***
Метель мешает разглядеть дорогу. Куда мы едем? Не знаю, но думаю, что наш водитель не собьется с пути. Не могу ничего разглядеть вокруг, поэтому смотрю то на Сенеку, то на платье из черного щелка и шубку на плечах, и подумала: А как к нам отнесутся? Нет, меня и примут, если вспомнят мою мать, но вот хозяина? Хотя, может, зря я напрягаюсь? Местные жители, конечно, не часто видят иностранных гостей, но и к тем единицам, которые приезжали на моей памяти, относились вполне хорошо. А вспомнят ли они ту Илму, несчастную женщину, рабыню, оставившую на этой планете крошечную дочь. Помнит ли кто ту крошку Амелину? Рука тянется к запястью другой. Этот нелепый браслет я взяла специально, еще тогда, в детстве. На память. Держусь за него, и будто слышу родной голос. Мне легче! Снегопад уменьшился, когда мы почти подъехали. Вершины гигантских елей, пихт и сосен покрыты белым слоем, похожем на вату. Горную безымянную реку сковали могучие льды. Из труб пряничных домиков валит дым. Я плачу, но от счастья — я вернулась домой. Я стараюсь не смотреть в правое окно, иначе у меня начнется истерика, но голова сама поворачивается в ненужную сторону, и я разрыдалась еще сильнее. Кладбище навевает сильную тоску и боль, опять сжимается сердце. Мне начинает мерещиться, вон там, вдалеке, та самая девочка на могиле. Тяжело вздыхаю. Старые раны открылись, хоть боль уже тупая, но она все равно есть и никуда не уйдет! Машина останавливается. — Дальше дороги нет! Идти недалеко — примерно сто метров. — объяснил мне водитель. Так приятно слышать родную речь спустя столько лет! Перевожу недоумевающему хозяину эту фразу и мы, с семью сумками, идем прямо. Сенека несет чемоданы, сильно отстал, а я бегу впереди. Сосны за десять лет стали еще гуще, почти сомкнулись, подобно вратам в рай. Деревья растут близко друг к другу, поэтому, если смотреть от самого первого, то кажется, будто это длинный живой коридор. Ищу нужное дерево и забираюсь на него довольно высоко, почти на самую вершину. Да, я могла это сделать, впрочем, навыки не растеряла. Я прячусь в ветвях. Поднимаю взгляд вверх. Она осталась! Снимаю длинную красную ленту из атласа и прижимаю к лицу. До сих пор пахнет мамиными духами, теперь, за столько лет они изменились, с легким запахом смолы, но это они! Я узнаю их из сотни, тысячи, миллиона ароматов! Я вспоминаю, как мы, я и Абдель, забрались сюда, незадолго до смерти мамы, и повесили эту ленту. Мы поклялись, держа эту ленту: — Я вечно буду с тобой! … — он говорил, а я заканчивала. — Где бы мы ни были! … — Мы не расстанемся… — Пока смерть не разлучит нас! … — Я и ты… — Вместе навсегда! Перевязали ее на самой высокой ветке. Чтобы все знали: наши Чувства — реальность! — Долго будешь сидеть на дереве? Слезай и показывай дорогу! Немедленно! Крик замерзшего хозяина не остановил бы меня, но надо идти дальше! Сжимаю ленту в руке и спускаюсь на землю. И снова я бегу впереди. Живой коридор потихоньку заканчивается, и я вижу знакомые пряничные домики. Люди неспешно перемещаются вдоль построек, что-то крича друг другу. Радостные дети играют в разные игры. Старики сидят около домов, шумно обсуждая между собой свои проблемы. Девушки и парни-военные отмечают. Конечно, война была тяжелой, поэтому грех не радоваться! Многие лица знакомы, но и они изменились — либо постарели, либо их обладатели выросли. Кто-то совсем новый. А есть и не изменившиеся! Одного парня с ореховыми глазами, например, я узнаю без лишних слов: — Эмир? Это ты? — я кричу и подбегаю к нему. Он, естественно, не может понять, кто я. — Не узнал? — я удивляюсь. — Эмир, это же я, лесная птичка! Он задумался, вспоминая, наверное, свое далекое детство. Он стоял так довольно долго. Я уж подумала, что он забыл, но вдруг его лицо просветлело. Девушка в теплой коричневой шубке рядом с ним бросилась мне на шею. — Амелина, это ты?! — я слышу, как она всхлипывает. Она поднимает голову, и я узнаю ее. Как можно забыть эти янтарные кошачьи глаза и яркую улыбку? Это Сабира, его средняя сестра. — Это я! Я вернулась! Сабира вновь обнимает меня крепко-крепко, потом убегает, крича: — Амелина вернулась! Люди вокруг расшевелились. Кто-то узнал меня и радостно встречают, другие недоверчиво смотрят, третьи, в большинстве маленькие дети, недоумевают, — кто это? Но, стоило лишь Сенеке появиться из-за угла, так миролюбивое настроение исчезло. — Кто это такой? — напрягся Эмир. Местные жители окружили нас, недовольно бурча себе под нос некие ругательства. — Что происходит? — шепчет мне на ухо хозяин. — Что они говорят? Я отмахиваюсь от него, как от назойливой мухи. Кто-то напротив меня в военном мундире, очень знакомый, уже достал оружие, приготовившись защищаться. Он приближается ко мне, хватает за руку и закрывает собой: — Еще один шаг, и я снесу твою башку! — мужчина обращается к Сенеке, который, конечно, ни слова не понимает. Я испугалась — здесь никто слов на ветер не бросает. А если… Я закрываю хозяина собой и кричу: — Если вы хотите его убить, то только через мой труп! — мой голос спокойный и уверенный, но в душе я боюсь и мысленно молю: «Не двигайся, Крейн!» Холодный взгляд мужчины пожирает нас. Этот воин убьет его, не моргнув глазом. Все, настал наш конец. Мне тоже придется умереть! Неожиданно, мужчина убирает оружие и с явной злобой и досадой отвечает: — Ты вся в Илму! Слишком добрая и влюбленная! Она поплатилась за свою любовь! Жизнью! — его голос хрипит. Он подходит ко мне ближе и смотрит на руку. — Браслет! Вот что осталось от моей сестры! Это все! — глаза яростно горят. — Все из-за этого проклятого иностранца! Что-то слишком знакомое в этом человеке. Жесты, взгляд, цвет глаз и волос. И эта фраза про сестру… У мамы был брат, но он, коренной босниец, втайне женился на сербке и сбежал с ней из дома, примерно когда мне было три года. Дома, конечно, его не поняли и не простили. Мама говорила мне, чтобы я забыла его и никогда не вспоминала больше. «Он умер для нас, дочка!» Видимо, он не забыл своих родных, в отличие от остальных членов семьи! — У нас… нет… ничего с… ним, дядя Сенад! И не тебе мне говорить о иностранцах и моей личной жизни! Вспомни себя! — я медленно сказала эту фразу, горя внутри от негодования, и, прорвав живое кольцо, держа хозяина за руку, ухожу вперед. Слишком тихо. Я слышу лишь легкое шуршание веток, раскачиваемых зимним ветром. Здесь не все в порядке. Здесь нет одного или даже двух человек. Об одном из них я боюсь спросить. Молчание затягивается. Слишком затягивается! — Ну, ладно, извини! — Сенад хлопает Сенеку по плечу (мой дядя учил язык жителей Панема в свое время) и приглашает к себе. Люди расходятся по делам — слишком много работы. Поравнявшись с ним, я спрашиваю: — Ты переехал? А как же Йованка и дети? Он поджимает губы и отвечает: — Нет, я живу там же! Приезжаю иногда по делам! Дети выросли и уехали кто куда. А Йованка… — я понимаю без объяснений. Его жена умерла. Она тоже много болела в свое время. — Прости, Амелина, я не прав! Не стоило мне… — Я понимаю. Я сама ничем не лучше! Сама бы убила племянницу, которая привела бы в дом неизвестного семье человека! Мы молча идем к дому матери. Я не могу вновь переступить порог родного дома. Слишком больно! С трудом, преодолев себя, захожу внутрь. Воспоминания уводят душу за собой! Я будто вернулась на десять лет назад. Снова этот крик, плач, прощальная песня про смерть. Стены этого дома сохранили всю боль в себе, впитали страдания и потоки горьких слез. Я сажусь напротив посеревшей от старости стены и глажу ее. Я вновь перенеслась в эти дни, дни тоски и отчаяния… Холодная рука опускается на плечо: — Все пройдет, все пройдет! Прижимаю руку к щеке. Сенека садится рядом и обнимает меня. Слышу приглушенный шепот на моем родном языке: «Не верю я в твои слова, Ибрагимович! Ты любишь его…»! Хорошо, Сенека не понял ничего! Я хотела возмутиться, но тут подали кофе.***
Вечером я забеспокоилась. Где же Абдель?! Почему его до сих пор нет? Что с ним случилось? Жив ли он? Я боюсь даже думать об этом, а уж спросить у меня не хватает сил! Бегу на наше место на окраине и жду. Я с самого приезда подозревала, что случилось нечто страшное. За хозяина я не переживаю. Он найдет общий язык, я думаю! С ним ничего не случится! Снег бьет в лицо. Слезы безостановочно текут по щекам. Я надеюсь, что он просто в лесу. Что он просто ушел на охоту! Абдель же вернется домой, узнает о моей приезде, прибежит ко мне, в наш тайный уголок, разве не так? Снежинки падают на меня, кружась в последнем танце. Я почти покрылась снежной шапкой — сижу не один час на дереве. Долго мне еще мерзнуть? Слишком темно, чтобы вернуться, но мне не страшно возвращаться! Я боюсь не дождаться его! Я боюсь не увидеть его, не встретиться! Я опасаюсь спуститься. Страшно прийти и спросить. Правда может убить меня! С каждой минутой надежда на добрый исход тает. Он не мог заблудиться! Он не мог потеряться или не прийти сюда из вредности или принципа! Хотя, я уже начинаю сомневаться и верить лишь в это! Пусть, пусть так, главное — жив, а появление моего хозяина со мной я объясню! Но и эта версия спустя час так и остается мечтой… Вдалеке идет мощная фигура с факелом. Я стряхиваю с себя снег и бегу ей навстречу, благо, полная луна и россыпь бриллиантов — звезды освещают мне дорогу: — Абдель, Абдель! — радостный вопль сам вырывается из груди. Фигура приближается. Я ускоряюсь и бросаюсь на шею человеку. Но это не он, не Абдель, не тот, кого я жду уже не один год. Я чувствую это. Сердце, мое истомленное ожиданием сердце шепчет: Это не Абдель! — Амелина! — я узнаю уставший голос дяди. Я смотрю прямо в глаза. Теплые лучи огня освещают его израненное лицо, позволяют увидеть ту гримасу боли, которая впечаталась на нем. Он, не говоря ни слова, ведет меня на другой конец поселения. Мы проходим мимо домов. Люди, местные жители, сочувственно смотрят на нас. Сенека подбегает и идет с нами, но дядя останавливает его: — Это ее переживания, ее боль! Иди своей дорогой! Я напряжена до предела. Это не просто прогулка ночью! Кричу, вырываюсь, прошу объяснить, в чем же дело, но ни звука не вырывается из его уст. Мы идем не останавливаясь. И чем ближе мы к месту, тем больше я начинаю понимать: мои самые сокровенные страхи начинают превращаться в реальность. Местное кладбище. Место моей моральной гибели. Слезы текут еще сильнее, но я стою спиной ко всем, поэтому лишь холодный зимний ветер унесет их далеко, луна и звезды с небом запомнят их, но никому не произнесут ни слова. — Иди вперед! — он дрожащим голосом приказывает. Мне не по себе. Я иду, не видя дороги. Дрожу, как осиновый лист. Резко останавливаюсь. Сама. Без приказа или просьбы. Это место — священное для меня! Могила мамы. Шатаюсь, но не падаю. — Пройди три шага направо! — я смутно слышу голос. Я кусаю губу: передо мной могила Амины, матери Абделя. Эта светлая женщина не пережила разлуки с сыном. Сердце сжимается от тоски. Но, я чувствую, страшный удар только впереди! — Еще один шаг, — дядя поворачивает меня к себе. Я вновь вспоминаю себя, еще маленькой девочкой. Тот миг вновь вернулся. От прошлого мне не уйти! И даже ночное светило и маленькие бриллианты стали светить менее ярко, будто специально нагнетая. Вспоминаю тот просверливающий взгляд и то, что обычно следует за ним. Я готова к одному из страшных ударов. — Амелина, — сказал он и развернул меня, как ребенка, — его больше нет! Не жди Абделя. Он не вернется…