Мир балансирует

Курили дурь в пиратском лагере все. А Оливеру не давали! Поэтому его уже два дня одолевала ломка со всеми вытекающими последствиями в виде озноба и рвоты. Впрочем, наверное, такое творилось еще из-за полного отсутствия еды и малого количество воды в пределах тесной клетки. Так что, когда пошел дождь, парень буквально облизывал сухие шершавые стволы бамбука, ощущая, что обычная вода порой бывает большим благом, чем текила и курево. Правда, после дождя стало еще больше знобить, а когда вышло солнце, от земли поднялись такие душные и густые испарения, что воздух вообще предпочитал не появляться. Тогда Олли просто рухнул навзничь посреди своей тюрьмы, распластавшись, как тухлая морская звезда. Почему как? Да он и был. Тухлой звездой Лос-Анджелеса. Хотя какой уж там звездой. Никакими талантами он не страдал, талантами ведь именно страдают. Например, Лиза на стену лезла, чтобы получить роль в занюханной комедии, зато Голливудской, а это почти вершина мира. Даже если дно вершины. Девушке практически эту роль дали, по возвращению и съемки бы начались. Да вот незадача — они попали в плен. Оливер закрыл лицо пропотевшей кепкой, промычав в нее что-то неразборчивое. Верная кепка с похабной надписью — какое-никакое, а напоминание о доме. Периодически вспоминался Винсент, их чудаковатый друг, хипстер Винсент с его квадратными очками и смешной шапкой. Или не хипстер… кто он там… кто они все. Делавшие вид, что являются кем-то. Винса убили. Все мерещилось: вот сейчас оглянется, а возле клетки снова окажется труп друга, засиженный мухами. Поэтому Оливер еще плотнее надвинул кепку на лицо. Черные глаза Бездны казались слепыми, но видели все. И все становилось ничем. Он не боялся смерти, потому что не жил. Он не ощущал одиночества, потому что всегда был один. Он казался себе абсолютным в мире относительностей. — Оливер, — эхом прокатился голос, не низкий, не высокий, без определенного выражения. — Оливер… — А! Что происходит? — резко сел в клетке парень, стягивая с лица кепку, озираясь по сторонам, но возле клетки только бродили сторожевые собаки-доберманы. Оливер очень боялся, что если высунет руку из клетки, то так ее и оттяпают, не догадываясь, что в целом и собаки, и люди не голодали, дичи хватало в джунглях, это только пленников так морили голодом, что впору самого себя обгладывать. Может, ненамеренно морили, а так, просто забывая закинуть лишний раз хотя бы кость сухую. Чтобы не думать о голоде, слишком непривычном чувстве, Оливер протяжно вздохнул и снова растянулся на земле, не задумываясь о ядовитых гусеницах и змеях, которые могли подстерегать его. Может, правильно не задумывался, ведь все гады кусают только тогда, когда люди испытывают страх, иные реагируют на движения. Это только человек делает больно ради развлечения. Этого Оливер боялся больше всего, вспоминая, как утром одного трясущегося пленника из соседней клетки выгребли за шиворот, пиная ногами, и увели в неизвестном направлении, жадно ухмыляясь. В лагере пиратов становилось оживленно, очевидно, пойманных скайдайверов и других неудачников готовили к перевозке. Куда только? Оливер не привык думать, сознание его упорно надеялось, что все будет хорошо. Он вообще по жизни привык, что вечно находится какой-то «волшебный помощник», который способен вытащить его из любой беды. Чаще всего таковым становился собственный отец, чьи деньги не раз спасали. Так что Оливер, достаточно здраво рассудив и обосновав невозможность побега, ждал, когда за него предложат выкуп. И он сможет вернуться домой. О своих друзьях парень пока не мог думать, уж очень измучился от жары и жажды. Или просто не мог думать, погрязнув в бедственности своей ситуации и мечтах об избавлении любой ценой. Но лучшее, что мог придумать — ждать. Или не ждать. Он плыл в липком тумане слабо ощущаемой реальности. Тело страдало, душа не просыпалась, совесть не грызла. Так что просто натянул кепку на лицо, закрывая глаза от солнца, которое слепило даже через веки. Снова погрузился в тягучий полусон, полузабытье. — Ты избранный… Избранный… — все звенел этот голос, отраженный от совершенной пустоты. — Я брежу, — с сожалением подумал парень, но не особенно огорчился. Обычно он бредил от наркотиков, вот только в данном случае никакой эйфории не прилагалось. В Бездне по небу плыли киты. Но вскоре черные глаза Чужого приоткрывались, он не различал, где заканчивается его сон, где начинается реальность, ведь не принадлежал ни одному из миров. Он говорил во сне с миром людей или это мир людей во сне говорил с Бездной. Чужой слышал голоса, к нему обращались люди из разных миров, названные еретиками. Обитатель и повелитель Бездны знал, в чем их вина, знал, что его считают почти божеством. И это даже забавляло. Забавно. Забава. За… Зачем? И сквозь голоса людей слышались голоса китов. Доносился свист гарпунов, треск пропарываемой гладкой кожи. Те же люди топили китовый жир, дышали парами ворвани, а по ночам шли в языческие святилища из колючей проволоки и фиолетовых ламп. И начинали просить. И просили разного, и к кому-то Чужой являлся, что они называли великой милостью. Но ничьих просьб он не выполнял. Хоть людям казалось, будто сила дает им право вершить то, что они желают. А киты плыли по небу, тени убитых китов махали хвостами, вздыхая, поднимая фонтаны воды. Киты уходили за грань Бездны. И что там, дальше, не ведал и сам Чужой. На той стороне бесконечности — одна неизвестность. — Значит, ты уже начал игру? — донесся голос Сумеречного. — Зачем спишь? Ныне он стоял, облаченный в лохмотья, в руках держал колесную лиру. Вот только в глазах его, метавших немо молнии, не содержалось и капли смирения блаженного нищего. В прозрачных карих глазах сквозили сотни вопросов себе, людям, самому мирозданью. Лишь черные нечеловеческие глаза бездны не выражали ничего, как и бледно-розоватое лицо с застывшим выражением улыбки вне улыбки. — От скуки. Зачем же, зачем ты скитаешься по дорогам людских судеб? — Ой, ну кто это?! А, чуваки?! Ой! Теперь двое! Голоса… Я слышу голоса! — послышался тонкий писк с той стороны Бездны. Оливер нервно мял кепку, скуля. Сходить совсем с ума не хотелось, а перед глазами уже весь мир поплыл. И он сильно завидовал Гранту — старшему из братьев Броди — который, казалось, всегда сохранял ясность ума. После службы в армии он еще больше закалился, а еще пугали, что люди становятся агрессивными. И, как оказалось, несколько дней назад Джейсон и Грант, очутившись в одной клетке, устроили побег, итоги которого Олли не знал. И ощущал жуткую обиду: его-то бросили в клетке на произвол судьбы! А что с ним только эта судьба ни творила! За наркотики уже чуть не посадили. За хулиганство и дебош ловили. А лет в двадцать едва не пристрелил отец его тогдашней подружки, которая была лет на пять моложе. Вот уж тогда Оливер хватил страху, перескакивая почти голым по ночным улицам пригорода, когда за ним охотился здоровенный дядька с ружьем под визг девчонки. И кто только просил этого дерганного папашу возвращаться из отпуска на пару дней раньше? От воспоминаний Оливер даже улыбнулся, надеясь так заглушить голоса, от которых веяло невероятно потусторонним. Между тем кто-то подходил к его клетке, полязгивая автоматом о бронежилет. — Что, парень, попрощался со здравым рассудком? — обратился с издевательским интересом двухметровый светловолосый человек, сверкнувший совершенно шальными синими глазами. Оливер совсем сжался побитым щенком, закрывая уши и глаза, зарываясь лбом в ткань верной кепки, будто в поклоне. — Алвин! Пшел прочь! ***ая рожа. ***! К твоему имени даже сокращения не придумать! — вдруг раздался голос, уже смутно знакомый. И вроде бы не потусторонний, но показавшийся хуже, чем все эти галлюцинации. Оливер повернул голову, хлопая воспаленными глазами, тихо-претихо заскулив. И будь он улиткой, немедля втянул бы все усики и голову. Да только раковину ломали. Сколько ни лезь в раковину, а реальность наступит на нее. Ныне в лице главаря пиратов, который своей развязной легкой походкой приблизился к клетке, свирепо смерив взглядом снизу-вверх этого высоченного Алвина, который с непроницаемо холодным лицом отзывался: — Ваас, вообще-то я тоже командир. Мог бы и повежливее. — Да хоть принц Уэльский! — осклабился на него свирепо Ваас. — Будто дел нет! Что? Еще один у*** рехнулся? Ему же лучше! Готовь пленников к съемке! Этого недоумка и девчонку. Кстати, это по твоей вине сбежала вторая! — Я бы не сказал, что только по моей, — хладнокровно и методично выводил из себя вспыльчивого главаря Алвин. — Алвин! — спокойно отзывался главарь, но выжидающе скалился на невозмутимого подчиненного, глядя исподлобья. — Я тебе еще не говорил? Неужели я не говорил? Странно, я помню, что говорил. Может быть, у кого-то из нас плохо с памятью? У кого-то? И этот кто-то ты! — но вдруг Ваас воскликнул так, что у Олли уши заложило. — Ты, *** ***ое! Приказы не обсуждаются! — а потом повернулся к клетке, нервно дернувшись, махнув рукой. — Исчезни на***. Алвин невозмутимо пожал слегка плечами и удалился, ему явно нравилось злить главаря, как будто он не знал, что Ваас имеет дурную привычку от плохого настроения убивать своих подчиненных. — О… С этим Алвином не все так просто, — послышался голос Сумеречного, всезнающего, бездействующего, покручивающего лиру возле лилового трона из бархата и колючей проволоки, где вальяжно расположился, паря в невесомости, правитель Бездны и небытия, отвечавший плавно: — С кем легко? Но это не имеет отношения к истории Оливера, не так ли? Наш новый Избранный. — Наш? Избранный здесь только твой, — хмуро покачал головой Эльф, не одобряя игры Чужого. Зачем? Забава. Забавный. Закон искаженных смыслов, вышедших вне мыслей. Оливер больше не мог терпеть этот бесконечный гул голосов, он потерял сознание. Вот только забытье ему не приносило никакого облегчения. Он витал среди обломков кораблей, зданий, а вокруг стелился мягкий синий свет. И не существовало различий между небом и землей, все плыло в пустоте. — Вот и он. Позовешь его? — спрашивал Сумеречный, откладывая лиру. — Еще рано. Пусть сам ищет, — тронула легкая улыбка тонкие губы Чужого, он не двинулся с места, подперев узкой рукой худую щеку, расправляя полу черного старомодного камзола. — Зачем? — только обратил на него вопрошающий взгляд Сумеречный, пока Оливера носило по неизвестной траектории вместе с потоками мелких камней, истлевших сломанных зданий, точно вся скорбь разрушений создала это оцепеневшее место. Но и скорби здесь не существовало. Здесь царствовало абсолютное ничто. Застывшие страхи и эмоции отдельных людей, то, что они желали и боялись увидеть. Оливеру явились друзья, но они мелькнули всего раз, и только как манекены. — Ничто не имеет смысла, — глухо отозвался Чужой. — Все повторяет себя. Есть баланс. Цели нет. — Опять ты на***?! Теперь вдобавок вас двое! Это безумие! Эй ты, черноглазый ублюдок! Я уже говорил тебе определение безумия? — вдруг прорезал колыхание бездны рык главаря, на миг мелькнуло его озверевшее лицо. Несомненно его: шрам вдоль головы от левой брови, ирокез, глаза в обводке темных кругов наркомана. Надо сказать, Оливер в свои двадцать пять выглядел не лучше. Шрамов не носил, но лицо его всегда было несвеже одутловатым и во взгляде присутствовала нечеткость и мутность. Но в тот миг, кажется, прояснилось все, от глаз до мозга костей. Оливер ужаснулся, да так ужаснулся, что желудок подскочил до горла, как показалось. И тут же очнулся. Никаких видений, никакого синего света. Вернее, свет-то был, но ядовито желтый и чрезвычайно яркий на фоне шершавого полумрака вокруг. В лицо светили софиты. Оливер попытался продрать получше глаза, понимая, что его притащили в какую-то пещеру, а вокруг стояла ни много ни мало аппаратура для профессиональных кинозаписей. Больше всего не вдохновлял окровавленный стол с кандалами, мелькнувший в отдалении. Но, судя по всему, пленника туда не собирались тащить, потому что намертво прикрутили к железному стулу. «Ну за что?! Я не сбегу!» — не решался сказать вслух парень, ощущая, как в его руки впиваются веревки. И уже в реальности показалось лицо главаря, изучающе приблизившееся к пленнику. — Так, парни, он очухался… Ваас, спустя минуту, закатив на миг глаза и скривившись, стал спиной к Оливеру, активно помахивая правой рукой с пистолетом: — Что стоим, ***чье? Я спрашиваю, какого *** вы торчите на месте? Камеру налаживай! ***! Почему вам объяснять все приходится как в первый раз?! Судя по тону, Ваас снова закатывал глаза, подскочил к одному из своих подчиненных, который выглядел маньяком, обкуренным похуже главаря. Последний обращался к нему, тыча в лицо подчиненного пистолетом: — Френки, вот скажи мне, ты тупой? Нет, правда, Френки, — хрипловатым спокойным голосом вещал Ваас, а затем снова срывался на возглас, руша и без того расшатанную психику Оливера. — Ты, ***, тупой? Я даю простую задачу! Где?! Где, ***, адекватное исполнение?! Даже этот обкуренный маньяк как-то вздрогнул и предпочел вместе со всеми пиратами распаковывать одну из крупных черных коробок с аппаратурой. «Значит, выкуп предложат, я же говорил. Надо только подождать», — как мог, обнадеживал себя Оливер. — Наивный. — Наивный… Киты всплеснули плавниками, уходя в глубины разрушенных кораблей.