Превратности Судьбы

Я лежу на большой кровати в Капитолии и вспоминаю свои каникулы в родной Боснии, которые могли бы закончится трагедией. А, может, так было бы лучше? …В тот миг, когда я была готова разжать пальцы, кто-то грубо схватил меня за руку. Кто-то успел протянуть руку помощи, кто-то нашел меня. Зачем только? Зачем незнакомец побрел в неизведанную часть леса, рискуя подорваться на мине или же, если он пришел спасать меня, зачем он это делает, ведь он же упасть вместе со мной, держа за руку? Я медленно подняла глаза и, не отрывая взгляда, чтобы не упустить ни единого жеста, ни единого слова. — Пусти… — крик застрял в горле. Холодные серые глаза моего хозяина сузились. — Давай другую руку! Немедленно! Я повисла в воздухе, не зная, как быть и что делать. Половина тела, мертвая и бездушная, кричала: «Отпусти руку!». Другая же, живая, в которой осталось немного осколков сердца, души, в которой до сих пор обитает немного любви, настаивала: «Не смей этого делать! Он бы не простил тебе смерть, столь глупую и бессмысленную!» Разум и осколки сердца невозможно переубедить. Я неохотно протягиваю другую ладонь, и Сенека с силой тянет меня вверх. — Как это произошло? Почему ты оказалась здесь? Что случилось? Я молча отвернулась и услышала быстрый шепот: — Могла бы и поблагодарить своего спасителя! — я слышу смешок за спиной. Я почти уверенна: он там, в своих мыслях, тихонечко смеется над моей беспомощностью. — А не то сейчас скину обратно! — Ну, давай! Не медли! Сделай то, о чем я прошу тебя! Пожалуйста, убей меня, закончи мои муки! Воссоедини меня с моей семьей, мне не зачем жить на этой ничтожной планете! Видишь, оглянись, я никому не нужна! Никому! Видишь, никто не пришел и не спас меня! Никто! Я чувствую дикое, нестерпимое жжение в глазах. И на щеках. Так болят лишь старые, не сошедшие с щек, шрамы, когда я плачу. Я пускаю слезу, и впервые кто-то, кроме меня самой, видит эти драгоценные капли. Отчаяние, вот что я чувствую. Я смотрю на Сенеку и вижу… Нет, не насмешку, не злобу. Я вижу что-то знакомое, похожее на мое. Видимо, смерть Эймброуз сильно ранила его. Я до сих пор иногда слышу его всхлипы по ночам. Он страдает не меньше меня, наверное, Эймброуз действительно была его любовью. Это были реальные, живые чувства, не без желания пробиться вверх, в самый центр осиного гнезда — в распорядители Игр. И все же, его чувства не настолько искренние, как кажется со стороны. — Почему ты так думаешь? Ты уверена, что все тебя ненавидят, что никто не ждет тебя? Так прыгай, давай, я не держу тебя и понимаю… Сам был готов умереть! Только… ты мне помогла, тогда, несколько недель назад, так и я пытаюсь помочь тебе! Давай поговорим? — он замахал руками, видя, что я приближаюсь к краю. — Это ты хочешь стать тем, кто услужливо даст мне возможность поплакать в свою жилетку? Это ты, человек, что никогда не испытывал ничего, кроме как удовольствия, не видел реальных эмоций, а лишь играл в любовь с дочерью главного распорядителя? Это ты решишь мои проблемы? Это ты тот скульптор, что восстановит мое сердце? — горячие слезы текут еще сильнее и, остывая, оставляют мокрый след на грязной щеке. Я встала у края, но что-то остановило меня от следующего шага. Теплый ветер подул мне в спину. Необычный, не по сезону теплый ветер грустно провыл над моей головой. Я стою у самого края и вижу окровавленный снег: видимо, это кровь тех парней — больно быстро они исчезли, наверное, небо забрало их к себе. Я раскидываю руки, будто перед смертью обнимаю планету. Глубоко дышу, будто хочу надышаться воздухом, чтобы на том свете не забыть знакомый запах смолы хвойных деревьев, не забыть то наслаждение, что дарит родной пятый океан. Шаг, один короткий шаг, и моя семья вновь обнимет меня, вновь я услышу родной голос, вновь притронусь рукой к шелковой воде, к мягкой, словно вата, шерсти любимого животного, к нежной, только появившейся траве. Я готова поклясться всем, что у меня есть: это не сон. Я слышу знакомые до боли крики прямо у своего уха. Это не сон! «Амелина!» Голос медленно удаляется. Я в отчаянии. Сознание кричит: «Не упусти его!» Я бегу куда-то назад. За душераздирающими криками. Нет, я больна, это точно! Это болезнь — незабываемая любовь. Мое сердце не готово принять эту потерю. Оно не верит, а мое сознание подает мне некие знаки, знаки того, что он жив, чем сводит меня с ума. Это излечимо? Это излечимо так, чтобы я ничего не забыла, но эти вечные страдания исчезли? Я не хочу страдать, но забыть не имею права! Я останавливаюсь в глухом лесу посреди вековых деревьев и нервно оглядываюсь. Где я? И где голос? Ничего, лишь старые деревья клонят свои озябшие ветки в разные стороны. Нечеловеческий крик отчаяния вылетает из сердца. Слезы бурным потоком стекают с лица прямо в снег, оставляя маленькие горячие пятна на белом, не тронутом человеком покрывале. «Амелина!» — еле долетает до меня. Теплый воздушный поток, словно шелковый платок, неспешно проскользнул в ладони и исчез: холодный ветряной монстр захватил его, унес в никуда. И наконец мое сознание приходит к мысли: «Его нет, смирись!». На смену боли вновь пришла ненависть. О, мой отец заставил меня сильно пострадать в жизни! Я хочу мести, но что я в сравнении с ним. Лишь песчинка на огромном пляже, лишь капля в море. Я беспомощно падаю на снег. Я не знаю, что мне делать… Просыпаюсь от того, что кто-то трясет меня за плечи. Моргаю глазами и пытаюсь понять, где же я! Потолки со странными узорами из стали. Пытаюсь приподняться, но что-то отбрасывает меня назад. Голова кружится, как после сильного капитолийского снотворного. Снотворное! Я уверенна, мне вкололи именно эту гадость! — Где мы? — я спрашиваю в пустоту, но, на удивление, нахожу ответ. — Мы почти прилетели! — жеманный голос, к которому я почти привыкла и тут же отвыкла дома, начал раздражать вновь. — Почему мы в планолете? Куда мы летим? — паника усиливается с каждой секундой. Сенека подходит ко мне и нежно приподнимает меня. — Тебе нужно было уехать… Я кричу что-то неприличное, вырываюсь… Я требую, чтобы планолет развернули и вернули меня обратно! — Я не могу жить вдали от дома. Верните меня назад! — Ты не можешь жить вдали от дома или могилы своего парня? Я ненавижу его, ненавижу его жестокие речи, все ненавижу в нем! Я безрассудно бросаюсь на Сенеку и царапаю его лицо. Он вырывается и еле заметно кивает головой. Легкий укол под лопатку обездвиживает меня. Я лежу на холодном металлическом полу планолета, бессмысленно шевеля глазами, будто ищу выход. Я готова убить своего хозяина за такие слова. Он же знает, что мне плохо, и продолжает издеваться! Но признаться боюсь — он прав, прав во всем. Только вот, поняла я это только сейчас. Веревки прошлого превратились в футляр. Защитный футляр прошлого не дает мне жить в настоящем. Этот футляр страхует от перенапряжения, от мрачных событий настоящего. Я сама его создала, он очень помогал мне в далеком детстве, напоминал: «Не смей ничего забыть!». Только теперь я выросла, и защита стала бессмысленной. Я выросла и не настолько слаба, как все думают! Я хочу снять эту ненужную защиту, и уже почти найдена молния, расстегивающая его. Я медленно отключаюсь… После того, как я вновь вступила на Капитолийскую землю, произошли события, в корне поменявшие мою жизнь. По возвращении в Капитолий, примерно через месяц, поступило занятное предложение от тех, кто был на той злополучной вечеринке — сняться в пропагандистском сериале о молодых людях из разных Дистриктов, верой и правдой служащих Капитолию: встающих с фразой: «Еще один прекрасный день, который я проведу, помогая моей Родине!», кланяются каждому миротворцу, с фанатичной улыбкой исполняют свою работу и так далее. Одна серия — один Дистрикт. Мой — Седьмой. Этот сериал будет показан в Дистриктах — Капитолий не интересуется делами провинций, им важно, чтобы они были верны Капитолию, а, так как никто не знает, что творится в соседнем Дистрикте, сериал можно смело показывать им — пусть думают, что это так, что это все — реальность. Только, если ты — представитель, скажем, Второго, то эту серию не покажут в нем! По идее, мы, чьи лица сильно изменены, настолько, что, если всех героев снять в другой картине, то никто в Дистриктах не узнает нас, являемся коренными жителями данной области Панема. Показать характер настоящих дровосеков оказалось довольно трудно, но молодой режиссер, Крессида, во всем помогала мне. Мы даже подружились с ней — Крессида ненамного старше меня, разницы в возрасте почти нет. Снимали в павильонах: «Чем дальше от центра Капитолия, тем опаснее!» — объяснила она. Мой нрав и актерская игра были интересны многим, поэтому предложения поступали отовсюду. И да, все деньги за участие в сериале я отдала отцу: не хочу ничего брать у него! Позже я отдала все платья, все украшения, все, что когда-то было подарено мне. А на следующий день от тайного поклонника я получила новые наряды и ювелирные изделия. Я подумала, что Языджи решил вернуть все мне, но, оказалось, я ошиблась. Мы с отцом с этого времени больше не виделись. Да и взаимного желания нет! У меня, благодаря новой актерской карьере, появились друзья. А, хоть с Сенекой мы не живем (Государство «за помощь в развитии искусства» дало мне небольшой домик рядом с ним (Сенеку, кстати, за отличные идеи в развитии Игр, что он почерпнул в Боснии, восстановили в должности, а домик дали несколько проще старого, но с прекрасным лесным массивом, и он стал моим соседом), теперь мы гуляем вместе по лесу, когда у него и у меня появляются редкие свободные минутки), но поддерживаем отношения. Он говорит, кому доверять, а кому не стоит. Я стала замечать странные взгляды с его стороны. То прежнее чувство неприязни растворилось куда-то в пустоту. Да и я изменилась. Ненависть, ослепляющая меня, почти исчезла. Пусть моего отца Аллах накажет! Я, конечно, хочу, чтобы ему было так же плохо, как и мне, но сделать так не могу! Желание мстить самой вскоре почти затухло! А боль осталась. Оковы прошлого почти сняты, теперь я почти не слышу его голоса каждую минуту, но кошмары остались. Сильные, мучительные, слишком откровенные. Я не успеваю закрыть глаза — Смерть вновь стоит передо мной. И море крови поглощает меня, будто оголодавший хищник. Сенека, у которого много работы, а девушки (даже простой служанки), нет, несмотря на социальное положение, просит помочь по дому, хоть я уже не его прислуга,. Я не отказываюсь — взамен Сенека разрешает спать на соседней кровати в его комнате. Только прикосновение прохладных ладоней успокаивает ночью, в самый пик кошмара. Но слишком часто, правда, я никому не говорю об этом, после простого прикосновения я чувствую себя предателем. Прошли месяцы. Снег в горах Капитолия почти растаял, превратился под действие пробуждающих лучей небесного светила в живительную влагу. Весеннее настроение витает в воздухе, как и запах Игр, особый запах Капитолийской весны. Помимо любви, все дышат только ими! Ни одна живая душа не имеет права не радоваться такой прекрасной погоде, тем более после столь затяжной морозной не по особенностям климата зимы. Ни одна… кроме меня. Не могу сказать, что мне тяжело, но камень на сердце остался. Я снова и снова вспоминаю наши встречи, наши прогулки, игры, наши пламенные речи и слова любви. Все наше, что мы потеряли. Работа помогает мне забыться — да, эти глупые съемки успокаивают. Да и мой сосед, которому, как я выяснила, всего лишь двадцать лет, — хороший помощник, как оказалось. Лишь благодаря ему, мистеру Крейну, я вновь увидела Денану… Апрельским теплым вечером я прогуливалась по лесу у дома. Мое, и, конечно, Сенеки, жилища находятся на краю города, в прекрасном месте, почти на границе Капитолия и Третьего Дистрикта, на границе безудержного веселья и вечных страданий. Нас, дома и горы, разделяет лишь лес, не имеющий хозяина. Я услышала знакомые слова, которые мне принес чуть теплый весенний ветер: Смерть, не утруждай себя, преследуя меня. Я напрягаюсь и боюсь потерять этот звук. Это опять сумасшествие вернулось? Нет, только не это! Я только практически успокоилась, начала жить как человек, а теперь все вернулось вновь? А песня, словно дразня меня, по мере моего приближения, лишь усиливается: Уходи, смерть, приходи когда-нибудь снова! Я бегу, ловко перепрыгивая через осыпавшиеся ветки. На поляне, окруженной вековыми дубами, на одной из веток, спрятавшись, будто птичка, сидел человек. Девушка, судя по голосу. Она пела мрачную песню про смерть, смысл которой поймет не каждый: Все равно не оставишь ведь, заберешь меня, Уходи, смерть, приходи когда-нибудь снова! Скажи, ведь когда-то кушали и пили, В беззаботные дни гуляли по равнинам, Опять явилась ты, когда я от тебя убегаю Уходи, смерть, приходи когда-нибудь снова. Так и не встретился я с серым волчарой, Так и не смирился с этим лживым миром, Так и не встретил родных и любимых, Уходи, смерть, приходи когда-нибудь снова. Караджаоглан говорит — мне теперь конец В саду поют, заливаются соловьи. Ты забрала еще вчера мою мать и отца. Уходи, смерть, приходи когда-нибудь снова. Она допела до последней ноты таким нежным чувственным голосом, что ей невозможно не верить! И сейчас я заметила — она пела по-турецки, но с жутким акцентом. Как у меня был давно-давно, в далеком прошлом! Я пытаюсь понять, что за незнакомка сидит в моем лесу, и нахожу в ее ушах серьгу, весело поблескивающую в прощальных лучах заката. Прямо как кулон моей матери с красными камнями, похожими на рубины, что перед отлетом повесил на мою шею дядя. — Денана? — вопрос сам слетает с губ. Она поворачивается ко мне лицом и, улыбнувшись, неуклюже спускается вниз. Я бегу навстречу ей, подаю руку и помогаю спуститься. Девушка еле сдерживает слезы: ее глаза поблескивают в лучах уходящего солнца. — Амелина? — она не сдерживает эмоции. — Это ты? Ты жива? Ты так изменилась! Волосы отрастила, почти принцесса! — Меня заставили, тут возможно все — даже волосы за час отрастить! А вот ты ни капли не изменилась! Все та же… Родная, милая… — слезы текут по лицу! Я прижимаю ее к себе, ощущаю знакомое, родное тепло. Впервые за столько лет я вновь увидела ее глаза, услышала ее голос, почувствовала, что не одна на планете! Это единственный человек, который поймет меня не только из-за того, что мы говорим на одном языке. Я не могу разжать объятия — я боюсь не найти ее, потерять навсегда. — Что у тебя на щеке? — спрашивает она и осторожно дотрагивается до шрама. — Ничего страшного! Его скоро удалят! — когда мне предложили небольшую операцию по удалению шрамов, я, несомненно, согласилась, но, как оказалось, удалить все сразу нельзя, поэтому некоторые из них пока остались. А один, на ноге, я оставила специально — он один, что был не от плети, что не даст мне забыть одну важную вещь — я, катаясь на лошади, повредила ногу, а Абдель донес меня на руках до местной больницы, что в нескольких километрах от дома! — Это Языджи сделал? Не отрицай, я знаю! Давай не будем об этом! Где ты живешь? Как тебе тут, в Капитолии? Расскажи мне все, я так скучала! — Ты знаешь, что произошло дома? Что произошло с Абделем? — Нет, — неуверенно говорит она, —, а что? Он… — Да! Ее глаза расширились, крик раненного зверя пронзил тишину Капитолийского леса. Она рыдает, прислонившись к дереву. Я сама не сдерживаюсь, и мы, прижавшись друг к другу, плачем вместе. Багряные лучи скрылись за могучими горными вершинами. Стало почти темно, как ночью, несмотря на время. — Надо идти, Денана! Она в полуобморочном состоянии плетется за мной. И вновь, словно природа насмехается надо мной: тишина, будто на заброшенном кладбище, на небе не горят звезды. Снова и снова та же картина. Но вдруг на небе загорается яркая, почти не заметная точка. За ней загораются и другие, превращая темно-синее безжизненное полотно в источник важного для всех света, дарующего то, что можно легко потерять — жизнь. Это знак свыше, я знаю. Это знак от него. Это знак перерождения, знак рассвета, признак того, что жизнь наладится! Мы заходим в дом. Я веду ее в гостиную, где мы сидим час, два, три, до тех пор, пока она не решается задать вопрос: — Как моя семья? — Все живы! — отвечаю безразличным глухим голосом. Денана встает с кресла и идет ко мне. Она с трудом садится на пол напротив меня, протягивая руки. — Мы не одни! Мы есть друг у друга! Мы справимся! Ведь так? Я сажусь напротив и обнимаю ее за плечи. — А как ты попала в Капитолий? Я слышала, ты сбежала из дома! Как ты добралась? — Один из местных чиновников был в Стамбуле, а я незаметно влезла к нему… Как это здесь называется? … планолет! А потом навязалась к кому-то домработницей, язык-то по минимуму знаю, неделю назад ушла, затем жила в нашей скромной общине на другом конце Капитолия! Недавно ко мне пришел человек с резной черной бородой и сказал, что поможет найти тебя! Я возмущена и обрадована одновременно: — Ты так рисковала собой! Я не стою того, Денана! — Стоишь, Ибрагимович! — я слышу знакомый голос над ухом. Сенека скромно улыбается. Я позволила одну дерзость себе: подошла и поцеловала его в щеку. — Спасибо! Я по гроб жизни теперь обязана Вам! Он довольно хмыкнул и, почему-то красный как рак, убежал!

***

Денана живет со мной. Я не могла ее бросить. И с боснийской общиной знакома! Милые, родные по духу люди! Мы помогаем друг другу во всем, что нужно, и всем, чем можем! Они живут в одном из домов-кубов, что на границе с Первым Дистриктом. Там красиво, знакомые с детства запахи кофе витают в воздухе, родная речь слышна повсюду, милые улыбки, старые боснийские флаги висят по периметру помещения — так хорошо на душе! Моя небольшая работа в сфере кино почти прекратилась. Сейчас май, начало Игр. Со своими знакомыми и друзьями, в том числе и с Сенекой, не вижусь. Слишком много работы государственной важности. Даже мировой: Голодные Игры транслируют по всему миру; в детстве я их украдкой смотрела по телевизору сводных сестер — жуткое, жесткое и, наверное, дорогостоящее зрелище, использующееся для устрашения людей! У некоторых очень близких знакомых работы стало еще больше — их повысили еще. Они теперь помощники главного распорядителя! «Игры будут потрясающими!» — утверждают они, кричат во все микрофоны. Один мой друг позвал меня в свой новый дом отметить новоселье. Не то, чтобы он не любитель вечеринок — она была, да еще какая, просто, зная, что я не люблю подобные мероприятия и редко появляюсь на них, он решил позвать меня на личную встречу! Это практически единственный человек, с которым я общаюсь! Он одинок, как и я, мы скрашиваем одиночество друг другу. Мы сидели в его огромной тихой библиотеке с окнами до потолка и говорили о чем-то бессмысленном. Что-то с ним творилось неладное, я чувствовала подвох. Я видела, как он волновался, как отводил глаза в сторону, когда я смотрела на него. Невозможно не заметить эти жесты, этот стресс, не свойственный для него. Когда общение превратилось в молчание, он повел меня в огромную комнату с прекрасным видом на ночной Капитолий, где был накрыт миниатюрный стол, и шепнул на ухо: — Твой друг, помощник главного, женится! Я слышал. Это правда? — Вы же работаете с ним, не так ли? Вам лучше знать! — легкая досада зарылась в моей душе. Обидно, когда знаешь человека — свободного, как ветер, веселого, вольного, а потом он превращается в домоседа, зануду, думающего лишь о семье. Это, безусловно, его выбор, и критиковать мне никто не давал права! Просто… Я раньше думала, что мне не светит выйти замуж. Я смогу полюбить, но волю я люблю больше. А когда встретила Абделя, поняла — он лучше свободы. Но, потеряв его, я разочаровалась в любви! Я не смогу полюбить, разве одного человека — он стоит передо мной. Мы сделали много друг для друга, мы были вместе, пусть недолго, но все же! Я не могу забыть его доброту, сияние его глаз, его голос. Это вряд ли любовь — скорее, привязанность! — Я знаю все, кроме одного! Амелина, я люблю тебя! Ты… — он запинается, — ты все для меня — ты мое сердце, моя душа, мой воздух, живительная сила! Я не могу жить без тебя! Он отворачивается и что-то ищет на столе. Сказать, что я удивилась — ничего не сказать! Волна испуга от неизвестности накрыла с головой. Я не знаю, что мне говорить, что делать! Это страшно, это невыносимо. Я не уверена в чувствах к этому человеку, хоть и знаю, что отношение мое к нему особенное. Мы так мало знакомы, не то что… Зачем я вспомнила его? Я слышу его голос: «Думай сама! я не могу ответить за тебя!» — бесцветный, с легкой прохладой. Вижу карие глаза, горящие от негодования и злости. Сжатые кулаки и губы, агрессивная поза — он бы злился, он бы не простил! Но что-то неизвестное, что-то глубоко-глубоко в душе почти кричит: «Нет, он не поступил бы так, как говорит твое воображение!». Я выдыхаю и, бесстрашно глядя в глаза, говорю: — А Вы уверены в своих чувствах ко мне? Я же никто по сравнению с Вами! Простая боснийская девчонка и капитолийский богач! Сумасшедшая, одинокая, некрасивая! — я чуть не плачу! — Я уверен! Я уверен во всем, кроме одного — ты богиня, только страдающая! Я сам такой… — Это обычная лесть! Он достает маленькую бархатную коробочку и открывает ее. Кольцо с сапфирами, окруженными бриллиантами, в виде нескольких маленьких капель. Оно прекрасно, спору нет! — Вы хотите сделать предложение кому-то и просите, чтобы я, как девушка, оценила его? Что ж, оно великолепное, вашей подруге понравится! Только почему вы скрываете ее от всех? — Я не скрываю! Подойди вон туда — он показал мне на другой конец комнаты. Я медленно прошла к нужному месту и увидела большое резное зеркало в пол. Я смотрю на себя. Мой друг подходит ко мне, расплетает мои волосы, гладит по голове и отбрасывает темно-каштановые локоны на плечи! — Это ты, Амелина, это ты! Я хочу… чтобы… ты… стала моей женой! Я невольно вскрикиваю. Что-то внутри сильно-сильно забилось, появилась легкость, будто бабочки в груди! И одновременно — камень на сердце, который лишь увеличился! Я боюсь принять его предложение, но и отказаться страшно! — Вы шутите? Вы решили посмеяться! — я не верю в его искренность! — Я все решил! Выбор за тобой! Мы же на ты, не забывай! Я готов ко всему: я готов разделить с тобой сердце и душу! Я готов даже умереть, лишь ты была жива! Я сделаю все, чтобы ты не чувствовала себя одинокой! Я нарушу тысячи законов! Но наша свадьба состоится! Мы будем вместе всегда, до самой смерти! У нас будет все: любовь до гроба, нежность, прекрасные дети! Только поверь мне! — он нежно гладит меня по плечу, медленно спускается вниз к ладони. Я подхожу к окну и, поставив руки на подоконник, смотрю вдаль. Я словно лечу через дома, через горы, через города, реки, океаны. Я выше неба, выше космоса. Я там, где находят последнее пристанище людские души — я в раю. Я в раю со своей семьей! Они нужны мне, они нужны, как кислород живым существам. Тем более сейчас! Я нахожу их среди гор и сосновых лесов. Они счастливы. Им хорошо там, где никто не сделает им плохо, где всегда светит солнце, где всегда тепло и есть родные, которые не умрут никогда, не оставят в трудные дни. Я с ними рядом, мы встретились вновь. Это моя фантазия, но, я думаю, они там действительно живут безмятежно. Я подхожу к каждому и задаю один и тот же вопрос. По их единодушной реакции вижу, что моя и их души родственные, понимающие, одинаково мыслящие. Я согласна с ними. Я возвращаюсь в настоящее. В настоящее, где нашелся тот нужный мне человек, кто ждет и любит меня! Мы нужны друг другу! И даже Абдель оказался бы не против. Я уверенна в своих чувствах после этого мысленного разговора с родными. Губы сами произносят ответ…