Until we both died

Дэвид ненавидит те моменты, когда Билли плачет. Когда ее губы едва заметно подрагивают от нанесенной обиды, а изумрудные глаза становятся стеклянными от застывших в них слез. Целый мир моментально разлетается в осколки, когда он слышит ее рваные вздохи и всхлипы. Руки, обвивающие колени и прячущие в них мокрое лицо. Она не хочет никому доставлять неудобств. Слышать глупые расспросы и утешения, когда в груди горит неутихающий пожар. Поэтому плачет тихо, едва слышно с надрывными вздохами, когда не хватает воздуха, и грудь задыхается в рыданиях. Этот звук разрывает Дэвиду сердце. Физически рвет его на множество кровоточащих кусков. И единственное, на что он способен - лишь молча прижаться к ней, зарывшись носом в дрожащий изгиб шеи. Заключить ее в крепкие объятия и ждать, когда все закончится. Утешающе целовать ее в мокрые щеки, нос и губы. Заверять ее в том, что он всегда будет рядом, несмотря ни на что. И иногда Билли затихает. Когда боль внутри нее не так сильна и быстро исчезает. Но хуже всего то, когда она притворяется. Наигранно смеется и нервно улыбается. Прочищает горло, чтобы унять подступившие к горлу рыдания. Теребит пряди волос и старается никому не смотреть в глаза, так боясь увидеть в них сожаление и жалость к себе, которых, как она считает, нисколько не заслуживает. Именно так и было, когда Дэвид на одной из репетиций сломал ногу после падения с винтовой лестницы. Врачи сказали, что перелом будет заживать около полтора месяца. И не было уверенности в том, что все срастется правильно. Неизвестно, кто настрадался за этот месяц больше: молчаливый и мрачный, словно туча, Дэвид, едва передвигавшийся с костылем и ногой в гипсе по дому или нервная и всем пытающаяся ему помочь Билли, которую уже после двух дней чрезмерной опеки стало невозможно терпеть. Даже когда они поссорились, громко и серьезно, так, что на мгновение показалось, будто это навсегда, она не ушла и не перестала заботиться о нем. Лишь стала выполнять это молча. И иногда появляться по утрам с красными от невысыпания глазами. Но потом и Дэвид не выдержал. Когда услышал, как она плачет после очередной его колкости за дверью. Со всхлипами, наверняка кусая губы от напряжения и вновь стараясь безуспешно прийти в себя. С рваными вздохами, полными страдания и несдержанной боли. Неужели он такое чудовище?.. Он едва не сорвал эту чертову дверь с петель, увидев ее в коридоре, смущенно утирающей лицо рукавом. С грохотом уронил железный костыль на пол и бросился к ней, чуть не упав на ровном месте, если бы руки Билли вовремя не подхватили его за запястья. - Я... последний идиот, Билли... Ничтожество.... Подонок, который тебя не стоит... Бесчувственная скотина... Я... я..., - бессвязно шептал он, уткнувшись головой в ее плечо. - Тише, Дэвид, - перебила его она, гладя по волосам и приговаривая это тем голосом, каким любящая мать успокаивает маленького ребенка, - Я ведь рядом. И никуда не уйду, понимаешь? - Конечно. Я ведь тебя теперь никуда не отпущу,- он лишь теснее сжал девушку в объятиях в порыве благодарности, смешанной с искренней радостью от того, что она все понимает, - Больше не отпущу. Билли не смогла сдержать широкой улыбки после этих слов, сморгнув последние слезинки со слипшихся от влаги ресниц и улыбнувшись собственным сомнениям от внезапно накатившего ощущения счастья, когда Дэвид доверчиво вложил свою ладонь в ее, чтобы опереться и подобрать упавший костыль. - Я знаю.