Эмпат

— Я попрошу от тебя только одного — быть со мной откровенным. Не думай обо мне как обо мне... — Что, прости? — Ёнджэ не сдержал смеха, обрывая Дэхена на полуслове. — Забудь, что я — это я. Представь, что я — твой психолог... Джим? — предположил Дэхен, махнув кистью в воздухе. — Ты не похож на него даже при всем желании. — Я же сказал — представь. Я не обязательно должен выглядеть в твоих мыслях как грузный старичок с дипломом судебной психологии. Ёнджэ улыбнулся такой интерпретации чужого образа. Сделал глубокий вздох, поудобней усаживаясь в кресле прямо напротив Дэхена. Тот пытался держаться профессионально и отстраненно, но улыбка так и вырывалась наружу, не сходя с его губ при всех его стараниях. — Он вовсе не старичок, — заговорил Ёнджэ, — Он выглядит довольно молодо, хоть ему уже и за пятьдесят. Не знаю точно, сколько, но... его сыну сейчас было бы двадцать. Его волосы поседели в некоторых местах, а на макушке появилась лысина. Кожа у него светлая, будто он ни разу не был на солнце. Я однажды спросил у него, почему он редко бывает на улице, на что он ответил: «Я не хожу туда без причины, вот и всё». — Вы провели вместе очень много времени? — спросил Дэхен, поймав паузу в рассказе парня. — Он был со мной на протяжении десяти лет. Можно сказать, он застал все периоды моей жизни, о которых я помню. — Но как насчет первых десяти лет? — Это мы и должны выяснить, — сказал Джэ, поджав губы и опустив взгляд на свои руки. Дэхен замолчал, сжав пальцами толстый блокнот, который держал в руках. Молчание заполнило пустоту вокруг них, преобразуя ее в неловкое напряжение. Дэхен пытался стать для него тем, кто сможет увидеть, понять, вовремя заметить... Ёнджэ отбрыкивался, говоря, что ему это не настолько нужно, как было в действительности. И Дэхен отчетливо понимал, что человеку, живущему такой неполноценной жизнью, необходима помощь. После вчерашнего разговора за завтраком они к этой теме больше не возвращались. Джэ не собирался больше уезжать. Дэхен не собирался больше давить. А сегодняшняя терапия — своего рода вступление к осуществлению их плана по возведению иллюзии для ФБР. — Расскажи мне о самом первом дне, — подал голос Дэхен. — О самом первом? — Ёнджэ непонимающе посмотрел на него. — Десять лет назад. Самое первое твое воспоминание. Какое оно? — Об этом мне еще не приходилось рассказывать, — выдохнул Ёнджэ, облизав пересохшие губы. — Я даже не уверен, смогу ли вспомнить его. — Ты сможешь, Ёнджэ. Ты его помнишь, — Дэхен уверенно улыбнулся, смотря Джэ в глаза. Какое-то время Ёнджэ молчал, словно погрузившись в себя, но потом заговорил: — Я помню, как проснулся... — Ёнджэ, милый, просыпайся, тебя ждет завтрак, — тонкий женский голос ворвался в сознание, словно звон колокольчиков летним теплым утром, стоит лишь коснуться их кончиками пальцев. Мальчик открыл глаза, устремляя размытый сном взгляд в белоснежный потолок. Было так светло, что из уголков глаз вдруг потекли слезы. Капельки скатились по вискам, утопая в мягких темных волосах. Он несколько раз моргнул, смахивая сонную пелену и фокусируя взгляд на окружающей обстановке. Маленькая комната, светлая и теплая. Сияла переливающейся на солнце радугой. Даже воздух был пропитан этой радугой. Страшно хотелось вытянуть руку и коснуться каждой полоски, сжать ее в маленьком кулачке, стерев краски в пыль. Посыпать этой пылью голову и полностью погрузиться в радужный мир. — Ёнджэ, ты проснулся? Ёнджэ перевел взгляд на дверь, из-за которой выглядывала красивая женщина. Ее светлые волосы блистали в свете окружающей ее радуги. Она была ее воплощением, словно состояла из крохотных капель дождя. Мальчик поднялся, присев на постели. Моргнул, уставившись, раскрыв рот, на женщину. Она улыбнулась, открыв дверь и окончательно ворвавшись в тепло этого маленького мирка. — Я приготовила вкуснейшие вафли. Полила их кленовым сиропом. На всякий случай приготовила баночку восхитительного арахисового масла. Тебе понравится, все дети его любят. Ёнджэ немного резко кивнул, не зная, что ответить. Он не понимал, кто она. Но она нравилась ему, и это вселяло умиротворение в поселившийся в голове хаос. Он не понимал, где он, но здесь явно было хорошо. Поэтому он уже через секунду сполз с постели, встав босыми ступнями на мягкий коврик у кровати. Женщина оставила дверь раскрытой, скрываясь где-то в другой комнате. Ёнджэ неуверенно потоптался на месте, думая о вафлях и сиропе. Звучало вкусно, и в его фантазиях это выглядело еще вкусней. Взволнованно выдохнув, он подошел к порогу комнаты, вцепляясь крепкой хваткой в дверь. Выглянул в коридор, прислушиваясь к своим ощущениям. Похоже, что здесь ему ничего не угрожало. Ёнджэ не мог понять, почему он был так в этом уверен, но он точно знал, что должен спуститься вниз по вон той широкой лестнице, устланной яркой полосой ковра. Беззвучными шагами он спустился по лестнице, останавливаясь на самой последней ступеньке. Перед ним открылся замечательный вид на большую комнату, залитую солнечным светом. Посредине раскинулся большой диван, чуть поодаль возвышался над полом круглый стол, полностью прозрачный, только ножки были черными, видимо, железными. Ёнджэ мало что понимал из всего этого. Был уверен лишь в одном — эта женщина, которая только что водрузила на стол чашу с ароматно пахнущими вафлями и поставила рядом с ней банку с чем-то коричневым внутри, была той сверкающей радугой на солнце, которую не хотелось покидать, найдя. — Садись, — подозвав его ладонью, она улыбнулась, присаживаясь на один из двух стульев, стоявших у стола. Ёнджэ довольно быстро пересек комнату, вскарабкавшись на второй стул. Тут же женщина придвинула к нему маленькую тарелку, заполнив ее вафлями. Раскрыла баночку, засунув туда большую ложку, и тоже придвинула ее к нему. — В детстве я так делала, — сказала она, — брала большую ложку и банку с арахисовым маслом, засовывала ее туда и набирала полную, с горочкой, а потом обмазывала все вафли, что были в моей тарелке. Мама всегда ругалась, когда видела это, но папа наперекор ей давал мне банку еще больше и с улыбкой смотрел, как я уплетаю сладость за обе щеки. Позже, конечно же, я мучилась с болью в зубах и сыпью. Но никогда не жалела о съеденном. Она говорила всё это с улыбкой, параллельно проделывая всё то, что было на словах: открыла банку, засунула туда ложку и зачерпнула много масла, вываливая его на вафли в тарелке Ёнджэ. — И ты не жалей, кушай побольше. Детство слишком быстро заканчивается, не успеешь наесться, как уже сладости станут тем, что ты сознательно для себя запрешь в ящик «дурных поступков». — Ты моя мама? — подал голос Ёнджэ, выслушав всё, что эта женщина рассказала. Но после этого вопроса она поникла на одно короткое мгновение, показавшееся для Ёнджэ чем-то большим, чем просто мимолетный миг. — Меня зовут Николь, Ёнджэ. Я твоя приемная мама. Я не родила тебя, но буду теперь воспитывать. Кормить сладостями и учить всему, что ты должен узнать, пока не станешь взрослым. — Но почему я не помню этого? — вновь задал мальчик вопрос, нахмурившись. Память жестоко обрывалась на том моменте, когда он проснулся этим утром. И больше ничего. Пустота. — С тобой случилась беда, — мягко улыбаясь, Николь чуть ближе наклонилась к мальчику, касаясь его руки своими тонкими теплыми пальцами. — Когда люди попадают в беду, с ними всякое случается. И не помнить своего прошлого — это лишь малая и самая безобидная часть из всего, что может с ними произойти. Мы создадим новые воспоминания. Теплые и яркие, наполненные счастьем и радостными моментами. Давай начнем с вафель и арахисового масла? Вполне подходящее первое воспоминание, не так ли? — Вафли и арахисовое масло? Почему ты не сказал, что любишь такое? — удивленно спросил Дэхен, моргнув. — Ну, я бы не сказал, что полюбил их с того дня. — Что было потом? — Город, в котором мы живем, называется Нью-Йорк, — сказала Николь, положив на стол перед Ёнджэ фотографию. Мальчик заглянул в нее, раскрывая рот в восторге. На фотографии был изображен огромный город с высоты птичьего полета. Там было много воды, а у берегов разрослись высотные здания. С неба светило солнце, освещая весь город. Он выглядел величественным. И невообразимо прекрасным. Ёнджэ восхищенно выдохнул, касаясь фотографии пальцами. Кончики пальцев слегка прилипли к глянцевой поверхности, из-за чего он касался ее несколько раз в разных местах, пока не принялся водить ими по ней, едва касаясь. От фотографии веяло таким же теплом, как и от его мамы. И она была так же красива, как этот величественный город. Ее светлые, словно пшеница, волосы пышными прядями упали на поверхность стола, накрывая и ее руки, сложенные в замок. Она облокачивалась о стол, с улыбкой следя за тем, как мальчик разглядывает город. Как маленькие тонкие пальчики скользят по липкой глянцевой поверхности. Как замирают именно в том месте, где предположительно находится их дом. — Наш город — один из крупнейших в нашей стране. Эта вода... — указала она на воду на фотографии, — это атлантический океан. Он простирается на девяносто одну тысячу квадратных километров! — с восторгом произнесла Николь. — Всего их пять: атлантический, антарктический, индийский, тихий и арктический. Но все вместе они составляют один, самый большой океан — мировой. — Это много? — спросил Ёнджэ, подняв голову. Николь живо кивнула, улыбаясь. Ёнджэ снова опустил голову, уставившись на фотографию. — В нашем городе пять районов, они называются боро. Мы живем на Манхэттене. Здесь очень много достопримечательностей и просто красивых мест. На противоположном берегу Ист-ривер расположены другие острова-боро. Это похоже на маленькую сеть островов, соединенных мостами. Если захочешь, мы сможем съездить на один из них. — Я хочу, — сказал Ёнджэ, с любопытством уставившись на женщину. — Значит, съездим. — Но я так и не попал на все боро. — Она была хорошей? Где она сейчас? — поинтересовался Дэхен в ответ. — Да-да, она была хорошей. Она заботилась обо мне до моего шестнадцатилетия. Но... поначалу я не очень понимал, что всё это означает. Но потом, становясь умнее и взрослее, я начинал осознавать. Всё, что меня просили делать, было неправильным. Я не был обязан. Это не было моим долгом. И уж тем более не было моим смыслом жизни, тем, ради чего я родился. Это было тем, что от меня хотели получать люди ради упрощения своей жизни. Сейчас она по-прежнему работает в ФБР. Ей уже за сорок. Но выглядит она все той же мамой, которой была для меня на протяжении шести лет. — Значит, ты не держишь на нее зла? — Она помогла мне бежать, — ответил Ёнджэ, вспоминая теплые руки, по-матерински нежно касающиеся его плеч. С ней он не чувствовал ничего, кроме любви и заботы. Жаль, что не в их власти было ограничиться лишь этим. — А что это? — показал Ёнджэ на остроконечное высотное здание на одной из других фотографий, лежащих перед ним. — Крайслер-билдинг. Эти круги у его вершины напоминают колеса автомобилей, которыми промышляла фирма Крайслер. Архитектор постарался на славу, не так ли? Тебе нравится? — Это красиво, — прошептал мальчик, разглядывая каждое здание, что видел на фотографиях. — Этот стиль называется «постмодернизм». У тебя неплохой вкус, я тоже фанат новизны. — Крайслер уже давно не является воплощением постмодерна. Это скорее... попытка создать неумелое воплощение ренессанса в том, что в тридцатые называлось постмодерном. Как и каждое здание во всем мире: сегодня это постмодернизм, а завтра мы смеемся, называя это нелепым подобием модернизма. А послезавтра это окажется как минимум классицизмом или, что еще хуже, барокко. Архитектура, в отличие от живописи или искусства, не имеет тенденции к постоянству. Время меняет всё. — Разбираешься в архитектуре? — спросил Джэ, улыбаясь от прыти Дэхена доказать свою правоту. — Я разбираюсь в искусстве. Просто я хочу сказать, что на сегодняшний день это здание, когда-то являющееся чем-то невиданным, не представляется таковым. Есть гораздо более сложные воплощения стиля. И, я уверен, через десяток-другой лет они перестанут считаться впечатляющими. — Я не согласен с тобой, — выдал Ёнджэ, скрестив на груди руки. Дэхен вскинул брови, удивленно глазея на парня. — Разбираешься в искусстве? — Я разбираюсь в архитектуре, — пожал Ёнджэ плечами. Чон хмыкнул, сощурив глаза. — Хочешь со мной поспорить? — Нет, — сказал Ёнджэ. — Я всего лишь не согласен. Постмодернизм из десятилетия в десятилетие останется таковым. Архитектура — тоже искусство. А искусство имеет тенденцию к постоянству. Представь, что это своего рода картина. Крайслер-билдинг, нарисованный на полотне масляными красками. Архитектор-художник выводит каждый мазок кистью, довершает свою картину последними штрихами. И вот, на нас смотрит чудо современности. Одно такое из всех картин в мире. Не похожее ни на одну другую за все века, что прожил человек. Не это ли постмодерн? Сложное, эклектическое и новое. То, чего никто еще не видел. И больше никогда не увидит. Оно в единственном экземпляре. И никто не сможет это повторить. — Любую картину можно воссоздать под стать оригиналу. — Но она не станет оригиналом. В отличие, например, он модернизма или рационализма. От барокко или рококо. — Ты фанат новизны, — улыбаясь, проговорил Дэхен. — Я фанат рационализма, — улыбнулся Ёнджэ в ответ, вызывая смех у Дэхена. — Ни к чему изменения и непостоянство в том, что должно быть неизменным. — Например, человеческая жизнь, — предположил Чон, перестав смеяться. — Та человеческая жизнь, которая мне нужна, — ответил Ю. — Мне нравятся твои сеансы психотерапии. Джим никогда не разговаривал со мной о том, что мне нравится. — О чем вы говорили обычно? — О том, что меня беспокоит. О том, что мне не нравится и доставляет дискомфорт. С помощью тестов и долгих разговоров мы пытались избавиться от этого или стереть чувство дискомфорта до минимума. — А сейчас тебя что-нибудь беспокоит? — Дэхен напрягся, приготовившись выслушать всё, что захочет рассказать ему Ёнджэ. Ведь если есть что-то, что беспокоит его, они должны избавиться от этого и двигаться дальше. Ёнджэ на какое-то время задумался, отведя взгляд. Оглядел комнату, сфокусировал взгляд на камине позади Дэхена. Бурый, потухший, с маленькими черными угольками на дне. С невысокой решеткой снаружи, оберегающей домочадцев от контакта с огнем. — Недавно я познакомился с парнем, — начал Ёнджэ. — Мы разговаривали о чем-то пустом, неважном. Он... выглядел дружелюбным. И даже когда он ненавязчиво коснулся моего плеча, я не почувствовал ничего плохого или болезненного. — Он тебе понравился? — Дэхен отчего-то напрягся, задавая этот вопрос. Было немного боязно услышать ответ. Но этого хотелось. И лучше, если он будет смотреть прямо в его глаза. Так было спокойней. — Да, — Ю отстраненно кивнул, погружаясь в воспоминания об Алексе. — Но в этом и загвоздка. — В чем же? Ёнджэ посмотрел в глаза Дэхена. — Всё это меня раздражало. Эти походы по барам, выпивка, смех и рассказы о себе, разговоры о погоде и политике. Всё это выматывает. Я не привык к этому, и это бесит больше всего. Я никогда не смогу привыкнуть к этому. — Джэ вздохнул, взлохмачивая волосы резким движением руки. — А еще была девушка. Дэхен снова напрягся, едва успев расслабиться. Сосредоточил взгляд на Ёнджэ, словно полностью обратившись в одно сплошное нервное окончание с единственной целью — понять, что он чувствует. — Она хотела со мной познакомиться, может, сходить на свидание. Она была так взволнована. А я... всё, что я мог сделать — это сказать: «Прости, но я не тот, кто тебе нужен». Нет, я, конечно же, не сказал так. Но смысл я передал в точности. — Это беспокоит тебя больше всего? Желание полюбить? — Полюбить? — переспросил Ю, вперив взгляд в глаза Чона. — Что такое «любовь»? Ты знаешь? Потому что я не знаю. Я пережил уйму чувств, но не понял, что значит лишь одно из них — любовь. — Но ты хочешь его испытать? — Хочу ли я? — задумчиво повторил Ёнджэ, опуская взгляд на свои руки. Да, несомненно... или наверно. Он хочет полюбить. Но страх, что он не сможет этого сделать, так силен. И бороться с ним, одновременно борясь и с телом, куда сложней, чем просто мыслить об этом. — Всё слишком сложно, — сказал он спустя долгую минуту, чувствуя непреодолимое желание сказать «да» вместо того, что сейчас сорвалось с его уст. — Всё гораздо проще, чем ты думаешь, — Дэхен улыбнулся, пряча блокнот за спиной. Поднялся с кресла, делая шаг к Ёнджэ. Протянул ему руку, заглядывая при этом в глаза. — Не думай. Бери меня за руку и иди со мной. — Вряд ли в таком положении я дойду до места назначения, — проговорил Ёнджэ. Но, сломавшись под его долгим взглядом, он все же взял Дэхена за руку, мелко вздрагивая от прикосновения и вмиг растекшегося по всему телу тепла. — Это недалеко, — сказал Дэхен, потянув Джэ на себя, отчего тот слишком резко поднялся с кресла, едва не навалившись на Дэхена. Удержав его на ногах, Чон потянул его в сторону лестницы, ведя за собой, при этом все еще крепко сжимая его ладонь. Ёнджэ смирно плелся следом, стараясь не замечать слишком сильных эмоций, что дарило ему прикосновение. Упорно игнорировал ведущийся мозгом отсчет, ведя свой собственный — тихо, едва слышным шепотом. Считал секунды, не позволяя между ними просочиться ни единому мгновению. — Раз, два, три, четыре... Получалось неважно, игнорировать собственное тело гораздо сложней, чем он думал. И его губы озарила улыбка, теплая и широкая, горящая предвкушением чего-то интересного. Сердце ускорялось, разгоняя эту радость по венам. Как тут же контакт разорвался, забирая с собой как минимум большой кусок этой улыбки. Ёнджэ широко раскрыл глаза, понимая, что вокруг него слишком темно. Лампы не горели, окон не было, пахло сыростью и пылью. Он выдохнул, вскидывая руки и нашаривая в темноте хоть что-нибудь, за что можно схватиться. Но ничего не было. Только темнота, сырость и пыль. Сердце забилось еще быстрее, теперь уже разгоняя по телу панику вперемешку со страхом. Холодным и проникающим в самое нутро. В мозг. — Эй-эй, я здесь, — прошептал Дэхен, вмиг оказавшийся на опасно близком расстоянии. Его руки скользнули по щекам Ёнджэ, обвили пальцами его шею. Джэ облегченно выдохнул, чувствуя на своем лице горячее дыхание, а слухом улавливая нотки знакомого голоса. — Это чердак, — сказал Дэхен, держа его лицо в своих руках. — Я покажу тебе кое-что. Не бойся, я отойду на метр. Только на метр. Ёнджэ, успокоившись, кивнул, отпуская Чона. Руки тут же скользнули ниже, отрываясь от кожи и вовсе разрывая контакт. Он скрылся в темноте чердака, что-то ища там. Джэ слышал глухие звуки, чувствовал его присутствие. Через мгновение помещение озарилось мягким светом десятков разных фигур. Они усыпали стены, двигаясь по какой-то только им знакомой траектории. Яркие и разноцветные. Зеленые, красные, желтые и даже фиолетовые. Все цвета радуги. И они разливались на стенах, сливаясь в причудливые формы. А в центре всего этого звучала тихая мелодия, навевающая только прекрасные чувства. Ёнджэ повернулся спиной к огонькам, движущимся по стенам. Глаза ослепили огоньки от лампы, рядом с которой, присев на корточки, был Дэхен. Он с улыбкой смотрел на него, а лампа крутилась перед его лицом. Огоньки попадали на его кожу, окрашивая в соответствующий свет. — Всё не так сложно, как ты думаешь, Ёнджэ. Просто иногда для какой-то глобальной цели нам требуется чья-то помощь. Как этой лампе: чтобы окрасить стены во все цвета радуги, сливающиеся в смешные фигурки, ей нужна выделанная из дерева или пластика коробочка с маленькими стеклянными окошками, раскрашенными в эти цвета. Чтобы передать такую прекрасную картину, ей был нужен своего рода передатчик, способный принять и отдать это стенам. А стены покажут всё это великолепие, и лампа увидит, поймет и примет. Узнает, насколько она прекрасна, раз может сотворить такое. И насколько прекрасна коробочка, раз смогла доказать ей это. — Я не настолько прекрасен, как эта лампа, — сказал Ёнджэ, подходя к лампе и присаживаясь на корточки напротив лица Дэхена. — Зато я способен доказать тебе обратное.