорошо, Уван. Что бы ты хотел от меня услышать? - А то ты не знаешь. - Брагинский коварно усмехнулся, потягиваясь на подушках. Его европейский камзол в этом прибежище Востока смотрелся смешно и даже нелепо, но все равно Россия умудрялся держаться гордо и даже величественно, видимо, за счет врожденной харизмы. Иван заметно прибавил практически во всех направлениях, какие только могут быть у человеческого тела - рост, вес, ширина плеч, объем груди. От болезненного, сутулого подростка в нем остались только глаза - лиловые, насыщенные, прекрасно помнящие все, что довелось пережить их обладателю. Глаза с ноткой безумия на самом их дне, хотелось бы сказать Франции. Россия, еще совсем недавно отвоевавший статус Империи выглядел так, словно родился под лейбом двуглавого орла, и никогда в его жизни не было ни войн, посягавших на его независимость, ни тем более унизительного плена. «Первый среди равных» - высокомерно написано у Ивана на лбу, и любой его жест только подтверждает ощущения Франциска. « Ужасная смесь Англии, Америки и Пруссии, - пронеслось в голове Бонфуа, - и что меня только тогда заинтересовало в нем?» - О, маленький цветок пустынь, - протянул Садык, откидываясь назад, - ты не понимаешь, чего хочешь. Разве ты, маленький хорек, пришедший в логово пустынной рыси каракал, не чуешь нависшей над собой опасности? А если чуешь, то почему продолжаешь опрометчиво посягать не на свою добычу? - Потому, моя дорогая рыся, - Иван лучезарно улыбнулся, и сосуд в руке турка дрогнул, - что даже маленькие хорьки не любят, когда воруют их законную добычу. Османская Империя нахмурился, и отставил вино. Россия же хмыкнул, и тягуче, словно передразнивая Садыка, протянул: - Янтарь моего морского побережья, покажи мне то, о чем болит мое сердце! - Не играй с огнем, мальчишка. - Сухо оборвал его Турция, мгновенно растерявший все свое очарование. - Можешь сильно пожалеть. - Я уже жалею, что зазря потерял столько времени, треплясь с тобою языками, - внезапно прошипел Брагинский, злобно ощетинившись, - гораздо проще было бы выбить из тебя все дерьмо, и заодно отобрать то, что по закону принадлежит мне. Садык вдруг расхохотался. Его смех звенел в воздухе, и казалось, его можно было даже потрогать. - Наглый, бесцеремонный мальчишка. - Почти проворковал турок. - Ты забавляешь меня все больше и больше. Скажи мне, - внезапно голос Садыка понизился до шепота, и Франциск мог поклясться, что глаза турка заговорщически замерцали в полутьме, - скажи мне, о цветок оазиса, видал ли ты когда-нибудь красоту, какой нет ни в этом, ни в том мире? - Эээ… - Иван явно растерялся, не ожидая такого напора от турка, и даже немного попятился, что смотрелось крайне комично. Франциск, не выдержав, прыснул; Брагинского бросало из крайности в крайность - он словно потерял самого себя среди образа наглой, сильной, не считающийся с чужим мнением Империи и совершенно безвольного княжества, не способного даже возразить собственному оппоненту. Франция прекрасно понимал Ивана: внутренние реформы сильно влияют и на облик, и на характер воплощения государства, и потому часто самый крикливый может стать незаметным тихоней против собственной воли. - Безусый юнец!... - Деланно воскликнул Садык, в притворной горечи вскидывая руки над головой. - Впрочем, в твоем незнании есть и положительная сторона. Именно мне доведется сегодня открыть тебе все тайны самого прекрасного, внеземного и опасного, что есть в этом бренном мире…И ты, глупец, даже не… Садыка снова унесло в витиеватые дебри роскошных переплетений родного языка, и он многословно начал описывать нечто таинственное, с чем сегодня предстояло познакомиться Брагинскому. Иван, судя по лицу, явно не горел желанием узнать, что это, и даже опасался «подарка» турка. Однако слова Османской Империи явно заинтересовали любопытного по своей природе Россию, о чем говорили возбужденно блестящие глаза. Впрочем, речь Садыка завлекла не одного Ивана. - О чем это он? - Спросил Америка, совершенно не эстетично тыкая пальцем в Турцию. - Что может быть такого, что является самым опасным и прекрасным одновременно? - Хм… Оружие? - Несмело предположил Германия, почесывая подбородок. - Нет, точно нет. К тому же - какое оружие в восемнадцатом веке? Точно что-то другое. - Япония смешно нахмурился, начиная ломать голову над словами Османской Империи. - Может, какая-то еда? - пискнул Италия, утирая еще влажное от слез лицо. - Что-нибудь такое, что способно отравить много людей, но при этом безумно вкусное в малых количествах? - Нет, дорогие мои, - Франции было смешно наблюдать за попытками своих товарищей разгадать слова Аднана, - вовсе нет. Ответ совсем прост, он почти на поверхности. -Да? И что же это? - Англия презрительно скривил губы, одним жестом показывая, что он думает о догадках Франции и о нем самом в частности. Франциск усмехнулся, поднял указательный палец вверх, и, придавая себе самый загадочный вид, мягким шепотом прошелестел: - Женщины, мои дорогие, женщины. В тот момент Турция громко и раскатисто зарычал, не в силах справиться со своими эмоциями. Горячая восточная кровь бурлила и кипела, и Садык вскочил на ноги, яростно размахивая руками и непрерывно вещая что-то на смеси своего родного, турецкого, и общего языка. Иван попятился уже заметно, вместе с подушкой, слегка сжимаясь по старой привычке, но тут же себя отдергивая и снова выпрямляясь; в глазах его зажглось опасение - такое, какое возникает во взоре здорового человека, пришедшего навестить заболевшую бабушку в больницу, и ненароком наткнувшегося в темном коридоре на душевнобольного. - Прости, Садык, - примирительно пролепетал Иван в тот миг, когда Турция переводил дыхание, - мне чужды твои красоты. Полагаю, основная причина в религии - ты мусульманин, а я - христианин. Ты считаешь, что женщинами нужно наслаждаться, а я - почитать и видеть в них людей. Ну, думаю, из-за этого, мне не придется по душе твой подарок, и… - Позвать сюда главный янтарь моих сокровищниц! Пусть придет она, как подобает моей лучшей жене, а ты, мерзкий ребенок, смотри и запоминай, ибо то, что ты увидишь - это то, что никогда ты не обретешь! Пока Иван судорожно соображал, к чему клонит Садык, женщины по углам зашевелились и зашептались, а потом вновь затихли. Послышались робкие, тихие шаги; затем пола шатра встрепенулась, взметнулась вверх, подобно птице, и в шатер проскользнула еще одна женщина - невысокая, слегка сутулая, но кардинально отличающаяся от тех, что ютились в углах шатра. Ее золотые, густые волосы были заплетены в толстую, лучащуюся здоровьем косу, а лицо почти полностью прикрыто полупрозрачной паранджой. «Почти полностью» потому, что открытыми оставался лоб с персиковой чистой кожей и огромные, небесно-чистые голубые глаза - совсем не такие, как у ее брата. Ее шея была увешана ожерельями с крупными камнями - чаще всего, янтарем; белая кожа рук словно светилась в темноте, и Франции нестерпимо захотелось, чтобы эти руки с тяжелыми, кованными золотыми с камнями браслетами прикоснулись и к нему. Мощная грудь была прикрыта золотой жилеткой, вышитой серебряными нитками и обрывающейся где-то в районе ключицы; длинные ноги скрывались под почти прозрачной тканью шаровар. Франция напрягся: насколько он помнил, любая из жен Турции была под жестоким контролем, и не дай Бог кто-либо посторонний увидит хоть один пальчик ее белоснежной ручки - Садык тотчас объявит войну. А тут совершенно по-другому. Девушка словно зазывала, показывая, чего лишился Иван, и эта своеобразная насмешка, судя по зловещему мерцанию глаз Брагинского, будет дорого стоить Турции. - Как тебе прекрасный цветок северных степей, а Россия? Встречал ли ты когда-нибудь женщину, более совершенную? - Турция сделал круговой движение пальцем, и Ольга обернулась вокруг своей оси, показываясь в полной красоте. - И все это принадлежит мне, Брагинский. Не высокомерным полякам, не заносчивым шведам, ни даже тебе, казалось бы, законному обладателю - а мне. Вот уж насмешка судьбы, не находишь? Иван ничего не ответил, но его глаза не отрывались от родной сестры, с некой жадностью пожирая ее. Украина давно уже заметила этот взгляд, и ее голубые бездонные колодцы наполнились нежностью и любовью, а Франция готов был поклясться, что девушка улыбается под своей паранджой. Но положение жены обязывало ее стоять, не шевелясь, и даже не смотреть на столь долгожданного гостя. Турок, прекрасно видя безмолвный диалог между славянами, еще больше глумился. - Моя прекрасная, верная, самая любимая жена! Подними же взор, полный любви, и обрати его на меня. - Украина робко подняла голову, но в ее взгляде Франция увидел все что угодно, кроме любви. - Этот юнец, не вкусивший жизни, вообразил себя повелителем мира, и заявился ко мне с самой наглой просьбой, какую я, конечно же, никогда не исполню. Однако смелым полагается награда; поэтому, голубка, станцуй для меня и для этого щенка. Пусть он любуется настоящей женщиной, и захлебывается завистью, ибо ты навеки принадлежишь только мне! Украина на миг замерла, а потом едва заметно кивнула. Она отступила немного назад, в то место, где подушки лежали не так плотно, и резко вскинула руки над головой. Тяжелые браслеты съехали по ее молочной коже почти до локтей, и Франция вдруг понял: это вовсе не украшения, это настоящие кандалы, хоть и позолоченные. Украина была пленницей, любимой, но пленницей, ее держали в клетке, в неволе - а даже золотая клетка остается клеткой. Слабая, вот-вот сломающаяся фигура старшей сестры, безвольно вскинувшая руки со слишком тяжелыми для нее кандалами над головой, молящая о помощи - вот что отпечаталось в голове Ивана. Этот образ прочно засел в его сознании, и в какой-то момент Бонфуа показалось, что Брагинский до сих пор видит сестру пленницей, замученной и угнетенной, хотя она и не является таковой. Но в тот миг эта поза, этот жест надежды разжег внутреннее пламя Брагинского, добавляя ему так не хватавшей капли уверенности - быть войне за Украину. Откуда-то сбоку грянула музыка, и Украина начала двигаться. Плавно, мягко, едва позвякивая украшениями и своими браслетами-кандалами, девушка извивалась и гнулась, подобно бело-золотой змее. Ее оголенные живот то поджимался, то расслаблялся, а руки в неведомых па взметались то ввысь, то почти качались какого-либо ковра. Ольга гнулась, сжималась, распрямлялась, прогибалась и замирала - и все это выглядело так естественно и не принужденно, что становилось понятно, что титул «любимой жены» славянка заработала не просто так. Вскоре музыка начала ускорятся, а вместе с ней и Ольга. Франция, не выдержав, задержал дыхание; рядом с ним восторженно попискивал Италия и одобрительно кивал Китай; Германия подозрительно покраснел. Движения украинки были уже не человеческими, потому что даже самая гибкая женщина не способна быть такой изящной. В какой-то миг музыка прыгнула высоко вверх, и там и замерла, а Ольга, подобно засыпающей птице, медленно опустилась на ковер, закрывая златовласую голову руками. Весь шатер замер. И в этой тишине был особенно хорошо слышен свист ятагана, извлекаемого из ножен. А затем - скрип палаша, вытаскиваемого еще быстрее. Клинки звонко лязгнули, скрещиваясь. Ольга испуганно вскинула голову, но затем вновь ее опустила, вспоминая о должной покорности и своем статусе. Иван и Садык, не меняя ленивых выражений лиц, чуть брезгливо покосились на мерцающую в рваном свете свечей сталь. Когда они оба вскочили на ноги, ясно не было. - Оленька, отойди немного назад. А еще лучше ступай к себе и начинай собирать вещи - я думаю, мы скоро отправляемся на экскурсию в Петербург. - Брагинский тепло улыбнулся сестре, но стоило ему развернуться обратно к нахмурившемуся Турции, как лицо его помрачнело. - Душа моя, останься. Останься и посмотри, как я буду наказывать глупца, посмевшего мне перечить. - Турок поудобнее перехватил клинок и сделал столь неожиданный выпад, что Иван еле успел уклониться. Прядь пепельных волос спланировала на пол, а на лбу набухла алая царапина. Ольга еле слышно охнула, не зная, кого послушать. Иван чуть слышно зашипел. Они принялись скользить по комнате, почти не двигая руками и верхней частью корпуса, но при этом умудряясь ежесекундно скрещивать клинки. Ивану, не очень высокому и поджарому, было легче двигаться, чем увешанному драгоценностями Садыку, однако Россия постоянно спотыкался о подушки или о другие предметы мебелеровки турецкого шатра. Аднан же легко лавировал между богатым убранством собственного пристанища, но движения его были скованными и тяжелыми, словно Турция был тяжело ранен и каждый выпад стоил ему не малых усилий. Но, несмотря на неуклюжесть противников, схватка становилась все жарче. Турция и Россия кружили по шатру, блестела сталь, слышался свит рассекаемого воздуха и надрывистые хрипы сквозь стиснутые зубы. Женщины по углам тихонько визжали, некоторые особо хитрые незаметно пытались выскользнуть из шатра. Ольга тихонько сидела там, где ее оставили мужчины; она не решалась двинуться с места, сжавшись в комочек и прикрыв голову руками. Ее браслеты таинственно поблескивали среди лихорадочно мечущихся по стенам шатра теней. Внезапно Садык с силой пнул Ивана, и тот отлетел на добрых три метра, рухнув на балдахин и запутавшись в нем. Пока Брагинский, рыча проклятья, барахтался в ткани, Турция медленно приближался. Вдруг Иван ловко извернулся, и подобно раскрытой пружине кинулся на Садыка, грозясь напороться на острый ятаган. Свой клинок он где-то потерял. К счастью, лезвие минуло Ивана, и тот голыми руками вцепился в шарф Садыка, грозясь его удушить. Османская Империя захрипел и выпустил оружие, пытаясь перехватить руки Ивана, но тот держал крепко. Турция что-то зашипел, начиная стремительно синеть, но Брагинский лишь встряхнул его и слегка приподнял над землей. Чем и воспользовался турок, врезав своей туфлей с загнутым носком по колену Ивана. Нога Брагинского выгнулась в другую сторону, и Россия с чуть слышным стоном рухнул на пол, предварительно с силой оттолкнув Садыка. Тот, к огромному удивлению Франции, пролетел половину шатра и врезался в один из пологов. Спустя секунду он вскочил, неловким движением опрокинул несколько свечек, и ринулся в атаку, по пути выхватывая из-за пазухи какой-то кинжал. Ольга отползла немного в сторону. Франция с увлечением наблюдал за схваткой, замечая, что движения Ивана стали намного уверенней, чем при более ранних схватках. Сам Франциск не был прямо так выдающимся воином - вернее сказать, вообще с трудом мог назвать себя военным, - но он всегда был наблюдательным и пытливым, что нередко выручало его из всевозможных передряг. Еще во времена битвы России с Улусом он заметил, что движения Ивана основаны скорее на врожденных и до предела обостренных инстинктов, главным из которых был «выжить». Сейчас же Брагинский двигался осознанно, контролируя и рассчитывая каждый свой шаг и выпад. Впрочем, порой он не успевал среагировать, и тогда в дело вступал привитая Ордой манера боя - бей куда хочешь, не дай ударить себя. От размышлений Францию отвлек сильный запах гари, внезапно начавший витать по помещению. Быстро развернувшись, Франциск увидел, что тот самый полог шатра, куда недавно врезался турок, исчез в пелене густого черного дыма, из которого порой проглядывали шаловливые язычки ярко-рыжего пламени. Вскинув брови, Франция дернул Германию, с жадностью всматривающегося в схватку, за рукав, привлекая его внимание. Дерущиеся пожара не замечали. - Надо уходить, пора не поздно. Не хватало еще отравиться угарным газом. - Германия, мгновенно растерявший весь азарт, по-хозяйски прихватил сопротивляющихся Японию и Италию и поволок к противоположному концу шатра, стараясь не врезаться и не споткнуться. Франция ткнул Англию под ребра, привлекая внимание, выслушал поток всего самого лестного о себе, и направил ворчащего Керкленда к выходу мягким пинком. Затем негромко окликнул Китай. - Подожди… - пробормотал Яо, не в силах оторваться от схватки. Глаза его опасно блестели, в них прочно засел призрак былого безумия, - А как же они? - Нужно позаботиться о нас. Идем. - Франция положил руку на узкое, хрупкое плечо Яо. Тот вздрогнул, и поплелся вслед за французом, все еще оглядываясь на дерущихся. Когда они оказались на свежем воздухе, шатер уже вовсю пылал. Франция с трудом представлял, как Брагинский и Садык успеют выбраться, не подпалив себе что-нибудь. Густой, непроглядный дым мешал не только увидеть хоть что-то, но и дышать. Франциск закашлялся и зажмурился, надеясь, что так едкий дым будет меньше разъедать глаза. На миг ему показалось, что он не может открыть глаза. Веки стали свинцовыми, ресницы слиплись, а мышцы лица полностью отказали. Однако все это длилось настолько мало, что Франциск даже не успел испугаться. Когда он все же сумел распахнуть глаза, ни пылающего шатра, ни пелены темного дыма он не увидел. А увидел зеленое, сочное поле и голубое небо, чуть светлее глаз Украины. Ветер трепал траву, пригибая ее к земле, а перистые, легкие облака где-то в вышине создавали приятную атмосферу уюта и защищенности. Франция никогда не любил чистое, уходящее ввысь голубое небо - а облака создавали некую рамку, не дающую земным мыслям вырваться за границы этого мира и добраться до Бога. По полю неторопливо шла пегая лошадь без седла. На спине у нее сидели двое. Россия выглядел утомленным, но счастливым. Его шарф развевался на ветру вместе с полами его камзола, а бледное лицо блаженно улыбалось солнцу и ветру. Тонкий, почти невидимый шрам пересекал его лоб, а правая рука, лежавшая на холке лошади, обгорела, стала красной и была покрыта волдырями. Насколько помнил Франциск, именно из-за этого Россия стал носить перчатки - вторая рука у него обгорела по локоть в пожаре двенадцатого года. Сидящая сзади Украина обхватила торс брата руками, и прижалась к нему всем телом. Девушка избавилась от своей паранджи, и ее светлые волосы выбивались из тугой косы, рея на ветру. Ольга, должно быть, озябла - слишком пронзительным был ветер, и Франция видел, как она дрожала. В груди Бонфуа внезапно разлился теплый океан нежности, и ему захотелось подойти и крепко обнять дрожащий комочек жизни за своей спиной, захотелось снова увидеть улыбку, которую не видел уже много, много лет… Лошадь прошла мимо стран, и Франция, обернувшись, потерял дар речи. Прямо за его спиной начинался крутой склон, и поле, оказавшееся на деле пологим холмом, уходило вниз, в речную долину, где раскинулся многолюдный лагерь с косыми шалашами и дымящимися кострами. Между ними сновали люди, и их веселая быстрая речь неясным гомоном доносилась до стоящих на вершине стран. Ольга, заметив поселение, порозовела и нетерпеливо заерзала. Солнце блестело в широкой реке, и Иван, пришпорив коня, сморщился. Лошадь гневно заржала и рванула вперед, к лагерю. Страны с недовольным ворчанием понеслись за ней. Когда они приблизились к славянам, Иван уже стоял на земле и протягивал руку Ольге. Та подала свою узкую ладонь, и легко спрыгнула на землю. Ее восточные одежды, которые она так и не сняла, зашуршали. Лошадь отошла щипать траву. - И… что теперь? - Негромко и даже робко спросила Украина, не смотря на брата. Ее взор был направлен на поселение, стоящее в каких-то двадцати метров от них. - А ничего, - легкомысленно ответил Брагинский, - поедем ко мне, в Петербург, будешь жить с Наташкой и со мной. Турция к тебе больше не притронется. Я тебе это обещаю. Потом познакомлю тебя с нашими новыми соседями, а там посмотрим. Ольга потупила глаза. - Я так не могу. - Тихо сказала она. Рот России удивленно распахнулся. - Не могу я бросить своих. Меня ты забрал от Садыка, но ведь мои дети, мои бедные дети все еще у него! Прости, Ваня, но я не пойду. Повисло неловкое молчание. «Видимо, повышенное чувство ответственности - это у них семейное» - Подумал Франциск, вступая в безмолвную битву взглядов двух славян. - Ольга, - голос Ивана звучал низко и глубоко, и Украина вздрогнула, - неужели ты не понимаешь, что я не остановлюсь на достигнутом? Садык ответит за все, что сделал. Я освобожу твой - нет, не твой, теперь наш - народ. Теперь ты под моей опекой. Я же Российская Империя, забыла? Ольга резко вскинула голову. Она была ниже брата сантиметров на пятнадцать, но все равно еще чувствовала себя старшей, ответственной за жизнь брата сестрой. - Ваня, - твердо проговорила она, - ты носишь звание Империи не больше двух десятков лет. Опомнись! Они сильнее тебя, и ты не сможешь противостоять им всем. Я сама освобожу свой народ, ведь я - страна! Я не хочу впутывать тебя в это… - Я сам в это впутываюсь, и ты не сможешь мне помешать. Однажды я уже не смог тебя защитить, и позволил уйти вместе с Польшей, но больше такого не повториться. Никогда. Украина внезапно чуть заметно усмехнулась, однако в ее глазах плескалась некая горечь. - Твои европейцы сильно изменили тебя. Раньше ты бы и слова не сказал поперек старшей сестры. - Ольга улыбнулась. - Но я все равно хочу сделать эта сама. Я должна им доказать, что я тоже часть Империи, часть сильной страны, и смогу надежно оберегать покой наших детей! «Хитро она придумала, - пронеслось в голове у Франциска, - вроде бы согласилась, что теперь с братом одна страна, а вроде бы все равно настаивает на своем. Эх, что за женщина!». А Россия, кажется, попался на уловку. - Ну… Ты могла бы возглавить какой-нибудь летучий отряд своих казаков… Но только аккуратно, они у тебя парни лихие, ввяжетесь еще во что-нибудь! - Иван явно колебался, но Франция уже понял: Брагинский позорно проиграл эту битву. В глазах Ольги загорелся огонь, самый прекрасный огонь, что может быть в глазах женщины - обжигающее пламя решительности, смешанное с желанием защищать. Ее лицо преобразилось, и от покорной рабы не осталось ничего - вольная, гордая славянка с румяными щеками и золотыми волосами стояла около растерявшегося России. Ольга ничуть не уступала в красоте Беларуси, и Франция понял, что настоящее сокровище русских вовсе не их богатство, а их семьи, делающие их самыми счастливыми людьми на свете, несмотря на материальное положение. Ольга лучезарно улыбнулась, круто развернулась и направилась к лагерю, оставив Ивана в одиночестве. Но, пройдя шагов двадцать, притормозила, а потом кинулась обратно к русскому. Заключая его в объятия. Брагинский от такого неожиданного шквала любви растерялся, но после несмело приобнял Украину в ответ. - Спасибо. - Шепнула Ольга куда-то в грудь Ивана, и потом резвыми скачками рванула к лагерю, а вслед ей смотрел глупо улыбающийся Россия. Идеалистическая картина, одним словом. Брагинский тоже развернулся, и вдохнув полной грудью, направился было к лошади, однако гневный громкий вопль заставил его вздрогнуть и судорожно обернуться. - Ах ви сволочі, дармоїди прокляті! Що ж ви творите, окаянні! Ледачі пні, лежать на боці цілий день і горілку глушать! Бидло, сволочі, брудні шолудиві пси! Орала Ольга знатно. Ее тонкий, нежный голосок вдруг обратился в командирский бас, глаза опасно заблестели, а фигура, казалось, стала внушительнее. Челюсть Ивана отвисла, и он, сделав глаза по пять копеек, ошарашено наблюдал, как его милая сестренка устраивает разнос присмиревшим казакам. - Атаманша повернулася… - Пронесся шепот среди усатых здоровых мужиков в белых рубахах и красных шароварах, со смешными, почти мандаринскими усами и свисающими длинными чубами. Казаки сидели там, где застала их Ольга, во всевозможных позах, и, казалось, боялись даже дышать. - Так, ось я повернулася, ось я вас зараз побудую! Накоїли тут справ, розумієш! Ух, зарази! Так пащу низько - перед османцями на задніх лапках танцювати! А ну живо встали і по конях, іроди! Казаки повскакивали со своих мест и засуетились. Кто-то убирал шатры, кто-то седлал коней, кто-то тушил костры. Они сновали по лагерю, не поднимая глаз на пыщащую гневом Ольгу, которая гордым монументом стояла прямо на пути всякого мужика, уперев руки в бока. Наконец, она разъяренно фыркнула и рявкнула: - Подати сюди мій одяг, та живіше! Какой-то тощий мальчишка принес ей белоснежную грубую рубаху, широкий красный пояс и шаровары. Ольга выхватила одежду, и принялась раздеваться прямо посреди лагеря. Она с омерзением сбрасывала с себя полупрозрачные тряпки и дорогие украшения, и вскоре осталась нагишом. Франция внезапно осознал, что путешествия по воспоминаниям Ивана имеют свои плюсы. Мимоходом бросив взгляд на покрасневшего русского, Франция с восторгом разглядывал аппетитные формы Украины. Девушка неимоверным усилием втиснула могучую грудь в рубаху, заправила ее в шаровары, утянула пояс. По вороту верхней одежды шла яркая вышивка, по кромке пояса - тоже. Ольга хлопнула в ладоши, и ей тотчас поднесли красные остроносые сапоги и какую-то шкатулку. Натянув обувь, девушка хмуро посмотрела на протянутый ларчик и, скривившись, подошла к какому-то чуть не поседевшему от страха казаку, и выдернула у него из-за пояса расписную саблю вместе с ножнами. Обнажив лезвие, девушка пару секунд разглядывала в нем свое отражение, а потом, занеся клинок за голову, решительно рубанула по волосам. Длинная светлая коса безжизненно опала на землю, а волосы сами рассыпались в стрижку-каре. Ольга удовлетворенно хмыкнула, приняла наконец шкатулку, и достала оттуда золотую серьгу, которую вставила в ухо. - Ну що, баби, ви готові, або ще придане збирати будете? Женихам ми повинні сподобається! - Украина говорила весело и громко, и казаки, поняв, что они прощены, ответили ей мощным ревом. Вскочив на подведенного вороного жеребца, Украина еще пару минут наблюдала за сборами, а потом, сунув два пальца в рот, пронзительно засвистела. Ее войско тут же оживилось, забралось на лошадей, и огромный табун принялся кружить по долине, поджидая, когда соберутся все его члены. Земля дрожала от топота копыт, воздух - от криков казаков, мелькала сталь и блестели серьги. Самые разномастные лошади, фыркая и ржа, мелькали своими пестрыми лоснящимися шкурами, и Франция даже с расстояния чувствовал тепло и мощь, исходящие от табуна. Вскоре все казаки оседлали своих скакунов, и войско ринулось вниз по реке, а ту сторону, откуда только что прибыл Брагинский. Река радостно сверкала, казаки громко кричали, а Ольга, ехавшая впереди всей колоны, смеялась. На миг Франции показалось, что она чуть повернула голову, и ее улыбка, обращенная ветру, реке и собственным войнам, обратилась к нему, и только к нему. И что это его старшая, сильная, любящая сестра, которую теперь он будет оберегать. Это его семья в сборе. Резкий порыв ветра заставил Францию прикрыть глаза. До него донеслись запахи реки, камыша, жареного мяса. Солнце ослепляло даже через закрытые веки, и Франциск поморщился. Где-то сбоку заворчал Китай. Внезапно стало прохладно, а запахи реки сменились на нежные ароматы цветов и дорогих духов, пеленой окутавших воздух. Франция резко распахнул глаза, и ошалело принялся ими моргать, разглядывая здоровенную розу, распустившуюся прямо у него перед носом. Спутники Бонфуа вертели головами, разглядывая ухоженный красивый сад с разнообразными кустами, клумбами и прочими благородными растениями, в хаотичном порядке разбросанными по благоухающему зеленому пространству. На деревьях чирикали птицы. По выложенной светлым камнем дорожке, выделяющейся среди зеленого ковра, как сапфир среди изумрудов, шли две темные фигуры. По мере их приближения Франция чувствовал, что его глаза постепенно приобретают форму идеального круга. Двое мужчин, неторопливо шагающих по дорожке, весело и легко беседовали обо всем на свете. Их речь лилась, как вода в роднике - звонко и быстро, - и порой кто-то из них хохотал, сраженный остроумием собеседника. Один из мужчин, потемнее, яростно жестикулировал, второй, более зрелый, снисходительно относился к импульсивности собеседника. Они приближались. - О Боже, Франция в квадрате. Этот мир точно катится в бездну, - Фыркнул стоящий рядом Англия, с презрением наблюдающий за идущими вместе Россией и Францией, выглядевшими крайне беззаботно. Франциск тщательно разглядывал самого себя, ища какие-то черты, что стерлись с течением времени. Тогдашний Франция был немного выше нынешнего - это к началу девятнадцатого века он вымахает под два метра (и все равно будет дышать в пупок России), - менее ухоженный, но все равно одетый с иголочки. Светлый дорогой камзол, светлые волосы, уложенные в крупные кудри - волосок к волоску; узкие кюлоты и кружевные светлые чулки, которые Франции нравились даже сейчас; темные туфли с квадратными бляшками на невысоком каблуке, кружевное воздушное жабо, и брошь на правой стороне груди, под цвет глаз. После осмотра Франция пришел к выводу, что и тогда, и сейчас - он безупречен. Франция не шел, он буквально плыл по дорожке, его голос журчал, и порой он вставлял некоторые фразы на родном, французском языке, на которые Брагинский, к удивлению, легко отвечал на том же французском. - Ой, а Россия что, знает французский? - Италия был самой невинностью, наивно хлопая глазами и чуть запрокидывая голову. - О, Иван прекрасно его знает, - Бонфуа буквально распирало от гордости, - я сам его учил. А еще, насколько я знаю, немецкий, латынь и английский. В совершенстве. А вот ряд других языков, что он изучал позже, уже не так хорошо… - Ему что, заняться было нечем?! - Америке сам факт знания языков своих политических противников казался абсурдным. - Зачем учить чужие языки, если можно говорить на общем? К тому же - зачем это России? - Дорогой мой, - сурово сказал Франциск, слегка задетый воплями Америки, - тогдашний Иван сильно отличался от нынешнего. Может быть, ты не помнишь, но и тогдашний строй мира и общества тоже был совершенно иным. Мы все, европейские страны - да и азиатские, наверняка, - жили совершенно по-другому, нежели сейчас. Я, к примеру, вообще не принимал участия в политической жизни страны - зато был почетным гостем и на балах, и на королевских приемах. И Англия, и Россия, И Италия - тоже. Мы были востребованы исключительно в войнах, и потому… - Да поняли мы, что ему нечем заняться было, вот он и развлекался. - Буркнул Англия, убийственно косясь на покрасневшего от такой наглости Франциска, - Ты просто не умеешь коротко говорить. Смирись. - А тебе просто никак говорить длинно и литературно, потому что у тебя слов в языке - кот наплакал! - Ах ты…. - Довольно! - Рявкнул Германия, но тут же осекся. - Франция, ты помнишь, о чем вы говорили? - Конечно, Людвиг, - сладким голосом пропел Бонфуа, - я запоминаю каждый диалог в течении трехсот лет! - В таком случае, пожалуйста, дайте послушать, Франция-сан. - Убийственно прямо подытожил Япония. Франция круто развернулся и в два шага нагнал уже успевших немного отойти стран. Япония шел рядом, не уловив недовольства Бонфуа. Взглянув на открытое, честное и при всем при этом холодное лицо Кику, Франциск смягчился. Но тут до него долетели обрывки диалога, и Бонфуа снова окунулся в атмосферу, что поглотила его почти триста лет назад. - Неужели ты не понимаешь, что это значит? - С крайне изумленным лицом спрашивал Иван. - Это значит, что теперь изменится все! Теперь наука и просвещение станут факелом, освещающим путь людям, и теперь мы наконец-то выйдем из мрака и хаоса! Неужели это не волнует твою душу, la France? - Эван, - мягко и почти что нежно ответил Франциск, полной грудью вдыхая благоухающий воздух. - Ты еще слишком юн и глуп, чтобы рассуждать о подобном. У людей, мой друг, все есть путеводная звезда. И порой эта звезда становится Оком Дьявола, загоняющим бедные людские души в преисподнюю. Мир не стоит на месте, и крайне здорово, что люди поставили своей целью в этой эпохе нагнать то, что потеряли во тьме Средневековья. Но я бы не советовал тебе, молодой Империи, выпрыгивать в центр арены. Нет, сейчас там дерутся старые львы - я, моряк Испания, старикашка Англия, - а вы, молодняк, держитесь-ка подальше от нас. - Франция, я ведь могу и подумать, будто ты пытаешься помешать мне и дальше развиваться. - Слегка обиженно протянул Иван, заглядывая в лицо Франции. Тот улыбнулся. - Отчего же пытаюсь? Эван, оставь нам немного места, чтобы порезвиться. Сейчас множество стран расправляют крылья, колонии отсоединяются, и старые империи уходят во тьму, освобождая путь новым. Скоро грянет ваш час, и вы сметете нас натиском своих молодых, свежих умов, и горе тому, кто не успеет войти в ритм новой эпохи! Скоро грянет ваш час, Эван, а пока позволь нам насладиться крохами нашего величия, ускользающего от нас, как песок в песочных часах… - Не знал, что ты любишь так рассуждать, Франция. - В глазах Китая, внимательно слушавшего речь Бонфуа, мелькнуло уважение. - А этому только слушателя дай - часами трещать будет. - Как и ты, Англия, - внезапно съехидничал Америка. Артур надулся. Меж тем две Империи почти полностью пересекли сад. Иван что-то обдумывал - его выдавала склоненная по старой привычке набок голова и тяжелый взгляд, - а Франция разглядывал цветы, чувствуя себя совершенно комфортно рядом с самым странным монстром их планеты. - Франция, я всегда хотел спросить, - внезапно чуть смущенно начал Германия, - Вы ведь с Россией были очень дружны до… До Наполеона. Почему? Он ведь - Россия, и… - Ты сам ответил на свой вопрос. - Франция улыбнулся, заметив непонимающий взгляд Людвига. - Понимаешь, к тому времени я был полностью погружен в Европу - в ее интриги, в ее козни, в ее прекрасную, но от того же самую мерзкую грязь. И совершенно неожиданно ко мне прицепился северянин - не такой, как Скандинавы, а совершенно другой и в поступках, и в логике. Юный, но с полностью сформировавшимися взглядами, которые было крайне тяжело, почти невозможно изменить; прекрасный воин, что всю жизнь провел в сражениях, но не утратил способности любить этот мир. И вот такое чудо сваливается мне на голову, чудо, не знающее прописных истин, но способное легко объяснить то, над чем ломали голову целыми столетиями самые разнообразные мудрецы. С ним было крайне интересно возиться. - До тех пор, пока ты не сделал из него европейца - не научил лгать, лицемерничать и притворятся. До этого он пер напролом, а теперь стал строить козни. Лучше бы на Восток пошел учиться… - Ворчал Китай знатно, и Франция вдруг почувствовал себя тетушкой, которой отдали племянника на лето и теперь бранят за то, что она не сумела уследить за ребенком, и тот ввязался в плохую компанию. Тем временем Французская Империя, видимо, устала от молчания собеседника, и попыталась завязать разговор: - Слышал, твой первый Император скончался? Сondoléances****. - Он отправился в мир иной уже много, много лет назад. - Безразлично фыркнул Россия, глаза которого до сих пор были пусты. - Ушел из-за того, чем жил. Как глупо. И вот как можно умудриться умереть из-за простуды? - Не говори, - подхватил Франция, - Люди удивительные создания. - Знаешь, я премного тебе благодарен. Ты возишься со мной, словно с ребенком, и даже не высказываешь ни малейшей усталости. Я безумно рад, что Петр тогда познакомил нас. Признаться, ты показался мне фальшивкой - жалким пестрым обманом, созданным для отвлечения глаз, но позже я понял, что там, за всей этой мишурой, есть настоящая, прекрасная душа. En effet, la France - un grand pays******! - Не льсти мне, подлиза, - усмехнулся Бонфуа, но по его виду было ясно - ему очень приятно, - Расскажи мне лучше, как поживает твой французский. Слышал, ты также увлекся и немецким? - Оui. Но этот язык мне не сильно нравится - по сравнению с французским он груб и жесток. - Мой дорогой, самый скверный язык - это английский. Нет ничего хуже этого языка, настолько отвратителен он. Запомни это. - Оба Франции улыбнулись, только один заработал любопытствующий взгляд России, а другой - уничтожающий взор Англии. Внезапно, в конце парка, образовалось еще две фигуры, но на этот раз - детских. Одной оказался паж в простеньком кафтане и вытянутым лицом, а другой - девочка лет 12, с густыми красивыми темными волосами и огромными испуганными голубыми глазами. Роскошное голубое платье с широким подолом, шнуровкой и драгоценными камнями смотрелось на ней неуместно, хотя, несомненно, шло ей. Она чуть ли не прижималась к пажу, осторожно ступая и постоянно оборачиваясь по сторонам, словно боясь, что ее кто-то ударит. Французская Империя, заметив малышку, заинтересованно сверкнул глазами и открыл рот, собираясь что-то спросить, но Россия опередил его: - Кто Вы, прекрасная госпожа? Как зовут Ваших счастливых родителей? Девочка, заметив внушительную фигуру Ивана, чуть слышно пискнула и спряталась за спину пажа, дрожа всем телом. Брови Брагинского удивленно скинулись, а Франция хихикнул. Паж устало потер виски, и хорошо поставленным голосом начал уже заученную речь: - Это - госпожа София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, невеста его будущего императорского величества Петра Федоровича. Можете не пытаться ее расспросить о чем-нибудь - бедняжка ни слова не понимает по-русски, хотя очень прилежно учится и старается поскорее освоить язык. - Ого, так это…. - Россия заинтересованно склонил голову, и, обойдя пажа, присел на корточки рядом с будущей императрицей. Девочка испуганно отпрянула. - Stille, Stille, mein lieber. Ich werde dir nicht wehtun. Lassen Sie uns Freunde sein, oder?****** Россия протянул девочке свою руку открытой ладонью вверх. София долго с сомнением смотрела на русского, прямо ему в глаза, не страшась пугающего огня аметистов. Потом несмело улыбнулась, и положила свою крохотную, по сравнению с Ивановой, ладошку в руку Брагинского. - Gut. И в тот самый миг, когда маленькая ладонь в будущем большой женщины коснулась грубой кожи Брагинского, полыхнул ослепительный свет, и воспоминание с треском разлетелось на сотни осколков, которые дождем посыпались вниз, летя наравне с проваливающимися во мглу странами. И в каждом осколке что-то отражалось. Куст розы, птица, рука пажа, правая пола одеяния самого Франциска, две ладони, лежащие друг в друге, и две пары глаз - аметистовые и голубые…. * - Имеется в виду Жанна Д'арк ** За границей бытует мнение, что мы, русские - азиаты. *** - Турецкий аналог имени «Иван». **** - Соболезную (фр.) ***** - Воистину, Франция - великая страна! ****** - Тише, тише, моя дорогая. Я не обижу тебя. Давай будем друзьями, хорошо? Ну, думаю, все поняли, что такая София Августа) А речь Ольги крайне тяжело не разобрать)