AD VITAM

1

      Бог Небес — Владыка Эонов, Страж единства Мирового Времени и Пространства — не слушал утренних молитв. Хасард, проигравший в битве с бессонницей еще одну ночь, мог заверить, что это так. Абраксас, безмолвный и расслабленный, лежал на противоположной стороне его кровати, зеркально копируя его позу — руки за головой и нога на ноге четверкой. Сэм сидел на подоконнике в той же комнате и периодически все настырнее постукивал клювом в окно, требуя, чтобы его выпустили полетать. Однако брейвери никак не мог добиться внимания к себе: хозяин был занят рефлексией еще со вчерашнего вечера. Абраксас же отдыхал, погрузившись в легкий транс.       — Изнасилование… — вдруг с досадой и стыдом проронил Юджин, продолжая отрешенно пялиться в одну точку.       — Насилие? — переспросил бог так, будто не понимал, о чем тот рассуждает.       — Ты взял ее силой! — обернувшись, высказал ему обвинение кадабра с нескрываемым презрением.       — Она согласилась, — возразил Абраксас.       Хасард, негодуя, вскочил. Он несколько раз нервно прошелся по комнате туда-сюда, чувствуя, как растет отчаяние. Все слова бога о его избранности, исключительности, оказанной ему чести и прочем не вселяли Юджину веры — он был убежден, что волей глупого случая просто оказался не в то время и не в том месте! Экстрасенс потер рукой рану на лбу — она уже почти затянулась и, заживая, сильно чесалась. Кадабра взглянул на свое отражение в оконном стекле — красная отметина на лбу теперь была перечеркнута рубцом. Нити шва уже рассосались, но было очевидно, что шрам останется. Он будет вечно напоминать Юджину о встрече с мьюту. Смерть часто ходила с Хасардом рядом, наблюдала за его боями из зрительного зала, стояла часовым на посту у изголовья больничной койки, но еще никогда она не проходила так близко. И после этого уже ничто не будет так, как раньше. Кадабра ударил кулаком по стеклу.       — Проклятый бог, что ты со мной сделал?! — воскликнул он.       — Твое счастье — моя конечная цель, Юджин Эрл Хасард, — торжественно продиктовал Абраксас.       Юджин почувствовал, как от переизбытка эмоций кровь ударила в виски. Ему казалось, что более издевательского ответа нельзя и придумать, хотя бог смотрел на него так, будто стремился убедить: «Да нет здесь никакого подвоха — расслабься, парень». Однако Юджин был уверен, что средства Абраксаса не сможет оправдать никакая цель — настолько они грубы и архаичны, как идея сделать «новую ногу» из куска развороченной балки.       — О, дьявол, что за херню ты еще придумал?! — неудержимо засетовал кадабра. — Мне ничего от тебя не нужно, ясно?! Оставь меня, найди себе другой «пиджак»! Ты уже искалечил мое тело, но не надо, НЕ НАДО калечить мою жизнь!       — Калечить?— удивился бог. — Я срастил твои ребра после того, как мьюту их переломал. А теперь помог тебе, наконец, отпустить Сабрину Андерс. Разве ты не устал смеяться и плакать синхронно с ней?       Хасард молчал, опершись рукой на стекло и шумно дыша. Сэм дергал его клювом за рукав, и Юджин, наконец, распахнул перед брейвери окно.       — Ты же сам понимаешь, что не должен жить мечтами о человеческой женщине, — продолжал Абраксас. — Поверь, уже скоро благодаря мне ты начнешь новую жизнь.       — Что можешь ты пообещать, бедняга?— заговорил Хасард, наблюдая, как Сэм резвится в воздухе:       Вам, близоруким, непонятна суть       Стремлений к ускользающему благу:       Ты пищу дашь, не сытную ничуть.       Дашь золото, которое, как ртуть,       Меж пальцев растекается; зазнобу,       Которая, упав к тебе на грудь,       Уж норовит к другому ушмыгнуть.       Дашь талью карт, с которой, как ни пробуй,       Игра вничью и выигрыш не в счет;       Дашь упоенье славой, дашь почет,       Успех, недолговечней метеора…       Абраксас не слушал его. Бог начал непроизвольно следить взглядом за полетом брейвери и вдруг напрягся, очевидно, заметив что-то в небе. Его внимание было приковано к пирамидам, окутанным алыми тучами.       — Оставь эту песню, философ, — воскликнул он. — Перемены уже начинаются. Нам нужно уехать из города, срочно.       — С чего вдруг? — нехотя обернувшись, иронично бросил Юджин. Неужели древние боги могут чего-то бояться? Тогда чего от них можно ждать, какого покровительства? Ответ Абраксаса подтвердил нехорошие догадки:       — Кое-кто хочет меня найти. Поверь, не у тебя одного есть чувства. Даже боги боятся смерти.       Хасард присвистнул, то ли от удивления, то ли снова с иронией, но теперь явно горестной. Что он должен был думать в такой ситуации, что делать — это была тайна, покрытая мраком. Мир богов с его подчас дикой логикой не укладывался в смертный разум Юджина. Срочно бежать из города… Еще одно необдуманное, горячечное действие, совсем не в его стиле. И в какие пучины неведомого зашвырнет его новая авантюра? Кадабра не мог ничего противопоставить подлинному экзистенциальному ужасу от осознания собственной беспомощности перед космическими безднами, которые, должно быть, сейчас готовы были поглотить крошечную Землю.       — Я могу на тебя рассчитывать, Юджин? — прогремел строгий вопрос бога.       Кадабра нервно пожал плечами:       — У меня есть выбор?       Абраксас торжествующе усмехнулся.

2

      «7 февраля 2095-го года. Чистосердечное признание Джильды Бишоп. Трех мужчин, которых я убила, звали Ник, Джин и Крикс. Сначала Ник второй Джин последний Крикс они ник джин и крикс ник джин крикс никджинкрикс никджинкриксникджинкриксникджинкриксникджинкриксникджинкриксникджинкриксникджинкриксникджинкрикс…». Джилл была вне себя и печатала одну и ту же фразу, и когда ноутбук, в конце концов, не выдержал альфа-волн ее мозга и выдал «синий экран смерти», какая-то сила оттащила Джилл от письменного стола и опустила на кровать. На тяжелые простыни, напитанные кровью. Пол в комнате тоже был залит кровью. Это она, Стальная Леди, выпустила кровь из тел Ника, Джина и Крикса…       Три дня назад она порвала контракт с Люцианом Гойей. Тогда она впервые коротала вечер в баре «ПсихоТоксин». Водка «Тарковская» (бутылки две — не меньше) и ХЛВ: Пузырек с желто-красными капсулами. Чудесное средство для очищения разума. Его предложил Джильде хозяин бара, невероятно крепкий темноглазый гипно по имени Ник. Через час он же отвез ее в беспамятстве на квартиру, где откачивал после того, что назвал «неправильной дозировкой». После Ник предложил Стальной Леди временно пожить у него и финансовую помощь на первое время. А, получив ее согласие, решил выпить абсента. В ходе ужина и беседы он снял пиджак… потом рубашку… Хотел произвести впечатление своим развитым телом? Если так, это у него не получилось. И лучше бы он даже не прикасался к ремню своих брюк! Джилл пронзила его сердце ножом для колки льда. Перетащить дебелое тело мертвого гипно в другую комнату и кинуть в ванну оказалось трудно даже при помощи телекинеза. Джильда Бишоп оставила Ника в ванне с початой бутылкой любимого им абсента и деньгами, которые он предлагал ей, и снова отправилась в бар.       Следующим вечером там происходило невероятное — ее старый соперник Юджин Эрл Хасард сразился с самим мьюту. Стоило признать: с разбитым окровавленным лицом этот кадабра привлекал Джилл еще больше, чем раньше. Хотя, может, просто ХЛВ давал такой эффект. Хасард увидел Стальную Леди среди зрителей. После поединка он подошел и подмигнул ей: «Хватит официоза! Зови меня Джин. Забудь, что было — я еще позволю тебе одержать верх». Глупец, Джин, ты не должен был этого говорить! Как и не должен был прижимать ее к стене в углу бара. И Джильду не мучил тот факт, что его кровь не смывалась с рук после того, как она вилкой пробила ему сонную артерию.       Дальше следовала ночевка на квартире Ника. Может, стоило избавиться от трупа в ванне? Хотя, он был у себя дома… ХЛВ — и никаких мыслей о том, что приходится спать в одном помещении с трупом какого-то гипно.       Еще один вечер в баре и вновь знакомство. Крайне подозрительный алаказам с увечьями на лице, шее и левом ухе. Его имя Крикс. Он предложил Стальной Леди выпить, как будто не замечал, что ей уже хватит. Заказал «Тарковскую» и жареную рыбу, начал расспрашивать Джилл о причинах ее дурного настроения. Он ничего не знал о ее поединке с Хасардом! Он вообще не знал ее! «Проигрывать достойному сопернику не стыдно», — какая неуклюжая и старомодная попытка успокоить проигравшего! Да и волновало его вовсе не это. Джильда читала мысли Крикса отчетливее, чем собственные. «Хочешь пригласить меня?». «Нет, — был его ответ, — я знаю, что твоя гордость не позволит тебе согласиться с первого раза, а моя гордость не позволит мне уламывать тебя весь вечер». Она почувствовала, что начинает ненавидеть его так же, как Хасарда. Может, поэтому в следующий миг рыбная кость застряла у него в горле? Или ему нужен был повод удалиться в уборную? Какая сильная ненависть, как она притягивает! Джильда, ведомая ею, последовала за Криксом и застала его кашляющим над умывальником. Наконец, когда он выплюнул кость, она схватила его за воротник, легко поцеловала, провела рукой по его животу и ниже и прошептала: «Я поеду к тебе». Дать надежду и разрушить! В его номере в «Западной Истерии» чиркнуть ему по горлу лезвием отельной бритвы, выпустить кровь из его тела и мысли о нем из головы.       Но мысли не уходят. «Трех мужчин, которых я убила, звали Ник, Джин и Крикс. Ник, Джин, Крикс…». Их имена беспрестанно звучали в ее голове, когда она погружалась в отвратно тяжелый сон…       Пробуждение наступило резко, от очень сильного холода. Джильда без одежды лежала в ванне, и кто-то обливал ее ледяной водой из душа.       — Эй, слышишь меня, коматозница?       Она, дрожа всем телом, обернулась. Крикс, ЖИВОЙ И ЗДОРОВЫЙ КРИКС щелкал пальцами перед ее лицом, проверяя, действительно ли она в сознании.       — Ты жив?! — с огромным усилием произнесла шокированная Джилл.       — Живее всех! И ты тоже. Эта дрянь отправила тебя в кому? — Крикс держал в руке злополучный пузырек ХЛВ.       Джильда закрыла глаза ладонями. Три дня прошли в беспробудном наркотическом трансе, убийства существовали лишь в ее воображении, зато сама она могла умереть, если бы не этот алаказам с пластырем под глазом и драным ухом. Он жутко напоминал ей кого-то, едва знакомую фигуру из прошлого. Но сейчас это было столь важно. Сознание Джильды полностью заняла мысль о том, что она действительно могла так нелепо УМЕРЕТЬ.       — Потомство есть? — внезапно спросил Крикс.       — Нет, — стуча зубами от холода, ответила Джилл.       — Если хочешь иметь — завязывай с этой дрянью! — буквально приказал он и высыпал желто-красные капсулы в унитаз. — Хуа?       Армейский сленг? «Выслушал, понял, принял». Нет, принять не выйдет.       — А если мне плохо… что мне еще делать?! — сквозь зубы выдавила Джильда — от холода начали болеть виски и мышцы челюсти.       — Плакать, — быстро и четко дал ответ Крикс. — Не скрывай своих чувств — просто плачь.       Он подал Джилл полотенце и хорошенько растер ее тело, дрожащее крупной дрожью. Потом подал ей банный халат и на руках отнес в постель. Джильда мигом завернулась в одеяло, ее все еще трясло от холода и слабости. Крикс поднес ей кружку горячего напитка. Она сделала крупный глоток и чуть не подавилась, когда жидкость обожгла ей язык и небо.       — Алкоголь?! — выплюнув напиток обратно в кружку, вскрикнула она. После трех дней пьянства и употребления психостимуляторов организм вряд ли спокойно отреагировал бы на спиртное.       — Ромовый грог, — сообщил Крикс. — Не намного крепче глинтвейна. Смело пей, для профилактики простуды.       — Хуа, или как там у вас отвечают, — небрежно «отдав честь», покорилась Стальная Леди.       Тем не менее, Крикс сел на постель и пристально уставился на нее, словно следя, чтобы она наверняка допила все. Ей же не давало покоя сходство сидящего напротив алаказама с кем-то, кого она когда-то знала, или ей казалось, что знала.       — Может, расскажешь что-то о себе? Что за армейский сленг? Откуда такое дурацкое имя? И кто тебе так разукрасил морду?       — Дурацкое имя? Крикс — так звали предводителя восставших гладиаторов, соратника Спартака, — объяснил он. — Если не нравится, обращайся ко мне по фамилии — Никополидис.       Имя не говорило Джильде ни о чем. Она натянуто улыбнулась:       — Все равно не звучит. Я буду звать тебя Нико.       — Пожалуйста, — равнодушно ответил Крикс Никополидис. — Это даже проще.       — Нико… — с улыбкой повторила Джилл, и тут ее осенило: — Хм, так вот кого ты мне чертовски напоминаешь — Нико Старра! Одно лицо…       — …Один возраст и один уровень интеллекта, — кивая, продолжил Никополидис. — Проще говоря, я и есть он. Точнее, то был псевдоним. Мое настоящее имя — то, которое я назвал.       Алаказам сдернул полоску пластыря, красовавшуюся под правым глазом. Оказалось, что она скрывала очень старый шрам — точно такой же, каким был отмечен знаменитый шафран-айлендский бунтарь.       — А чем еще, кроме шрама, можешь подтвердить?       Крикс бегло улыбнулся:       — Прочти мои мысли.       Скорее всего, он знал, что именно это Джилл и попыталась сделать до того, как задала вопрос, как и то, какой результат ее ждал.       — Я ничего в них не понимаю, — созналась она.       Его мысли были каким-то бездонным хаосом, спутанным клубком ассоциаций, которые постоянно находились в разрозненном движении по петле бесконечности. В них не было и намека на структуру, какая есть в мыслях и воспоминаниях любого разумного существа, не было пластов опыта, сложенных от самых ранних до самых свежих. Все его мысли и воспоминания имели одинаковые вес и ценность, и ко всем ним был бы одинаково легкий доступ, если бы не их вечное движение. Никополидис понимающе кивнул.       — Это и есть доказательство. У меня неблочная структура памяти.       На секунду сердце Стальной Леди дернулось и замерло, чтобы затем забиться с неистовой силой.       — Это действительно ты… — проговорила она, чувствуя, как глаза вновь становятся влажными.       — Значит, ты могла меня видеть раньше? — спросил Крикс Нико. — Выходит, и я могу знать тебя?       — Вряд ли ты помнишь всех абр-сирот, которые восторженно смотрели на шафран-айлендских революционеров из окон трущоб с выбитыми стеклами, — смущенно ответила Джилл. — Я даже не помню, сколько мне было лет, но я была очень мала. Из всех, кто там ходил с оружием, охраняя нас, ты мне запомнился. Ты казался каким-то чистым, св… светлым, что ли.       Сперва алаказам хотела сказать «почти святым», ведь именно таким он показался ей в детстве, когда стоял под окном, в полицейской рубашке без нашивок, с желтым шафраном на плече за отворотом закатанного до бицепса рукава, с крестами на спине и груди, образованными портупеями пистолетов-пулеметов, весь в теплых оранжевых отблесках заката. Она, не знавшая своих родителей, тогда мечтала о таком отце. Теперь он, реальный, близкий и такой измученный, потерял свое величие, хотя черные, как два уголька, глаза по-прежнему лучились неповторимым душевным теплом.       — Я плакала, когда тебя казнили, — призналась Джилл, протирая глаза. — И с того дня больше никогда в жизни. И вдруг сегодня снова ты, и снова мои слезы… Как же ты выжил?       Крикс Нико изменился в лице, моментально помрачнев:       — Джованни Лучано инсценировал мою смерть в прямом эфире. На самом деле я стал материалом для опытов «Р-инкарнации». Я провел в криогенном сне тридцать лет и, похоже, своим освобождением обязан случаю.       — За что только…?! — удрученно задалась Джильда риторическим вопросом.       — За то, что я таких, как ты, пытался защищать, — твердо, но мрачно, произнес Крикс. — Я дал клятву на звездах в возрасте восемнадцати дней, что буду делать это.       Стальная Леди взглянула на собеседника с недоумением. Даже зная, какой выдающейся личностью среди экстрасенсов слыл Нико Старр, она не могла представить всей степени его исключительности. Знаменитый алаказам был словно из другого мира, что возвращало Джильду к детскому впечатлению о его святости.       — Слушай, меня, конечно, не удивляет то, что ты помнишь себя в возрасте восемнадцати дней, но что ты мог дать клятву…       — Я гений, — грустно ответил Нико. — «Если бы существовал кто-то, равный мне, я бы уже не жил».       — А как ты сам понял свою неблочную структуру памяти?       — В сравнении, как познается и все прочее. Читать чужие мысли, разбираться в чужой памяти мне было чертовски сложно. В обычной памяти доступ к более ранним и менее значимым воспоминаниям — нижним блокам — требует больших усилий. Для меня доступ ко всем блокам одинаково прост, и когда я выбираю из памяти одну основную тему, за ней всегда увязывается набор воспоминаний и ассоциаций. Я удерживаю их в уме одновременно.       — И какую тему ты удерживаешь сейчас, кроме нашего разговора? — поинтересовалась Джилл. — Какое-нибудь воспоминание?       Ее интерес разгорался все сильнее, алаказам уже совсем позабыла о трехдневном наркотическом кошмаре и вернувшем ее в реальность холоде.       — Это не одно воспоминание, — отвечал Нико. — Это день моей казни. Это мое дежурство в лагере повстанцев ночью во времена Eierkrieg’а. Это первый день моей жизни и первые осознанные воспоминания об отце — мир праху его… Обо всем этом я не хочу ни говорить, ни думать, но оно вертится в голове помимо моей воли.       — Даже первый день твоей жизни? Я даже не представляю, как можно помнить его осознанно.       Крикс смущенно усмехнулся:       — Я сам не всегда понимаю себя. Я помню, как открываю глаза после долгого глубокого сна и вдруг ощущаю себя в тесноте, темноте и духоте. Да, мне очень душно, я ничего не вижу, только чувствую, что мое тело обволакивает грубая ткань. Мне жутко неприятно от того, как она касается моей тонкой кожи. Когда мои глаза привыкают к темноте, я вижу доски. Стены и потолок из досок. Шахтерский барак, как я позже узнаю… Резкие громкие звуки за его стенами заставляют меня дергаться всем телом — сначала одиночные хлопки, затем продолжительный треск. И дело в том, что мне знакомы эти звуки. Я до сих пор не понимаю, откуда я мог их знать, ведь это было раньше, до моего дня номер один…       — И ты сумел частично запомнить и это? — изумилась Джильда.       Крикс Нико замялся с ответом.       — Возможно. Ведь это было не единственное, что показалось мне знакомым в мой день номер один. После тех выстрелов… я впервые понимаю, какие потребности есть у моего организма. Я лежу среди мокрого и грязного грубого тряпья, моя кожа нестерпимо печет, мой нос впервые раздражает вонь. Я начинаю голосить, но меня никто не слышит. Мой отец — скульптор — в другом конце барака крушит свое очередное произведение. И я почему-то знаю, что он всегда их ломает. А потом включает старый фонограф, пластинку «Across the Universe». Я поворачиваю голову на звук музыки и вижу его — он заклеивает пластырем порезы на лице, оставленные осколками камня. И та песня… она и сейчас звучит в моей голове.       Нико опустил глаза и растерянно улыбнулся. Он определенно испытывал неловкость от такого интереса к своей персоне, как и от воспоминаний, которые только что озвучил. Джилл присела на постели и нерешительно коснулась рукой его плеча, стремясь поддержать, приободрить. Он все так же с долей смущения поднял глаза, и что-то, замеченное боковым зрением, заставило его резко повернуть голову к окну. За оком, на темном фоне обложного неба парила светящаяся голографическая надпись: «Добро пожаловать в Нью-Йорк — Большое Трансгенное Яблоко! O*+SSS[]».       — Что там за символы? — как-то тревожно спросил Крикс. — Кто это пишет?       Его вопрос удивил Стальную Леди в очередной раз. Ведь это его подпись, такая же легендарная, как он сам! Но разве приговоренный алаказам мог знать о том, что станет легендой? Разве он знал при жизни такую славу, как после «смерти»? Он явно еще не успел разобраться во всем, что успело произойти и измениться за тридцать лет.       — «Дух Нико Старра», — произнесла Джилл. Ее рука увереннее легла на плечо Нико. — Ты стал символом борьбы, развернувшейся до тебя и продолжавшейся в твое отсутствие.       Крикс глубоко тягостно вздохнул и, насупив брови, потер ладонью лоб, словно у него в один миг разболелась голова.       — Значит, кто-то верил в мои обвинения? — воскликнул он, так обескураженно и разбито. — Все же знали, что я никакой не лидер и никогда не стал бы им! Все, кто знал меня, могли сказать, что я обыкновенный нерд! Но все чего-то боялись, так ведь?       — Ты умеешь играть в шахматы? — спросила Джилл.       Нико опешил, не ведая, что вопрос Джильды имеет самое прямое отношение к его рассказу. Он сдержал негодование, едва не отреагировав так, словно его прервали пустяковым вопросом, когда он начал изливать кому-то душу:       — Допустим. Но может, позволишь мне закончить, а потом сыграем, во что тебе угодно?       — Дело не в этом, — начала объяснять Джилл. — Если ты знаешь правила игры, ты должен знать, что такое гамбит. А в Ареопаге уж точно сидят сильные шахматисты.       — Хочешь сказать, меня пожертвовали, как пешку? Которую точно захотят взять! — для Крикса Нико это вряд ли было новостью, но горечи в его голосе от этого не стало меньше. Быть использованным, преданным, чей-то вещью… Стальная Леди хорошо понимала его, она не раз имела возможность прочувствовать аналогичное состояние.       — Но ведь действительно обошлись малой кровью, — неловко попыталась сгладить ситуацию она.       Нико сочувственно взглянул ей в глаза:       — Это, пользуясь твоей шахматной терминологией, цугцванг.       Джилл, ничего не ответив, убрала руку с его плеча. Что она может сказать ему — такому необыкновенному, так много пережившему и не имевшему возможности ничего забыть, вплоть до мельчайших подробностей и оттенков чувств? Нико Старр прожил жизнь, в отличие от Джильды Бишоп, которая была обречена просто существовать. Но, возможно, она и не хотела искать другой выбор? Стальная Леди где-то в глубине своей изломанной души знала это. Ее надежды и мечты умерли когда-то вместе с Нико Старром — последним идеалом борьбы и чести.       Кто-то постучал в дверь номера. Крикс пошел открыть и вскоре вернулся с несколькими коробками в руках.       — Привезли новые платы для ноутбука, — сообщил он задумчиво. — Самый дорогой в мире, и достался мне случайно — сам бы я никак не купил. Дороже только мой мозг…       Джилл осознала, что ее «работа» с ноутбуком не была сном. В ходе бессмысленных действий, ведомая неадекватными эмоциями, она действительно испортила чужую вещь. И меньше всего ей хотелось доставить такую неприятность Нико — герою своих детских мечтаний, которого она встретила так внезапно, и который уже успел спасти ей жизнь.       — Я заплачу тебе, — со стыдом потупив взор, сказала она. — Не деньгами, прости, но как-то иначе.       Крикс Нико снова сел к ней на постель и попытался обнять ее, но Джильда машинально его оттолкнула. По ее спине пробежал холод — холод иррационального, неконтролируемого страха, в один миг вылезшего на свет из глубин психики.       — Это не то, что ты подумал, кобель! — вскрикнула она, не отдавая себе отчет в том, что говорит и делает.       Крикс встал и сложил на груди руки.       — О чем ты подумала?! — недоуменно возмутился он. — Ты же мне в дочери годишься! Я только хотел успокоить тебя, чтоб ты насчет этого не заморачивалась, — он присел на корточки так, чтобы его глаза были на одном уровне с ее глазами, и, снизив тон, спросил: — Почему ты боишься меня? Я же такой же, как и ты.       — Не во всем, — через силу выдавила из себя Джилл. Нахлынувший страх, не подчиняющийся сознательному контролю, сковал ее тело. Ее снова начало морозить.       — Я мужчина — причина в этом? — предположил Нико. — Мужчина первый раз касается тебя? Может, дело в том, что тебе хочется близости, но ты боишься потерять независимость?       — Еще и доморощенный психолог? — фальшиво улыбнулась Стальная Леди.       Крикс пожал плечами:       — Нет, просто хочу, чтобы ты знала: я не сделаю тебе ничего плохого.       — И все равно ты будешь спать отдельно, от меня подальше.       — Хуа, я уйду на балкон, — покорился ей Нико. И только когда он ушел, Джилл сполна ощутила стыд за все, что ему наговорила.

3

      Юджин Хасард по велению Абраксаса примчался в астропорт Шафран-Айленда. Теперь его ждала традиционная череда неприятных формальностей, обязательных для всех представителей его вида, прибывавших в страну либо покидавших ее. Служба безопасности астропорта досматривала всех без исключения экстрасенсов — постановление на этот счет действовало с 2065-го года.       В холле терминала экстрасенсы с вещами выстроились в ряд. Агенты службы безопасности проверяли их документы, смотрели вещи, некоторых заставляли снять одежду. Юджин знал, что они обращают внимание на подозрительные шрамы, мозоли на руках и прочие приметы, присущие тем, кто носил оружие в Шафран-Айленде. Ему опасаться было нечего, но сердце все равно забилось чаще. Он был далеко не единственным, кому была знакома неосознанная неприязнь к тем, кто проверял документы или вещи, только потому, что они беспочвенно подозревали его, и не важно, что их профессия — подозревать всех без исключений.       — Мы не фашисты из «Три-плэкса», чтобы цепляться ко всем, — словно услышав мысли Хасарда, произнес начальник службы безопасности. — Самки могут идти.       — Это унизительно! — крикнул один из экстрасенсов — молодой ясноглазый гипно, у которого как раз проверяли документы. — Мы же не называем ваших женщин самками человека!       Агент службы безопасности кинул на него гневный взгляд, собираясь теперь заняться им с особым пристрастием. Другой агент тем временем остановил Хасарда:       — Пройдите сюда для проверки документов.       Юджин проследовал за человеком и занял место в ряду тех, кто готовился к вылету. Агент проверил его личную карточку на совпадение ДНК, потом попросил открыть чемодан.       — Куда направляетесь, мистер Хасард?       — Я… еще не решил, — не дождавшись помощи Абраксаса, выпалил Юджин.       Сотрудник взглянул на кадабру исподлобья — ответ его определенно не устроил:       — Не решили… Но при этом собрали вещи. Бежите из города?       — Это из-за паранормальных явлений в Центральном парке, они плохо влияют на мое здоровье, — на ходу начал врать Хасард. — У меня обострился синдром Виллебранда, чего не было уже пять лет…       — Покажите Ваши руки! — перебил его агент службы безопасности.       Кадабра выполнил требование, и охранник астропорта пристально рассмотрел его ладони и пальцы, но не смог углядеть ничего подозрительного. Конечно, в этих руках никогда не было никакого оружия, кроме долбанной серебряной ложки! Но агент, кажется, все еще не был удовлетворен.       — Снимите шляпу, — приказал он.       Хасард сделал то, о чем его просили. Шрам, оставшийся после боя с мьюту, на какое-то мгновение привлек внимание агента, однако расспросов не последовало. Шрамы обычное дело для участников Битвы Менталистов, а признаков того, что кадабра когда-либо смотрел в прицел оружия, не удалось обнаружить.       — Хорошо. Разденьтесь до пояса.       Юджин ощутил, что его сердце замерло, чтобы спустя миг подпрыгнуть практически к горлу и там забиться с утроенной скоростью. Под джемпером на нем была майка с символами новой революции. Он глубоко вздохнул, лихорадочно соображая, что же делать, скинул пиджак, после чего стянул с себя майку вместе с джемпером. Агент службы безопасности осмотрел его торс, но не нашел никаких подозрительных боевых отметин. Он уже мог, наконец, отпустить Хасарда, но тут его взгляд упал на стальную ногу.       — Закатите штаны, — скомандовал сотрудник.       Он так внимательно принялся изучать протез, что начальник охраны решил вмешаться, увидев проблему:       — Что тут?       — Протез очень странного образца, и никакой маркировки, — отчитался агент.       Начальник подозрительно взглянул на Хасарда.       — Дайте Ваш телефон, — попросил он.       Юджин протянул телефон человеку, тот принялся просматривать переписки и список контактов.       — Есть запрещенная информация? — спросил начальник службы безопасности.       — В чем проблема? — пытаясь сохранять самообладание, спросил кадабра. — Нельзя выезжать из страны с одной ногой? Или в некоторые страны не пускают приезжих, если протез не соответствует установленным стандартам?       — Проблема в том, — заговорил агент, проводивший его досмотр, — что ты, парень, похож на чемпиона Юджина Эрла Хасарда. И по документам выходит, что ты Юджин Эрл Хасард. Но если бы всемирно известный чемпион потерял ногу, я полагаю, об этом бы тут же написали в сети и в газетах. Ты так не думаешь?       — Я думаю, Вам стоит спросить об этом кандидата в президенты Сабрину Андерс! — наконец, нашелся, что ответить, кадабра. — В моем телефоне есть ее номер.       Начальник охраны кивнул и отдал телефон Юджину.       — Одевайтесь, складывайте вещи и проходите, — сказал он. — Надеюсь, Вы поправите свое здоровье, мистер Хасард.       — Спасибо, сэр, — ответил Юджин начальнику охраны.       Он еще хотел бросить на прощанье агенту какую-нибудь ироничную или унизительную фразу, хотя бы: «Дать Вам автограф на память?», но так и не решился на подобное. Подозрений и проверок с него хватило, нужно было попытаться поскорее забыть досадное неудобство. Кадабра прошел к кассам, наблюдая, как на посадочную площадку опускаются два челнока.       «Неплохо… — зазвучал в голове голос Абраксаса. — Достойно фотофиниша на олимпийском заезде! И… выигрывает… южный рейс! Объединенная Гвиана, Экватор-Сити!».       «И почему только ты не проявил себя, когда это было мне нужно?!» — пронесся было риторический вопрос в мыслях Юджина. Однако он сам передумал просить ответ — мало ли, каких дров наломал бы эгоистичный и грубый древний бог, если бы вмешался в современные формальности. В очередной раз взяв Хасарда под полный контроль, Абраксас повел его к кассе.       — Ближайший рейс! — запросил бог голосом кадабры, когда подошла их очередь.       — Направление? — не поднимая головы, бросил кассир.       — Объединенная Гвиана, Экватор-Сити, — ответил Абраксас.       Человек протянул ему билет:       — Отправляется прямо сейчас. Можете попробовать успеть.       — Без сдачи! — Юджин по велению бога кинул кассиру пачку денег и бросился бежать к челноку. Кратчайшим путем, перемахнув через турникет. Если бы только у него был выбор, кадабра вообще ни за что не сел бы на этот рейс, но сейчас Абраксас заставлял его бежать и прыгать через турникеты, несмотря на одышку и тяжесть стальной ноги, потому что все, кто приобрел билеты заранее, уже занимали места на борту — не сказать, что лучшие, скорее, наиболее пригодные для сидения.       «Объединенная Гвиана — рассадник терроризма и, что еще хуже, редких тропических инфекций! — пытался кадабра телепатически втолковать богу свое недовольство таким решением. — Я не псих, чтобы ехать туда без предварительной иммунизации или хотя бы профилактических препаратов!». В ответ в голове зазвучал снисходительный смех Абраксаса. «Ты ведешь себя как безнадежный ребенок, друг мой! — произнес бог. — Пока мы едины, тебе ничто не угрожает».       Челнок, отправляющийся по маршруту «США, Нью-Йорк, Шафран-Айленд — Объединенная Гвиана, Экватор-Сити», был расписан ядовито-яркими этноузорами, традиционными для гвианского спейсплан-транспорта. Внутри дизайн оказался таким же кислотным, а воздух в салоне был сухим и затхлым. Облезлые кресла занимали мутные личности самого разного пошиба. Группа сектантов в темно-бордовых капюшонах, бубнящих себе под нос какую-то несуразицу; разбойник или террорист с красно-зеленым ирокезом, в камуфляже и броне, с лицом, человеческие черты которого похоронены под шрамами; независимый вирусолог с контейнерами для образцов тканей, отправляющийся на бесшабашный поиск редкой заразы в джунглях; несколько потерявших рассудок наркоманов… Под ногами внезапно проползла средних размеров змея… Это был первый случай, когда Хасард смог честно порадоваться присутствию Абраксаса в своем теле. «А Ева Тернер — очень мужественная, если летала в подобной компании!» — подумал Юджин. Пройдя еще немного вперед, он остановился. Кадабра! Она сидела у иллюминатора и читала книгу, не обращая внимания на змей, обосновавшихся вокруг — на полу, на спинках кресел и на полках для багажа. Салон кишел змеями самых разных размеров и расцветок — в основном это были экансы и крупные севайперы, была и пара-другая раздувших капюшон эрбоков. Какой-то помешанный любитель рептилий перевозил их в двух огромных сумках с плохими молниями, и когда гады расползлись, решил, что его любимые змейки имеют право ползать, где им угодно. Плевать на змей! Хасард, неосознанно приглаживая усы и поправляя воротник пиджака, смотрел только на незнакомку: у нее пронзительные светло-карие глаза и лоснящаяся шерсть, усы совсем коротенькие, отметина на лбу насыщенного красного цвета, в ушах крупные золотые серьги в форме острия стрелы, на ней строгий черный костюм и белый пуловер с золотой брошью квадратной формы, на которой выбиты символы с карт Зенера — символы новой революции, на ее чемодане изображение венгерского флага, а в руках книга по молекулярной биологии.       — Могу я…? — спросил, было, Юджин, указывая на формально свободное место, а фактически занятое змеями во главе с огромным и недружелюбным севайпером.       Кадабра с книгой, хитровато улыбаясь, взглянула на него:       — Если осмелишься, чемпион!       — Я осмелюсь на что угодно, — уверенно ответил Хасард, перекладывая змей с кресла на пол, — чтобы сесть рядом с Вами!       — Я и не сомневалась, — усмехнулась незнакомка, — если уж ты вызвал на бой мьюту! К тому же, всяко лучше ездить с рептилиями, чем с психами или террористами. Я Полгар-Терек Елена. Зови меня Элен.       «В любом варианте ее имя прекрасно, как и она сама… Елена Прекрасная! — мысленно заключил Юджин, занимая только что освобожденное от гадов место рядом с ней. — Если мы встретились благодаря интуиции бога — что ж, спасибо тебе, Абраксас!».       — Ты можешь звать меня Джин, — он в типичной для себя манере поцеловал руку Элен. — Признаться, мне не по себе от того, что мое лицо снова стало узнаваемым.       — Твое лицо во всем мире по всем каналам, — ответила Элен. — Тысячи версий того, чего же ты добиваешься.       — Я просто жертва случая, и уж никак не хотел такой славы, — печально проговорил Юджин, пожав плечами.       — «Что слава? Радуга в глазах, Луч, преломившийся в слезах»… Не будь таким серьезным, этот проходимец Гойя со своими заявлениями мог бы кого угодно засмешить до смерти. Джильда Бишоп никак не похожа на того, кто проникся бы хоть каплей жалости к сопернику.       Похоже, новая знакомая была хорошо осведомлена о последних новостях, касавшихся Хасарда, если только не следила за ними намеренно. В любом случае Юджин ощутил неловкость и попытался перевести тему в иное русло:       — Я отвык говорить об этом. Я же ушел из спорта более года назад…       — Я знаю, — кивнула Элен. — Теперь ты историк. Не понятно, почему не политолог?       — Ну, как по мне, лучше раскопки где-то в Гвиане, чем копание в грязи в политике. Для последнего у меня столько здоровья нет, — Юджин усмехнулся.       — Ты за этим направляешься в Гвиану — раскопки?       — Отдых. Реабилитация после травмы.       Севайпер, раздраженный тем, что Юджин занял его место, неожиданно атаковал экстрасенса. Зловеще шипя, он попытался вонзить длинные ядовитые зубы в ногу обидчика, но после укуса упал вверх брюхом. Пасть змеи закровоточила.       — Живодер, что ты сделал с ним?! — чуть не плача, воскликнул перевозчик рептилий, сидящий впереди.       Хасард закатил правую штанину:       — Его ошибкой было кусать меня за правую ногу. Американская сталь высшего качества.       Шокированный любитель змей прикусил пальцы. Юджин усмехнулся, глядя на Елену:       — Думаю, я сказал достаточно о себе — так мы почти в расчете.       — Почти? — недоуменно переспросила кадабра.       — Ты многое знаешь обо мне. Но я о тебе — ничего.       Беглая улыбка мелькнула на лице Элен, и она начала рассказ. Полгар Елена родилась в Секешфехерваре в 2062-м году, о родителях она не упомянула. Участвовала в венгерской Битве Менталистов до 2089-го, когда ее родина, наконец-то, приняла общеевропейскую конвенцию о правах экстрасенсов, после изучала генетику в Университете Сегеда. Там она познакомилась с неким Аланом Тереком, за которого в 2091-м вышла замуж, однако спустя год он умер. «У нее восхитительные светлые глаза», — слушая ее, думал Джин. Свое обучение она закончила в частном центре в Бостоне и перед возвращением в Европу получила две ученые степени. «Ее легкая улыбка также потрясающая». Теперь она проживает в Будапеште, где имеет достаточно высокую должность. Активно сотрудничает с американскими коллегами, часто бывает в Штатах. На ее носу есть едва заметный шрам — напоминание о Битве Менталистов, что только добавляло ей шарма в глазах Джина.       — … Сейчас я специалист по атипичной генетике и наследственным аномалиям, — подытожила Элен.       — Значит, ты рада меня встретить? — намекая на свою неординарность, пошутил Хасард.       Кадабра с улыбкой протянула руки к лицу Юджина и сняла с него темные очки. Болезненный свет солнца вызывал желание закрыть глаза и отвернуться, но Хасард стерпел — так был приятен трепетный взгляд Элен.       — Удивительные глаза… Особенности твоей внешности — не дефект, а результат уникального сочетания генов, — прошептала она.       — Комплимент от генетика? Своеобразно.       — На самом деле в Гвиану меня пригласили познакомиться с носителем древнейших генов. Интересный случай, не так ли?       — Да, очень, — воодушевленно подтвердил Юджин.       Элен сохраняла строгость и серьезность, говоря о своих научных интересах. Что же касательно Джина, то он уже влюбился.       — А этот носитель древних генов живой? — поинтересовался он.       — Этого не уточняли.       — Что ж, если понадобится пообщаться с ним — знай, что у тебя есть на примете специалист по древним языкам, — Хасард подмигнул Элен, она улыбнулась в ответ.       Эта встреча была роковой. Внезапный отъезд в Гвиану казался теперь игрой, в которую Юджин был совсем не прочь сыграть. Челнок уже поднялся над облаками, приближаясь к всегда тихому и стабильному предкосмосу. Почти полдень. Цвет неба — чистейший церулеум, чего не увидишь в Нью-Йорке. В ярком свете солнца глаза Элен кажутся золотыми. Джин чувствовал, что почти счастлив… Его душе становилось все легче, когда челнок отлетал все дальше от холодного антрацитового города с его ранами и слезами.

4

      Юджин Хасард покинул Нью-Йорк как раз в то время, когда к зданию, где находилась его квартира, прибыл аэрокар Аттилы Босворта. За рулем сидел Хан Басман, чья кожа стала еще более белесой, чем обычно. Серо-голубые глаза азиата-альбиноса были широко распахнуты. Парень пребывал в шоковом состоянии с минувшей ночи, он боялся лишний раз взглянуть на своего партнера, не в силах даже на время забыть его красные глаза и хищный оскал. И еще более пугающей оказалась картина чудовищной противоестественной смерти персиана Гоголя. Она до сих пор стояла перед мысленным взором Хана.       Басман остановил аэрокар. Аттила схватил парня за воротник пиджака и выволок из машины.       — Показывай, где проживает этот кадабра! — приказал Босворт.       Азиат-альбинос вошел в здание и вызвал лифт. Сойдя на нужном этаже, он указал на дверь. Координатор «Три-плэкса» ни на миг не ослабил свою хватку, и несколько раз воротник сдавливал горло Хана. Босворт вышиб дверь ногой и грубо втолкнул Басмана в проем. Аттила просто таскал за собой парнишку или швырял его в сторону, как тряпку. Несмотря на страх, это начинало бесить Хана. Он задумался, пытаясь подобрать слова, какими можно было бы воздействовать на невменяемого Тила, но возглас Координатора сбил его с рассуждений.       — Здесь все воняет тобой, Абраксас! — с отвращением прорычал Босворт, осматривая аскетичную квартиру, в которой даже покрытие на стенах отсутствовало.       Хан Басман инстинктивно принюхался к воздуху в помещении:       — Хм, по-моему, здесь пахнет только лосьоном для шерсти и тухлым мясом.       Оглянувшись в сторону, откуда тянулся запах мяса, азиат вздрогнул. За матовым стеклом двери что-то шевелилось. Аттила тоже заметил подозрительное движение. Он резко распахнул дверь — и воздух содрогнулся от криков: вопля боли Координатора и клекота разозленной птицы.       — Проклятый трупоед! — прорычал Босворт, отбиваясь от брейвери, чьи когти глубоко, до самых костей царапали его лицо. Из порезов на бледной коже засочилась черная жидкость. Резким движением стерев капающую с щетинистого подбородка темную кровь, Аттила потянул к птице почерневшие пальцы. Но брейвери оказался не чужд инстинкт самосохранения, и крылатый хищник ретировался в соседнюю комнату. Когти заскрежетали по оконному стеклу, но Аттила Босворт не думал преследовать птицу. Он собирался идти по следу хозяина брейвери — кадабры Юджина Эрла Хасарда.       — Оставил еду питомцу — значит, собрался куда-то далеко и надолго. В астропорт! — приказал монстр в человеческом теле и потащил Хана Басмана из квартиры обратно к аэрокару.

5

      Крикс сидел на балконе отельного номера и никак не мог заснуть. Еще бы — ведь он выспался лет на шестьдесят вперед! Единственным возможным отдыхом сейчас был транс. В измененном состоянии сознания все жизненные процессы замедляются, а время трансформируется. В единую вязкую смесь сливается прошлое, настоящее и грядущее. Вчера Нико подумал о том, что мог бы быть писателем, и даже, вскрыв пачку бумаги для распечаток, на первом листе нетвердой рукой крупными буквами черкнул: «Глава 1», — и после некоторых раздумий набросал немного текста. Алаказам собирался написать историю борьбы под знаками «O*+SSS[]».       Параллельно Крикс вспоминал встречу с Джилл. Он зашел в бар «ПсихоТоксин» и, заметив ее с порога, уже не смог отвести взгляд. Вызывающая незнакомка в темно-синей майке с крупными хаотичными дырками, кожаных брюках и плаще с черным беретом под погоном. Ее уши украшали тоннели из белого металла с огромными черно-синими агатами в отверстии, а в левом ухе также был еще один туннель поменьше, выполненный из черной стали. Кончики коротких завитых усов были подкрашены синей краской. Алаказам глушила водку стакан за стаканом, как воду. Такого Крикс еще никогда не видел. Видимо, она из тех дерзких женщин, которые гуляют сами по себе, предпочитая ни с кем не связываться, чтобы не быть никому должными. А если уж такая одиночка с кем-то сойдется, если признает кого-то близким по духу, то уже точно никогда не предаст. Потому Крикс Нико и выбрал именно ее в качестве своего «поводыря» в изменившемся мире.       То, что Джилл теперь сказала ему о шахматах, тоже навевало воспоминания. Нико Старр сам подписал свой смертный приговор тридцать лет назад — ему пообещали, что так будет лучше. «Кто меня подставил?» — спрашивал алаказам, и получал сухой ответ: «Какая уже тебе разница — ты все равно не сможешь отомстить». Сейчас он получил возможность отомстить. Вот только нужно ли это? Возможно, того, кто сдал Нико Старра, уже не было в живых. Возможно, никого из тех, кого он знал, больше нет.       Зато была Джилл, и рядом с ней Криксу было сложно думать. Даже собрав всю силу воли, он не мог заставить свое тело не реагировать на ее дерзкие прикосновения — так его никто не щупал никогда в жизни. Алаказамы вдвоем сидели на задних местах в воздушном такси. Никополидис вез Джильду в свой номер в «Западной Истерии» — ей нужна была помощь после приема наркотиков. Сама Джилл, правда, не осознавала проблемы — в тот момент ей был нужен Крикс, точнее, определенная его часть. Он пытался силой бороться с ней, убирать ее руки от своих брюк, но вскоре силы его кончились. Тогда остался один выход — перевести ее внимание на другой процесс и дать ей бутылку водки, которую она хотела немного меньше, чем его. Конечно, Крикс знал, что потом откачивать ее будет еще сложнее, но так уж было лучше, нежели потерять контроль и сносить ее на глазах у человека. «Слушай, звероящер, если твоя самка уделает мне машину…» — решил предупредить водитель такси. «Она не моя самка, — заявил Нико. — Не жена, не сестра, не дочь, вообще никто». «Все может измениться! Давай за это выпьем! — с безумным возгласом Джилл сделала крупный глоток водки, после чего взяла Крикса за плечо и попыталась встряхнуть его. — Ну, чего мы такие задумчивые? Вот! — она протянула ему пузырек с ХЛВ. — Ответ на все твои вопросы. Очисть свой разум». «Я не самоубийца», — отмахнулся Крикс. «Зря! Умри с улыбкой — и будешь смеяться следующие семь жизней!».       Нико не сердился на нее после всего, что было в такси, ни сразу по прибытии в отель, ни теперь. Конечно, никакие жизненные обстоятельства, по мнению алаказама, не могли оправдать употребление наркотиков, но с другой стороны он знал, что психоактивные вещества, как правило, становятся ответом на жизнь в двух случаях — либо когда все очень плохо, либо когда все слишком гладко и скучно. Джилл определенно не принадлежала ко второй категории — это мог сказать кто угодно, даже не будучи экстрасенсом. Крикс почувствовал в новой знакомой столько боли и страха, что теперь он почти инстинктивно желал оградить ее от всего, обогреть ее душевным теплом, которое он не растерял несмотря ни на что. Значило ли это стать для нее отцом, которого у нее не было? И сможет ли он это сделать?       В такси Никополидис поймал себя на ощущении, что из зеркала заднего вида на него смотрит призрак его отца… Прошло какое-то время прежде, чем Крикс осознал, что погасшие черные глаза были его собственными, что это у него самого уже появлялась первая седина на завитых кончиках усов, и что рана на шее алаказама в отражении — это «подарок» Нико от охотника-эрбока (видимо, пластырь отклеился из-за трения о грубый пиджак). Тем не менее, теперь его всегда будет преследовать образ печально прославленного мученика Алкида Никополидиса. Отец продолжал бороться, даже когда умирал, вырезая самому себе раковую опухоль заточенной ложкой! Его стоит уважать хотя бы за это.       Почему только он повернулся спиной? Почему так легко ушел? Не потому ли, что Крикс убил свою мать? Какие условия жизни были в лагере рабов, горбатившихся в шахтах? Сколько экстрасенсов умерло там от истощения или болезней? С неизбежно плачевным состоянием здоровья было невозможно отложить яйцо и остаться после этого в живых… Все это можно понять. И кто знает, какую психологическую защиту включил Алкид, чтобы пережить потерю.       Крикс Нико, как ему показалось, отследил в себе тенденцию всегда оправдывать всех. Наверняка он оправдал бы и Фанталлена, если бы задумался о нем. Как искоренить в себе патологическое сострадание, как научиться не прощать, не доверять, как обезопасить себя от новых предательств? Никополидис вновь вернулся к мыслям о мести тому, кто его подставил в Шафран-Айленде. Он не сумеет отомстить — черты, необходимые для свершения вендетты, не заложены в его характер. И сейчас алаказам готов был съедать себя за это.       Черт, ну почему Крикс не узнал, где погребен отец? Все же стоило отдать дань уважения его несломленному характеру. Сын столь сильной личности не должен сдаваться! Ни за что! Крикс будет жить, будет сражаться и побеждать! И если Абраксас, Эоны и вся эта дребедень о загробной жизни имеет в себе хоть каплю истины — то возрадуйся там, Алкид! Твой сын дал клятву — клятву на звездах, и если первую часть своего завета он уже исполнил — за второй дело не станет!       Алкид Никополидис. Грек по происхождению, скульптор по профессии, назван в честь Геракла. Он из прошлого, как и его сын Крикс. И это сходство пугает.       Крикс Нико вспоминал об отце и наутро, когда перед зеркалом в ванной обрабатывал рану на шее. Опасной бритвой с логотипом «Западной Истерии» он сбривал шерсть вокруг раны, чтобы пластырь лучше держал повязку. Лезвие несколько раз задевало край раны, и кровь капала в раковину. Зрелище напомнило сцену из фильма «Pink Floyd. Стена».       «I've got a little black book with my poems in,       Got a bag with a toothbrush and a comb in,       When I'm a good dog, they sometimes throw me a bone in.       I got elastic bands keepin' my shoes on,       Got those swollen-hand blues…       I got thirteen channels of shit on the T.V. to choose from.       I've got electric light.       And I've got second sight,       I got amazing powers of observation.       And that is how I know       When I try to get through       On the telephone to you       There'll be nobody home»…       Нико сам не замечал, что проговаривал текст композиции едва слышным шепотом, и каждое слово медленно плыло вверх в холодном воздухе вместе с белым паром его дыхания.       «…I've got nicotine stains on my fingers,       I've got a silver spoon on a chain,       Got a grand piano to prop up my mortal remains.       I've got wild staring eyes…       And I've got a strong urge to fly,       But I got nowhere to fly to… nowhere to fly to… nowhere to fly to»…       Щелчок и вспышка света резко выбросили Крикса из блаженного оцепенения.       — Ты до сих пор здесь отмораживаешь себе яйца? — удивленно спросила Джилл, держащая в руках камеру.       Нико мотнул головой от неожиданности — и приличная горсть снега свалилась с его темени. Снег лежал на его плечах и коленях, а усы успели покрыться инеем. Балкон замело чуть ли не по самые перила, и Нико сидел на стуле по колено в снегу, возможно, всю ночь, и ни минуты не спал.       — Не беспокойся за меня, у меня за последние годы выработалась сопротивляемость холоду, — ответил он Джильде, подергивая ушами, чтобы стряхнуть с головы остатки снега.       — Пошли пить грог, — усмехнувшись, позвала новая знакомая.       Никополидис улыбнулся в ответ — легко и искренне — и зашел в комнату. Согреться на самом деле не помешало бы, и Крикс обрадовался, увидев, что две полные чашки горячего напитка уже ждали на столе. Рядом с ними в нетронутом виде лежали полуразобранный ноутбук, новые платы и бумаги, которые Нико замарал вчера, пересказывая хаотичные воспоминания.       — Ты пишешь какой-то роман? — поинтересовалась Джилл, бросив взгляд на рукописные страницы. — Автобиографический?       Крикс смутился. В памяти внезапно всплыл образ горящих рукописей. Нико Старр несколько раз в жизни сжигал то, что писал, и нерешительно признавался себе, что ощущал при этом своеобразный кайф. Его завораживало зрелище того, как оранжевые щупальца гладят бумагу, заставляя ее сжиматься и менять цвет, как на больших кусках пепла еще различаются остатки чернил и как легко они рассыпаются в руках. Казалось, что этим священнодействием можно стереть прошлое — несколько минут вера в такую возможность была прочнее стали. И эйфория освобождения от груза еще целый день окутывала его мысли. Может, как раз поэтому теперь Крикс снова захотел сжечь страницы.       — Да, пишу, — отпив грога, признался он. — Знаю, это странно. Столько лет я занимался информационными технологиями — я должен быть воплощением рационального ума. И, тем не менее, что-то внутри меня заставляет меня заниматься этой ерундой.       — Но ты же не машина, — возразила Джильда. — И вообще, слово «экстрасенс» означает «сверхчувствительный», так что тонкая душевная организация — это нормально для таких, как мы. К тому же, вдруг спустя еще тридцать лет никто и не вспомнит, что такое, например, Eierkrieg? Ведь никто из журналистов об этом не писал.       Нико вздохнул — напряженно и одновременно с облегчением. Она была права, безусловно. Но был ли он готов излить все переживания на бумагу? Был ли готов вынести их на свет в дрожащих холодных ладонях?       — Ты позволишь мне прочитать главу? — попросила Джилл Бишоп.       Нико махнул рукой. В конце концов, может, после прочтения именно новая знакомая даст ему совет касательно судьбы зарождающего творения.       Джильда осторожно собрала листы в стопку и погрузилась в чтение, продолжая пить грог небольшими глотками. Криксу не требовалось перечитывать рукописи — он знал каждое слово наизусть:       «…Эусин Фанталлен многому учил меня, но в первую очередь я отлично стрелял, в том числе по-македонски. Вагош Вайнайатт предложил мне дежурить ночью в паре с Ибрагимом Аль-Джохаром и отстреливать умбреонов. Ибрагим был сопляком — ему было всего-то около пятнадцати лет. Он почти всегда держал автомат двумя руками, прижав к груди, словно ребенка. У него были ближневосточные корни, и он носил мусульманскую молитвенную шапочку, отчего был предметом насмешек для мужиков, которые советовали ему «еще нарисовать себе на башке полумесяц». Думаю, отчасти ему завидовали, что он был выходцем из тех стран, где отношение к экстрасенсам было не столь исполненным предрассудков, а в какой-то степени даже уважительным, но потом была война, и вот он оказался здесь, в гетто, из-за солдат Анны Лучано.       — Разве диких умбреонов не истребили? — удивился я тогда, выходя с ним на смену.       — Истребили, — ответил Аль-Джохар, — но выращивают же их некоторые люди ради меха? Наиболее вероятное предположение: их намеренно запускают сюда, чтобы они жрали яйца и новорожденных детенышей. Поэтому Рудольф Ясперс назвал это «Eierkrieg» на своем родном языке.       — Не лучшие условия у вас для размножения…       — А что нам делать? Вымирать? Этого от нас и ждут — но хрен им! Может, мои дети увидят мир лучше этого, «прекрасный новый мир»…       Он еще долго трепался о своей судьбе, пока мы обходили наши трущобы. Что-то черное стремительно метнулось из-за угла. Ибрагим среагировал, но, конечно, выстрелил мимо. Умбреон замер и впился в нас красными глазами. Он держал в зубах бездыханное маленькое существо с короткой буро-желтой шерстью. Я выстрелил зверю в голову, подбежал к нему и разжал зубы, но было поздно. Крошечный дроузи, которого он схватил, уже не дышал. Приоткрытый рот детеныша был черен от запекшейся крови, а его шею покрывали раны. На выстрелы уже сбежалась толпа, в которой находился и отец этого дроузи, Леслав.       — Я не успел, простите, — прошептал Аль-Джохар.       Не слушая его, Леслав молча взял своего отпрыска на руки и удалился. Говорили, этот гипно так и просидел всю ночь рядом со своей женой, которой требовался отдых — она разродилась только два дня назад. Он держал на руках сына, что-то шептал и нежно гладил его, будто спящего, а не мертвого. А с первыми лучами рассвета траурная процессия двинулась к зданию Детского музея Шафран-Айленда. Фактически, это было уже не здание, а только стены, кругом же был могильник. Наиболее сохранившуюся стену украшала огромная фреска Абраксаса, окруженного Эонами, и надпись: «Их слишком любили Небеса». Все, захороненные в этом месте, были детьми.       Гипно Эдгар, шафран-айлендский жрец, надевший для церемонии необычное тяжелое черное пончо с лентами и широкополую шляпу, произнес краткую речь:       — Смерть того, чья душа кристально чиста, подобна сну без сновидений, за коим следует пробуждение в ином мире, Мире Света, где Эоны, духи небесные, оберегают каждый его шаг. Мы не прогневаемся на тех, кто уходит от нас столь рано, а возрадуемся за них, ибо они счастливее нас.       И тут он взвыл, затянул песнопение на старом, забытом нашем языке, непонятное мне, но выворачивающее, выжимающее душу. У Эдгара был глубокий, сотрясающий вибрациями сердце голос, он ревел, меняя тональности протяжно-горькой мелодии. Его песня выдирала из нас с корнями горечь и зажигала гнев, раскаленный и ослепляюще-белый.       Леслав слушал гипно-жреца лишь вполуха — он пожирал глазами Аль-Джохара.       — Поговорим с тобой, когда встретимся в аду! — сказал он шепотом этому кадабре.       — В абраксианстве есть ад? — сам не зная, зачем, поинтересовался я.       — Да, — ответил гипно. — Оттуда приходят умбреоны и хаундумы! — процитировал он мне древние поверья степных кочевников.       — И туда нам дорога! — бросил, будто прокашлял, вклинившись в беседу, очень сутулый алаказам с дрожащими руками, имени которого я так и не успел узнать.       — А почему вы так уверены, что все вы попадете в ад? — я искренне не понимал его.       — Ты хоть чуть-чуть узнал нас? — спросил гипно Леслав. — Кому мы такие нужны в раю?       — Своим умершим детям, нет?       Старейшина Вайнайатт взял меня за плечо и отвел в сторону. Ему не хотелось удручать меня, но он должен был озвучить истину, наедине, глаза в глаза.       — Нико, ты хороший парень, с большой душой. Таких уже мало. Но… пойми, Абраксас слишком долго посылал испытания нашему духу, нашему принципу ненасилия, нашему уважению к любой жизни. Мы подвели его и самих себя. Мы все до мозга костей ненавидим. Все жаждем крови, в каждом поколении этот голод только больше! С рождения здесь каждый из нас быстро забывает страх, становится старше на целую жизнь. И злее на две вперед. Думаю, потому наш бог давно покинул нас. И, если мы не сумеем победить в своей борьбе, утолить свой голод, перешагнуть черную пропасть своей ненависти и вернуть свою свободу, он никогда снова не обратит свой взор на нас!       Шок? Нет, в тот момент я не был сломлен. Я просто испытывал жалость к тем, кто был вынужден думать так о себе, словно об испорченных правомерным гневом и ненавистью навсегда, но ответил без колебаний: «Хуа!». Только свобода, возращенная, не ограниченная ничьими страхами свобода могла положить конец злобе. Разве они могли иначе чувствовать? Я знал, что если, умирая, мы будем кричать, нас никто не услышит, а когда мы умрем, никто не заплачет…».       Джилл положила бумаги на стол.       — Крайне печально, — проговорила она. — Что стало с нашими надеждами?!       Крикс развел руками.       — Я не могу упрекать кого-то за веру в худшее — в той ситуации нельзя было надеяться ни на кого и ни на что, кроме себя. Я хотел бы во что-то верить, хочу и сейчас, но во что верить? В бога? В идею? Может, в пирамиды над городом? В неповторимого в своем роде мьюту? Или, чего уж там, в «Р-инкарнацию»?!       За окном опять парило послание от «Духа Нико Старра». В этот раз оно возвещало: «Р-инкарнация» — воздаяние за грехи, которых не было! O*+SSS[]». Джилл молчала. Крикс ощущал, что она хочет сказать что-то еще, но если и решится, то произнесет только нечто нейтральное, например, выскажется о языке повествования, который у Крикса объективно был весьма невыразительным и сухим.       — Тебе не безразлична эта тема? — осторожно озвучил свои ощущения Никополидис.       — Я родилась в то время, — подтвердила Джильда. — Я одна из тех детей, которых ты защищал, помнишь? Выходит, я у тебя в долгу уже дважды.       — Забудь. Я же говорил, ты ничего мне не должна.       — У тебя хоть была мечта … — удрученно вздохнула Стальная Леди. — А мне казалось, что в моей жизни не будет ничего, кроме Битвы Менталистов — думалось, вот если однажды и уйду, дальше что? Буду защищать титул, только уже сама за себя. И самое страшное, что мне ничего и не хотелось…       — Никогда не поздно мечтать и начинать к чему-то стремиться, — заверил Нико. — Тебе нравится делать фотографии?       Его слова нашли отклик в душе Джильды, ее глаза на миг зажглись. Она верила в Крикса, само его присутствие, казалось, давало ей надежду, и она была готова мчаться куда угодно, куда укажет он.       — Фотография — отчаянная попытка увековечить красоту мгновения, — откровенно ответила бывшая чемпионка.       Что же ей больше всего хотелось увековечить сейчас? Его — Крикса Нико.       — Я подарю тебе эту камеру. Ты сможешь заниматься фото- и видеосъемкой. Может, кино когда-нибудь снимешь.       Джилл улыбнулась — так тепло, как никогда. Никто бы не поверил, что знаменитая Стальная Леди умеет так улыбаться. Она встала из-за стола и обняла Крикса. И в этот миг испугался он. Его взору предстало то, чего он не мог видеть раньше.       — Что за шрамы у тебя на запястьях? — насторожился Нико.       Джильда Бишоп сама призналась ему, что ее жизнь всегда была пуста. Он боялся и думать, насколько же она измучена, опустошена, подавлена. При всем этом Крикс не мог поверить, что она способна лишить себя жизни. Не отказывался верить, а не мог допустить такой вариант логически — все же в этой женщине было столько силы, столько потенциала для противостояния, столько гордости.       — Это не то, что ты думаешь, — поспешила объясниться Джилл. — Это был способ дать отпор моему тренеру.       Крикс не успел задать очередной вопрос — недоумения на его лице было достаточно, чтобы Джильда продолжила говорить. Люциан Гойя пытался подчинить ее себе, сломить ее волю, и для этого он выбрал поистине унизительный способ, соответствующий его девиантным желаниям. Кроме унижения его действия причинили мучительную боль, и когда тренер впервые наказал Джилл за поражение, метод подействовал — больше она не поигрывала никогда. До того самого момента, когда на ее пути к «десяткам» встал «загадочный Юджин Эрл Хасард». Но после «позорного» проигрыша Стальная Леди твердо решила, что не позволит унизить себя снова. С помощью собственных когтей она вскрыла себе вены на запястьях, лежа в ванне с ледяной водой. Ее спасли, а защитники прав экстрасенсов взяли на карандаш Люциана Гойю. Он должен был отчитываться о ее самочувствии каждые три месяца, и его показания тщательно сверялись с показаниями Джилл. С тех пор тренер не посмел тронуть и пальцем свою подопечную — она добилась своего.       — Если бы я хотела убить себя, я бы выбрала верный способ, — добавила Джильда. — Но я лишь установила с ним временное перемирье, как в Шафран-Айленде.       — Это унизительное и позорное перемирье! — в сердцах воскликнул Нико. — Говоришь, «обошлись малой кровью», а на деле получили облавы, опыты на живых экстрасенсах, работорговлю и кровавые бои гладиаторов! Это я уже понял, хотя ты, как и другие, кто не спал все эти годы, знают об этом куда лучше, чем я!       — Ты сможешь там сказать это?       Крикс не ожидал такой смены темы. Что Стальная Леди ему предлагала?       — В смысле? — переспросил он.       — Ты сможешь повести новых революционеров за собой?       Это был даже не вопрос. Взгляд Джильды давал понять, насколько искреннее и безудержно она верила в Нико Старра. Сам Крикс никогда в жизни так не верил в себя.       — С чего ты взяла…       — Ты справишься, потому что ты идейный, — силилась убедить его Джилл, ее порыв точно шел не из каких-то логических расчетов, а из души, — ты действительно веришь в революцию!       — Ты думаешь, это так просто? Выйти на площадь и позвать за собой, менять мир? Нужны хотя бы доказательства, что я — это я.       — Или покровительство авторитетного лидера. Тебе нужна Сабрина Андерс. И ты тоже нужен ей. Я, может, и не образцовая мятежница, но, как и все, держу руку на пульсе всего, что происходит в Шафран-Айленде. Я знаю, к кому отвести тебя.       Уверенность Стальной Леди была притягательной, заманчивой. Она знала, о чем говорит. И Криксу стоило ей довериться — он ведь дал клятву на звездах, и с тех пор не имел права на отчаяние. Он улыбнулся Джильде — и эта улыбка значила больше, чем словесное согласие.       — Только прежде я должен кое-куда зайти, — сообщил он.       В его памяти оставался еще один непроясненный момент.

6

      Юджин Хасард не замечал времени в пути до Гвианы. Общение с Элен целиком поглотило его внимание. Он пытался вспомнить, когда последний раз был готов так долго говорить с кем-то совершенно о чем угодно — и не мог припомнить подобного.       — Это настоящий арканайн? — поинтересовалась Элен насчет полосатого пиджака попутчика.       — Конечно, нет, просто генетическая модификация какого-то животного. Такую окраску получить несложно. Возможно, это обычный таурос.       — Тогда мне тем более не понятно, зачем ты носишь эту дешевку? — заявила она.       — Ну, вообще-то ты первая, кто так отозвался о моем стиле, — растерянно ответил Джин. — Просто я был публичной персоной, и этот имидж мне создали… специально обученные люди, убежденные, что именно так должен выглядеть американский чемпион. Я был уверен, что они знают свое дело.       — Я могла бы понять такой выбор, если бы тебе больше нечем было выделиться, но у тебя яркая внешность, и какое-то природное обаяние. На кой черт тебе дикие цветастые пиджаки? Это даже как-то вульгарно…       На удивление, Хасарда ни капли не расстроил категоричный отзыв о его внешнем виде.       — Понятно. По прибытии я куплю нормальный пиджак или куртку. Поможешь выбрать?       Элен удивленно подняла бровь:       — У тебя что, по жизни нет собственного мнения? Ты пугаешь меня, Джин.       — Мне просто интересно узнать, как ты видишь мой имидж, — уточнил он.       Внезапно челнок тряхнуло, потом еще раз, а потом вдруг экипаж объявил аварийную посадку. Последовал внезапный разворот корабля и резкий толчок — порядка 7,3 по шкале Штайнера… и падение Элен прямо в руки Джина!       — Что произошло?! — выкрикнул Хасард. Сближение с Еленой было бы нескрываемо приятным, если бы не обстоятельства: аварийная посадка не предвещала ничего хорошего.       Спейсплан приземлился посреди пустыни с черно-рыжими песками и редкой чахлой растительностью. Вдалеке маячили полосатые скалы, которым выветривание придало плавные обтекаемые формы. Один из пилотов покинул челнок, чтобы разобраться в поломке.       — У нас змеи в моторе! — крикнул он напарнику.       Ситуация была достойна демонстрации на сцене театра абсурда. Проблема состояла в том, как долго может продлиться незапланированное шоу. Елена Полгар-Терек не была настроена ждать.       — Как нам быстрее попасть в город? — обратилась она ко второму пилоту.       — Ждать спасателей, — раздраженно ответил мужчина. — Если только не решитесь плестись по жаре до ближайшей железной дороги, расстояние до которой сто восемнадцать миль плюс-минус полмили! Удачи!       Юджин достал планшет.       — Есть GPS? — подавленно спросила Элен.       — Конечно, — попытался бодро ответить Хасард. — Сейчас найдем дорогу… Черт, действительно сто восемнадцать километров, — раздосадованно заключил он.       — Ну, нам ведь не обязательно идти пехом? Каков предел твой телепортации? Осилишь половину пути за десяток раз?       — Ага, только после первой же телепортации мой планшетник сдохнет и мы останемся без карты, — развел руками Джин.       — Так перерисуй ее куда-нибудь, хоть на форзац моей книги! — Елену окончательно выбила из колеи его несообразительность. — Ты даже не представляешь, что у меня за встреча — так что в городе мне нужно быть любой ценой, даже если после этого марафона я неделю буду лежать трупом!       — Давай не будем сейчас продумывать худший сценарий, — понимающе взглянув на нее, предложил Юджин. — Если каждый по очереди будет переносить двоих — каждый будет отдыхать. К тому же, мы можем как-то чередовать телепортацию с ходьбой пешком. Мы затратим чуть больше времени, конечно, но зато сохраним силы. Ты же спешишь на встречу не для того, чтобы на ней заснуть.       Рациональные рассуждения несколько приободрили Элен.       — Тогда нам лучше сейчас сначала пойти пешком, пока жара не набрала силу.       На самом деле жара уже успела стать адской, и Юджин вскоре сбросил с плеч полосатый пиджак, а после снял и джемпер. Теперь Элен могла увидеть на его футболке зенеровские символы новой революции.       — Я вижу, гражданские позиции у нас тоже общие? — отметила она.       — В Америке у кадабр может быть иначе?       — Но ты всегда говорил, что ты нейтрален.       — Если у меня есть позиция, это не значит, что ее надо разглашать, — признался Хасард. — Я мог бы рассказать в интервью все, что думаю об этой ситуации, а потом… такси, в которое я сяду, вдруг взорвется, и если я не погибну, то потеряю оставшиеся конечности. Я не готов к такому, я не герой. Я купил эту майку, но ни разу не решился надеть ее в Нью-Йорке.       Одному Юджину было известно, сколько раз он сам проклинал себя за чудовищную слабохарактерность, за то, что ни тренер с кожаным хлыстом, ни сама жизнь с ее ударами и кровоподтеками ничему его не научили, за то, что он ни разу не встал и не сказал: «С меня хватит!». Есть, конечно, личности, которые считают, что признание в своей слабости уже есть сильный поступок, но Юджин так не считал никогда. «Я бы сам никогда не вызвал на бой мьюту! — хотел добавить он. — Теперь ясно, что я прячу под яркими шмотками? Я выпендрежник, пытающийся соответствовать своему успеху, но, как выяснилось, моя бравада — влияние тренера, мои способности — были усилены древним артефактом, и теперь я еще больше, чем раньше, не верю в себя!». Однако Абраксас живо запретил Хасарду говорить что-то подобное.       Кадабры остановились на безопасном расстоянии от рельс и сели на разогретые солнцем камни. На горизонте появлялось черное облако. Оно росло и стремительно приближалось, с ним рядом крепчали стонущие завывания рассеченного воздуха. Вскоре в центре облака начало различаться бирюзовое пятно, мчащееся по рельсам. Сине-зеленый скоростной поезд летел через пустыню, вздымая клубы черного радиоактивного песка. Джин вскочил, но Элен не двинулась с места.       — Черт, — сквозь зубы прошипела она.       — Это же наш поезд? — не понял Хасард.       Элен тихо выматерилась и, поднявшись с камня, снисходительно глянула на Юджина:       — И что? Это «Изумрудная стрела», сверхскоростной джорджтаунский экспресс! Он не остановится, понимаешь? — в ее крике проскочили нотки отчаяния. — Ты понимаешь?!       Юджин хотел обнять ее и успокоить, но знакомая сила удержала его от эмоционального порыва. Эта сила точно знала, что лучше сделать в сложившейся ситуации.       — Остановится, — ответил голосом кадабры Абраксас.       Хасард во власти бога встал на пути поезда и создал телекинетический барьер. Элен до последнего была уверена, что Юджин явно переоценивает свои силы, однако экспресс, искря и издавая жуткий душераздирающий скрежет колесами, остановился. Хасард подбежал к кабине, закрывая рукой лицо — от перенапряжения у него вновь открылось носовое кровотечение. Елена бегом приблизилась к попутчику. Машинист сверхскоростного экспресса выставил из окна кабины руку, сжимающую пистолет.       — Вы совсем оборзели! Какого хрена вам надо?! — заорал человек.       — Попасть на поезд, — тяжело дыша, но при этом спокойно, ответил Юджин. — Наш челнок совершил аварийную посадку в этой пустыне. Мы ученые, и нам кровь из носу нужно сегодня быть в Экватор-Сити.       — В гробу я вас видел, ученые! — угрожающе тряся оружием, бросил машинист.       Тогда вперед вышла Элен. Поставив руки на пояс, она вызывающе взглянула на человека.       — Вы знаете, кто он? — кивнула она в сторону своего спутника, остановившего поезд. — Абсолютный чемпион Битвы Менталистов Юджин Эрл Хасард!       — И что?! Меня не волнуют всякие там звероящеры! Я смотрю человеческий спорт!       — Зато это означает, что сейчас он фактически сильнейший экстрасенс в мире. И Вы рискнете угрожать ему?       Элен кинула на машиниста такой взгляд, что он без слов понял, что может пожалеть о сказанном.       — Ладно уж, вы можете залезать, — пробурчал он, убирая пистолет.       Экстрасенсы зашли в вагон и нашли свободное купе. В поезде было жарко, но обстановка выглядела куда приятнее, чем на борту челнока — у экспресса не было такой чудовищной степени изношенности. Радовало и отсутствие кислотных узоров.       Сев рядом с Юджином, Элен протянула ему платок. Тот поблагодарил ее и вытер кровь, все еще сочащуюся преимущественно из левой ноздри.       — Когда ты освободишься после намеченной встречи? — спросил Хасард Елену, приведя себя в порядок.       — Ты хочешь что-то предложить мне? — без труда раскусила его она.       — Я хотел бы отвести тебя в лучший ресторан Экватор-Сити, — подтвердил Джин. — Но мой отъезд сюда был столь спонтанным, что я не успел что-либо узнать о местных достопримечательностях.       — Даже про «Хо-о» не слышал? — удивилась Элен. — Знаменитый этно-ресторан при одноименном отеле.       — А-а, Хо-о — чудесная мифическая птица с радужным оперением. Кто ее встретит — обретет вечное счастье… Красивая легенда. Но меня не слишком вдохновляет это название…       — Почему?       — Одна легенда уже принесла мне «удачу»… — почти что с иронией произнес Юджин. — Но слово дамы — закон. Закажем только холодное!       Элен с улыбкой опустила голову ему на плечо. Он обнял ее, и вскоре спутница заснула у него на руках. Потратившего много энергии и не спавшего уже две ночи Юджина тоже вскоре начало клонить в сон. С чувством приятной усталости кадабры вместе тихо дремали всю дорогу до Экватор-Сити.

7

      К полудню температура воздуха в Нью-Йорке повысилась, снег успел стаять, залив грязные тротуары обильной влагой. Тяжелая плотная облачность опускалась на город, и серо-зеленый туман окутал особняки исторического района Бруклин-Хайтс. Облицовочный камень на фасадах здешних зданий был поточен лишайниками и зачернен вековой въевшейся копотью мегаполиса. Некогда теплое ностальгическое место ныне выглядело зловещим призраком давно минувших эпох, разбуженным и тревожно взвывающим от тоски и бессилия перед лицом необратимого всесильного времени. Какой же насмешкой над его властью было появление в историческом районе настоящего пришельца из прошлого — Крикса Никополидиса.       Алаказам со шрамом, продрогший и взвинченный, стоял у двери одноэтажного кирпичного домика. Джильда Бишоп стояла рядом с ним в ожидании действий, но Нико медлил. К тому же, он до сих пор не объяснил ей, куда именно они пришли и зачем.       — Дом, милый дом? — озвучила наиболее вероятное предположение Джилл, почти не надеясь получить ответ.       — Здесь я жил, — решился, наконец, все разъяснить Крикс. — Вместе со своим товарищем-человеком. Он спас меня еще в младенчестве и, я обязан признать, сделал потом для меня еще много чего… Я хочу понять одно — почему после всего этого он меня оставил!       Нико протянул руку к двери и с помощью телекинеза открыл замок. Он осторожно пошел вперед, Джилл следовала за ним.       Комнаты дома оказались просторны, интерьер выглядел строгим и в то же время несколько вольным — на темном кирпиче стен были аккуратно развешаны винтажные постеры, а мебель отличалась предельно простым современным дизайном, что мало соответствовало духу Бруклин-Хайтс. Пройдя через зал с небольшим камином и потертым кожаным диваном, Крикс вошел в рабочий кабинет. Высокое кресло, письменный стол, на стене напротив плакат фильма с Гарри Гудини в главной роли «Человек из мира иного». Все так же, как когда-то… тридцать лет назад. Как же чертовски сложно было привыкать к этому числу, этой мрачной данности!       Крикс подошел к столу. Беспорядок на рабочем месте окончательно убедил алаказама в том, что Эусин Фанталлен по-прежнему жил и работал здесь. Над чем детектив трудился сейчас? Его бумаги касались дел, связанных с экстрасенсами, но ничего громкого, действительно значительного в них не фигурировало. Перебирая документы, Нико заметил, что столешница накрыта стеклом. Крикс убрал с поверхности стола бумаги, клавиатуру, карты памяти и прочий хлам. Под стеклом находились фотографии, приклеенные к большому листу бумаги. Поверх них цветными маркерами были нанесены стрелки и подписи, составляя наглядную схему для работы. Фотоснимки изображали экстрасенсов, и все их имена были известны Нико Старру — имена активистов революции 2065-го года в Шафран-Айленде.       — Выходит, он занимался моим делом! — осознал Никополидис.       Его ноги подкосились, дыхание перехватило. Словно тяжелое небо над Бруклин-Хайтс в одночасье обернулось бетонным потолком и рухнуло на сутулые плечи алаказама. Реальность буквально раздавила его. Как только в его голове могла родиться мысль, что Эусин Фанталлен мог быть предателем?! После всего, что они пережили вместе, после работы, которую они вместе делали… Крикс тут же начал цепляться за соломинку возможных оправданий, что это шафран-айлендские революционеры так настроили его против всех людей, включая Эусина. Отчасти это было истиной, но без добровольного согласия самого Нико такая идея не могла поселиться в его голове. Никак. Старр впустил в свое сознание сверхобобщенное заблуждение — он так хотел тогда сблизиться с себе подобными. С теми, в числе кого скрывался настоящий предатель!       — Что же остановило тебя, дружище? — в слух обратился Крикс к отсутствующему Фанталлену.       Он открыл ящик стола, готовясь продолжить поиск ответов. Здесь его ожидал новый удар, потому как Никополидис увидел одну из своих серебряных ложек, которую он подарил Эусину перед расставанием. Это был высший жест признательности, на какой способен алаказам, на такое не решаются необдуманно. И откуда потом могли взяться проклятые мысли, поставившие под сомнения годы дружбы с единственным близким ему человеком?! Да и вообще, единственным близким!       Джильда тоже заглянула в ящик. Рядом с ложкой алаказама лежала фотография в простой серой рамке. На ней молодой офицер полиции держал в руках свою фуражку, в которой сидел крошечный абра с воспаленным правым глазом, облаченный в длинную футболку «Найки».       — Послушай! — обратилась Джилл к Криксу, когда ее внезапно осенило. — А твой товарищ — случайно не тот детектив, машину которого взорвали накануне твоей казни?       Никополидис резко вскинул голову, пронзив спутницу встревоженным взглядом черных глаз.       — Что? — сорвалось единственное слово с его дрожащих губ.       — Поищи в сети: «взорвана машина частного детектива», новость марта 2065-го года.       Крикс включил компьютер Фанталлена и принялся искать информацию. Он понимал, что в открытых источниках она не будет достоверной, но для прояснения основной сути дела сойдет и это. Его пальцы дрожали от волнения, в сознании мантрой повторялась мольба о том, чтобы жертвой несчастного случая оказался не Эусин. Однако реальность в очередной раз продемонстрировала отрешенную беспощадность.       — Черт побери, это он… — простонал Крикс Нико, отводя глаза от экрана, на котором застыла печальная новость.       Частный детектив Фанталлен, предположительно, проводил независимое расследование дела революционера Нико Старра. Семнадцатого марта мужчина сел в свой автомобиль — и спустя мгновение прогремел взрыв. Возможно, в последний миг перед взрывом детектив успел заметить что-то подозрительное, так как он открыл дверцу и пытался выпрыгнуть из машины. Это спасло ему жизнь. Фанталлену оторвало конечности, да и то, что осталось, было в ужасном состоянии, но возможности современной медицины позволили поставить его на ноги. По показаниям детектива, которые не фигурировали ни в одном официальном документе, на бардачке была оставлена записка со словами: «Телепортируйся, если можешь». Все материалы опубликовал на независимом сайте под эгидой «Духа Нико Старра» некий Модест Рейнольд младший. Крикс, конечно, догадывался, кем являлся автор статьи, но его личность сейчас была не самым актуальным вопросом.       — Кто ж я после этого?!.. — дрожащим голосом проронил удрученный алаказам. — Называл его «предателем», а выходит, что это из-за меня он чуть не погиб! Он нормальный мужик! А я… Я даже не подумал, что они могли с ним так!.. Эусин, Эусин, дружище, за что?!       Никополидис закрыл лицо руками. Темное полчище самых разнообразных чувств, мыслей и эмоций рвало его сознание на части. Такой атаки не мог выдержать даже его выдающийся мозг. Ожило все, что он чувствовал день за днем за решеткой в ожидании суда, несмотря на однозначный ответ следователей, что за него никто не поручится, причина чего стала ясна лишь сейчас. Алаказам отказывался верить: он надеялся, требовал, злился, впадал в отчаяние, проклинал, винил себя, но все равно продолжал ждать, что названный отец придет. Даже после вынесения приговора, до самого его исполнения, он ждал… С той же гаммой противоречивых, сменяющих друг друга чувств, что уже посещала его однажды, в возрасте восемнадцати дней, когда он с разбитым лицом отполз в угол опустевшего барака, свернулся калачиком в темноте и погрузился в тревожный сон, но при каждом пробуждении надеялся увидеть в полосах света, сочащихся из дверного проема, фигуру отца. Улыбающееся лицо, а не согнутую под тяжестью горечи спину! Крикс жил мучеником позабытой, но незаживающей старой раны. Джилл во всем была права: в первую очередь он — живое существо, обычное, земное, чувствительное к боли, физической и душевной. Живой, не святой, разумный индивид, имеющий право на ошибку. Но так уж получалось, что чем выше способности того или иного существа, тем выше цена совершаемой им ошибки. Крикс был не против платить за свои промахи, но втягивать в это своего друга и наставника он не желал никогда. Что бы там ни говорили о людях шафран-айлендские повстанцы.       — Давай попробуем разобраться в материалах твоего дела? — предложила Джильда Бишоп. — Ты же хочешь узнать, кто мог так поступить с тобой… и с ним?       Нико несколько раз глубоко вздохнул, собираясь с духом. Конечно, разобраться в деле было необходимо. Не ради какой-то там мести, а чтобы знать, кто и с какой целью мог встать на пути выполнения его клятвы на звездах. Крикс склонился над столом и всмотрелся в схему с фотографиями:       — Начнем с Вайнайатта. Великий, справедливый Старейшина. Точно не он. Ручаюсь. А также не Адельберт, не Рейнольд и не Хасард. Им я был нужен. Мы разрабатывали план штурма «Р-инкарнации», и они знали: если я не скоординирую операцию, они не выйдут из штаба Анны Лучано.       — Знаешь, а ведь они проникли в центр «Р-инкарнации» в 2080-м, — сообщила Джилл.       — Долгая подготовка, — задумчиво бросил Никополидис. Конечно, сперва им требовалось оправиться после провала восстания, а потом столкнуться с тем, что сам Нико Старр стал защитой «Р-инкарнации». Если мьюту не врал насчет этого, как же им удалось?       — Они взяли тогда с собой Вагоша Вайнайатта, — опережая его вопросы, продолжила Джилл. — Может, метили на его место? И ведь Хасард его таки занял.       — А почему не кто-то из потомков Вайнайатта? — удивился Крикс.       — Никого не осталось. Его последний сын Вагошенг попал в плен в 2072-м и через десять лет погиб.       Нико задумался:       — Все равно я бы не подозревал этих троих в чем-то таком. Если кто и метил на место Старейшины, так это Рудольф Ясперс. Нужно сказать, он неплохой стратег, и многие думали, что он будет следующим. Но Вайнайатт назвал Хасарда, так ведь? Мог ли он серьезно не доверять Рудольфу?       — Разумеется, мог. Ведь большая часть преступлений, в которых обвинили тебя, на самом деле совершена Ясперсом. Вроде как, это известно всем, но он всегда умел идеально заметать следы.       Крикс и сам знал это. Рудольф Ясперс — алаказам-параноик, который при виде практически любого человека шипел сквозь зубы что-то о том, что их всех надо убивать с особой жестокостью. Циник, отрицающий любые идеалы. Фанатик, видящий мир в черно-белых тонах. Порой Ясперса сторонились, невзирая на то, что он и считался представителем знатного рода у себя на родине, откуда был изгнан еще в молодости за свои радикальные взгляды. Однако, когда дело касалось планов операций и тактических ходов, тут его холодный разум и чистая логика вместе c дотошной осторожностью параноика оказывались незаменимыми. Экстрасенсы Шафран-Айленда понимали, что, дорвавшись до власти, Рудольф станет жестоким тираном, но многих прельщало то, что его сверхценные идеи вертелись вокруг превосходства экстрасенсов над людьми.       — Ясперс еще жив? — спросил Крикс.       — Да, — ответила Джилл. — И все еще хочет как минимум положить конец власти людей, а как максимум поработить их. Он не перечит Старейшине, но тайно собирает себе приверженцев. И ждет своего часа, который уже приближается — пошли слухи, что нынешний Старейшина очень болен.       — Кто нынешний Старейшина? Разве не Геральд Хасард?       Стальная Леди отрицательно покачала головой.       — Некий Джон, уроженец Гвианы, как говорят. Говорят, на родине он готовил какое-то масштабное содействие нам, но один из Координаторов «Три-плэкса» схватил его и жестоко изувечил. Не знаю, как ему удалось вырваться, но то, что он экстрасенс невероятной силы — это факт.       — Алаказам? — уточнил Нико.       Джильда пожала плечами. Это было более чем странно. Даже в круг Ареопагитов в Шафран-Айленде крайне неохотно допускали чужаков, а уж на пост Старейшины… Какой силы экстрасенсом должен быть таинственный Джон! Или какую плату он должен был предложить Братству Прорицателей?       — Еще одно обстоятельство, — добавила Джилл. — Хасард пропал без вести в 2081-м. Может, его тоже подставили? Он пытался наладить сотрудничество с теми, кто мог бы помочь, в том числе с Сабриной Андерс. Что, если Ясперс убирает всех, кто связан с людьми?       — Он уже взят нами в разработку, — отметил Крикс. — Но его должны были поддержать другие Ареопагиты, большинством голосов, чтобы Старейшина был вынужден принять их решение. А перед восстанием они все с распростертыми объятиями принимали помощь Шона Андерса и его сослуживцев! Хотел бы я знать, что изменилось, но у Фанталлена здесь нет данных ни о чем, что было после 2065-го года. Он не стал возобновлять расследование.       — Еще бы! Ему ведь так «красноречиво» сказали не лезть в это. Хотя, я слышала еще кое-что…       Никополидис поднял брови и застыл в ожидании. Джилл погрузилась в непродолжительное раздумье, приглаживая короткие синие усы, прежде чем сказала:       — Он передал материалы расследования Джеффри Хейзу. Помнишь его?       Крикс кивнул. Хейза он мог назвать своим самым близким другом среди бунтарей в Шафран-Айленде. Достаточно умный, но не высокомерный, открытый, честный. Этот кадабра поддерживал Нико практически во всем. Следовало ожидать, что Джеффри не станет бездействовать после сфабрикованного приговора Старра.       — Как сложилась его судьба? — спросил Крикс уже с привычной тревогой и, как оказалось, не напрасно.       — Он погиб весной 2070-го, — ответила Джилл. — Во время Битвы Менталистов. Жан Фердинанд нарушил правила и убил Джеффа.       Она подошла к компьютеру и зашла на официальный сайт Битвы Менталистов. Перейдя в нужный раздел, она показала Криксу фотографию — на ней был запечатлен гипно в боевой стойке, выставивший перед собой кулаки, перемотанные эластичными бинтами. Подпись гласила: «Жан Фердинанд (тренер Люциан Гойя)».       — Значит, он тоже должен быть среди подозреваемых? — предположил Нико.       — Он не хотел убивать Хейза, — возразила Стальная Леди, — его заставили.       — Ты это точно знаешь?       — Мой тренер его заставил! — твердо и с нескрываемой злобой высказала Джилл. — Угрожал ему, понимая, что выиграть он сможет, только прибегнув к смертельному приему — гипно не настолько сильны, чтобы держаться против нас долго. Жан предупреждал меня о методах тренера, в предсмертной записке. Да, он покончил с собой после этого. Застрелился на могиле Джеффа Хейза!       Джильда вытащила из-под погона плаща черный берет и извлекла из-под шелковой подкладки небольшой листок бумаги.       — Такой компромат стоит всегда держать при себе, — пояснила она с горькой усмешкой, неуместной в сложившейся ситуации. Никополидис взял записку из рук Стальной Леди и прочитал:       «Тому, кто будет после меня.       Кто бы ты ни был, опасайся Л.Г.! Он уничтожит тебя, стоит только дать возможность!       Я точно знаю! Потому что так было со мной! Его отец Э.Г. взял меня в плен после восстания 2065 и подарил!!! своему сыну, как вещь! Этому семнадцатилетнему психопату! Проигрыш — повод! Он истязает! Он пользуется и продает другим! Он угрожал сделать со мной ужасные вещи, если я снова проиграю бой! Он прячет пистолет в книге Э.Х. Прощай, оружие! Запомни: Э.Х. ПРОЩАЙ, ОРУЖИЕ!!! Я не мог ничего сделать! Меня больше не осталось! Я убил Дж. Х.!       Я УБИЛ ДЖ. Х.!       Я УБИЛ ДЖ. Х.!       Я УБИЛ ДЖ. Х.!       Жан Фердинанд, Gyrucephalopsidus Hypnosoarmatis (H)       Тот, кто был до тебя».       — Как ты только… жила под одной крышей с ним?! — помолчав, пораженно спросил Крикс.       — Есть свое преимущество в том, когда у тебя никого нет, — бодро ответила Джильда. — Когда Гойя забрал меня с улицы, у меня за плечами уже было лет пять суровой, но лучшей школы жизни, по крайней мере в том, чтобы разбираться в людях и замечать попытки манипуляций. И эта записка помогала сохранять бдительность и не «очаровываться». Люциан до последнего не знал, что я в курсе, на что он способен, и ни черта не позволяю ему на меня повлиять — наверное, я могла бы стать не самой плохой актрисой! — она рассмеялась, а Никополидис вздохнул, теряясь от такой шутки, которую он сам посчитал бы неуместной, как и приподнятый тон ее рассказа.       — Джефф для многих из наших стал надеждой? — вернулся он к изначальной теме.       — Очевидно, что кто-то поручил Люциану Гойе убрать его за приличную сумму, — прокомментировала Джилл. — А он сотрудничал только с Джованни Лучано — не с Братством Прорицателей. Так что через него мы ни на кого не выйдем.       — Я могу понять, зачем я был нужен «Р-инкарнации», — горестно произнес Крикс Нико. — Но я до сих пор не могу понять, почему Братство Прорицателей согласилось сдать меня.       Джильда Бишоп озвучила закономерную версию:       — В их глазах ты запятнал себя дружбой с человеком.       Крикс, не выдержав наплыва эмоций, вскочил из-за стола. Он прошелся по кабинету несколько раз, мечась, как загнанный зверь, потом в бессилии припал руками к стене, на которой висел постер с Гудини.       — Он был копом, — заговорил алаказам, упираясь взглядом в глаза великого иллюзиониста. — Им ли в Шафран-Айленде не знать, что «Три-плэкс» убивает копов! «Три-плэкс» — собрание амнистированных конченых мразей, которые убивают мирное население, мародерствуют и насилуют все, что движется! Сколько копов погибло, пытаясь остановить этот беспредел? В меня они тоже стреляли, эти ублюдки в белом! Чего Эусину стоило выбить у медика для меня метадон, чтобы безболезненно достать пулю из моего живота!       Нико запнулся. Теперь он понял, почему недавно в аптеке вспомнил именно про метадон. Озарение зацепило еще свежие раны, оставленные в душе в день его пробуждения после «смерти». Они еще долго не заживут. Может, вообще никогда.       — И Ареопагитам было плевать?! — продолжил негодовать Крикс. — Они сами не страдали от дел «Три-плэкса»?!       Джилл приблизилась к Никополидису и накрыла его ладони своими, обняв его сзади. Нико убрал руки от стены и взял спутницу за запястья.       — В этом и дело, — сочувственно сказала ему Джильда, — ты слишком правильный. Но главное: ты был среди них чужим. Ты не из Шафран-Айленда и не принадлежишь к одному из древних родов, в отличие от других Ареопагитов. Эта «знать» никогда не сдает друг друга. Они улыбаются друг другу при встрече, хотя ненавидят друг друга так, что готовы в дерьме утопить!       Крикс взглянул на нее с безмерной тоской:       — Значит, все, кто еще жив, под подозрением?       — Учти еще то, что мы перебрали мотивы только тех, кого ты знаешь, — посоветовала Джильда. — А сколько новичков появилось в верховном совете за тридцать лет? Я бы не доверяла никому.       — Ты говоришь дело, — смирился Никополидис. — Черт побери, мне не помешал бы ствол.       — Ну, допустим, я знаю, где его можно достать, — Джилл подмигнула ему. — «Э.Х. Прощай, оружие!». Не очень мудреный шифр.

8

      Хан Басман пилотировал серый аэрокар спортивного стиля к астропорту Шафран-Айленда и боролся с навязчивым побуждением отключиться прямо за рулем. Ночь без сна, на нервах, в конфликте с реальностью — все это выматывало парня до предела, и даже страх не мог противостоять тягостной усталости. Состояние Басмана смахивало на явление приобретенной беспомощности, когда после бессмысленной неравной борьбы наступает подчинение обстоятельствам, пассивность и безнадежный пессимизм. Хан не хотел ничего — ни понять, ни повлиять, ни протестовать. Его желания свелись лишь к примитивной потребности в нескольких минутах сна.       Басман остановил аэрокар и поймал себя на мысли, что ожидает, когда Босворт схватит его за воротник железной хваткой. До чего же он, Хан, докатился? А ведь разница между ним вчерашним — гордым и уверенным в себе, и сегодняшним — пассивным и безразличным к собственной участи, была меньше чем в один день.       Аттила ухватил партнера за руку, возможно, не желая вызывать лишние подозрения, и потащил азиата к кассе астропорта.       — Спрашивай! — приказал Босворт и толкнул Хана вперед.       Басман безучастно расспросил кассира об интересовавшем Аттилу кадабре. По счастью, Юджин Эрл Хасард был известной личностью, иначе разбирательства в астропорту грозились стать гораздо более громкими и затяжными.       — Утренним рейсом он отчалил в Гвиану, в Экватор-Сити, — сухо выдохнул Хан Басман, вернувшись к Босворту. — Ближайший рейс в том же направлении будет через пятнадцать минут. Я взял билет.       — Хорошо, — прорычал Координатор и, вновь схватив парня за запястье, притянул его к себе.       — Раз я помог — позволь мне уйти? — Хан Басман готов был засунуть подальше оставшуюся гордость и молить об этом, не зная, что обращался к Духу Смерти, который понятия не имел о сочувствии.       — Нет, нет, нет! — прошептал Босворт-Генгар с упоением маньяка и провел холодным липким языком по шее азиата. — От меня никто не уходил и не уйдет! М-м, пахнет выжимкой из хвостов слоупоков.       Хан обмяк в руках Аттилы, его веки отяжелели, дыхание и сердцебиение замедлили ритм. Басман всецело был во власти Генгара и не ведал, что с ним творилось дальше. А ему предстояло лететь в Гвиану по купленному им билету. Аттлила же воспользовался полномочиями Координатора «Три-плэкса» для бесплатного проезда.       — Ich tu dir weh, Tut mir nicht leid! Das tut dir gut, Hört wie es schreit… — напевал Босворт-Генгар, волоча Хана Басмана на борт челнока, как тряпичную куклу.

9

      Объединенная Гвиана охватывала всю территорию Гвианского нагорья и бывшие бразильские штаты Амапа и Пара. Ее столица — Экватор-Сити — некогда была шестью городами, слившимися ныне в один мегаполис, центром которого явился бывший город Макапа. В свое время он был знаменит тем, что практически по средней линии поля стадиона «Зеро» Макапу пересекала нулевая параллель.       Гвианская дневная жара и не думала спадать, когда Юджин и Елена прибыли в столицу. Экватор-Сити был одним из всего нескольких многоуровневых городов в Объединенной Гвиане, и даже его окраины состояли сплошь из трущоб. Железнодорожный вокзал, находящийся вдали от центра, слыл местом, вызывающим опасения и отвращение. Сухой воздух здесь имел кислый запах и наполнялся жужжанием туч кусачих насекомых. Ветхое здание вокзала внутри и снаружи покрывали потеки ржавчины — жестяная крыша прохудилась пару десятков лет назад, а под стенами мутные личности продавали наркотики и оружие практически в открытую. Здесь же регулярно дежурили военнослужащие гвианской армии, задачей которых была защита страны от внешней угрозы, и им было совершенно не важно, что творилось на территории самой страны. Бегло взглянув на прискорбную картину, кадабры спешно взяли воздушное такси и направились к комплексу «Хо-о», включавшему этно-ресторан и отель.       Центр Экватор-Сити выгодно отличался от нищенской окраины. Высокие здания с цветными фасадами, современная авангардная скульптура и большое количество зелени. Весь город производил впечатление великого торжества и жизнелюбия, особенно в контрасте с монохромным угрюмым Нью-Йорком.       — Как тебе этот вид? — с сияющей улыбкой спросила Юджина Элен.       — Такой… живой, — сдержанно ответил он. — Но мне больше по душе Старушка Европа.       — Я надеюсь, ты не ради меня говоришь это?       Джин промолчал в ответ. Не потому, что она была права. Слова Елены вновь заставили его задуматься. Рядом с ней Хасард впервые почувствовал, что не уверен в своем жизненном стиле и своих вкусах, хотя все это он всегда воспринимал как данность. Но действительно ли все это было его? Хотел ли он сам чего-то достаточно сильно? Мечтал ли по-настоящему о чем-то для себя? Юджин мог когда-то сказать, что жаждет стать чемпионом Битвы Менталистов, но сейчас он понимал, что победа была только необходимостью. Он мог когда-то сказать, что мечтал о той работе, которую имел сейчас, но ведь любая работа со временем превращается в рутину, это так пресно — мечтать о работе. Он мог сказать о том, что чувствовал к Сабрине Андерс, но он всегда ощущал себя так, словно чувства к ней не вполне принадлежали ему. И сейчас влечение к человеческой женщине просто исчезло, в один момент, подчистую. Значит, снова не мечта и не жизненная цель.       Джин по-настоящему начал мечтать только сейчас. И Элен стала его духовной жаждой, его первой искренней мечтой.       — Так когда у тебя назначена деловая встреча? — робко обратился он к ней. — Когда я смогу тебя пригласить?       — В семь вечера, — ответила Елена. — Можешь пригласить меня до встречи или после нее, смотря, что тебе больше по душе: обед в ресторане или ночные танцы.       Эта женщина заставляла Джина проявлять себя, что было для него непривычно, но притягательно. Он несколько опасался, что она сочтет его бесхребетным. Правда, сейчас Хасард имел свое достаточно четкое мнение:       — Нет уж, я ненавижу шум, алкоголь, запах человеческого пота… и все остальное, что есть на таких вечеринках с плясками. Так что я приглашаю тебя на обед.       Элен вновь одарила его бесподобной улыбкой:       — Я принимаю твое приглашение.       Здание отеля «Хо-о», к которому уже подлетало такси, было ярким даже среди прочих цветных фасадов. По светлым стенам расыпались рисунки разнообразных птиц, выполненные в этническом стиле. Элен и Джин зачарованно рассматривали фасадную роспись, когда на 1-м уровне на достаточно близком расстоянии прогремел взрыв. Такси встряхнуло на 8,7 по Штайнеру, клубы черного дыма и пыли заволокли обзор, но водитель, не растерявшись ни на секунду, прибавил скорости и мигом домчал до отеля.       — Бегом в здание! — буквально приказал он пассажирам, даже не взяв с них денег.       Юджин схватил Елену за плечи и телепортировался в холл отеля. Он интуитивно предчувствовал, что двери не откроются, и был прав — поверх надежно сомкнутых стеклянных створок опустились защитные роллеты. «В какую херню ты втянул меня в этот раз?!» — мысленно обратился Хасард к Абраксасу, о котором успешно не вспоминал до текущего тревожного момента. «Ничего такого, Юджин, — ответил бог, как ни в чем не бывало. — Ничего такого». Хасард простонал в бессилии. Элен стояла чуть впереди и изучала интерьер. Юджин тоже решил осмотреться. Стоило признать, убранство отеля было ярким, но не перенасыщенным, и в нем чувствовался вкус. Узор на полу напоминал шаманское колесо — древний солярный символ, а по окружности потолка располагались мозаики с персонажами абраксианских мифов. Пять стихийных духов — Суйкун, Энтей, Райко, Лугия и Хо-о, а также женщина-птица Ксату, снесшая в начале времен круглое сияющее яйцо, ставшее солнцем, и Койот — огромный хаундум со звездами на шкуре, вечно жаждущий пожрать ее дитя. Такого достойного исполнения и такого внимания к культуре экстрасенсов Хасард никогда не встречал в родной стране. И только экстренное объявление по громкой связи отеля отвлекло, наконец, его от созерцания мозаик на потолке.       — В связи с угрозой безопасности просьба всем, находящимся на территории отеля «Хо-о», спуститься в подземный бункер! Всем собраться у лифта и следовать инструкциям персонала! Это не учебная тревога!       — Похоже, Хо-о меня ненавидит, — раздосадованно прошипел Юджин и взял Элен за руку.       Возле лифта, как и следовало ожидать, мигом собралась толпа, но кадабры были в числе тех, кому выпал шанс первыми отправиться в бункер под отелем.       — Что именно произошло? — обратилась Елена к служащему отеля, который вводил экстренный код для спуска. Она сохраняла поразительное спокойствие в весьма ненормальной ситуации.       — Вы не в курсе? — удивился коридорный. — У нас еще идут боевые действия, а также случаются диверсии и теракты — бразильцы пытаются отвоевать свои территории. Вчера они тоже наделали здесь шуму, к счастью, без жертв.       Выслушав его, Хасард тягостно вздохнул. Если интуиция богов развита так, как о том говорил Абраксас, и если он как Страж Времени и Пространства знает все наперед — неужели этот эгоистичный бог намеренно ломал все планы Юджина и подминал его жизнь под себя? Может, Абраксасу было чуждо вообще что-либо, присущее смертному разуму, но почему тогда он сказал, что даже боги боятся смерти? Бог не давал ответов. Видимо, у него были свои тайны. А почему их, собственно, не должно было быть? Разве может «пиджак» претендовать на безусловное доверие? Безнадежные мысли уничтожали Юджина, как и понимание того, что теперь вместо обеда с Элен на залитой солнцем летней площадке этно-ресторана придется сидеть в бункере и от нечего делать дотошно разглядывать серые стены.       То, что Хасард увидел, выйдя из лифта, приятно удивило его. Да, здесь были голые серые стены, как и ожидалось, но в остальном фактически бункер являл собой продолжение отеля. Здесь имелись номера, хоть и не столь комфортабельные, как наверху. Здесь стояли обеденные столики и эстрада, где в сопровождении живой музыки пела девушка, подражающая Эми Уайнхаус. Здесь даже располагался бассейн. В конце концов, здесь всем прибывшим предлагали шампанское, что довершало ощущение нереальности происходящего. Чтобы иметь возможность поверить своим органам чувств, Юджин взял два бокала и поднес один из них Элен.       — Все это какой-то сюр, — смущенно улыбнувшись, произнес он, — но, тем не менее, мое предложение в силе.       Елена обняла его. Джин был готов отказаться от всего, что имел, ради того, чтобы она дольше вот так нежно касалась его и лучезарно улыбалась, а он смотрел в ее золотые глаза и чувствовал себя самым счастливым на свете. Хасард взял ее под руку и собрался выбрать столик, но Элен сама повела его к ближайшему из них. Она поставила бокал на стол и легким прикосновением к руке Джина предложила ему сделать то же самое. А потом вновь положила руки ему на плечи. Хасард подчинялся ей, благоговея и ни секунды не раздумывая — ведь Елена делала его по-настоящему счастливым. Впервые в жизни. И потому сейчас впервые в жизни он танцевал, даже позабыв про стальную ногу. И современная Эми Уайнхаус пела просто завораживающе.       He left no time to regret,       Kept his dick wet       With his same old safe bet.       Me and my head high,       And my tears dry,       Get on without my guy.       You went back to what you knew,       So far removed from all that we went through.       — Умели же писать песни полтора века назад! — прошептал Юджин.       Ему казалось, что в чем-то эта песня — о нем и о Сабрине. Он никогда не думал, что сможет так быстро выкинуть ее из головы, сумеет так легко уйти. Нужно ли винить себя за это? Заденет ли такой поступок холодную женщину в красном? Грустила ли она хоть раз после расставания с мужчиной, не говоря уже о слезах? Да, собственно, какая разница? Каждый имеет право идти туда, где ему будет хорошо…       We only said good-bye with words —       I died a hundred times!       You go back to her       And I go back to black.       Нет, эти слова не о ней. И Хасард твердо решил: к женщине в красном он не вернется. Он не станет даже вспоминать о мисс Андерс. Очередной дебют текущего дня — первое твердое решение, которое он принял ради себя.       Элен почувствовала перемену. И обоюдное устремление заставило кадабр, как только песня кончилась, снять самый дорогой номер в отельном бункере. Они оба прекрасно знали, чем закончится их встреча, еще тогда, когда танцевали в «ресторане». Они знали, что непременно окажутся в одной постели, еще тогда, когда впервые увидели друг друга на борту челнока гвианских спейсплан-линий. Много криков и их восторженного эха раздавалось в отеле-бункере под Экватор-Сити.       В районе пяти часов прозвучало сообщение о том, что бункер можно покинуть. Но Элен и Джин задержались в номере. Елена принимала душ и приводила себя в порядок, готовясь к намеченной деловой встрече. Хасард сидел на краю постели, по-прежнему обнаженный. Его буквально парализовал страх, вызванный предчувствием того, что сейчас он оденется, зайдет в лифт, поднимется в холл отеля «Хо-о», выйдет на свет — и прекрасный блаженный сон закончится. Юджина снова терзало ощущение бессилия и невластности над собственной судьбой. Он навзничь упал на белоснежную простыню, раскинув руки, и отрешенно заговорил:       Ты верен весь одной струне       И не задет другим недугом,       Но две души живут во мне,       И обе не в ладах друг с другом!       Одна, как страсть любви, пылка       И жадно льнет к земле всецело,       Другая вся за облака       Так и рванулась бы из тела.       О, если бы не в царстве грез,       А в самом деле вихрь небесный       Меня куда-нибудь унес —       В мир новой жизни неизвестной!       О, если б плащ волшебный взяв,       Я б улетал куда угодно! —       Мне б царских мантий и держав       Милей был этот плащ походный.       — Тебя что-то беспокоит? — голос Елены заставил его вскочить и предпринять неловкую попытку прикрыться простыней, хотя в зрелище, представшем взору его спутницы, уже не было ничего, чего бы она прежде не видела. Элен и сама была без одежды, с одним только отельным полотенцем на бедрах.       — Просто посиди со мной, — попросил Джин.       Елена опустилась на постель и положила руку на шею Хасарда. Их головы соприкасались висок к виску, и Юджин даже подумал, что она могла бы услышать, как пульсируют его мозговые артерии.       — Знаешь, — неспешно заговорил он, — сегодня первый раз в моей жизни, когда я рад тому, что кадабры все помнят. Каждая секунда с момента нашей встречи, каждое слово, каждое ощущение — это мои дражайшие воспоминания.       Элен уловила, к чему он вел.       — Но ведь мы навсегда запомним друг друга, — прошептала она, — а, значит, непременно встретимся. Ведь мы оба этого хотим.       Юджин покачал головой:       — Не все зависит от нас…       Намечающийся роман с Еленой Прекрасной именно поэтому пугал его. Абраксас, как торнадо, ворвался в его жизнь и если даже что-то не разрушал, то непременно переворачивал с ног на голову. Хасард понимал, как сильно боится потерять Элен, едва сумев найти.       — Эй, мы же не расстаемся, — окликнула его она.       Он поднял на нее взгляд, полный безмолвной мольбы.       — Через час ты уедешь на эту встречу, — с горьким сожалением проговорил он.       — Но мне же нужно как-то добраться туда, — с интригой в голосе сказала Элен. — Ты умеешь управлять аэрокаром?       Юджин с трудом подавил желание вскрикнуть от восторга. Вместо этого он ободренно кивнул, просияв неудержимой улыбкой во все зубы.

10

      Крикс и Джилл взяли такси до Бронкса, 3-го уровня. Предчувствие подсказывало Стальной Леди, что ее экс-тренер пребывал дома. Наверняка опять сидел за книгами или занимался коммерческой писаниной. Джильда закашлялась, ощутив спазм в горле, каким отозвался резкий наплыв гнева. Как же она ненавидела Люциана Гойю! Не агентов «Три-плэкса», оставивших ее без семьи, крова и защитника, не Юджина Эрла Хасарда, похерившего ее карьеру, а именно Люциана Гойю — скользкого человека, ввергавшего ее в настоящую войну с себе подобными, трофеем в которой было самоуважение. Именно тренер был самым большим ублюдком, забравшим у Джилл почти все. Но вот гордость и силу воли отнять не смог.       Теперь, когда судьба расы экстрасенсов была близка к кардинальному изменению, Джилл исполнилась готовности покончить с прошлым и со всей недосказанностью. Она приняла решение поставить точку кровью.       — У него же есть излучатель? — спросил Крикс, забирая с заднего сиденья такси рюкзак с необходимым оборудованием.       — Да, я покажу. Гойя вряд ли побежит встречать меня с порога, так что ты сможешь все незаметно сделать.       Алаказамы вошли в здание. Джильда перекидывала между пальцами электронный ключ — ее охватывало такое нервное возбуждение, какое она испытывала только раз, в ходе последнего боя. Ей понадобилось время для успокоения разума, прежде чем она открыла дверь и бесшумно шагнула вперед. Стальная Леди осмотрелась — дверь на лестницу не была заперта. Безусловно, Люциан был дома, сидел в библиотеке на втором этаже. Джилл подала Криксу знак, и Нико вошел за ней, силясь не нарушить тишину. К счастью, он был отлично обучен этому во времена работы с Эусином. Бесшумно поставив на пол и осторожно расстегнув рюкзак, Никополидис занялся «темным излучателем». Джильда пошла по лестнице вверх, на встречу с главным врагом.       Гойя сидел в кресле. Рядом стоял шахматный столик с двумя стульями. Шахматы служили болезненным напоминанием о Битве Менталистов и роковом поражении. Правда, сейчас Стальная Леди назвала бы тот бой роковым не потому, что сражение с Хасардом стало крахом ее спортивной карьеры, а потому, что именно после того, как мир снова заговорил про этот бой, бывшая чемпионка впервые по-настоящему поднялась против того, что навязывал ей Гойя, против его унижений и против власти над ее судьбой, которую он почти сумел всецело захватить. Она всегда считывала его фальшь — видя послушание, Люциан становился доброжелательным, хоть прикладывай к ране, но малейшее проявление своеволия сменяло эту его маску на полнейшее отсутствие жалости и безразличие к участи подопечной. Она не впала в ужас, когда столкнулась с грязным «наказанием», как и позже, услышав во всех красках описание того, что Гойя делал с Жаном за попытки отбиваться, когда заметила над ключицей тренера шрам, оставленный заточенным маятником. Ее не сломила угроза еще большего насилия, она сумела сделать исполнение этой угрозы невозможным и обернуть ситуацию в свою пользу. Конечно, Джильда считала, что победила агрессора, однако все же она попала в ловушку: собственной рукой, в здравом уме, без какого-либо давления она дважды заключала с Люцианом договор о повторном участии в Битве Менталистов, в то время как практически любой экстрасенс, ступивший на эту стезю, стремился как можно скорее сойти с нее. У Джильды Бишоп было несколько осознанных причин для такого решения — победить в финале и тут же уйти означало для нее дать подтверждение Гойе, что его методы работают, проявить слабость, показать страх, а потом освободить место рядом с этим тренером для следующих жертв «проверенных» грязных методов, и новые подопечные Гойи наверняка будут унижены и сломлены — это лишь ее, Стальную Леди, невозможно было сломить или запугать… Когда-то это намерение контролировать агрессора даже давало ей смутное ощущения смысла жизни. По факту же решающее значение имела только одна, неосознанная причина — в Битве Менталистов алаказам всегда чувствовала себя сильной. Когда практически не имеешь тыла и каждый день борешься за выживание с первых лет жизни, не можешь позволить себе ни малейшее расслабление, ни мельчайшую слабость.       Люциан услышал ее шаги по чуть поскрипывающей деревянной лестнице и оторвал взгляд от страниц книги. За синеватыми стеклами очков его глаза злорадно сузились.       — Ты вовремя пришла, Джилл, — торжествующе объявил человек. — Я как раз дочитал очередную книгу, видишь ли…       Джилл Бишоп взяла стул и села напротив своего личного тирана. C притворным любопытством алаказам бегло глянула на обложку книги в руках Гойи:       — Клод Леви-Стросс? Знаю. Мне понравилась одна его мысль: «Мир начался без человека и закончится без него».       Люциан нервно ухмыльнулся. Очень быстро, тут же взяв под контроль эмоции, но Джильда все равно заметила это, чем осталась довольна.       — Сыграем? — жестом приглашая ее к шахматному столику, предложил экс-тренер.       Алаказам молча согласилась, и Гойя пересел на стул напротив.       — Предлагаю тебе играть белыми, — лукаво пропел он, поворачивая доску, — ты же так хочешь напасть на меня, да?       Она вздохнула. Люциан питал иллюзию собственного превосходства, как это было всегда. Он полагал, что привести Джилл обратно к нему могли только проблемы и осознание того, что она не способна их решить без него. Наверняка беспринципный Гойя уже решил для себя, какую плату он возьмет с подопечной за помощь — его горящие глаза и ухмылка маньяка были тому свидетельством. Он на самом деле не испытывал сексуального возбуждения — его заводило чувство власти и причинение страданий. Джильда сделала первый ход резким движением, буквально впечатав пешку в клетку доски, чтобы только скрыть дрожь непослушных на тот момент рук. Как много причиняющих боль воспоминаний бушевало в ее душе! Как сильно она жаждала разделить все свои мучения с самим мучителем! Другой надежды не было, ничто другое уже не сможет теперь успокоить ее. Стальная Леди желала сделать рокировку, перевернуть ситуацию прямо сейчас, захватить лидерство над Люцианом, чтобы тому пришлось извиваться и выкручиваться ради шанса на спасение. Но достаточно ли времени будет у Крикса при таком развитии событий? С этой мыслью Джильда покорно разыгрывала шахматную партию с ненавистным человеком, ожидая момента, когда почувствуется исчезновение «темного излучения».       — Так что привело тебя сюда? — спросил Гойя.       — Мне нужны деньги, — выдавила из себя Джилл не очень убедительную ложь.       Экс-тренер недовольно хмыкнул, хотя ожидал именно такого ответа.       — Планируя бюджет на этот месяц, — медленно, с упоением произносил он, — я не рассчитывал на тебя. Что же нам делать в таком случае? А, Джилл?       — «Р-инкарнация» ведь платила тебе за твое заявление, — ответила алаказам.       — Ты тоже могла заработать тогда, — заметил Гойя, — но ты ведь сама отказалась от этого и ушла от меня. Что ж, позволь посочувствовать тебе. Не потому ли ты снова здесь, что идти оказалось некуда, и незачем? Так, может, пришло время кончать пить и возвращаться в Битву — я могу довести тебя до победы в финале, пока ты принадлежишь…       — Значит, тебе действительно платили именно люди Лучано? — перебила его Джилл.       Люциан поднял брови и развел руками в знак очевидности ответа.       — И они же заплатили тебе и за убийство Джеффри Хейза! — сделала, наконец, открытый ход в наступление Стальная Леди.       Гойя открыл рот и отодвинулся от шахматного столика. Его реальность перевернулась — игра Джильды Бишоп удалась, хотя алаказам все же несколько поторопила события. «Темное излучение» прекратило воздействие, когда экс-тренер вышел из состояния замешательства и попытался дать ответ:       — Я понял, — кивнул он, пытаясь сохранить самообладание. — Сколько ты хочешь за молчание?       — Ты не понял. На самом деле деньги меня не интересуют. Мне нужна информация: кто именно платил за смерть Хейза? И связан ли он с арестом Нико Старра?       На этот раз Люциан не спешил с ответом. Он в задумчивости снял очки и потупил взор, на его лице напряженно заходили желваки. Джилл дернулась всем телом, словно ее внезапно пробрал холод — она отчетливо ощутила опасность, исходящую от человека напротив. Алаказам подняла руку, готовясь противостоять любым его действиям. И в следующий миг Гойя вскинул над шахматным столиком руку с пистолетом. Он не успел нажать на спуск — молниеносная реакция Джильды, не раз приносившая ей победу, спасла жизнь Стальной Леди и свершила ее долгожданную месть. Под ее телекинетическим воздействием крупные сосуды в голове человека разорвались, заливая мозг кровью. Люциан тяжело обрушился на стол поперек шахматной доски, и черный ферзь воткнулся в его правый глаз.       Джилл Бишоп, тяжело дыша, отодвинулась от стола. Все произошло слишком быстро и теперь требовало осознания. Появление на втором этаже Крикса вновь заставило Джильду вздрогнуть — ее спутник и соучастник телепортировался в библиотеку моментально после удара головы экс-тренера о шахматную доску. В руках Нико держал включенную камеру. Он несколько раз с различных ракурсов заснял труп Гойи и крупным планом запечатлел пистолет в руке человека. Джилл молча следила за действиями Крикса, осознавая, что он создавал доказательство ее невиновности. Пистолет еще может понадобиться, алаказамы заберут оружие с собой, но видео и фотографии, время создания которых совпадает с временем смерти с точностью до секунды, докажут, что действия Джилл являлись самообороной. Да если бы она первой напала на Люциана, тот не успел бы даже коснуться пистолета! Можно было даже снять на видео всю сцену, но тогда потребовалось бы признание в том, что Стальная Леди была с кем-то в сговоре. Так что план Крикса был хорош настолько, насколько возможно в сложившихся обстоятельствах.       Никополидис остановился и взглянул на Джилл, подметив что-то, чего она пока и сама не осознавала:       — Ты другая… Как-то иначе смотришь…       — Наконец-то я сделала! То, что действительно, еще давно должна была. Теперь… можно не бояться жить, — ответила она, покорно подчиняясь интуитивному наитию, еще не осознавая, насколько точно спонтанная фраза характеризует произошедшие с ней перемены. Джильде еще только предстояло сполна их прочувствовать.       Крикс выключил камеру и вытащил пистолет из-под мертвой руки Люциана.       — Такие выдавали «Три-плэксу», — установил Нико. — Я бы это в руки не взял, если бы не острая необходимость.       — Тебе нужны еще патроны, — Джилл встала со стула и отыскала на полках нужную книгу: — Вот! «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя. Сборник из нескольких романов помимо указанного в названии, большого формата и в качественном твердом переплете. Удобный, верно?       В страницах книги было вырезано углубление под оружие, где ныне оставалась только дополнительная снаряженная обойма. Крикс Нико забрал магазин и сунул в карман. Джилл Бишоп закрыла книгу и вернула ее на место.       — У этого мужика солидная библиотека, — осмотревшись еще раз, оценил Никополидис, — может, стоит взять что-нибудь редкое, коллекционное?       — Незачем! — вцепившись в руку Крикса двумя руками, вдохновенно воскликнула Джильда. — Мы сами напишем книгу, напишем историю твоего бунта, историю борьбы нашего народа… вместе!       Вместо ответа Крикс поцеловал Джилл. В темя, легко, по-отцовски. Она ничего не сказала, но в душе ее удручали подозрения, что Нико ощущает себя гораздо старше своих лет. Тем самым он крадет у себя лучшие годы собственной жизни. Почему же это так беспокоило ее?

11

      Хан Басман пришел в себя на борту челнока гвианских спейсплан-линий на подлете к Экватор-Сити. Худощавое тело дрожало от озноба, мышцы болели, парня сильно мутило и наверняка стошнило бы, если бы не вынужденное голодание с вечера прошлого дня. Хан попытался поднять голову и чуть было снова не рухнул в обморок — цветастые узоры на борту челнока пустились в неистовый пляс перед его взором. Басман закрыл глаза, но головокружение не прекратилось, и даже под сомкнутыми веками перед расфокусированным взглядом танцевали цветные треугольники и ромбы. И только четверть часа (а, может, и больше) спустя навязчивые видения начали таять во тьме, а тошнота — сходить на нет. Хан Басман решился открыть глаза, медленно и осторожно. Так же медленно он перевел взгляд на сидящего рядом Босворта и вздрогнул: Аттила был не просто бледен — его кожа приобрела сероватый цвет с синюшным узором вздувшихся под кожей вен. От уха Координатора по шее ползла капля вязкой черной крови. Хан попытался отодвинуться от Аттилы, но деваться ему было некуда. И если его партнер подцепил какую-то редкую или, хуже того, неизвестную науке болезнь, то Басман наверняка уже был заражен и обречен. Озноб, тошнота, головокружение и боль в мышцах были очень тревожными признаками, и сейчас Хан действительно потерял дар речи от страха — такого ужаса, как медленная мучительная смерть от болезни, уродующей его утонченное тело, парень не мог себе и представить. Азиат готов был разрыдаться, если бы не железная хватка Аттилы, приведшая его в чувства. Челнок достиг места назначения, и Босворт тащил Басмана за руку дальше, в бессмысленной погоне… за кем они там гнались?       — Где на этой убогой земле останавливаются так называемые «знаменитости»? — с презрением спросил Координатор «Три-плэкса».       — Я не знаю! — в отчаянии слезно прокричал Хан.       — Так спроси! — прозвучал очередной приказ из уст Босворта.       Басман поплелся к зданию астропорта. Аттила не отпускал его руки, как и всегда. Так они и следовали неразрывной парой далее, в какой-то крутой местный отель «Хо-о», на арендованном аэрокаре, который повел Хан, но все эти события проносились для азиата подобно видениям в тумане. Поглощенный мыслями о грядущих мучениях и смерти, он кусал губы и едва сдерживал отчаяние. И Тил, которого Басман так любил, близости с которым так страстно желал, превращался в монстра, в какую-то чудовищную сущность, властвующую над Ханом и крадущую его жизнь. Эта сущность посреди дня, в ярком свете гвианского солнца тянула его в отель «Хо-о», который выглядел просто праздником жизни, но это была жалкая иллюзия, хорошо приукрашенная смерть.       — Он точно был здесь! — провещал неестественный голос из тела Босворта, когда партнеры оказались в холле отеля.       — Ты вновь по запаху это понял? — выдавил из себя Басман, чтобы хоть что-то сказать.       — Интуиция, — бросил Аттила сухой, ничего не значащий ответ. — Иди и закажи номер, который снимал Юджин Эрл Хасард!       Ничего не уточняя, Хан исполнил указание. Странный запрос не удивил портье, возникла лишь небольшая заминка из-за того, что номер находился в бункере. Пришлось доплатить за лифт, но ничего нестандартного в этом не было. Но все, что привело партнеров сюда… Абсурдно, нелепо, нереально — почему же никто ничего не замечал? Может, все это сон? Если так, то Хан Басман проснется здоровым и будет ждать Тила, прежнего здорового горячего Тила, с которым тоже на самом деле ничего не случилось…       Но сейчас серая тень того Аттилы, которого он знал, резкими, нескоординированными движениями переворачивала вверх дном скромный отельный номер в поисках зацепок. За кем же гналась эта тень? Что особенного было в этом кадабре — бывшем чемпионе Битвы Менталистов?       — Во-от, — выпрямившись, протянул Босворт. Он держал в руке визитку: - «Ген. Супериор». Центр «Санкториум». Ты знаешь, где это? Если нет — узнавай живо! Ты поведешь!       Басмана снова пробрал холод. Попытка успокоить себя тем, что все происходящее может быть сном, потерпела фиаско. Его привычная устроенная и комфортная жизнь продолжала рушиться, и это было абсолютно реально, как и абсолютно неотвратимо.

12

      Джилл и Крикс — воодушевленные бунтари, каждый из которых пережил рождение заново и теперь был готов к борьбе до последнего — прибыли в Восточный Шафран-Айленд. Таксисты не возили сюда никого, так что экстрасенсам пришлось воздушным транспортом добраться только до Шафран-Сити, а оттуда своим ходом двинуться на восток. Впрочем, для целеустремленных алаказамов это едва ли могло стать проблемой.       Район, где рождались революции, почти не изменился за тридцать лет. Все тот же «Арес Хилл Плаза» с разрисованным протестными граффити фасадом, все те же черные окна, разве что кое-где заколоченные фанерой, все та же грязь и все тот же разрушенный мост на горизонте. Угнетающее зрелище, напоминающее сошедший с киноэкрана черно-белый антиутопический фильм. Из заброшенного отеля вышла группа экстрасенсов, и все они смотрели на Крикса Нико, смотрели настороженно и враждебно. Никополидис, конечно, снова заклеил пластырем старый шрам, но ведь энергетику подделать было невозможно. Здесь присутствовали те, кто мог ее помнить: Ибрагим Аль-Джохар, все тот же салага в молитвенной шапке и кожаном жилете, какой он носил и тридцать лет назад поверх зеленой клетчатой рубашки; Рудольф Ясперс, постаревший, в поточенной молью шубе и с черной пластиной на правом глазу; еще пара подряхлевших Ареопагитов. Но на встречу Криксу вышел не кто-либо из них, а старый сгорбленный гипно с безумными глазами, одетый в лохмотья. Он, как одержимый, впился взглядом в Никополидиса и, запинаясь, воскликнул:       — Чудо! Н‘ко Старр в‘рнулс‘!       — Вы ошиблись, мистер, мое имя Крикс, — завозражал алаказам, но внезапно умолк — он узнал в несчастном юродивом абраксианского жреца Эдгара.       По толпе прокатился шепот, а затем прозвучал ехидный смешок Ибрагима. Он, прижимая к груди автомат, подошел к Никополидису.       — Не обращай внимания, это выживший из ума «пророк», — с пренебрежительной улыбкой бросил Аль-Джохар и попытался отпихнуть гипно ногой. Однако Эдгар сам сделал шаг назад, закрыв лицо руками — видимо, он давно жил в беспрестанных гонениях. Ибрагим Аль-Джохар прошагал мимо гипно, вплотную приблизившись к Криксу:       — Однако, ты действительно чертовски похож на Нико Старра.       — Вы правы, я его сын, — не растерялся тот. — Я был рожден после его казни. У нас одна внешность, один возраст и один уровень интеллекта, так что этот гипно отчасти прав. Вам стоило бы не относиться к нему с таким пренебрежением.       Услышав слова Никополидиса, старый гипно разрыдался. Он упал на колени, но Крикс схватил его за локоть:       — Встаньте, мистер…       — Эдг‘р, — закивал гипно, глядя на алаказама глазами побитого больного пса. — Просто Эдг‘р. Спас‘бо, мой м‘льчик.       Как же и когда Эдгар потерял рассудок? Крикс должен был найти ответ в чужой памяти, даже зная, что он несомненно причинит новую боль. Абраксианский жрец был сломлен двадцать первого марта 2065-го, когда весь Шафран-Айленд смотрел репортаж о задержании и публичной казни лидера бунтарей. «Они кем-то пожертвовали, — понимал гипно. — Кем же?». И, увидев на экране Нико Старра, бедняга упал на колени, в таком же исступлении, как сейчас. Слезы сами полились из его глаз. «Не-е-ет! — взвыл он. — Только не он! Боги, милосердные боги, ТОЛЬКО НЕ ОН!». Однако все было решено. Без таких, как Эдгар. «Что вы наделали? Что наделали?! — забормотал гипно, голос его дрожал от слез. — Теперь мы обречены. Отдали лучшего. Лучшие всегда уходят первыми. Но зачем?! Зачем он, боги милосердные, зачем он?!». Смерть самого достойного, неиспорченного шафран-айлендского революционера убила веру в Эдгаре и с той поры медленно жрала изнутри самого Эдгара. Видимо, богам была угодна жизнь свихнувшегося гипно, только чтобы он стал живым напоминанием о том страшном преступлении мятежников против своего собрата.       Просматривая память Эдгара, Крикс не заметил, как перед ним возник Ясперс.       — Кто же твоя мать? — вызывающе спросил Рудольф. Из-за акцента его интонация напоминала рычание.       — Ее уже нет на свете, — отрезал Нико, якобы не желая трогать печальную тему.       — Назови хоть имя — нам важно знать, кого выбрал Herr Freigeist…       Речь Рудольфа оборвалась так внезапно, словно кто-то схватил его за горло. Одноглазый алаказам прокашлялся и обернулся. За его спиной возникла гротескная черная фигура. Незнакомец в маске, все тело которого под одеждой покрывали черные бинты, медленно и бесшумно двинулся к Криксу и Джильде.       — У этого мужчины есть причины, по которым он не хочет говорить — уважь его чувства, Ясперс, — мягким, но уверенным, сдержанным тоном проговорил неизвестный.       Рудольф Ясперс нервно кивнул и ушел с дороги. Черная фигура без запинки продолжила путь по направлению к Криксу. Тот невольно вздрогнул, когда незнакомец в бинтах оказался прямо перед ним. Однако, прочувствовав энергетику пришедшего, Нико успокоился — она была вполне чистой и действительно очень сильной. От незнакомца веяло смесью запахов ароматных трав и свежего асфальта.       — Что ж, я рад приветствовать Вас, мистер Никополидис, и Вас, мисс Бишоп, — обратился к паре алаказамов некто в черном. — Я Старейшина Джон.       И очень плавным, каким-то непривычным, но понятным жестом, Джон позвал их идти за собой в отель «Арес Хилл Плаза». Следуя за Старейшиной, Крикс бросил беглый взгляд на Ибрагима и Рудольфа, оставшихся на улице. Эти двое явно подозревали, что он недоговаривает. Значило ли это, что они знали про инсценировку показательной смерти Старра? Без доказательств заговорить с кем-либо на данную тему было крайне рискованно. В непростое время необходимо всегда оставаться начеку, особенно когда параноик Ясперс сверлит твою спину единственным глазом.       — Интересно, кто покалечил Рудольфа? — как бы в пустоту обронил вопрос Нико и получил ответ Джона:       — Он сам. Он ослеп на один глаз, вероятно, из-за глаукомы, но был убежден, что у него там новообразование. Злокачественное, конечно.       — И поэтому он вырезал себе глаз? — воскликнул Крикс, поражаясь неадекватности такого действия. — Даже не сделав хоть какое-то обследование? Рак ведь отражается на энергетике и, как говорят гипно, имеет запах!       — Ясперс никому не верит. Особенно медикам, — пояснил Джон. — Считает, что они умолчат, желая, чтобы он умер.       — Он псих и урод, — прорычал Нико, чтобы хоть как-то сбросить часть нахлынувших эмоций.       — Ты думаешь, я не урод после того, как мне отгрыз лицо хаундум? — внезапно заявил Старейшина Джон. Его голос оставался мягким и бесстрастным, и трудно было понять, с какой именно целью он решил сказать это.       — Абраксас Всемогущий, что с вами всеми стало за тридцать лет?! — воскликнул Крикс Нико.       Джон ничего не ответил. Джилл взяла Крикса за руку, и ее прикосновение придало ему уверенности. Если бы ее не было рядом, он, пожалуй, уже бежал бы прочь сломя голову, не выдерживая столь угрюмого зрелища.       На одном из лестничных пролетов стоял бывший чемпион Джон-Элвис Дэвисон. Он курил трубку, от нечего делать вглядываясь в завитки поднимающегося дыма, но при появлении «гостей» скучающее выражение исчезло с лица алаказама. Джон-Элвис заинтересованно взглянул на Джильду.       — А что будет, если один чемпион Битвы Менталистов даст свой номер другому чемпиону? — недвусмысленно поинтересовался он.       — Но ты же был убежден, что Хасард круче меня, — припомнила Джилл.       Дэвисон развел руками:       — Прости, детка, но в итоге ведь он это подтвердил.       — Вот ему и дай свой номер — и посмотрим, что будет! — ответила Стальная Леди и пошла дальше за Джоном и Криксом. Джон-Элвис, конечно, пробурчал ей вслед что-то нелестное, но это мало ее заботило.       На следующем этаже Джон свернул с лестницы в коридор и отпер дверь апартаментов простым ключом. Гостиничный номер, похоже, не знал изменений десятилетиями, и если Старейшина жил здесь, то жил он очень скромно. Шкаф со старыми книгами, стол и пара шатающихся стульев, настенные часы, диван, над которым висел абраксианский амулет — вот и все, что имелось в комнате, куда вошли экстрасенсы. Джон предложил Криксу и Джильде расположиться на диване, а сам сел на стул напротив, предварительно заперев дверь номера.       — Снимай пластырь, я узнал тебя, Нико Старр, — огорошил Старейшина растерянного гостя.       Крикс замялся. Он взглянул на Джилл — та одобрительно кивнула. Он и сам чувствовал, что Джону можно верить, и решился выполнить то, о чем его попросил экстрасенс в черной маске.       — Значит, Крикс — твое настоящее имя? — уточнил Джон. — Крикс Никополидис? Символично. Имя восставшего гладиатора, и фамилия с неизменным корнем «Ника» — «победа». Ты всегда носил имя победителя.       — Я знаю Вас? — решился-таки спросить Крикс.       Джон помедлил с ответом, но все же дал его:       — Знал. Как Хасарда.       Может, Старейшина принял решение раскрыть тайну личности, как только увидел Крикса. Поэтому и обмолвился про хаундума, обглодавшего лицо. Все это, вроде бы, было понятно, но Никополидис не мог в это поверить. Во что превратился Геральд Хасард, которого он знал? Почему он скрывает свою личность? Неужели на него тоже покушались, как и думала Джилл? Неужели практически все здесь, в Шафран-Айленде готовы сожрать друг друга? И за что? За власть, которую они никогда не будут иметь, если не объединятся и не свергнут действующее правительство!       Чувствуя, как вздымается новая буря в душе Нико, Джон-Хасард указал рукой на часы на стене. На вопросы не оставалось времени, необходимо было собраться и принять решение о дальнейших действиях. Джильда Бишоп решила взять инициативу в свои руки, хотя по выражению ее лица можно было заметить, что для нее тоже стало шоком признание Хасарда.       — Мы по поводу дела, которое есть у Сабрины Андерс к Братству Прорицателей.       Джон кивнул:       — У мисс Андерс для нас очень сложная миссия, и я долго не знал, кому ее поручить. Это должен был быть сильный экстрасенс и, к тому же, тот, кому можно верить. И теперь я сделал выбор и не сомневаюсь в его верности. Думаю, Сабрина будет рада тебя увидеть, Нико Старр.       Крикс резко выдохнул.       — Озвучивайте дело. Только, — задумавшись, добавил он, — Джилл со мной, как бы там ни было.       — Тебе виднее, как тебе будет проще это сделать: с ней или в одиночку. Сейчас я позвоню Сабрине Андерс и, пока она будет добираться сюда, я все объясню вам. Назад пути у вас уже не будет. Вы уверены в себе так, как я уверен в вас?       Бунтари и без того понимали, что назад пути нет. Конечно, они и не думали отступать. С поддержкой друг друга они обрели уверенность и решимость, которой им, может быть, не хватало раньше, до их встречи. Крикс и Джилл переглянулись, улыбнулись друг другу и взялись за руки. Джону было совершенно понятно их безмолвное согласие. Он вышел в смежную комнату, чтобы связаться с мисс Андерс.       — Поговорим о деле, — вернувшись, продиктовал Старейшина. — Сабрине Андерс нужен тот, кто сможет подобраться к президенту Лучано. А еще новый кандидат в вице-президенты, который сумеет провести убедительные переговоры с Лучано.       — О чем с ним можно говорить? — недоумевал Крикс Нико.       — Это пока закрытая информация, но у мисс Андерс есть план. Гарантия сто процентов.       — Может, мы хотя бы можем узнать, для чего нужно подобраться к Джованни? — спросила Джильда.       — Это я могу озвучить, — ответил Джон. — Нужно взять у него немного крови. И, опережая следующий вопрос: пока я не могу сказать, зачем.       Задание оказалось очередным сюрпризом, принесшим уйму вопросов. Никополидис уже примирился с отсутствием ответов и был готов почти ко всему. Проникнуть в центр «Р-инкарнации» не станет проблемой. Другое дело — говорить с Джованни Лучано. С мерзким человеком, вонзавшим ему иглу в шею перед объективами телекамер! Нелегко будет вынести встречу с ним, но Нико твердо знал, ради чего и ради кого пойдет на это. Теперь он действительно был лидером и творцом истории, теперь он оправдывал ту славу, которую завоевал за время своего отсутствия — до этого момента незаслуженную славу.       Джон попросил Крикса и Джилл телепортироваться на 2-й уровень «Арес Хилл Плазы», телепатически передав план местности алаказамам. Когда экстрасенсы оказались на тротуаре около отеля, рядом с ними остановился черный аэрокар с продольными красными полосами. Дверца поднялась вверх — и Нико увидел Сабрину Андерс. Он уже видел ее прежде на плакатах, и нельзя было сказать, что впечатление, которое она произвела тогда, сильно изменилось теперь, после реальной встречи. Бесстрашная воинственная женщина с холодными глазами, бескомпромиссная и несгибаемая. Крикс оценил, что у нее действительно мог быть потенциал для победы.       — Нико Старр? — удивленно, но без лишних эмоций произнесла женщина. — Кто тебя освободил?       Крикс пожал плечами и покачал головой:       — Если бы я знал. Может быть, мьюту?       — Я думаю, это был Абраксас, — заявил Джон.       — Ты стал в него верить? — саркастично спросил Никополидис.       — Я не верю — я знаю, — спокойно ответил Старейшина. — Руками моего сына наш бог освободил тебя.       Все ли Братство Прорицателей вернулось в абраксианскую веру? Эта религия, конечно, предполагала табу на убийство себе подобных. Но это еще не давало повода расслабляться.       Экстрасенсы сели в машину — Джон возле водителя, Джилл и Крикс на задних сидениях, рядом с мисс Андерс. Они двинулись прочь от «Арес Хилл Плазы», и Сабрина огласила подробности:       — Джон уже сказал вам, что от вас требуется. По поводу крови Лучано скажу сразу — все планы здания «Р-инкарнации» и систем безопасности будут предоставлены. Это легкое задание в сравнении с переговорами. Нико Старр, это будут не просто переговоры — тут нам действительно нужен гений. Пока Джованни будет читать кое-какие бумаги, которые ты ему доставишь, ты взломаешь систему безопасности и отключишь «темный излучатель». После, управляя его разумом, ты заставишь его сказать то, что нужно нам. Если у тебя с телепатическим внушением не так хорошо, как с информационными технологиями, я могу потренировать тебя.       — Не откажусь, — покорно кивнул Крикс. Практики в экстрасенсорике под руководством кого-то, знающего свое дело, алаказаму объективно не хватало. Пусть даже и мозг Джованни — замок с довольно простым кодом, стоило поупражняться, прежде чем браться за взлом. Кроме того, тренировки позволят сблизиться с Сабриной Андерс и получить сведения о ней, что непременно будет полезно.       — В НЦИЭС я буду ждать тебя сразу, как только достанешь кровь Джованни Лучано, — продиктовала Сабрина. — Планы найдешь здесь.       Женщина передала Никополидису карту памяти. Крикс задумался. Планы здания и систем безопасности. Если в свите Джованни Лучано нет предателей, то достать такую информацию мог только кто-то равный по способностям ему, Нико Старру. Или кто-то, у кого была на руках виртуальная копия его сознания.       — Позвольте полюбопытствовать, как Вы получили их? — решился спросить Крикс.       — Я не могу дать ответ. Надеюсь, это ясно? — уточнила мисс Андерс.       — Вполне, — подтвердил Нико. — Простите за нескромность, но не могли бы Вы завезти нас в «Западную истерию»?       — Без проблем, — ответила Сабрина.       За тот небольшой промежуток времени, что заняла дорога до отеля, Крикс попытался прознать хоть что-то о личности и деятельности мисс Андерс, но потерпел неудачу. Он не сумел проникнуть в ее сознание, мощная энергетика стеной вставала на его пути, и это была энергетика самой женщины. Невероятно, но факт — человек с аурой экстрасенса. И, кроме прочего, таинственная леди в красном почти наверняка состояла в сговоре с мьюту. Что, если в этот раз они вдвоем плели сеть вокруг Крикса Нико? Что, если он снова стал жертвой своей доверчивости и веры? Но ради шанса все изменить, пожалуй, стоило рискнуть… Никополидис все еще взвешивал в уме обстоятельства, поднимаясь вместе с Джильдой в отельный номер на 2-м уровне.       — Я у тебя в долгу, поэтому одно задание возьму на себя, — предложила Джилл, когда Крикс закрыл за ней дверь номера. — У меня есть возможность подобраться к Джованни Лучано.       Нико вновь ощутил растерянность. Да, он знал, как смела и сильна Стальная Леди, но дело было в том, что никто еще никогда не шел на столь рискованные поступки ради него. Разве что, кроме Эусина Фанталлена.       — Мне неловко перекладывать дело на тебя… — проговорил он в смятении.       — Брось! — махнула рукой Джильда. — Разделимся — быстрее справимся!       И, не дожидаясь его ответа, она достала телефон и набрала номер. Крикс слушал отрывки разговора, продолжая дивиться ее решительности:       — Алло, Ник? Есть дело. Нет, не очищение разума. Мне нужен шприц… Что? Просто шприц и только. Пустой, ты дубина! Желательно автоматический. Желательно наименьшей емкости и с самой короткой иглой… Это не твое дело. Никаких аптек, мне нельзя светиться. Не могу сказать зачем. Добро? «Западная Истерия», 39-й этаж, номер 12. Жду!       Завершив вызов, Джилл села за стол. Никополидис присоединился к ней.       — Так как ты подберешься к президенту? — поинтересовался он.       — Я знаю Отца Филандра Блейна, — ответила Джильда, — а он прихвостень Лучано. Или ты не знал, что новую мировую религию Эры Водолея сочинили специально по заказу президента?       Про спекулятивную «объединяющую всех» веру нового времени Крикс Нико уже успел узнать, как и о том, что Филандр Блейн был официальным лидером Церкви Эры Водолея в США. Информация о том, что все это религиозное шоу было заказано президентом, нисколько не удивляла. Предложение Джильды выглядело вполне резонным.       — И что, ты его уговоришь, или будешь шантажировать священника? — спросил Никополидис.       — Вообще-то он психоаналитик, работавший на «Р-инкарнацию», — сообщила Стальная Леди. — Он оказывал психологическую помощь всем ученым, которые были заняты в проекте «Мьюту».       Неудачный лабораторный эксперимент оказался замешан и здесь, будто он стал неотъемлемой частью повседневности в новом мире. Даже не проявляя себя и не предпринимая активных действий, Макс Твоми, или просто мьюту, был значимой фигурой на арене современной политики. И встреча Крикса с ним вряд ли была случайностью. Теперь Никополидис понимал это — все линии все равно непременно пересекутся. Это тревожило его. Он был обречен идти в наступление, не имея на руках и половины необходимой информации. Он не имел возможности просчитать результат. Крикс терялся в мыслях, как же возможно примириться с тем, что от него зависит так мало.       — Откуда тебе это известно? — поинтересовался он у Джильды Бишоп.       Она взглянула на него, приподняв бровь.       — Ты знаешь, кто… то есть, кем был мой тренер? Он не просто девиантный книжный червь. Ты не заметил в его библиотеке награды за вклад в развитие философии? Философ и психоаналитик — идеальный тандем для разработки универсальной религии. Гойя и Блейн вместе работали на Джованни Лучано и оба общались с ним лично.       Нико задумчиво кивнул. Терять было нечего, да и Джилл он доверял значимо больше, чем кому-либо другому — мисс Андерс, Максимилиану Твоми, Джону-Хасарду. У нее есть хватка, чтобы добраться до кого угодно. Это задание — для нее. Задача же для Крикса сейчас — починить ноутбук и погрузиться в анализ планов здания и систем безопасности центра «Р-инкарнации».

13

      Макс Твоми то и дело вытирал пот с лица и крупными глотками хлебал из бутылки теплеющий шнапс «Рампл Минц» — его черный аэрокар неумолимо нагревался, пролетая в зените дня над дикой местностью в центральных областях Объединенной Гвианы. Если бы не дело, которое было у Максимилиана сегодня в этой стране, мьюту все равно нашел бы повод побывать здесь, особенно после минувшей ночи, когда ему не дали ни на минуту заснуть воспоминания. Осознав тщетность всех попыток хоть ненадолго погрузиться в сон, Твоми закрылся в кабинете, где и просидел до позднего утра. Он пил кофе, слушал музыку и что-то черкал на разбросанных по столу листах бумаги, лишь к утру заметив, что вырисовывал пейзажи дикой Гвианы с ее джунглями, водопадами и столовыми горами.       Здешние места поистине много значили для мьюту. Здесь началась его жизнь… не то жалкое существование подопытной крысы, которое ждало его после пробуждения в лаборатории «Р-инкарнации», а настоящая полнокровная жизнь. Такую жизнь пообещал ему создатель — профессор Клайв Фуджи.       Современный Прометей. Ученый, силившийся разгадать великую тайну жизни. Человек, постаревший за два года на десяток лет, проводя бессонные, полные слез ночи у постели больной дочери. Творец легенды, обреченный никогда не увидеть ее развязки. Все это был Клайв Фуджи.       «Всякое рождение — это мука для детеныша, — однажды сказал профессор. — Это как изгнание из рая…». Но в лаборатории, в тесной стеклянной капсуле мьюту видел рай только изредка в перманентных снах под транквилизаторами. Его рождение было изгнанием из ада в еще более кошмарный ад.       Видеть сны о чудесной земле туманных гор и водопадов, причудливых скал-призраков и холодных чистых озер, хищных растений и черных лягушек мьюту начал уже тогда, когда его биологический возраст соответствовал только новорожденности. Когда он, уже полностью сформировавшееся существо, начал проявлять двигательную активность и попытки освободиться от систем жизнеобеспечения, ему впервые начали вводить успокоительные и миорелаксирующие препараты. Они погружали его в сон на большую часть суток, а когда он не спал, у него не было сил даже открыть глаза или пошевелить пальцами. Все, что мьюту мог — это слышать. Постепенно в бессвязном наборе звуков он начал находить повторяющиеся сочетания, а потом и связывать их с возможными значениями. Правда, связать слова со зрительными образами первое время не получалось, хотя некоторые из них словно пробуждали новые видения в повторяющихся снах. Например, после отслеживания одного слова — короткого, но звучного — мьюту начал видеть во сне маленькое существо, парящее в небе над туманной столовой горой и ныряющее в глубокие лазурные озера на ее плато. Шерсть у существа была то ли белой, то ли персиково-розовой, а глаза — ярко-синими, того же цвета, что и холодная вода, и чистое небо в чудесных снах. Таинственный зверь кувыркался в воздухе и вертел длинным хвостом, будто звал присоединиться к какой-то беззаботной ребяческой игре.       Кроме слов мьюту отслеживал повторяющиеся голоса. Среди них четко выделялся один — тонкий, звонкий и чистый. Этот голос всегда говорил самыми понятными, простыми словами, он был притягателен и прекрасен. «Как бы я хотел заговорить с тобой, кто бы ты ни был!» — грустно подумал маленький мьюту, еще не понимая, что именно безумная жажда общения заставит впервые пробудиться его поразительный экстрасенсорный дар. «Ты хочешь со мной дружить?» — в тишине ответил тонкий голос, звучание которого вызывало в сердце трепет. «Ты это… мне?» — мысленно задал вопрос экстрасенс и получил ответ! «Здесь больше никого сейчас нет. Только я и ты. Кто бы ты ни был». Тогда он уже понимал, как голоса называют его, и представился, хотя, конечно, не знал, что значит словесная бирка, прикрепленная к нему. «Я мьюту. А ты кто?». «Они зовут меня Амбер-ту, — последовал ответ. — Это значит, что я вторая Амбер». «Вторая?» — удивился мьюту. Это слово он слышал, но вот его значения никак не мог понять. «Это номера, цифры, — ответил голос, называющий себя Амбер-ту. — Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять». «Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять», — повторил мьюту, все еще недоумевая, что именно сказал. Звонкий голос весело рассмеялся: «У тебя отлично выходит!». «Но что это значит?». «Если один уже есть — то за ним идет второй, — последовал ответ, — Потом третий, четвертый… Если бы таких, как я, было несколько, нас бы называли так — первая, вторая, третья, четвертая Амбер, чтобы не путать нас, понимаешь? Но на самом деле я просто Амбер. Я такая одна». Амбер-ту и мью-ту… Маленький экстрасенс уловил закономерность. «Тогда я на самом деле мью? Я слышал это слово. Голоса имели в виду меня, когда говорили, что нашли мью?». «Это были не просто голоса, это были люди», — Амбер-ту снова засмеялась. Мьюту подумал, что сказал какую-то глупость. Конечно, живые существа и звуки, которые они издают, — не одно и то же. «Но если бы я их видел…» — подумал он — и увидел! Он увидел Амбер-ту такой, какой она помнила себя. Милая семилетняя девочка, светловолосая, зеленоглазая, улыбчивая, в легкой белой одежде. Такая нежная и хрупкая. «Все люди такие, как ты? — мысленно спросил мьюту, но теперь в мысленном видении словно звучал его реальный голос — тонкий, детский, но живой, настоящий. — А кто я? Тоже человек?». «Голосом ты похож на человека, но я не знаю, как ты выглядишь». Мьюту на секунду замешкался, хотя начинал понимать принцип. «Я хочу, чтобы она меня увидела, если только возможно, очень хочу!». И вот в своем видении экстрасенс впервые сам сумел взглянуть на себя! Не полностью, конечно. Но он смог рассмотреть руки с сероватой кожей и плоскими пальцами, покрытый темно-фиолетовой шерстью живот, тонкие ноги, стоящие как бы на цыпочках, длинный темный хвост с кисточкой на конце. Подняв голову, он смутился, заметив, с каким любопытством девочка разглядывает его. «Я понял, я не человек, — как-то грустно произнес мьюту. — Я ведь второй мью, да?». «Ты не похож на мью, — деловито заявила Амбер. — Я видела его не раз на картинке в моей книжке». И, словно почувствовав по удивленному взгляду, что хочет сказать мьюту, тут же предложила: «Пойдем — я покажу тебе».       Путешествие по чужой памяти было полно новых образов, но, кроме того, оно начало связывать образы со словами. Реальность начала опредмечиваться, обретать множество новых граней. Разум мьюту теперь в полной мере пробуждался, мыслительные процессы небывало активизировались. Маленький экстрасенс увидел, как живут люди, посетил вместе с Амбер большой город с нагромождением уродливых высоток в центре, вместе с ней в мгновение ока пересек его по воздуху и оказался в коттеджном поселке. Тихая местность, расчерченная стройными рядами особняков, выглядела невероятно уютной, она будто излучала тепло, в отличие от безликого серого мегаполиса. «Здесь я родилась. Хотя папа показывал мне другое место на карте, которое называл родиной. Где-то в другой части света, где есть два моря, соединенных друг с другом. Одно из них совсем крошечное, даже не похожее на море. А потом он сказал, что этих земель сейчас вообще нет, из-за землетрясения, представляешь?». «Так бывает? — удивился мьюту, и тут же его посетила очередная тревожная мысль. — Может, тот край, что снится мне… его тоже уже нет?». Он хотел показать Амбер прекрасные дикие места из собственных снов, надеясь получить ответ, который, конечно же, утешит его, но внезапно девочка схватила его за руку и оттащила в сторону. Что-то пронеслось мимо них на огромной скорости. «Аэрокар?» — спросил мьюту, сам не понимая, откуда пришло нежданное озарение. «Это очень плохая вещь! — чуть не плача, закричала девочка, все еще сжимая его руку. — Она сделала мне больно! Нужно держаться от них подальше». Мьюту кивнул.       Успокоившись, Амбер, как и обещала, пригласила нового друга к себе домой. Там она сразу показала ему свою комнату. Яркие, и в то же время нежные цвета, большое количество детских книжек и мягких игрушек, изображающих разных зверей — домашняя обстановка погружала в такую безмятежность, какой мьюту не знал даже в блаженных снах. Амбер взяла одну из книг и дала ему в руки: «Вот моя любимая книжка. Это сказка о мью и волшебном дереве. Смотри». Она указала пальцем на обложку: на ней был нарисован знакомый зверь с белой шерстью, длинным хвостом и синими глазами — мьюту не раз замечал его в своих видениях о прекрасных диких краях. Правда, на иллюстрации мью выглядел более милым и походил на одну из плюшевых игрушек Амбер. «Я видел его! — воскликнул мьюту. — Он тоже снился мне!». И тут он еще раз внимательно взглянул на свои ноги, хвост, руки, пальцы на руках… Он не являлся вторым мью, нет, он определенно не был мью. «Кто я такой? — с грустью произнес мьюту. — Откуда я?». «Наверное, как все — от мамы и папы», — не задумываясь, ответила девочка. «Кого?» — переспросил он — эти слова были ему незнакомы. Амбер убежала в другую комнату, но тут же вернулась. В руках она держала фотографию в рамке — маленькая картинка изображала саму девочку, а позади нее, положив руки ей на плечи, стояли, улыбаясь, большие, взрослые люди — мужчина и женщина. «Вот мои мама и папа, — указав на пару взрослых, сообщила Амбер. — Может, мью — твоя мама, или твой папа?». «Но ты похожа на них, особенно на маму, а я не похож на мью», — по-прежнему подавленно ответил мьюту. Девочка задумалась, уставившись в потолок, а потом серьезно предположила: «Может, тебя создал бог?». «Что такое бог?». Амбер опять подумала, прежде чем ответить: «Я не знаю, но мама говорила, что он везде, но его никто не может видеть. Он очень сильный, добрый и справедливый. И следит за тем, чтобы на нашей планете был порядок, — тут она посчитала нужным взять другую книжку и показать собеседнику то, о чем говорила: — Смотри, вот Земля — наша планета. Здесь живут все люди, и еще много разных животных, и еще птицы, и не только! А вот Солнце — на самом деле оно такое огромное! Оно дает нам тепло и свет… — тут она прервала свой рассказ и, тронув маленького экстрасенса за плечо, взглянула ему в глаза: — Эй, а почему ты грустишь?». «Потому что… я не знаю, кто я», — признался мьюту. Неописуемое чувство отчужденности было невыносимым, словно абсолютно все в мире было на своем законном месте, и только он — нет. Он не знал, где он должен быть, что должен делать. «А дети от мамы и папы — для чего они рождаются?» — спросил мьюту. «Чтобы мама и папа их любили», — с сияющей улыбкой уверенно ответила Амбер. «А для чего создает кого-то бог?».       И это оказался первый вопрос, на который девочка не смогла ему ответить. Это опечалило его еще больше. Понятие о боге не укладывалось в голове маленького экстрасенса. О боге говорили, как о ком-то живом, разумном и очень сильном, и для чего же кто-то такой сильный мог создавать кого-то? Мьюту не мог этого понять, но мысли об этом навевали только грусть, от них веяло безысходностью. Амбер увидела его печаль и снова захотела его утешить: «Хочешь, я буду для тебя мамой или старшей сестрой? И буду любить тебя? Я бы не возражала, чтобы у меня был такой ребеночек!». И она весело засмеялась. В ответ мьюту впервые в жизни улыбнулся. «Посмотри, какое красивое небо, — взглянув в окно, сказала девочка. — Ты, наверное, не видел раньше звезды?». Мьюту отрицательно покачал головой. «Звезды и Луна светят на небе для того, чтобы в темноте никому не было одиноко, — объяснила ему девочка. — Если они появляются в небе, значит, уже поздно, и детям пора спать. Спи и ты». «А завтра я смогу поговорить с тобой еще?» — испугался он. Но улыбка Амбер развеяла страхи. «Конечно! Я думаю, мы можем дружить всю жизнь!». «Жизнь?» — снова вопросил маленький мьюту. Это слово было знакомо ему, он слышал его множество раз, но связать его с каким-то образом оказывалось невозможно. И только ответ Амбер пролил для него первый, размытый и неверный свет на неразрешимую загадку: «Ну, жизнь — все это, что мы видим вокруг, все, что мы делаем, вообще все. Откроешь глаза — и живешь свою жизнь! Разве не чудо? Мой папа всегда говорит: «Родиться и жить — это чудесно!». И она засмеялась от радости, а с ней впервые засмеялся и мьюту. Если так будет всегда, он всегда будет видеть ее, говорить с ней, узнавать что-то новое о мире и беззаботно смеяться — это и впрямь было чудесно. С этой радостной мыслью маленький экстрасенс безмятежно заснул.       С тех пор мьюту общался с Амбер практически каждый день, она открывала ему все новые и новые стороны жизни. Опираясь на то, что слышал от нее, экстрасенс начинал понимать и свои сны, и вскоре он сам смог рассказать ей о том, что видел, и даже пригласить ее в путешествие по необычайно красивым первозданным местам. Мьюту был счастлив, ничто не омрачало его дней, и сон приносил ему блаженство. В то время он действительно любил жизнь.       Все оборвалось в один момент, когда Амбер просто исчезла. Она оставила его в темноте, и в кромешном мраке больше не было ни Луны, ни звезд. Мьюту не мог поверить, что милая зеленоглазая девочка, такая добрая и умная, такая чистая, могла по собственной воле бросить его и даже не попрощаться! Он мысленно звал ее. Он рыдал в своих видениях и наяву, где слезы моментально растворялись в жидкости, наполнявшей стеклянную капсулу, и не мог остановить этот бесполезный и мучительный процесс. «Мои слезы не останавливаются… что мне делать?» — вопрошал он в черную пустоту, и не получал ответа.       «Его сила возросла! — внезапно услышал мьюту взволнованный мужской голос снаружи. — Активировать излучатель?». «Нет, — запретил ему другой, хорошо знакомый сиплый голос. — «Темное излучение» может навредить его нервной системе. Мы введем более сильный транквилизатор».       Потом что-то еще произошло, и вскоре мьюту почувствовал знакомую усталость. Уже погружаясь в сон, он услышал голос еще одного мужчины: «Знаете, что народы севера думают о полярном сиянии? Что это души умерших детей на небе играют с черепом моржа!». Юный экстрасенс уже знал, что смерть — это прекращение жизни, хотя едва ли в полной мере мог это понять. До печального дня исчезновения Амбер, когда его будто осенило. «Точно! — подумал мьюту. — Это и случилось с ней! Она умерла — и теперь она там! На небе играет с черепом моржа. Должно быть, это весело. Тогда я тоже умру». Но умереть не получилось. Мьюту продолжал расти внутри стеклянного резервуара, проживая однообразную иллюзорную жизнь в состоянии нарколепсии. Каждый день в его неокрепший организм вливалась новая порция гормонов и успокоительного яда. А в перерывах между инъекциями мьюту сходил с ума от постоянных неприятных ощущений во всем теле — онемения, тянущей или давящей боли в мышцах. Так изо дня в день в его психике крепло убеждение, что жизнь не сулит ничего хорошего. Зато смерть наверняка принесет беззаботность и свободу. Почему только она приходила к нему так медленно?       Каждый день мьюту слышал человеческие голоса, приглушенные толстым стеклом, но после смерти Амбер больше никогда не хотел оказаться по другую сторону, вместе с ними. Он хотел пойти за ней… только куда? Как попасть на небо, к другим детям, которые играют, как в мифе, вычитанном в книге одним сотрудником «Р-инкарнации»? Если бы он знал, как ускорить прибытие в тот необыкновенный мир… Экстрасенс думал о смерти изо дня в день, пока в один момент Клайв Фуджи не начал кричать. Никто никогда не повышал голос в лаборатории — здесь разговаривали полушепотом, как в реанимации или на похоронах. Мьюту знал голос доктора Фуджи — сухой, осипший из-за курения, всегда тихий и печальный. И вдруг он перешел в надрывный крик: «Только не это! Мы его теряем! Адреналин! Дайте адреналин! Мы должны его вытащить!». Тогда мьюту впервые отреагировал на то, что слышал. Что-то внутри сжалось и завопило: «Нет! К черту адреналин! Не вытаскивайте меня, Я НЕ ХОЧУ!..». Раздался резкий звонкий треск. Экстрасенс никогда не слышал подобного звука и… впервые открыл глаза. Все, что он смог увидеть — грязный красный цвет, который был повсюду. Мьюту дернулся, напряг ноющие мышцы и подался вперед, к источнику звуков. Что-то помешало ему — это была резкая боль в глотке. Из-за попытки движения кислородная трубка, с помощью которой экстрасенс все это время дышал, сместилась, повредив ему гортань. Кашляя и резко дергая головой, он спешно избавился от инородного объекта, травмирующего горло. Пузыри воздуха поплыли вверх в мутном красном растворе, мьюту почувствовал удушье и вкус горько-соленой жидкости во рту. Он инстинктивно начал что есть силы бить руками и ногами по толстому стеклу. Бесполезно — его сил было недостаточно, чтобы разбить стеклянную капсулу, а хаотичные движения только усиливали удушье и боль. В полуобморочном состоянии он не замечал, как глухие удары привлекли внимание персонала, и все сотрудники столпились вокруг стеклянного резервуара. «Нет!» — обронил профессор Фуджи, понимая, что еще несколько мгновений — и его творение ожидает смерть. «Живи!» — отчаянно прокричал он, схватил металлический стул и разбил треснувшее минуту назад стекло.       Обессиленный, дрожащий, покрытый кровоточащими следами от игл инфузионных систем и датчиков, мьюту рухнул на пол лаборатории, залитый раствором, вытекшим из капсулы. Все мышцы его тощего тела, стонущие от боли, непроизвольно сокращались, грудная клетка с выпирающими ребрами поднималась и опускалась рывками. Он долго заходился кашлем, силясь вытолкать из легких забившую их жидкость. Тогда профессор Фуджи оказал ему помощь: перекинул его мокрое тело через свое колено и несколько раз надавил на грудную клетку. Он оказался единственным, кто не испытывал отвращение перед только что родившимся существом.       Потом младшие медицинские сотрудники «Р-инкарнации» по распоряжению ученых доставили в исследовательский блок каталку, на которой предстояло перевезти мьюту в смотровую. Клайв Фуджи сопровождал его, отмечая малейшие изменения в состоянии. Мера предосторожности оказалась оправданной — во время перевозки в медицинский блок экстрасенсу стало нехорошо, его вырвало остатками проглоченного раствора. Приступ рвоты лишил его последних сил, и он безучастно сдался команде медиков, встретившей его в смотровой. Мьюту не мог точно оценить, как долго он пробыл в тесной комнате, полной медицинской аппаратуры и инструментов, на столе под операционным светильником — его обследовали, что называется, с пристрастием. Экстрасенсу уже начинало казаться, что он вот-вот потеряет сознание от продолжительной скрупулезной пытки, когда в смотровой появился еще один человек. Вошедший оказался мужчиной, выделявшимся среди других людей завидным ростом и шириной плеч, но кроме этого он был одет во все черное. Живая черная каменная глыба посреди моря белых халатов и голых стен медицинского блока. Только лицо незнакомца с грубыми, хоть и правильными чертами, было бледно от крайнего омерзения, которое человек тщетно пытался в себе подавить, приковав взгляд к существу, лежащему на смотровом столе. Такой была первая встреча мьюту с Джованни Лучано, длившаяся меньше минуты — мужчина бросил сухое одобрение команде ученых «Р-инкарнации» в лице профессора Фуджи и поспешил удалиться.       Окончив осмотр, медики обработали раны от игл на коже мьюту и сделали ему под лопатку очередную инъекцию транквилизатора. Завершив манипуляции, они облачили бессильное тело экстрасенса в бело-серую робу с номером N0254М-150-02 и закрепили электронный датчик на его левом ухе. Затем его вновь поместили на каталку и увезли в тесный бронированный бокс с тяжелой дверью. Медики переложили мьюту на койку и оставили за запертой дверью в полном одиночестве с навязчивыми мыслями, эхо которых звучало с тех пор в его еженощных кошмарах: «Где я? Кто я? Куда все уходят?! ДЛЯ ЧЕГО я был рожден?!». Осмотреться в новом помещении мьюту не смог — белый цвет стен, потолка и пола вскоре вызвал невыносимую резь в глазах. Двигаться он также не мог — постоянно саднившие мышцы отказывались подчиняться. Психические способности в боксе не действовали, да экстрасенс еще тогда и не понимал, как их сознательно применять. Мьюту закрыл глаза и заплакал. «Она была неправа. Родиться и жить — это ужасно», — тогда подумал он. Однако отчаяние длилось не долго — вскоре под действием транквилизатора он заснул беспробудным сном.       На следующий день мьюту заключили в металлическую броню, которая соединилась с его телом множеством игольчатых электродов. Новое облачение, как объяснил профессор Фуджи — единственный человек, удостоивший его ответами, — помогало ему передвигаться и совершать действия, так как его мышцы из-за бездействия в период ускоренного роста атрофировались. Но кроме этого броня сдерживала психические силы, и без того толком не поддающиеся сознательному контролю неопытного экстрасенса. Инъекции адреналина и электрическая стимуляция нервов стали регулярными и обязательными мерами для проявления психического потенциала мьюту. Началась серия изнурительных тестов экстрасенсорики и медицинских исследований. Джованни Лучано, по приказу которого мьюту был создан, периодически присутствовал при проведении опытов и пел о том, что мьюту — сильнейший экстрасенс в мире — скоро станет его компаньоном, возглавит исследовательский центр «Р-инкарнации» и вообще не будет знать горя в жизни. Однако на самом деле Джованни не воспринимал искусственно созданного экстрасенса как личность и продолжал с трудом сдерживать отвращение, глядя на своего протеже. Клайв Фуджи был другим. «Не такой судьбы я желал своему творению», — сказал он однажды, оставшись с мьюту наедине. «А какова моя судьба?». «Ты поможешь Джованни Лучано завоевать ту часть мира, которая еще не подчинена ему, а потом в лучшем случае он сделает тебе эвтаназию. В худшем тебя разберут на части, и ты станешь началом какого-то нового, чудовищного научного проекта. Ты сможешь перенести нас отсюда, если я помогу тебе бежать?». Мьюту сомневался. «А что дальше? — спросил он. — Моя жизнь — одна боль, потому что я такой…». Он не знал, как описать собственные чувства. Как инородное тело, вирус в организме вселенной. Профессор, похоже, думал иначе: «Дальше я все устрою. Я покажу тебе настоящую жизнь».       Ночь после разговора с Фуджи прошла для мьюту без сна. Его охватывало нервное возбуждение, негодование и тревога. Между тем представлением о жизни, что он приобрел еще до рождения благодаря Амбер, и той реальностью, которую он познал теперь, была бездонная пропасть. Но слова Клайва Фуджи, возможно, кинули через нее первый хрупкий мост: все то, что мьюту испытал после рождения, не было настоящей жизнью! Люди «Р-инкарнации» во главе с Джованни Лучано лишили его истинной жизни, полной впечатлений и удовольствий, и они же не оставили ему в качестве альтернативы возможность смерти, которая принесла бы иное умиротворение. Вместо выбора, который наверняка был у любого свободного живого существа, ему дали какую-то искусственную подмену, существующую на грани того и другого. И никто не предлагал экстрасенсу выбора, наверняка, чтобы мьюту остался с убеждением, что его нет. Но профессор Фуджи открыл ему правду: выбор есть, как и возможность самому распоряжаться своей жизнью. Нужно только отстоять свое право на этот выбор, убрать с дороги всех, кто пытался забрать у сильнейшего экстрасенса святое право распоряжаться собственной судьбой!       Когда на следующий день Клайв Фуджи пришел раньше всех в исследовательский блок, мьюту сообщил ему, что примет его предложение. Профессор ответил, что тот принял верное решение. Первым делом Клайв освободил мьюту от металлической брони. На коже экстрасенса остались раны, бело-серая роба пропиталась сукровицей. Фуджи обработал следы от электродов антисептиком, а после хирургическим путем удалил датчик на ухе мьюту. Позволив экстрасенсу немного опомниться от боли, Клайв взял его за руку и помог ему впервые встать на ноги самостоятельно. Мьюту чувствовал ужасную боль в мышцах и суставах, но отсутствие скованности и первое, пусть и весьма смутное, ощущение самостоятельности помогали ему стерпеть все. Клайв Фуджи взглянул ему в глаза и предложил скорее покинуть это место, не останавливаясь ни перед чем. Эта фраза звучала, как искушение: трудно было подобрать слова, чтобы выразить, как сильно мьюту ненавидел всех, кто в этом здании, выполняя свою работу, доставлял ему страдания. И речь шла не только лишь о телесных страданиях, но еще и о моральных мучениях — переживании несвободы, полнейшем отсутствии уважения к личности, стремлении сломать ее и сделать безвольным инструментом, к тому же совершенно беспомощным без системы жизнеобеспечения. Тело сильнейшего экстрасенса было таким неприспособленным к жизни, и наверняка его таковым создали намеренно.       Мьюту сам удивился тому, как прежде не осознавал своей запредельной ненависти к персоналу «Р-инкарнации». До этого в его сознании существовала только боль, но когда он нашел объект, на который можно было возложить вину за всю боль… Что он испытал в тот момент! Непередаваемое облегчение, и в то же время тяжесть от переполненности мощной разрушительной энергией, которая нуждалась в выходе, в разрядке. Ему было просто необходимо совершить действие, сокрушительное действие, чтобы высвободить напряжение и в полной мере ощутить катарсис — то состояние, что проложит надежный мост через пропасть между ним и реальностью.       Сильные эмоции напрочь затмили болевые ощущения. Для проявления всей психокинетической мощи в таком состоянии уже не требовалась дополнительная стимуляция, и ничто более эту запредельную мощь не сдерживало. Мьюту все еще держал Клайва за руку, но ничего не видел перед собой, кроме яркого синего света, который не причинял глазам боли, а в чем-то даже был приятен. Прогремело несколько взрывов, и в помещении запахло гарью. Душераздирающе взвыл сигнал тревоги. «Ты уничтожил «темные излучатели»! — воскликнул Фуджи. — Это невероятно! Ты сможешь перенести нас отсюда, пока не явилась охрана?». Мьюту не ответил. Он хотел встретить и охрану, и исследовательский персонал, и самого Джованни Лучано — тирана, стоявшего за всем. Он был уверен, что обуздал экстрасенсорные силы, и теперь с превеликим удовольствием разделается с любыми врагами.       Дальше мьюту помнил только новое для себя, всепоглощающее состояние слепой ярости. Он убивал. Убивал безжалостно. Клайв Фуджи куда-то исчез, вокруг были одни враги. Уже знакомые ненавистные лица исследовательского персонала, которые что-то кричали, пытаясь, наверное, давать советы безликим агентам «Три-плэкса». Мьюту сметал их всех без разбору самыми грубыми психическими атаками, но уже вскоре ему это надоело. Создав вокруг себя защитное поле, он метнулся вверх, прочь из серого каменного мешка. Синий луч насквозь пронзил здание. Мгновение спустя мьюту левитировал над ним, тяжело дыша. Его экстрасенсорный потенциал еще не познал своего предела, атаки нисколько не утомили его, но эмоции, владевшие им все это время, вызывали пульсирующую боль в голове и груди. Сколько боли он уже перенес с момента своего рождения, и сколько еще боли ему было суждено испытать, останься он в проклятом здании?! Сконцентрировавшись, мьюту развел руками в воздухе — и каменный мешок рассыпался в груду обломков. Ударная волна невероятной силы смела соседние постройки. Пожар, который уже бушевал в стенах исследовательского центра после взрыва излучателей, теперь набрал катастрофическую силу. Огонь распространялся с пугающей скоростью, пожирая уродливые серые высотки, а тот, кто устроил грандиозный ритуал очищения для города, парил в воздухе над руинами и ликовал. В тот момент мьюту верил, что облегчение, которое он испытал, когда сровнял с землей и выжег подчистую место своего появления на свет, уже стало знаком начала его новой жизни. Он сильно заблуждался.       В тот день сотни камер наблюдения на уцелевших зданиях и видеорегистраторов аэрокаров и челноков запечатлели над городом ужасное уродливое существо, по чьей воле он пылал. В тот день мир узнал о существовании мьюту: неконтролируемого озлобленного чудовища, ненавидящего весь свет. Даже сам мьюту не знал тогда, насколько это мнение далеко от истины.       За спиной мьюту пронесся челнок, и тот уже поднял руку в намерении уничтожить спейсплан, когда почувствовал знакомую энергетику. Челнок пилотировал Клайв Фуджи. Каким бы образом ему ни удалось спастись из разрушенного здания, сейчас профессор был жив и приглашал экстрасенса на борт. Мьюту заколебался. Пока он приобрел очень мало знаний о мире и не имел уверенности в своем здоровье, этот человек ему определенно был нужен. Но оставаться в мрачном сером городе, окончательно изуродованном разрушениями и пожаром, он не хотел ни при каких условиях. Тут же в голове пронеслась отрезвляющая мысль: какое будущее ждет его — сильнейшего в мире экстрасенса? Как повлияет на его жизнь тот факт, что он оставит за собой выжженную землю? Сможет ли он после этого найти свое место в мире и обрести покой? И, словно по велению свыше, с неба хлынул неистовый дождь. Мьюту заслонился от потоков воды защитным полем, но его все равно пробрал холод. Он испытывал панический страх перед будущим — ведь он фактически не имел ничего! Кроме огромной разрушительной силы, но в чем она могла помочь стать частью мира? Только пустота и отчаяние остались на месте гнева — экстрасенс ощущал себя беспомощным и не знал, что делать. Сам он не справится — вот все, что он твердо осознавал. Он использовал телекинез, чтобы вытащить Клайва из челнока, а потом применил телепортацию. У мьюту был только один вариант, куда перенести себя и человека, только одно хорошее место, которое он знал…       Рай на вершине огромной столовой горы. В сновидениях гора выглядела черно-красным каменным треугольником с парой белых нитей водопадов на ребрах, который врезался в буйные дождевые леса под пологом облаков, как нос гигантского корабля, бороздящего зеленое море. И сейчас мьюту вместе с человеком оказался на вершине той самой горы, на берегу глубокого, ярко-синего озера, на ковре из мягкого мха, в окружении неземного пейзажа. Над горой стлался легкий туман. Кругом высились груды черных скал, принявших такие причудливые формы, словно рваные облака по воле местного шамана обратились в камень, навечно застывшие в облике пирамид и колонн, призрачных теней людей или животных и прочих замысловатых изваяний. Неровная поверхность горы была усеяна мелкими озерцами и болотцами, где нашли себе приют крохотные черные лягушки и разнообразные хищные растения, будто порожденные воображением писателя-фантаста позапрошлого века. Среди мхов цвели мелкие орхидеи. Клайв Фуджи оглядывался по сторонам, потеряв дар речи. Он не мог и вообразить, что такие оазисы жизни еще остались на свете. Фуджи, было, обратился за помощью к GPS-навигатору в телефоне, но из-за телепортации ожидаемо произошел сбой. Пока профессор перенастроил технику, легкий туман рассеялся, и солнце озарило вершину горы, почти мгновенно наполнив воздух теплом. «Гора Рорайма?! Гвиана?! — воскликнул Клайв. — И как ты знал, что это твоя историческая родина?!». «Но у меня же не может быть родины», — удивленно возразил мьюту. «Тогда откуда ты знаешь это место? Может, генетическая память?». «Это место из моих снов», — ответил мьюту. «Ты видел такие сны? Невероятно!». Экстрасенс и сам не верил, что действительно нашел свой рай, казавшийся миражом. Лазурная вода озера, сверкающая на солнце, и мистический горный пейзаж — они существовали наяву! Мьюту присел на ковер из мхов — стоять было сложно, ноги начинали болеть, да и вообще все тело ныло. Через несколько минут он лег, но все равно не мог отделаться от болезненных ощущений. Он думал, что отсутствие движений и мышечного напряжения позволит почувствовать себя лучше, но ему почему-то становилось только хуже. Раны на коже саднили. Не в силах терпеть более, мьюту силой мысли поднял свое тело в воздух, переместился к середине манящего синего озера и камнем погрузился в водоем. Глубина оказалась немалой, вода же была не просто холодной, а ледяной, и мьюту поначалу запаниковал. Он пытался закричать и увидел, как вместо крика лишь пузыри воздуха поднимаются к поверхности воды. Он уже видел такое зрелище, но только в мутном красном растворе… Нет, теперь все было по-другому! Никакой боли, только легкость в теле и покой. Мьюту задержал дыхание и на несколько секунд закрыл глаза, опускаясь все ниже ко дну. Когда пальцы ног едва коснулись скользкого ила, он открыл глаза. Ритмичное колыхание причудливых водорослей на дне напоминало танец. И свет яркого белого солнца полосами пробивался сквозь толщу почти прозрачной воды. Все это тоже было в его счастливых снах! Зачаровано глядя на белое сияние вверху, мьюту взмахнул руками, как птица, слетая с высокой скалы, легко взмахивает крыльями, и поплыл к поверхности. Вдохнув чистейший воздух, он телепортировал себя на берег и вновь прилег на мягкий мох, но уже с выражением спокойствия на лице. «Когда ты отдохнешь, перенесешь меня вниз, к дороге? — обратился к нему Фуджи. — Мы не можем остаться здесь». «Я знаю, — ответил мьюту. — Надеюсь, и ты знаешь, что делать». Тогда он не сомневался в честности Клайва.       Сейчас, вспоминая прошлое, Макс Твоми немного стыдился. Профессор Фуджи ведь тоже был в первую очередь ученым, который игрался с жизнью, нещадно вмешивался в природу и в итоге ломал ее. Тогда, левитируя над горящим Нью-Йорком, мьюту увидел в небе светящуюся надпись: «Не проливайте ни слез, ни крови — они могут стать боеприпасами «Р-инкарнации»! O*+SSS[]». В тот же день, на вершине Рораймы он спросил Клайва, что значит слово «Р-инкарнация». И, получив ответ о теории перерождений и кармического круга, искусственно созданный экстрасенс вновь задумался над собственной жизнью — жизнью уродливой и несчастной жертвы научных опытов. Если он родился таким, можно было предположить, что в прошлой жизни Твоми сам был бессердечным исследователем, чьи безумные эксперименты, игры с жизнью, калечили живых существ. Сейчас такие мысли выглядели для Максимилиана чистейшей нелепостью, хотя, по его мнению, расплачиваться за опыты над разумными существами такой ценой было бы справедливо. И Клайв тоже заслуживал этого, как ни печально было это признавать. Дела профессора Фуджи были чудовищны по своей сути.       Мьюту тяжело вздохнул. Уже давно он не погружался в воспоминания настолько глубоко. Взглянув на сверкающие серебром наручные часы, мьюту изменил курс аэрокара и направился к Рорайме. У него было достаточно времени, чтобы броситься в омут. И смыть с себя самое тяжелое воспоминание о самой большой ошибке.

14

      Филандр Блейн завершил очередную проповедь к шести часам вечера. Он уже переоделся в обычную неброскую одежду и чистил бордовый кашемировый плащ, когда кто-то появился в пустой церкви. Блейн вздрогнул — он ведь точно помнил, что запер все двери.       Войдя в зал для церемоний, Филандр увидел на черной скамье экстрасенса. Несмотря на туннели в ушах и короткие усы, выкрашенные в синий цвет, он не сразу узнал, что эта алаказам — Джильда Бишоп, подопечная Люциана Гойи.       — Я знаю, что Вы работали над проектом «Мьюту», — вызывающе заявила гостья, когда он даже не успел открыть рот.       — Нет-нет, все, кто работал над этим проектом, мертвы, — начал отпираться Блейн. — Никаких исключений.       — Да? — ехидно переспросила Джильда. — И все, кто работал над проектом «Эра Водолея» — тоже? Или Вы — исключение?       Филандр Блейн насупил брови и скрестил на груди руки.       — О чем ты? — возмущенно спросил он.       — Люциан Гойя мертв, — отрезала Джилл. — В моих руках — Ваши с ним разработки. Как Вы думаете, избирателям мистера Лучано понравится тот факт, что универсальная религия — коммерческий проект?       «Священник» нервно усмехнулся. Цель визита Джильды Бишоп теперь стала ясна. Блейн опасался того, какие требования может выставить она — ведь, скорее всего, алаказам собственноручно убила бывшего тренера.       — Чего ты хочешь? — спросил Филандр, силясь держать себя в руках.       — Исповеди, — лукаво ответила Джилл. — Но, как Вы понимаете, я не буду каяться в грехах — я буду слушать. Так что Вам известно о проекте «Мьюту»?       Блейн снял очки и протер глаза. Несколько замявшись, он все же решился сесть на скамью рядом — разговор предстоял долгий.       — С чего же начать? — задумался он и взглянул на Джильду: — Ты, выходит, в курсе, какое у меня образование?       Фил Блейн (урожденный Филберт) был психоаналитиком, широко известным в узких кругах, и наверняка мог бы снискать славу на данном поприще, если бы издал сколько-нибудь значимую для науки монографию. Увы, Джованни Лучано заприметил молодого перспективного специалиста раньше и поспешил прибрать его к рукам. Зато Фил быстро обрел благосостояние, согласившись сотрудничать с сенатором. Блейн оказывал психологическую помощь исследовательскому персоналу «Р-инкарнации», задействованному в проекте N0254М-150-02. Всем участникам, кроме руководителя проекта. Клайв Фуджи — долговязый неврастеник с заостренными чертами лица, который дымил дешевыми сигаретами, как металлургический завод прошлого века — повторял дежурную фразу: «Зачем мне шринк? У меня все нормально, а скоро вообще будет хорошо».       — Поначалу я не обращал на него внимания, — признался бывший психоаналитик, — меньше работы — ну и кайф! Но когда на этой работе я начал «выгорать», Клайву предстояло понять, какую ошибку он совершал.       — И какую? — поинтересовалась алаказам.       Блейн усмехнулся:       — Тот, кто отказывается быть клиентом шринка, рискует стать его другом. После очередного рабочего дня, когда клиентов было слишком много, я даже не предложил ему — я заставил его поехать со мной в бар и надраться.       Молодой Филберт Блейн в те годы выглядел, как пришелец из другой эпохи. Если бы субкультура хиппи просуществовала до 2082-го года, он явно был бы причислен к «детям солнца». Волнистые волосы Фила доходили ему до плеч, он обожал носить темные очки с круглыми стеклами и старомодные рваные джинсы. По поводу растительности на своем лице молодой Блейн не заморачивался и брился, когда было настроение, зачастую оставляя нелепые усы. Профессор Фуджи, при всем своем безразличии к негласным стандартам внешнего вида, выглядел рядом с Филбертом более современно. Длинная челка, аккуратная бородка, клетчатый шарф и кожаная куртка, пусть и самая простая, «без претензий», делали свое дело. Да и вообще Клайв Фуджи просто выглядел ухоженным — как-никак, тогда он еще был женат. Правда, в тот вечер, прежде чем сесть в спортивный аэрокар Фила и погнать на попойку, он, следуя совету нового товарища, снял обручальное кольцо.       — Не знаю, зачем я сказал ему сделать это. Я ведь прекрасно понимал, что он не намерен подцепить кого-то на одну ночь, в отличие от меня. Он, малопритязательный мученик науки, ехал бухать за чужие деньги. Вот и все.       В баре Блейн отчаянно пытался отрекомендовать коллегу новым знакомым. Но, несмотря на «красноречие» Фила, вечер все равно завершился тем, что он в одиночку тащил мертвецки пьяного Фуджи к аэрокару. На окружающих даже произвело впечатление то, как хиппарь маленького роста и с уже обозначившимся пивным животом сумел-таки затащить в тачку такого дылду, пускавшего слюни, да еще и захватить с собой упаковку баночного пива для утреннего «лечения». Сам Фил Блейн даже любил проблеваться по утрам — после всего дерьма, что изливали на него клиенты на работе, он называл похмельную рвоту «профессиональной чисткой». Потом, чувствуя, что освободился от всего негатива, он полдня морил себя голодом, и обеденный перерыв превращался в настоящий кайф. Клайву Фуджи, до того вечера примерному семьянину, подобное было чуждо. Он «болел» весь следующий день, но через неделю сам предложил Филу все повторить.       — Даже забавно вспоминать, как я портил этого человека, думая, что спасаю его, — признался Блейн. — Конечно, спасал я только себя. А он втянулся. И вскоре уже научился пить, и несколько раз изменил жене под этим делом. Она же верила, что он ночует в лаборатории, трудится в поте лица над этой бессмысленной разработкой… Это я не про мьюту — у Клайва были и личные научные интересы. Не суть. Я хочу сказать: потом, когда у него в жизни начались трагедии… одна за другой — дочь умерла, жена ушла, потом снова… Впрочем, это тоже не важно. Дело в том, что он тогда уже прекрасно знал изнанку моей работы: как я «чищусь», что думаю обо всех этих ученых и их проблемах, и об этом мьюту, чтоб он сдох! Я уже не мог помочь ему как психоаналитик. Я мог только вытереть ему сопли и налить бренди с колой! Что я знаю о проекте «Мьюту»? Я знаю все! Я как-то спрашивал Клайва: «А что, эта химера действительно такая мерзкая, как все они говорят?». Он показал мне его, это зло в зародыше, этот уродливый гибрид трех существ. Я знал, что ничего хорошего из него не вырастет.       Джилл покачала головой.       — Вы догадывались, что вырастет из этого существа, увидев его один раз в эмбриональной стадии развития? — уточнила она. — Вы знали, чьи гены в нем, верно?       Блейн кивнул:       — Я участвовал в этом. Я знаю. В нем гены худшего из чудовищ!       — А откуда Вам это известно? Со слов профессора Фуджи?       — Нет, мы принципиально не говорили о работе. Когда он показал мне мьюту, это было первое из всего двух исключений из принципа. Второе было, когда он сорвался. Не вдаваясь в подробности, скажу: в его трагедии был виновен сам Джованни Лучано. Я паршивый психоаналитик и друг из меня не лучше, но за то, что Клайв помогал мне держаться на временами несносной работе, я хотел помочь ему любым возможным способом.       — Что Вы ему посоветовали? — потребовала конкретики алаказам.       Фил вздохнул и твердо ответил:       — Пойти против Лучано. В руках Клайва Фуджи было смертоносное оружие. Ему нужно было только склонить мьюту на свою сторону, и тогда он смог бы отыграться за все или же выбить из Лучано все, что ему будет нужно, чтобы возобновить свой личный проект. Я подталкивал Клайва к тому, что его погубило. Я настаивал, чтобы он действовал быстро, потому что у Джованни Лучано есть железный аргумент для того, чтобы мьюту был на его стороне.       — Вы консультировали и самого президента, — подвела черту Джилл.       — Да, черт побери! Да! — хватаясь за голову, воскликнул Блейн. Очевидно, он винил себя за это постоянно с 2082-го года. Выждав, пока он придет в себя, алаказам задала следующий вопрос:       — Вы убедили Джованни пожертвовать парой клеток во имя науки?       Фил поднял на нее распахнутые серые глаза, его челюсть отпала.       — Ты догадалась… — сокрушенно проронил он.       — Я знала изначально, — сообщила Джильда Бишоп.       Блейн закрыл лицо руками. Из него только что обманным путем выудили признание, заставили раскрыть такие тайны современного мира, какие стоило похоронить вместе со всеми, кого они касались.       — Чего ты хочешь? — еще раз спросил он Джильду, оказавшись загнанным в угол.       — Его крови, — ответила алаказам.       — Компромат, ну да, конечно. И ты хочешь, чтобы я его достал?       Джилл рассмеялась:       — При всем уважении, мистер Блейн, Вы и на несколько ярдов не успеете подойти к Джованни Лучано, когда он будет предупрежден о Вашем намерении. Но если приведете меня к нему…       — А если нет? — предпринял Блейн отчаянную попытку возразить.       — Да что Вы выделываетесь, как человеческая женщина? — воскликнула Джильда. — Как будто Вы не хотите уничтожить Лучано — того, кто из образованного перспективного психоаналитика сделал руководителя универсальной секты? Или Вам нравится нести чушь перед народом?       Фил Блейн дернул головой. Он столько лет занимался ерундой, столько лет ненавидел себя и медленно спивался после «проповедей». Если что-то, наконец, можно изменить — почему бы не попробовать? Да другого пути у него и не намечалось.       — Поехали, — кивнул он Джилл. Та с довольным видом пожала ему руку.       Они вышли из здания церкви и сели в аэрокар Фила. Блейн молчал. Он корил себя за то, что слишком разболтался. Да, хватка психоаналитика была давно потеряна.       — А кто был третьим существом? — нарушил тишину голос Джильды.       — А над каким еще проектом трудились ученые «Р-инкарнации»? Есть варианты?       Алаказам тяжело вздохнула. Видимо, и этот ответ был ей известен.

15

      Черный аэрокар остановился возле озера Глэдис на вершине Рораймы. Максимилиан Твоми вышел из машины, снял одежду и аккуратно сложил ее на камне, сделал еще один крупный глоток теплого мятного шнапса и, воспарив в жарком воздухе с помощью телекинеза, бросился в ледяную воду. Поток воспоминаний о первом посещении заветного места на вершине горы продолжал бурлить в голове, наполняя ее неприятной тяжестью, и, погружаясь в воду озера, экстрасенс также погружался и в пучину прошлого…       Немного отдохнув на берегу озера Глэдис, мьюту выполнил просьбу Фуджи и телепортировался с ним с вершины горы на зеленый простор саванны, где расступалась могучая сельва. Рорайма высилась на горизонте огромной полосатой махиной из черно-красных песчаников и кварцитов, подножие ее погрязало в сочной зелени джунглей. Это место было таким первозданным, девственным и манящим, оно позволяло услышать древнейший зов природы — зов к жизни. В противовес ему степь, где теперь стояли экстрасенс и человек, была плешью, которую проело в сельве вмешательство цивилизации. Через саванну проходили туристические маршруты, и Клайв рассчитывал взять попутку до ближайшего города. Мьюту пришлось скрыться от посторонних глаз среди небольшой группки деревьев. Там, в тени, усталость окончательно сморила его, и он заснул, не видя снов.       Мьюту понятия не имел, сколько времени провел во сне посреди степи, когда Фуджи разбудил его. Какой-то путешественник подвез Клайва до Джорджтауна, где профессор арендовал аэрокар, на котором и вернулся обратно. Когда Фуджи попросил мьюту ехать с ним, в душе экстрасенса всколыхнулось тревожное воспоминание. «Это очень плохая вещь».       — Я не сяду в машину! — мьюту сам не успел отследить, как резко произнес это вслух.       — Если ты останешься здесь, ты умрешь, — предостерег Фуджи.       — Разве смерть — это плохо? — недоуменно спросил экстрасенс. После всех мучений жизни это действительно было для него большим вопросом. Кроме того, он все еще не понимал до конца сущность смерти.       Лицо Клайва Фуджи побледнело, его губы задрожали.       — Что? — наконец-то выдавил из себя он, голос его дрожал. — Ты спрашиваешь такое у МЕНЯ — у того, у кого умерла маленькая дочь?!       Мьюту сглотнул ком, подступивший к горлу. Он понял, что сказал то, что могло глубоко ранить человека, пережившего потерю. Он вспомнил, как сам оплакивал Амбер, когда понял, что случилось с ней. Тут он вспомнил фотографию, которую показывала ему девочка — и его охватила оторопь. Клайв Фуджи и был отцом Амбер!       — Я тоже знал ее, — признался мьюту. — Но как же все, что я слышал о душах на небе, о реинкарнации…       — Это миф! — неистово воскликнул Фуджи — его серые глаза наполнились слезами. — Понимаешь, неправда, вымысел, ненаучный факт!       — Тогда… где же сейчас Амбер? — спросил мьюту.       — Под камнем, глубоко в земле. Медленно тает, исчезает, будто ее и не было. Ты хочешь знать, что такое смерть? Это конец всего, всех твоих мыслей и чувств! Ты просто становишься землей, вот этой пылью и грязью, вонючей питательной жижей, которую едят белые личинки и сосут из почвы корни этих мхов и трав! Сложные органические вещества распадаются на простые неорганические. Возврат в ничто, в неживое! Вот, что это значит! И все это скоро произойдет с тобой, если ты не сядешь в гребаную машину!       Сколько отчаяния было в надрывной речи изможденного человека! Договорив, Клайв закрыл лицо руками и медленно сполз вниз по борту аэрокара. Он сел на землю, поджав колени, и разрыдался. Он дышал рывками, слезы лились по его грязному от пота и дорожной пыли лицу, он кусал костяшки своих длинных пальцев. Не зная, что можно сделать для него, мьюту молча занял место на заднем сидении аэрокара. Фуджи еще какое-то время сидел около машины, вытирая слезы. Потом он сел за руль. Всю дорогу мьюту в полной тишине пытался осмыслить его слова, которые начинали вызывать тревогу.       Сутки с лишним человек и экстрасенс провели в пути до Экватор-Сити. Фуджи знал, куда именно направляется. Профессор припарковал арендованный аэрокар на площади перед Научно-практическим центром медицинской помощи «Санкториум». Он базировался в белом здании с колоннадой, раскрывающейся к площади, и с куполом над главным входом, двери которого украшало изображение глаза, вписанного в треугольник. Позади величественного белого сооружения высились другие корпуса центра — обычные прямоугольные многоэтажки. Клайв Фуджи планировал устроиться на работу в этом учреждении.       Центр «Санкториум» возглавлял профессор медицины и выдающийся вирусолог по имени Рэндольф фон Лунд. Этот седовласый мужчина носил черно-серый деловой костюм, на воротнике его пиджака красовалась золотая брошь с изображением глаза, заключенного в треугольник. Такая же эмблема была повсюду в «Санкториуме» — над входом, на стендах, на всех официальных документах. Имелась она и на стене в палате, где проходило «собеседование» профессора Фуджи. Мьюту вынужденно присутствовал при нем, лежа на больничной койке.       — Я хотел сделать этот центр храмом, где будут одинаково чтимы наука и духовность, — объяснял Рэндольф Лунд свою позицию Клайву Фуджи. — Мы здесь протестуем против навязывания нам Движения Эры Водолея, но при этом не требуем от наших сотрудников принадлежности к какой-либо конфессии. И все же генная инженерия — весьма богопротивное дело. Только этого нам не хватало.       — Долой прогресс, да здравствует средневековье, — с сарказмом бросила его коллега Элма Торрес — женщина среднего возраста с прямыми черными волосами, разделенными на пряди одинаковой ширины, но разной длины. Она была в медицинском костюме и белом халате.       — Заткнись, Элма, — прошипел Лунд. — Так для чего он здесь? — снова обратился он к Фуджи, указывая на мьюту. — Приложение к Вашему резюме?       — Ему нужна медицинская помощь, — ответил Клайв.       — Да, Рэндольф, — подтвердила Элма Торрес. — Мы провели первичную диагностику. У него проблемы со всеми органами. Разве что, кроме мозга. Мозг просто потрясающий.       — По большому счету, фактически мы выращивали мозг… — задумчиво проронил Клайв.       Профессор Лунд недовольно хмыкнул:       — Все ясно. Я назначаю его лечащим врачом доктора Торрес. Вы, мистер Фуджи как новичок в нашей организации тоже поступаете в ее распоряжение. Но сначала смените имя.       И он поспешил удалиться из палаты с таким же выражением на лице, с каким шестого февраля вылетел из смотровой центра «Р-инкарнации» Джованни Лучано. Мьюту не удивился реакции Лунда. Он ожидал того же и от Элмы Торрес, но та спокойно беседовала с Фуджи, то и дело бросая весьма заинтересованный взгляд на экстрасенса.       — Уже решили, как Вас будут звать? — поинтересовалась она у Клайва.       — Я думал вернуть старую фамилию моей семьи — Харфуджи, — профессор на секунду изменился в лице, делая ударение на последнем слоге. — Мои предки отказались от нее, когда переехали в Штаты. Слишком экзотическая здесь.       — Вы хорошо знаете свое прошлое? — с уважением спросила Элма.       — Все, что у меня было, в прошлом. Я имею в виду из того, что я ценил. Личности, которых я ценил. Работа для меня почти ничего не значит.       — Но у Вас еще есть мьюту, — понизив голос до шепота, отметила женщина. — Кто он для Вас? Наверное, почти сын — он ведь Вам обязан своим рождением.       Фуджи отвел ее в другой конец палаты и ответил так тихо, насколько мог, но чувствительный слух экстрасенса все равно уловил его слова:       — Я не чувствую к нему ничего родительского. Хотя, конечно, в отличие от других, я не испытываю к нему отвращения.       Элму Торрес, кажется, несколько удивило такое заявление.       — А для меня он притягателен, — высказала свою точку зрения она. — Он целостен, гармоничен. Вы сплавили гены двух существ — могло получиться что угодно. Но он не выглядит, как результат рекомбинации генов или гибридизации — он мог бы считаться новым биологическим видом, настолько его черты естественны и слажены. Неужели Вас ничто не восхищает в нем?       Мьюту напрягся и чуть приподнялся на постели, прислушиваясь к разговору. У него не укладывалось в голове, что слова Элмы могут быть о нем. Неужели кто-то действительно им восхищался? Неужели эта женщина и впрямь не считала его чудовищем, насмешкой над природой?       — Трех, — вдруг обронил Клайв.       — Что? — переспросила Элма.       — Гены трех существ, — добавил профессор и тут же запнулся. — Только не спрашивайте меня об этом подробнее. Это все… слишком неправильно.       Элма Торрес поняла, что тему стоит сменить:       — А имя Вы тоже возьмете другое?       — Да, нужно такое, чтобы сочеталось, — ответил Фуджи. — Может, стану Константином. Но это по документам. Для Вас я предпочел бы остаться Клайвом.       Оба ученых растерянно усмехнулись.       — Разбирайтесь с документами, Клайв — а я уж позабочусь о нем, — указывая на мьюту, распорядилась Элма. — Передайте медсестре, что сейчас мне нужны антибиотики и микроиглы для инъекций.       Подслушанный разговор дал мьюту несколько зацепок в поисках ответа на самый важный вопрос: кем же он являлся. Помесью трех совершенно разных существ, одно из которых определенно мью, а два других… Экстрасенс почувствовал, что боится ответов, которые сам же так упорно ищет. Найти объяснение возникшему противоречию он не мог, но из-за неосознанной тревоги он не мог также решиться поставить своему создателю прямые вопросы.       Фуджи ушел улаживать дела, связанные с трудоустройством под новым именем, а в палату вернулся Лунд, чтобы ассистировать доктору Торрес. Профессор переоделся в медицинский костюм и халат, а также надел стерильные перчатки. Рэндольф и Элма помогли мьюту подняться с постели и лечь на каталку, на которой его доставили в процедурную. С его тела сняли пропитавшуюся кровью робу, после чего ему помогли помыться и затем еще раз обработали раны. В палате ему помогли перелечь обратно на койку и надеть больничную одежду приятного глазу синего цвета. Лунд взял все необходимые анализы, и на этом медики оставили экстрасенса в покое. Уходя, Элма тихо дала ему обещание, что поможет со всем справиться и сделает все, чтобы уменьшить страдания. Мьюту очень хотел ей верить. В палате было тепло и тихо, постель была удобной, так что он вполне мог расслабиться и отдохнуть. Но к вечеру мьюту начал ощущать, как его охватывает растущая тревога. Он пытался заснуть, но сон не шел. С наступлением темноты тревога стала невыносимой, от нее некуда было деться. Он метался в постели и вонзал когти себе в тело, чтобы отвлечься от нестерпимого беспричинного страха, в результате он до крови расцарапал себе грудь, плечи и шею. А на следующий день у него случился эпилептический припадок. Симптомы говорили о типичном синдроме отмены — его организм крайне болезненно отреагировал на отказ от транквилизаторов.       После этого мьюту впервые задумался о том, что ему стоило бы бояться смерти. И все же он не мог в полной мере осознать, что это такое — ведь он имел возможность прочувствовать жизнь, а вот представление о смерти оставалось для него весьма и весьма размытым. Когда он вновь пытался расспросить об этом Клайва Фуджи, тот принес ему книгу с черно-зеленой орхидеей на обложке — «Цветы Зла» Шарля Бодлера. Профессор заставил его прочесть стихотворение «Падаль». В тот же вечер мьюту прочел всю книгу одним махом и поблагодарил Клайва за нее.       — Тебе действительно понравилось? — поразился Фуджи. — По-моему, это самый дерьмовый поэт на свете.       — Он честен и смел, — возразил мьюту. — Он не приукрашает жизнь.       Это и не нравилось Клайву в творчестве Бодлера. Фуджи боялся встречи с реальностью, он уходил от нее, предпочитая слепо верить, что все было в его руках, что он всегда сможет все исправить. До чего самонадеянно — даже мьюту со своими выдающимися способностями не ощущал всесилия, и не только из-за проблем со здоровьем.       А состояние его здоровья было плачевным. Результаты обследований и анализов показали серьезные эндокринные нарушения, возникшие из-за гормонов, которые регулярно вводили ему, чтобы обеспечить ускоренный рост, а также недостаточность в работе поджелудочной железы, печени и почек как результат побочного действия транквилизаторов. К тому же мьюту, взращенный в стерильной среде, имел несформированный иммунитет. Его организм не мог бороться даже с самыми незначительными инфекциями — все раны на его теле долго оставались воспаленными, у него наполовину сгнил хрящ левого уха. Атрофированные от бездействия мышцы и воспаленные суставы ныли практически постоянно. Но больше всего самого мьюту пугали приступы боли в сердце, даже несмотря на уверения Элмы Торрес, что эти последствия регулярного применения адреналина постепенно пройдут.       Поначалу в больнице ему было не по себе, он был вынужден бороться с приступами острого желания сбежать. Обстановка, инструменты, запахи — все напоминало о «Р-инкарнации», но уже после первой недели в «Санкториуме» у мьюту появилась надежда на облегчение. Конечно, не последняя роль в таком изменении принадлежала Элме Торрес. Она всегда была честна с ним и полностью отдавалась своему делу — спасению его чуть было не загубленной жизни. Ее деликатность, вера в успех и настойчивость не могли не передаваться ему. Но что было наиболее удивительно, и во что мьюту не мог поверить так же долго, как в реальность смерти, — это искреннее восхищение Элмы его телом, и восторг, с каким она говорила о результатах изучения его необычного организма:       — Эта структура между затылком и позвоночником — не просто хорда. Кроме хрящевого образования в ней есть вторая нервная трубка, и она идет дальше вдоль позвоночника. К ней подходят нервы, увеличивая чувствительность. Также здесь располагаются крупные сосуды и группы лимфатических узлов. То есть, дополнительный иммунный барьер для мозга. А эти пальцы… Известно, что пальцевая моторика связана с речевыми и мыслительными функциями. У тебя увеличена чувствительная зона кисти и, соответственно, более развиты связанные с этим отделы мозга. Твое тело безупречно!       — Тогда почему я так страдаю? — спрашивал ее экстрасенс, появившийся на свет противоестественным способом.       — Это было в высшей степени высокомерием со стороны твоих создателей — думать, что они все контролировали. Они только совместили гены — а дальше работала природа. Она все «продумала», безупречно создала все для обеспечения такой невероятной силы! Ты страдаешь только потому, что твои создатели неправильно обошлись с таким сокровищем.       — Сокровищем? — по-прежнему не верил мьюту своим ушам.       — Ты сокровище! — лицо доктора Торрес буквально светилось от воодушевления, когда она говорила о нем. — Я все больше убеждаюсь в этом, когда все больше узнаю о тебе.       Мьюту покосился на нее с недоверием:       — Зачем Вы заботитесь обо мне?       — Твой случай мне интересен, — без запинки ответила Элма. — Я работаю в сфере медицинских исследований двадцать лет, изучая экстрасенсов, но, как ты понимаешь, никогда не видела подобных существ. Не видела такой кровеносной системы, такого строения скелета, такого мозга. Никогда.       — Я Вам нравлюсь, — подытожил мьюту. — Вот только почему? Потому, что Вы фанатичны в своих научных интересах? Вы думали об этом?       Она улыбнулась:       — Да, ты мне нравишься. Ты мне близок.       — Близок? Хм…       Как он мог быть кому-то близок? Он, мьюту, исключение из всех правил, не являющийся полноценным ни экстрасенсом, ни человеком, ни новым биологическим видом. Разве мог хоть кто-то понять его, если никто не переживал то, через что прошел он?       Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?       Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?       И ночью бледный страх… хоть раз когда-нибудь       Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?       Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?       Вас, ангел свежести, терзала лихорадка?       Вам летним вечером, на солнце у больниц,       В глаза бросались ли те пятна желтых лиц,       Где синих губ дрожит мучительная складка?       Вас, ангел свежести, терзала лихорадка? —       Процитировал мьюту Элме отрывок Бодлера.       — Ты настроен недоверчиво и даже враждебно, — заключила доктор Торрес, выслушав его, — и я могу это понять. Но мне не безразличны экстрасенсы — это моя дань «Духу Нико Старра».       — Кто такой Нико Старр? — спросил мьюту.       Элма Торрес кратко поведала ему о тирании клана Лучано, о Братстве Прорицателей и о неудавшейся шафран-айлендской революции. Так мьюту узнал, что в ряде стран между экстрасенсами и людьми давно держатся напряженные отношения. Но для него оставался актуальным все тот же вопрос: где назначено ему место в этом противостоянии? Не человек, но и не в полной мере экстрасенс… Кто он? Для чего он живет?       Наступило мучительное молчание.       — Вы должны руководить этой клиникой, — вдруг сказал мьюту Элме Торрес. — Вы рациональны. Это важно.       — Скажу тебе по секрету, ты не один, кто так думает, — шепотом ответила она. — Лунд — вот кто действительно фанатик, и многие этим не довольны. Когда он только начинал строить этот «госпиталь сопротивления», достаточно скоро стало ясно, что коллектив лечебного учреждения должен состоять в первую очередь из врачей, а не из проповедников. Сейчас от его задумки осталось одно название.       — Я помогу Вам занять кресло директора, — решил мьюту. — Только поставьте меня на ноги, Элма.       Доктор Торрес улыбнулась и похлопала его по плечу. Он начинал доверять ей, видеть в ней потенциальную опору для того, чтобы занять свое место в мире. Эта неутомимая женщина в буквальном смысле помогала ему твердо стоять на ногах. Она прилагала невероятные старания для того, чтобы он чувствовал себя лучше. Для этого Элма даже пыталась дать ответы на мучившие его вопросы, насколько это было в ее силах. Чтобы осознать тот путь, каким он появился на свет, мьюту были необходимы хотя бы элементарные знания в области генетики. Доктор Торрес многое объяснила ему сама, а потом еще принесла книги. Вскоре экстрасенс знал все о законах наследования, о теориях генетической памяти и о генной инженерии, и новые сведения рождали в его сознании еще больше вопросов. Что из тех качеств, которыми он обладает, действительно его индивидуальность и выбор, а что обусловлено генами? Насколько его эмоции, его намерения, его действия продиктованы генами? Что может содержаться в его генетической памяти — памяти тысяч поколений трех существ, в числе которых был легендарный мью? Если создатели мьюту хотели получить сильнейшего экстрасенса, живое оружие, кого именно они могли выбрать донорами генетического материала? И самое главное — как люди только решились затеять такую непредсказуемую игру, зачем смешали гены трех видов столь грубым способом?       Слова Элмы Торрес о том, что жизнь, созданная научным путем — настоящее сокровище, помогали экстрасенсу не впасть в уныние, а ее энергия, казалось, могла воодушевить кого угодно. Именно ее живой неуемный научный интерес заставил мьюту глубже заинтересоваться медициной. И в этом Элма также поддержала его, обеспечив ему свободный доступ к огромной библиотеке «Санкториума». Мьюту перечитал множество книг в рекордно короткие сроки, его способности усваивать информацию были поистине потрясающими. Со временем он стал задумываться о возможности сделать карьеру исследователя в области медицины.       Конечно, у доктора Торрес была личная заинтересованность, после того, как мьюту пообещал ей «карьерный рост», и этого Элма не скрывала. Как и своего исследовательского любопытства. Но ее отношение к мьюту, несомненно, было чем-то большим, чем научный и корыстный интерес. Нет, фанатики науки и зашоренные карьеристы не станут хлопать тебя по плечу, оставляя на ночь в одиночестве, не станут подбирать для тебя одежду, чтобы ты чувствовал себя комфортно, не сделают для тебя дубликат ключей от библиотеки научного центра… В общем, не сделают ничего из того, что сделала для него Элма Торрес.       Ее энтузиазма в отношении мьюту никак не разделял профессор Лунд. Рэндольф никогда не скрывал своего презрения к результату научного эксперимента, демонстративно повторяя пафосные речи о том, как подобные извращения природы оскорбляют Создателя, имея в виду ту самую эфемерную сущность, чаще всего называемую богом, существование которой было еще одним ненаучным фактом. «Р-инкарнация», «Санкториум» — мьюту не мог понять, почему научные организации выбирают в качестве своих названий и символов ненаучные понятия. Все это выглядело абсурдом, а высказывания Лунда напоминали бредовую фабулу. Именно мысль о том, что все его слова — бред сумасшедшего, позволяли не брать их в голову.       Вместе с тем оставался иной гнетущий факт — мьюту никак не мог докопаться до того, что на самом деле было на уме у Клайва Фуджи. Профессор помогал Элме Торрес во всем, активно и целеустремленно, не делая одолжения, в отличие от Лунда. Клайв точно был заинтересован в том, чтобы мьюту был жив и здоров, но не из убеждений об исключительности своего создания. Фуджи часто был неразговорчив и подавлен, но при этом не апатичен. Он словно выжидал час для активных действий, чтобы изменить свою жизнь. Мьюту по-прежнему не решался откровенно заговорить с ним, боясь снова задеть болезненную струну в его душе, как и в своей собственной. Он до сих пор не смирился с потерей единственного друга. Образ Амбер нередко вставал перед его взором, когда бессонной ночью он смотрел на звезды и луну. Боясь, что и это видение со временем растворится в темном море памяти, мьюту попытался увековечить Амбер в линиях на бумаге. Он нарисовал ее портрет на форзаце сборника неожиданно полюбившихся стихов с орхидеей на обложке. Это действие не составило для него труда, как нечто само собой разумеющееся, но результат почему-то растрогал его самого, и он захотел показать набросок Клайву Фуджи, что и сделал тем же вечером. Взяв книгу из рук мьюту, профессор уронил ее и заплакал. «Для исследования причины жизни мы вынуждены сперва обращаться к смерти», — рыдая, проговорил Фуджи. Мьюту спросил его, что тот имеет в виду, и Клайв предложил ему посмотреть фильм «Франкенштейн Мэри Шелли» 1994-го года. Экстрасенс, попросив о помощи безотказную Элму Торрес, посмотрел фильм, а потом и прочитал оригинальный роман, написанный в далеком 1816-м году. В обоих произведениях его поразило то, как давно люди впервые задумались о возможности создания искусственной жизни, как пытались понять, что будет чувствовать получившееся в результате создание… Хотя в этом случае уже неуместно было использовать подобное слово — создание стоило называть личностью. Мьюту возмутило то, что никто этого так и не сделал. К подобной личности отнеслись бы как к монстру в те времена — так к ней относятся и сейчас. Почему же, даже догадываясь, чем все может кончиться, люди решились на подобный шаг, зачем вырастили демона, с которым изначально не могли справиться? И почему неизбежно толкали его на путь ненависти, не оставляя выбора?       — А почему у меня нет имени? — вечером после просмотра фильма спросил мьюту своего создателя — Клайва Фуджи.       — Чтобы не возникало привязанности, — нерешительно промолвил тот. — Понимаешь ли… это был приказ.       — Тогда — понятно. А сейчас? Почему ТЫ не дал мне имя?       — Думаю, ты целостная личность — сам можешь выбрать… — натянуто улыбаясь, лукавил Фуджи. — Я не думал…       — Почему? — прервал его грубое вранье мьюту. — Послушай: я понимаю, кем я был для Джованни Лучано — орудием достижения цели, да. Но я не могу понять, кто я для тебя — орудие, материал, творение… вряд ли друг.       — Ты… ну, почти сын, — так же неубедительно высказал Клайв то, что нужно было сказать.       Мьюту нервировала его плохо скрываемая неискренность:       — Что значит «почти»?       Профессор Фуджи вздохнул, собираясь с мыслями, и произнес:       — Ну, я чувствую ответственность за твою судьбу, как родитель, но у меня никогда не будет к тебе…       — …привязанности, — понял его мьюту. — Это мне ясно. Кто-нибудь вообще может ощущать привязанность ко мне? Кто-нибудь может быть моим родителем?       — У тебя нет родителей, — сухо сообщил Клайв то, что и так было известно искусственно созданному экстрасенсу. — Есть только доноры генетического материала. Самка мью выносила тебя первые две недели — может, ее ты мог бы назвать матерью. Но она мертва.       — А кто еще был донором генетического материала? — собрался с духом и спросил мьюту. — Человек?       Фуджи тяжело вздохнул и, насупившись, изрек:       — Джованни Лучано.       Мьюту почувствовал себя так, будто внутри у него все оборвалось. Истина причинила ему новую боль и притом заставила прямо-таки возненавидеть самого себя. Не только потому, что мьюту ненавидел Джованни Лучано, а теперь узнал, что сам в какой-то мере был им, а потому, что даже тот единственный человек, что состоял с ним, можно сказать, в родстве, относился к нему с пренебрежением и страхом. Чего тогда ожидать от других людей? И от несчастного Клайва Фуджи, явно имевшего разногласия с Лучано? Профессор Фуджи не произносил слова «монстр» или «демон», но, похоже, они давно сидели и в его голове. Таким мьюту был для него всегда. Не вызывающим страх или отвращение, но не вызывающим и сочувствия. Чужеродным. Обладающим отталкивающей внешностью и невероятной силой. Отношение к такому существу всегда будет настороженным, что бы оно ни делало. Тем более что в нем были гены поистине отвратительного человека. После этого откровения мьюту уже не решился спросить, кто же был третьим донором.       Он и дальше видел бы причину отчуждения со стороны Фуджи в себе и своих генах, если бы не услышал отрывок очередного разговора профессора с доктором Торрес.       — До чего же он удивительное создание! — как всегда вдохновенно говорила Элма.       — Вам он даже на первый взгляд не показался чудовищем? — недоверчиво уточнил Клайв.       — «Чудовище» происходит от слова «чудо», поэтому в хорошем смысле я могу назвать его и так. Я смотрю, Вы с ним держите жесткую дистанцию — почему?       Фуджи издал тяжелый протяжный вздох, похожий на стон.       — Я не могу позволить себе закрыть глаза на то, что отчасти ОН виновен в смерти Амбер, — напряженно выговорил мужчина. — Во второй ее смерти, я имею в виду…       У мьюту перехватило дыхание. Случайно услышанная фраза ударила его в сердце, как шальная пуля. Неужели он мог это сделать? Неужели, не контролируя себя, он смертельно ранил того, кого так любил?! Но что значило «во второй ее смерти»? Как бы это ни было мучительно тяжело, ему было необходимо расспросить обо всем Клайва Фуджи. Тем же вечером, наедине с профессором в палате он отважился на рискованный шаг.       — Я знал, что моя дочка умрет, — сбивающимся из-за подступающих слез голосом повествовал Клайв, отвечая на вопросы своего творения. — Ее сбил аэрокар, и она упала с тротуара второго уровня! Такие тяжелые травмы! Я не могу вспоминать… — он протер глаза и, собравшись с духом, продолжил: — В общем, в то время «Р-инкарнация» профинансировала мой проект, очень серьезную разработку. «Глоб.Нэт-1», технология создания виртуальной копии сознания на основе копирования синапсов нейронов мозга. Работая над ней, я понял, как спасти Амбер. Я добился разрешения создать экспериментальную модель «А-2»…       — То есть, Амбер-ту? — уже понимал, к чему все шло, мьюту.       — Да. Именно с ней ты общался. Как и я. Я обещал ей, что дам ей новое тело, что снова… обниму ее… снова буду гулять с ней…       Профессор не выдержал, рывком снял очки и разрыдался. Воспоминания, которые он озвучивал, снова сталкивали его с реальностью, которая была жестока — его дочку невозможно вернуть. Клайв отчаянно не соглашался мириться с роком.       — Что случилось с ней — со второй Амбер? — спросил мьюту.       Дрожащим голосом, прерывающимся всхлипами, Фуджи ответил:       — Джованни Лучано… уничтожил ее. Он стер программу и все ее копии. Он предал меня! Он обещал, что поможет… У меня есть генетический материал…       — Ты говоришь о клонировании? — уточнил мьюту.       Профессор кивнул.       — Я все равно верну ее к жизни! — уверенно заявил он. — Генетический материал в полной сохранности. А ты… ты поможешь мне воссоздать модель ее сознания.       Мьюту опешил:       — Я?! Каким образом?       — Ты даже не представляешь, на что способен твой мозг! — глаза Клайва возбужденно заблестели. — Ты гений, еще не познавший всего своего потенциала. Я осмелюсь полагать, ты не познал его и на четверть! Ты не можешь и помыслить, что заложено в тебя, какая память! Ты не просто общался с моей драгоценной дочкой Амбер — ты познал все ее мысли, все ее воспоминания, все психические содержания! Если я дам тебе технологию, ты сумеешь все это воспроизвести!       Слушая профессора, мьюту задыхался от гнева. Его подозрения не были напрасными — Клайв Фуджи спас его исключительно для корыстных целей. Этот человек никогда не сопереживал ему.       — Ты ничем не лучше Джованни Лучано! — вскричал он. — Ты используешь меня!       — Еще нет! — возразил Фуджи. — Я надеюсь на твое добровольное согласие. Разве ты откажешься? Разве ты не любил Амбер?       — Любил! И именно поэтому не соглашусь! — отрезал мьюту. — Что ты хочешь сделать?! Хочешь превратить ее в такое же противоестественное создание, каким являюсь я?! И, кстати, какую участь ты уготовил мне, когда я выполню твою задачу? Эвтаназию или аутопсию?       — Жизнь, — ответил профессор так доброжелательно, как мог, хотя при этом все его мышцы были напряжены, а лицо блестело от пота. — Я обещаю тебе спокойную, свободную, полноценную жизнь.       — Жизнь? — мьюту нервно усмехнулся. — Да что ты можешь сказать мне о ней, если в тебе самом давно ее нет?! Ты труп меж трупами, в ком все давно мертво!       — Ты убил меня, — высказал в ответ ему Клайв Фуджи. — Потому что ТЫ убил Амбер. Я проводил все время за этим проектом, и Джованни отключил ее для того, чтобы я занимался только тобой! Я вытащил тебя, чтобы ты искупил это!       Откровение насчет истинных мотивов стало последней каплей. Какое право имел Клайв устанавливать с мьюту какие-то счета за мнимые грехи? Разве созданный по приказу экстрасенс был в ответе за них? Только повод, аргумент для того, чтобы использовать его, извлечь личную выгоду из его силы. Так пусть для начала узнает эту силу! Мьюту сделал резкое движение рукой перед лицом — и светящееся ярко-синее ментальное лезвие рассекло горло профессора Фуджи. Кровь заструилась из тела человека, унося с собой прочь все его терзания. «Мне дали жизнь, — думал мьюту, стоя над трупом несчастного ученого. — ДАЛИ! Все делают ударение на этом, словно я им за это что-то должен! Я не верил очевидному. Я не читал его мысли. Я сам виноват».       Мьюту едва сдержал пробужденное отчаянием яростное желание рушить все, как в день своего освобождение в центре Нью-Йорка, бросив на это немыслимые психические силы. Окружающий мир утонул в тумане, ясными остались только гнетущие, самоуничижительные мысли, которые долго роились в отяжелевшей голове, пока его не отрезвило осознание того, что он сделал — а именно лишил себя последней возможности узнать, кто был третьим существом. Мьюту перебрал личные вещи и записи профессора Фуджи, нашел технологию «Глоб.Нэт-1», множество данных о собственных обследованиях, строении своего организма, анализах… но не о донорах генетического материала. Что ж, может, это было и к лучшему. Но страх перед ответами в итоге был слабее, нежели страх неизвестности. Не зная, кто же он, носитель чьих он генов, мьюту также не мог знать, чего ему ожидать от самого себя.       Эмоциональные переживания после гневного аффекта оказали плохое влияние на здоровье мьюту, которое едва только начало улучшаться. Ущерб, который нанесли его организму мощные транквилизаторы в «лошадиных» дозах, вместе с сильнейшим потрясением, из-за которого дала сбой его нервная система, привели к серьезным проблемам с поджелудочной. Все началось с резкой боли, отдающей в поясницу, продолжительных приступов рвоты желчью и мучительной лихорадки с бешеным сердцебиением. Его тошнило даже от воды, и рвота не приносила никакого облегчения. Боль стала такой изнурительной, что он не мог встать, и даже если пробовал сесть, она усиливалась, отдавала в левое плечо и под лопатку, словно пронзая сердце. В такие мгновения мьюту по-настоящему становилось страшно. Он не терял сознание, хотя ощущал, что балансирует на грани реальности, когда красные и желтые пятна начинали плясать перед глазами, сменяясь видениями пожара, кипящей лавы или свежей крови, шипящей на раскаленных камнях. Мьюту боролся, призывая всю силу воли, чтобы не впасть в беспамятство. Ему установили спинальный катетер для введения обезболивающего, чтобы облегчить адские муки, но сама процедура также стала чудовищной пыткой. В поджелудочную ввели дренажи, с помощью которых откачивали жидкость с кровью и гноем, вводили антибиотики, но его состояние лишь ухудшалось. Естественно, мьюту ничего не ел, но даже при отсутствии какого-либо содержимого в желудке он все равно ощущал горький вкус желчи во рту, и периодически у него возникали мышечные спазмы, как при позывах на рвоту. Какую мучительную боль вызывали эти непроизвольные мышечные сокращения! Если бы он знал о пытке «сакуи», когда специальный корсет выдавливал все внутренности из брюшной полости, как зубную пасту из тюбика, наверняка он вспомнил бы ее в те моменты, когда его тело опоясывала боль. И ко всему прочему эта боль пронзала сердце. Однако мьюту ни разу не издал ни звука, только тяжело дышал. И если даже из его глаз текли слезы, он этого не чувствовал, и никто не смог бы этого заметить из-за того, как он обливался обильным потом в непрекращающейся лихорадке.       Спустя три дня страданий доктор Торрес и профессор Лунд вошли в его палату, чтобы произнести приговор.       — Тебе нужна операция, — сообщила Элма. — У тебя пакреонекроз.       Медики приложили все усилия, но консервативное лечение не дало никаких результатов. Они понимали, каким риском будет хирургическое вмешательство в искусственно созданный организм, знали, что его слабое, не знавшее нагрузок сердце может не выдержать общий наркоз, помнили о проблемах с иммунитетом. Но теперь болезнь вошла в ту стадию, когда спасти его могла только операция.       — Между нами говоря, шансы при этой болезни хуже, чем в рулетке сопрано, — мрачно добавил Рэндольф.       Мьюту не знал, что именно тот имел в виду, но в общих чертах смысл был ясен: этот человек искренне порадуется его смерти. Но почему, что такого сделал мьюту ему лично?       — Вы все время повторяете, что мир отторгает меня, что я богомерзкое создание, — не выдержал он. — Какого хрена Вы несете эту антинаучную ересь, профессор? Почему так хотите, чтобы я умер?! Почему Вы боитесь даже допустить мысль, что мое появление на свет вопреки каким-то там высшим законам вселенной свидетельствует о том, что я тоже для чего-то нужен?       — Есть простой способ проверить это, — коварно произнес Лунд и вышел из палаты.       Вскоре он вернулся, держа в руке револьвер «Кольт Анаконда» с тремя пулями в шестизарядном барабане.       — Это и есть сопрано — игра с жизнью, — пояснил он. — Ты прокручиваешь барабан, приставляешь дуло к виску и жмешь на спуск. Шансы пятьдесят на пятьдесят — чистый эксперимент. Если ты нужен Создателю, он сохранит тебе жизнь.       Лунд протянул оружие мьюту. Элма Торрес негодовала, но экстрасенс обернулся к ней и приставил палец к губам, попросив ее молчать. Он должен был принять собственное решение — сыграть или нет. Мьюту сейчас и без того стоял на грани жизни и смерти, и выстрел в висок пугал его гораздо меньше, чем смерть в результате тяжелой болезни, которая так изводила его. Револьвер — искусный инструмент быстрого прерывания жизни — выглядел притягательно. Его идеальные линии и строгая безупречная форма поддерживали образ четкого прибора, подходящего для чистого эксперимента. Мьюту взял «Кольт» — сталь приятно холодила его разгоряченную руку. Великая цена была назначена за возможность ответа на главный вопрос — найдется ли для него место в мире. Он поддался соблазну узнать ответ, поднес револьвер к мокрому от пота виску и нажал на спусковой крючок… И после победы в игре с жизнью он уже практически без страха согласился на операцию.       После пробуждения от наркоза мьюту чувствовал себя так, словно заново пережил свое рождение — так же среди трубок и проводов (с дренажами в брюшной полости и зондом в желудке), также с тошнотой, и с таким же чувством полнейшего бессилия. Но в то же время теперь у него была уверенность, что все это пройдет. И он больше не станет говорить, что родиться и жить — ужасно. И уж тем более он больше никогда не будет плакать.       Мьюту признавался себе, что ощущал некую благодарность Лунду за импровизированный эксперимент с револьвером. Конечно, было бы преувеличением сказать, что после рулетки сопрано искусственно созданный экстрасенс резко захотел жить. В нем только начинал зреть крохотный зародыш желания жить, и благодаря игре в рулетку мьюту смог ясно его прочувствовать. Может, именно это и помогло ему успешно перенести полостную операцию. Так или иначе, он нашел для себя повод предпринять попытку наладить отношения с Рэндольфом.       — Я должен благодарить Вас, — обратился мьюту к Лунду, когда тот в очередной раз брал у него кровь. — Вы специалист, и в целом не глупый человек, если бы не это Ваше отстаивание веры…       — Вера — это все, на что мне осталось уповать там, где бессильна наука, — ответил профессор. — Я посвятил себя этой клинике и борьбе за веру в надежде на исцеление сына.       По спине мьюту пробежал холод.       — Что с ним случилось? — с усилием спросил он.       — Ранняя детская депрессия или РШС, точно никто не знает, — холодно ответил Рэндольф, явно не желая говорить. — Он боится экстрасенсов. Он был на улице в самой гуще толпы в разгар народных волнений в Макапе три года назад, перед объявлением войны с Гвианой… чудом там не пострадал. Но дело в том, что ни психотерапевты, ни психиатры не смогли ничего сделать по нашему запросу. Мы с супругой обошли стольких!.. Она увезла его в КРНР, где он сможет хотя бы не видеть этих… но пока не может найти там соответствующего специалиста. Это наш крест, и мы пронесем его.       Мьюту вздохнул. Да, Лунда можно было понять. Экстрасенс уже видел, до какой безумной навязчивой идеи довела профессора Фуджи потеря дочери, и не было ничего удивительного в том, как Рэндольф пытался справиться с душевными страданиями, наблюдая болезнь сына.       — Может, я смогу помочь? — предложил мьюту. — Меня Ваш сын никогда не видел.       На лице Лунда возникла гримаса отвращения:       — Ты хоть сам себя видел? Ты же чудовище.       — Это имеет значение, если я сотру ему память? Он не вспомнит о том дне, когда пережил травму, никогда. Признайте, что это выход.       На удивление, ему удалось-таки переубедить непробиваемого профессора, и на следующий день Лунд вызвал его в свой кабинет. Профессор работал в просторном помещении без окон с мебелью из темного дерева. На серо-коричневых стенах кабинета были развешаны портреты ученых, прославившихся в областях биологии и медицины. Над портретами на одной стене разместился логотип «Санкториума», а на противоположной — заголовок: «Галерея выдающихся исследователей». Под этим заголовком среди портретов гениев медицины затесался сертификат самого Рэндольфа фон Лунда, демонстрирующий, что профессор уже успел самолично причислить себя к выдающимся ученым. Сам Рэндольф занимал рабочее место за столом напротив входной двери, и на стене за его спиной красовались его дипломы, сертификаты, а также свидетельства о паломничестве по разным «святым местам». На одном из стульев по другую сторону стола сидел мальчик лет девяти в кедах, джинсовых шортах и цветастой футболке. У ребенка были светлые волосы, как у Амбер Фуджи. Мальчишка сидел, низко опустив голову и подняв плечи, руки его были скрещены на груди.       — Это мой сын Тори, — представил его Лунд. — А это…       Его рука, указывающая на мьюту, застыла в воздухе, пока он подбирал слова, но Тори поднял глаза и сам обратился к экстрасенсу:       — Я знаю, кто ты. Я видел тебя в новостях.       — И кто же я? — постарался мягко спросить мьюту, усаживаясь на стул рядом с мальчиком.       Тори пожал плечами.       — Ну, типа чудовища Франкенштейна.       — Значит, чудовище? — грустно, но без обиды переспросил экстрасенс.       — И что? — воскликнул Тори. — Чудовище может быть героем!       Он жестом попросил мьюту наклонить голову и прошептал ему на ухо:       — Я видел фильм, в котором монстр Франкенштейна боролся с демонами. Хочешь, я принесу тебе карту памяти? Только не говори папе. Он запрещает мне смотреть такие фильмы.       — Зачем же ты их смотришь? — полюбопытствовал мьюту, прибегнув к телепатии, понимая, что Тори выдал ему «великий секрет».       — Чтобы стать смелее, — ответил Тори и чуть заметно улыбнулся.       Экстрасенса до глубины души поразило то, как сын Лунда с легкостью пошел с ним на контакт, даже зная о том, что мьюту недавно устроил в Нью-Йорке. А при следующих встречах мьюту осознал даже большее: почему-то он был для Тори героем. С поразительной нежностью этот мальчишка обнимал серо-фиолетового монстра ростом в шесть с лишним футов. Рэндольф Лунд негодовал, а мьюту задавался очередным вопросом: кто кому помогает в ходе этих встреч?       Дети, как он понял из фильмов и книг, обычно честнее взрослых людей, все взаимодействие которых строится на лжи и притворстве. И если Тори так воспринимал загадочного экстрасенса, значит, мьюту действительно имел шанс быть принятым миром. Он все больше думал о том, что, если ему удастся внести весомый вклад в медицину, мир закроет глаза на его происхождение и его прошлое. Мьюту впервые увидел для себя какую-то реальную перспективу благодаря девятилетнему Тори — удивительному ребенку, который страдал от фобий, но смотрел триллеры, замыкался в себе ото всех, даже от родных, но легко шел на контакт с лабораторным чудовищем.       — Почему у тебя нет имени? — как-то спросил Тори у мьюту.       — Некому было дать мне его, — ответил тот.       — Так выбери себе имя сам, — предложил мальчик.       Экстрасенс задумался: почему, в самом деле, он до сих пор этого не сделал? Может, потому что не знал себя, или не мог определиться со своими ожиданиями от жизни. Сейчас он уже знал, чего хочет: посвятить себя медицине и заслужить признание на этом поприще. Если он захочет, то сможет обставить даже «Р-инкарнацию» — крупнейшую медицинскую корпорацию настоящего времени. И тогда он докажет всем, в том числе своему «отцу» Лучано, как все заблуждались насчет него. Да что там, триумф мьюту в области медицины и бизнеса просто раздавит Джованни, рвавшегося к мировой власти и считавшего сильнейшего экстрасенса своим оружием для ее получения! Руководствуясь мыслями о холодной, точно рассчитанной расплате, мьюту и выбрал себе имя: «Максимилиан» — «величайший из рода Эмилиев». В то же время «Эмилий» значило «противник». Значит, «величайший противник». Красивое, царственное имя. Даже в краткой форме его звучание нравилось мьюту.       Все было хорошо до той поры, пока Макс не решился вмешаться в воспоминания Тори Лунда, чтобы стереть все травмирующие моменты. Увиденное потрясло его. Правда о том, чего на самом деле боялся Тори, настолько шокировала Максимилиана, что мьюту не смог молча стереть память мальчика и забыть о том, что узнал.       — Что Вы сделали?! — напал он на профессора Лунда, ворвавшись в его кабинет. — Тогда, в разгар народных волнений?!       Рэндольф выхватил пистолет и выстрелил. Мьюту совершенно не ожидал такой реакции — любой другой, но только не такого ответного нападения без единого слова! Его поразил удар в живот, за которым последовала невыносимая острая боль. И пока Макс не успел опомниться, Лунд вколол ему какой-то препарат, отчего мигом наступило беспамятство.       Мьюту пришел в себя в темной палате за запертой дверью. Он лежал на койке, неподвижно зафиксированный смирительной рубашкой, его ноги были связаны ремнем. Очевидно, Лунд заключил его в рубашку, игнорируя любые правила безопасности, затянув даже кротч-ремни так, что между ними и телом нельзя было просунуть даже палец. Уже через несколько минут после пробуждения Макс начал чувствовать онемение и ноющую боль в теле, головокружение и тошноту. Он потратил все силы на то, чтобы повернуться на бок, и это действие спасло его жизнь, иначе он бы точно захлебнулся собственными рвотными массами. Позывы на рвоту не прекращались, даже когда желудок опустел — из него выходили пищеварительные соки и желчь. Сокращения мышц пресса сами по себе доставляли невероятные мучения. Макс чувствовал, что ткань смирительной рубашки в области живота была мокрой — очевидно, кровоточила огнестрельная рана. Несколько раз мьюту терял сознание, и приходил в себя, встречая еще худшую боль, но молчал. О его присутствии в больнице было известно только двум членам персонала, и выдать себя он никак не мог. Он предпринимал отчаянные попытки использовать телекинетические способности, чтобы освободиться, но раненый, не успевший еще оправиться от тяжелого недуга и к тому же безнадежно неопытный, он терпел сокрушительные неудачи, впустую растрачивая остатки энергии.       Ему становилось все хуже. В голову лезли цитаты из медицинских книг о параличе, эпилепсии, перитоните, сепсисе, подробное описание страшных симптомов и иллюстрации пораженных органов. Максимилиан знал, что именно об этом ему сейчас категорически нельзя думать, но мысли вползали в голову, как черви в зловонную падаль. Мьюту кусал губы, мотал головой, но не мог избавиться от мучительной навязчивости. «Я не должен об этом думать! О чем мне думать? Что я знал хорошего?». Он пытался подумать о Рорайме, ее чудесных пейзажах, но безмятежный образ быстро таял в возбужденном болью воображении. Мьюту пытался вспомнить фильм, который дал ему посмотреть Тори, и воспроизвести в воображении сцены из этой ленты. Попытки сделать это непременно приводили к тому, что он ассоциировал себя с созданием Франкенштейна и, становясь им, начинал чувствовать, будто демоны раздирают его плоть хитроумными пыточными приспособлениями. И он вновь приходил в себя, растревоженный болью.       В конце концов, очередная потеря сознания перенесла его прочь из запертой темной палаты. Даже если это наступила смерть, для мьюту она была лишена траура. Он снова очутился на вершине гвианского плоскогорья, но теперь видел там древнейший храм из гранита, с барельефами, на которых изображались мью, с подземными катакомбами, где тысячи его прародителей покоились с миром в каменных гробиках.       Он видел каменные пирамиды Центральной Америки и геоглифы Наски. В протянувшихся на сотни метров узорах, среди линий и пирамид, цветов и птиц он узнал очертания мью. Максимилиан созерцал орнамент в пустыне с высоты птичьего полета и понимал: эти рисунки не могли создать люди.       Потом он видел древний Бубаст с его кладбищами мумифицированных животных. Здесь тоже покоились мью — забальзамированные и погребенные с фараонами. Там же Макс видел, как по пескам мчалась боевая колесница египетского царя, рядом с которым восседали два алаказама, совершенно неподвижные и безмолвные, как статуи. Их шерсть была умащена ароматными маслами и посыпана золотом, и они были облачены не менее роскошно, чем сам царь Египта — наместник Ра на Земле.       После он видел греческие каменоломни, в глубинах которых обнаружил оставленные в темноте и сырости сотни покалеченных скульптур — то ли разбитых вандалами, то ли просто незавершенных. Но даже по скорбным осколкам легко можно было понять, что скульптуры изображали экстрасенсов. И образы их были величественными, царственными, богоподобными, будто неизвестный скульптор ваял их с тех самых алаказамов — стражей фараона.       После этого мьюту увидел более приближенный к современности мир. Он бродил по узеньким мощеным улочкам города на побережье прозрачного чистого моря. Вода у берега приобретала изумрудный оттенок. За ветхими серыми домами с черепичными крышами, укрытыми от полуденной жары в тени цитрусовых деревьев, высились вулканические горы, склоны которых поросли разнотравьем. Раскаленный солнцем воздух имел соленый запах моря. Макс откуда-то знал, что здешняя размеренная жизнь только казалась спокойной.       Впечатляющее путешествие завершилось страшными мучениями. Максимилиан увидел Шафран-Айленд, таким, каким он был в 1930-е годы. Люди в строгих костюмах привезли его туда на черной машине. Там, у безлюдной дороги они повесили его на дереве и жгли сигаретами его лицо.       Мьюту очнулся. Пережитое явно не было смертью. Припомнив все приобретенные знания, он пришел к единственному выводу: состояние, в которое он спонтанно погрузился, позволило ему найти доступ к собственной генетической памяти! Пережитые видения были глубже, чем сон, но вряд ли они длились больше получаса. Боль в теле, особенно в руках, была невыносимой. Макс рисковал, снова переворачиваясь на спину, но только так можно было немного уменьшить страдания.       Мьюту не знал, как долго еще сможет продержаться. Как справиться с невыносимыми муками? Что делать дальше? «Амбер!» — снизошло на него озарение. Если Фуджи решил, что мьюту установил с ней столь прочную ментальную связь, что сможет воспроизвести ее сознание, почему бы ему не сделать это сейчас, в своих мыслях? Долгие часы Максимилиан ткал из драгоценных воспоминаний образ маленькой девочки, светлейшего существа на свете. Ее эмоции, ее слова, ее жизнь — он знал все это досконально, и, как ювелир, воссоздавал сокровище ее души. Он забыл обо всем… и не заметил, как в его сознании она зажила новой жизнью! Она, неизменная доброта, взяла его, уже взрослого, за руку и вновь повела по тем местам, где они часто бывали вместе.       Девочку не удивляло то, как изменился ее друг. «Так долго… Где ты пропадал?» — спросила она. «Я заболел. Очень плохо заболел», — ответил Макс. Амбер встревожилась: «Что у тебя болит?». «Уже ничего, — сказал он, игнорируя то, что происходило с ним сейчас в реальности. — Мне вовремя сделали операцию». «Тебя спасли?». «Да, именно так», — подтвердил мьюту. Не удивительно, что она знала медицинские термины — ее отец работал в сфере медицины. По сути, именно она когда-то впервые поведала мьюту о работе врачей, рассказывая о тех, кто когда-то лечил ее — если бы не она, он навсегда разучился бы доверять людям в белых халатах.       Но сейчас Амбер снова была жива! Она снова пригласила мьюту в свой дом и предложила ему выпить чаю на кухне. Макс пил чашку за чашкой с мнимым облегчением, как тот, кто испытывает жажду во время сна — и тогда ему снится, что он пьет и не может напиться. Потом он ел: все, что считал самой прекрасной пищей на свете, но все блюда оказывались безвкусны и совершенно не насыщали. Что-то должно было разорвать это тщетное повторение.       Амбер дернула его за штанину, и он присел на корточки перед ней. Она держала в руках уже знакомую ему книжку. «Папа читал мне сказки каждый день перед сном, — сказала она. — А когда я болела, целыми днями. Эта — моя любимая. Я помню ее наизусть». «О мью и волшебном дереве?» — догадался Макс. Амбер расцвела в счастливой улыбке: «И ты помнишь! Как это здорово! А папа смеялся, когда я снова просила его почитать эту книжку — я ведь и так ее знала наизусть. А мне нравилось, как он читает». «Ты хочешь, чтобы теперь я ее прочитал?» — спросил мьюту. Амбер смущенно потупила взор: «Это было бы здорово». Макс аккуратно положил ей на плечи крупные ладони: «Я знаю, что будет еще более здорово. Есть прекрасные места, которые я недавно узнал…». «Ты предлагаешь отправиться в путешествие?» — торжествующе улыбаясь, перебила его Амбер. Он кивнул: «Будет интересное приключение». И девочка крепко обняла его.       И тогда Макс показал Амбер удивительные места из своей генетической памяти. Иногда они ее восхищали, иногда пугали, но она все равно повторяла ему, что она как никогда счастлива. «Как прекрасно, что мы здесь вместе!» — улыбаясь или смеясь, говорила она. И мьюту улыбался в ответ. Но нехорошее предчувствие подливало горечи, подсказывая, что так не может продолжаться навсегда.       Вдруг облик Амбер начал таять, растворяться в звездном пространстве. «Что происходит?» — встревоженно воскликнул Макс, и девочка с умиротворенной улыбкой ответила: «Похоже, самое время продолжить путь».       Мьюту снова сталкивался со смертью, с потерей, и теперь он начинал ощущать, что нет ничего хорошего в этих явлениях. Он начинал понимать, почему люди боятся смерти, почему упорно избегают говорить о ней. Он сам теперь не хотел мириться с реальностью смерти, особенно когда она собиралась снова забрать у него Амбер. «Куда ты уходишь? — в отчаянии закричал он девочке. — Куда все уходят? После того, что называют смертью…». «Этого никто не знает», — ответила призрачная Амбер. «Разве ты не была там? Разве не помнишь? Северное сияние, череп моржа…». Девочка смотрела на него бездонными зелеными глазами. «Я не понимаю…» — растерянно призналась она. Мьюту почувствовал подступающие слезы. Он собрал все силы, чтобы удержать себя в руках — он ведь поклялся больше не проливать слез. «Разве я не вернул тебя оттуда? — вопрошал он. — Разве ты не та Амбер — единственная, говорившая со мной?». Облик девочки уже почти исчез, но он все еще четко слышал ее чистый звонкий голос: «На самом деле я Амбер-три. Ты знаешь это». Она была только плодом деятельности его сознания, воплощением его эгоистичного желания получить сочувствие и поддержку, иллюзией жизни. «Не умирай», — простонал Макс, сжимая зубы. «Может, я стану звездочкой на небе», — прозвучал в темноте стихающий голос Амбер-три. «Если ты станешь кометой Галлея, ты сможешь возвращаться», — предпринял мьюту последнюю неловкую попытку избежать мрачной действительности. Тающий голос разрушил его надежду: «Нет, кометой я не стану». Макс до крови прикусил губы в немом бессилии, сдерживать слезы становилось все сложнее, но он продолжал бороться с собой. «Выживи. Это будет замечательно», — оставил ему последний завет звонкий голос Амбер — и тонкая иллюзия, построенная им самим, исчезла.       Мьюту очнулся в очередной раз. Во рту чувствовался вкус крови, сердце ныло и учащенно билось. Своего тела он уже практически не чувствовал. И именно из-за этого пугающего отсутствия чувствительности Макс впервые ощутил достаточно четкий и сильный страх смерти, а с ним и настоящее желание жить. «Моя бездонная генетическая память! — подумал он. — Целый мир помещен в каждую каплю моей крови, в каждую клетку моего тела! Амбер права: это — чудо! Я должен жить!».       С этой мыслью он расслабился и закрыл глаза, когда до его слуха донеслись крики за запертой дверью палаты.       — С ним случился тот же приступ, что и после отказа от транквилизаторов! — очевидно, стремился доказать с пеной у рта профессор Лунд. — Такое бывает, Элма!       — Посмотрим, что покажут анализы! — возмущенно отвечала доктор Торрес.       Дверь палаты распахнулась, впустив внутрь режущую глаза полоску света. Рэндольф нажал выключатель, и когда яркий свет залил всю палату, Макс потерял сознание вновь.       Он очнулся только на следующий день, истощенный, обезвоженный, в тяжелой горячке. В рану на животе попала инфекция, угрожающая перитонитом и повторной полостной операцией. Наверное, даже в лаборатории «Р-инкарнации» мьюту не было настолько плохо.       — Лунд хотел убить меня! Убить! — лихорадочно повторял он, когда Элма Торрес массировала его мышцы, снимая напряжение.       — Я знаю, — полушепотом ответила доктор. — Он хотел выставить все так, будто ты был не в себе, напал на него. Неужели он думал, что я поведусь на это.       — Может, он разыграл этот спектакль для сына? — предположил мьюту.       Элма изменилась в лице. Максимилиан ощутил растущее беспокойство:       — Что-то случилось?       Доктор Торрес молча взяла его за руку. В ее глазах он словно читал предупреждение о том, что ему лучше было не знать правды, по крайней мере, сейчас, но он настоял:       — Я должен, Элма…       — Тори покончил с собой, — траурно сообщила она. — Повесился в ванной на полотенце.       Сказав это, Элма Торрес отвела глаза. Она не знала, как мьюту отреагирует на трагическую новость, не начнет ли винить себя. На самом же деле в глубине души он предчувствовал такой безнадежный финал.       Максимилиан стал единственным, кто узнал правду: Тори Лунд боялся собственного отца. Рэндольф Лунд был радикальным ксенофобом, из-за чего его объявили в розыск в Новой Иберии, а сбежав оттуда в Бразилию, он пошел еще дальше, став жестоким убийцей экстрасенсов, настоящим монстром. И когда этот монстр ночью зашел в комнату сына и сказал, что мьюту больше не вернется, Тори мог подумать лишь одно: Макс убит. Истинное чудовище под личиной отца убило его единственного друга и защитника.       Каким бы нервным потрясением ни стало известие о шокирующей смерти Тори, мьюту нашел в себе силы пережить и это. Желание жить, теперь обозначенное четко и ясно на поверхности сознания, стало главным залогом успешного лечения. Его здоровье улучшалось стремительными темпами. Теперь за ним ухаживала только Элма Торрес — очевидно, она твердо решила, что Макса нужно защитить от Рэндольфа Лунда. Однако сам мьюту считал, что ему необходимо встретиться с профессором — аморальные деяния этого человека не могут остаться безнаказанными. Следуя своим фанатичным, извращенным взглядам на жизнь, Лунд не пощадил даже родного сына. Как только можно было довести ребенка до такого панического ужаса, чтобы он пошел на самоубийство в девять лет?       Внезапно для себя мьюту пришел к ужасающему выводу: «Хорошо, что Амбер умерла. И Тори тоже. Взрослея, люди превращаются в чудовищ. Настоящих, а не этих, из книг или фильмов».       Когда Макс почувствовал себя достаточно хорошо, когда обрел твердую уверенность в себе и своих силах, он попросил Элму помочь ему повидаться с профессором Лундом наедине, желательно вне стен «Санкториума». Доктор Торрес взяла аэрокар, чтобы проследить за руководителем клиники. И мьюту застал Рэндольфа вечером в опустевшей белой церквушке, где тот рыдал, стоя на коленях.       — Исповедались, мистер фон Лунд? — Макса самого пробрали мурашки от того, как в храмовых стенах прозвучал его низкий голос.       — Я виноват перед ним, да, — слова Лунда прерывались резкими вздохами. — Но как это Дьявол — прости, Господи — дернул меня связаться с тобой?! Ты бы все равно ничего не смог — ты создан не для таких целей!       — Какое право ты имеешь так говорить обо мне? — мьюту все труднее было сдерживать самообладание. — Не смей… — почти предупреждал он профессора.       — Ты же химера, богомерзкая тварь! — огрызнулся Лунд. — Почему, Господи, почему он верил тебе — незаконнорожденному, а не мне — тому, плоть от чьей плоти он был?!       Рэндольф Лунд вскрикнул и сжал зубы от боли — невидимая сила рванула в сторону его револьвер вместе с кобурой. Ремни, прежде чем с треском разорваться, впились в мышцы спины и плеч, оставив под одеждой следы, горевшие адским огнем. «Кольт Анаконда» плавно перекочевал по воздуху в руку Макса.       — Почему у Вас оставалось три пули? Вы ведь стреляли из этого револьвера в тот день. Вы расстреляли пару алаказамов — самца и самку. И за что? За то, что они просто верили в других богов?! Это имеет значение, какую ненаучную теорию из сотни ненаучных теорий они предпочли?! Ему Вы всадили пули в живот и в грудь, он умер не сразу. С ней Вы были более милосердным, когда вышибли ей мозги. И все это на глазах ребенка! Так кто из нас монстр?!       Выстрелы в церкви. Жертва на алтарь безумного бога — одноглазого, глухого и молчаливого. Конец «праведного» служения Рэндольфа фон Лунда. Максимилиан выстрелил в него дважды — в живот, потом в грудь. Лунд умер не сразу. Наверняка он слышал последнюю адресованную ему фразу мьюту:       — Была бы здесь твоя жена — я бы убил и ее. Хотя с ней пришлось бы быть более милосердным.       Очередное убийство не задело ни одной струны в душе Максимилиана. Мьюту знал, что был абсолютно прав в своем поступке. Почему только все так упорно обвиняли его в том, что происходило до его рождения и не по его вине? Просто еще один случай ксенофобии? А может, разрушение действительно запрограммировано в его генах, и то, для чего он создан, неизбежно возьмет над ним верх? Скольких людей он уже лишил жизни — и ни разу не заколебался и не мучился от стыда после. Убить человека было для него так же просто, как прочесть книгу. Пока мьюту не мог понять, как относиться к такой черте своего характера.       В ходе размышлений о жизни Макс перечеркнул в сознании все, что читал и смотрел о подобных экспериментах по созданию жизни с помощью науки. Вымысел писателей и сценаристов не имел ничего общего с действительностью — никто не мог представить состояние искусственно созданного существа. Такой войны с реальностью никто никогда не знал до него! Собственно, теперь вообще всякий художественный вымысел выглядел для мьюту бессмыслицей, он больше никогда не читал ничего, кроме научной литературы. Поэзия Бодлера была исключением, но Бодлер был для него тем, кто описывает реалии жизни, и делает это неповторимыми оборотами, так пронзительно и точно, как никто. К его стихам Максимилиан приобрел привычку обращаться в напряженных эмоциональных ситуациях. И та самая книга с орхидеей на обложке и рисунком Амбер на форзаце, такая же сакральная, как и Рорайма — Мать всех Вод, теперь была при нем, куда бы он ни направился.       После второго убийства Максимилиан начал слышать голос в голове. «Ты сам выбрал свое имя. Так будь его достоин!» — такой была первая фраза, адресованная ему иллюзорным собеседником, когда мьюту несколько засомневался в возможности выстроить медицинскую карьеру из-за того, что в его генах может быть заложено иное. «Если ты выбрал имя — то выберешь и судьбу», — добавил голос. Больше в тот день он не говорил ничего, но постепенно стал появляться все чаще, пока не превратился в привычную часть реальности Макса. Мьюту не стал рассказывать об этом Элме — хватало того, чего он сам начитался в книгах по психиатрии, и побочных эффектов транквилизаторов, от которых с таким трудом избавила его доктор Торрес. Да и призрак смирительной рубашки еще долго не покидал его память. Нет, на лечение нейролептиками он не согласился бы никогда.       Максимилиан выполнил обещание и помог Элме возглавить центр «Санкториум», убив Рэндольфа Лунда. Она с иронией сказала, что думала, что мьюту сделает это менее радикальным способом. Доктор Торрес также ничего не возразила против его намерения основать крупную медицинскую компанию, возможно даже холдинг, в котором «Санкториум» будет только первым звеном. Проблема была в том, что центр под руководством Лунда спонсировали религиозные организации, а после смерти профессора на их помощь не приходилось рассчитывать. Макс заверял Элму, что так было даже лучше, правда, он предложил ей нелегальную альтернативу — оборот наркотиков. Мьюту не видел в этом ничего аморального даже для учреждения, занимающегося здравоохранением: разумные существа имеют право гробить свою жизнь так, как им хочется. Для сильнейшего экстрасенса не существовало возможных угроз и конкуренции в преступном бизнесе. «С нашей организацией не ведут деловые переговоры — нам подчиняются!» — такой фразой он встречал всех, кто собирался продемонстрировать недовольство его деятельностью. Конечно, преступные лидеры не помнили всего ужаса, испытанного от встречи с мьюту, как и все детали самой всречи. Для них существовал лишь ее итог — им нужно оставить «Санкториум» в покое. Вскоре Макс фактически стал негласным хозяином Объединенной Гвианы, сколотив огромное состояние, которое и вложил в холдинговую компанию «Ген. Супериор».       Гвиана уже тогда была свободным государством и не требовала указания расы в документах, поэтому мьюту имел возможность оформить все официально, взяв ирландскую фамилию Твоми. И не только потому, что она означала «житель возвышенности», что могло быть намеком на священную Рорайму, родину предков. Взять фамилию, созвучную с тем названием, которое дали ему создатели, было для мьюту почти ритуалом, совершив который он окончательно смог принять себя. Вскоре сотрудникам центра «Санкториум» стало известно, что их учреждение вошло в холдинг «Ген. Супериор», когда его купил некий Максимилиан Твоми.       В качестве логотипа холдинга Макс выбрал символ Всевидящего Ока, который понравился ему тем, что в некоторых культурах он считался оком разума, символом озарения и мудрости. Правда, мьюту внес в него одно изменение — убрал линии треугольника, метафорично ограничивающие познание.       Ресурсы генетической памяти помогли мьюту обуздать экстрасенсорные силы, и они же открыли его организаторские способности. Он выстроил выдающуюся бизнес-империю, и теперь, когда до намеченной цели ему оставалось сделать последний шаг, важно было не допустить просчета. Все это время он жил вдали от мира, лживого и безнравственного, и общался лишь с Элмой Торрес и призрачным голосом в собственной голове. Каким бы плохим мир ни был, одиночество изводило Макса, и конец одиночества грозил определенными соблазнами. «Доверие — это ошибка, которая допускается лишь однажды», — навсегда запомнил мьюту фразу из фильма, который дал ему посмотреть когда-то Тори Лунд. Хорошо, если бы и в жизни было так. Но на самом деле, пожалуй, в мире нет ни одного человека или экстрасенса, который бы не наступал на эти грабли хотя бы дважды. Все разумные существа нуждаются в эмоциональной привязанности, в доверии, и это могло сыграть злую шутку даже с сильнейшими из них. Максимилиан Твоми обязан был помнить об этом.       Он вынырнул из холодного и чистого озера Глэдис и сделал глубокий вожделенный вдох. После бушующего потока сильных воспоминаний глоток кислорода был просто необходим, чтобы настроить нервную систему на настоящее. В настоящем времени в «Санкториуме» у мьюту была назначена встреча. Точнее, две встречи. Его скоростной аэрокар будет на месте приблизительно через два часа сорок две минуты — за это время можно успеть спокойно допить «Рампл Минц» и надеть торжественно-траурный белый официозный костюм с шелковой петлей на шее.

16

      Фил Блейн привез Джильду Бишоп к Центру «Р-инкарнации». В ходе поездки алаказам озвучила ему план совместных действий, не особо вдаваясь в подробности. Блейн находил ее план весьма сумбурным, его всерьез беспокоило то, что Джилл полагалась главным образом на импровизацию. Конечно, для него как для психолога это не должно было быть проблемой, но если бы у него за последние годы была хоть какая-то практика…       Взяв Джильду под руку, Блейн поднялся с ней по лестнице, ведущей к Центру, и сообщил охранникам о намерении говорить лично с Джованни Лучано. После всех выяснений и переговоров по рации охрана позволила им пройти в здание. Двое агентов «Три-Плэкса» провели их к приемной и приказали ожидать. С каждой минутой ожидания Фил Блейн волновался все сильнее, его уверенность в том, что все пройдет гладко, неумолимо гасла. Ему, однако, повезло, что их с Джилл пригласили в кабинет раньше, чем он успел отчаяться и принять решение бросить Джильду саму выпутываться из ситуации.       Фил вошел в кабинет президента первым. Его визит вряд ли удивил бы Лучано, если бы за спиной Блейна не стояла алаказам с синими усами.       — Экстрасенс здесь?! Для чего? — возвышаясь над столом, прикрикнул Джованни.       — Она от Люциана, — указывая на Джильду Бишоп, доложил Блейн. — Он просил меня поручиться — мы ведь были с ним коллегами. Ему сегодня нездоровится. Ты знаешь, Джо…       — «Мистер президент»! — возмущенно исправил его Лучано. — Что за фамильярность?! Чего она хочет?       Алаказам вышла вперед, держа руки сложенными за спиной.       — Мистер президент, — вкрадчиво обратилась она к Джованни, — мой тренер считает, что за его слова Вы заплатили щедро. Но гордость великой чемпионки стоит дороже.       — Ваши заявления мне уже не нужны! — отмахнулся Лучано. Его явно нервировало то, что Джилл подходила все ближе и ближе к его столу. Полосатый персиан выбежал ей навстречу и напряг мышцы для прыжка, чтобы вцепиться ей в ногу, но внезапно кот чего-то испугался и забился в угол кабинета.       — Подумайте еще раз! — схватив Джованни за запястье, посоветовала алаказам. Тот резко одернул руку:       — Арх! Отойди! — вскричал он в бешенстве. — Ты меня поцарапала! Кем вы оба себя возомнили?! Мне стоит щелкнуть пальцами — и вы быстро скатитесь с вершины на самое дно жизни! Ясно?! Дематериализуйся!       — Хам! — фыркнула Джильда Бишоп и, развернувшись к нему спиной, зашагала прочь из кабинета. Блейн, успевший вспотеть не один раз за время этих рекордно коротких переговоров, поспешно последовал за ней.       — Дезинфектор! Срочно дезинфектор! — выкрикивал за их спинами разъяренный Лучано.       «Она сумасшедшая! — подумал Фил Блейн о Джилл, покидая с ней Центр «Р-инкарнаци». — Хотя, может, именно таким всегда везет». Нет, все-таки сегодня он снова напьется, после того, как завезет Стальную Леди в отель «Западная Истерия», как пообещал ей.

17

      Профессор Эдмунд Себастиан дремал, сидя у стены в убежище астропорта Экватор-Сити. Он прибыл сюда еще прошлым вечером, едва получил приглашение на деловую встречу от генерального директора медицинского холдинга «Ген. Супериор». Прочитав письмо, подписанное лично Максимилианом Твоми, Эдмунд без раздумий помчался в астропорт и сел на первый же челнок, следовавший в столицу Объединенной Гвианы. Себастиан не мог и мечтать о подобном шансе — сотрудничество с «Ген. Супериор»! Просто фантастическая возможность для него раскрыть весь свой потенциал, не оцененный «Р-инкарнацией». И если Эдмунду удастся успешно зарекомендовать себя, может, его пригласят работать в крупнейшем медицинском холдинге мира. Власть Джованни Лучано над Себастианом закончится. Профессор мчался в Гвиану, чуть не плача от сильных переживаний.       И здесь, в астропорту Экватор-Сити, боевые действия загнали Эдмунда в убежище, где он просидел уже всю ночь и утро. Все это время он так и не сумел заснуть дольше, чем на пятнадцать минут. Себастиан очень переживал, что намеченная встреча сорвется, и он будет вынужден вернуться в лапы тирана Лучано, который наверняка заставит его делать то, чего сам Джованни боялся до смерти — а именно, гнаться за мьюту.       Президент Лучано вчера уже намекнул профессору в разговоре наедине, что «Р-инкарнация» ожидает от Себастиана новую разработку, которая позволит им найти свое утерянное «оружие». Эдмунд тщетно пытался объяснить, что ни сам Джованни Лучано, ни кто-либо из его команды не осознает в полной мере, с чем — или, точнее, с кем — хотят иметь дело. «Вы читали книгу Стивена Кинга «Порождающая огонь»? — спрашивал Себастиан у Джованни. — Мьюту — Ваша Чарли МакГи, маленький испуганный ребенок, обнаруживший в себе неудержимую силу. Он сам не имеет понятия, где потолок его силы, но, что еще страшнее, никто в мире также не знает этого! Он Ваш Фактор Зет, новый, целостный вид, способности которого больше, чем просто сумма способностей его «родителей»! Так уверены ли Вы, что он не способен расколоть мир, как тарелку в тире?». «Что Вы предлагаете, Эдмунд? — нехотя отвечал Лучано. — Ликвидировать его?». Себастиан негодовал от поступившего вопроса, понимая, что босс не вникал в его слова. «Не зная предела его силы, пытаться будет безумием. Как в охоте на дикого кабана: если Вы не убьете его первым выстрелом, то сами станете жертвой!». Джованни Лучано жестом прервал его эмоциональную речь: «Слишком много аналогий. Что конкретно?». «Оставьте его в покое!» — предпринял профессор последнюю попытку вразумить президента. Джованни саркастично усмехнулся: «Да? А если ему понравится это ощущение собственной силы? А ощущение такого могущества не может не понравиться, заверяю Вас. Думаете, оставить его в покое — безопасно для мира?». Лучано, беспокоящийся о мире? Конечно, Эдмунд так ему и поверил! Себастиан ничего не возразил тогда — продолжать доказывать истину было бесполезно. Проще было соглашаться с Джованни, иначе «уговаривать» профессора придет полиция «Три-плэкс». Сейчас Себастиан буквально молился на неизвестного Твоми, чтобы тот дал ему работу и избавил его от жизни в постоянном страхе.       Сидя в убежище, Эдмунд прокручивал диалог с президентом в голове снова и снова, пока не прозвучало объявление том, что опасность миновала. На его часах было 16:38, сам он при этом давно потерял счет времени. Видимо, высшие силы сжалились над Эдмундом и не стали крушить его надежды, а лишь пощекотали расшатанные нервы. Себастиан вышел из здания астропорта и отправился на поиски ближайшего кафе или ресторанчика, чтобы заказать обед — время успешно позволяло это сделать. По пути к месту приема пищи он снял напряжение привычным для себя способом, неспешно выкурив сигару. Утолив голод стандартным бизнес-ланчем, профессор взял воздушное такси и попросил водителя отвезти его в Научно-практический центр медицинской помощи «Санкториум».       В районе шести часов вечера такси привезло Эдмунда к белому зданию в итальянском стиле. Себастиан подошел к массивным дверям, украшенным золотым изображением глаза и буквами «ГС» и, собравшись с духом, вошел. Он быстро отыскал кабинет главного врача Элмы Торрес. Когда профессор с замиранием сердца постучал в дверь, низкий мужской голос объявил, что он может войти. Себастиан занервничал. Этого не может быть, неужели он будет удостоен чести говорить с самим Твоми лично? Эдмунд глубоко вздохнул и распахнул дверь.       Он оказался в кабинете с роскошной мебелью из темного дерева. На боковых стенах висели портреты выдающихся ученых, а на центральной — научные регалии Элмы Торрес. На столе помимо компьютера и офисных принадлежностей он заметил металлическую модель молекулы ДНК и растущую в прозрачном горшке красную орхидею. Кто сидел в кресле за столом, Эдмунд не знал, поскольку оно оставалось повернутым к стене. Дверь за спиной профессора резко захлопнулась сама собой, а в следующий миг кресло развернулось…       Себастиан чуть было не подпрыгнул от испуга, узрев перед собой живого мьюту. Сидящего в кресле в кабинете главного врача и одетого в деловой костюм! Сильнейший в мире экстрасенс был облачен в светло-сиреневую рубашку с серым галстуком и белый со стальным отливом пиджак. В его ушах зияли крупные дыры, украшенные серебряными тоннелями. На левой руке блестели дорогие часы. Зрелище смахивало на галлюцинацию, но Себастиан испытывал дичайший страх даже перед иллюзорным мьюту. А этот, силой мысли захлопнувший за ним дверь, все же не был игрой воображения Эдмунда.       Мьюту, конечно, уже не выглядел так отталкивающе, как тринадцать лет назад, когда мир впервые увидел его, и не только благодаря костюму. Он по-прежнему оставался очень тощим, но кости и кровеносные сосуды уже не так отчетливо проступали под кожей — он определенно набрал мышечную массу. Редкая белесая шерсть лежала ровно и выглядела ухожено, хоть и была на затылке взмокшей из-за жары. Взгляд тоже был другим — не бессильно-озлобленным и замученным, а уверенным и проницательным. И никаких дырок на коже, постоянно сочащихся сукровицей. Если говорить об общем впечатлении, то в начале своей жизни сильнейший экстрасенс выглядел так, будто вот-вот протянет ноги, а сейчас он производил впечатление здорового и поэтому гармонично сложенного существа. Хотя трансгенный организм в белом деловом костюме и с тоннелями в ушах — это все же было весьма гротескное зрелище.       — Я вызвал Вас на эту встречу, — добил профессора мьюту, — потому что я и есть Максимилиан Твоми, генеральный директор холдинга «Ген. Супериор». Я помню Вас интерном Клайва Фуджи, и каких-либо счетов с Вами у меня нет — Вы можете не опасаться за свою жизнь. Кроме того, я действительно хочу предложить Вам должность в своей организации.       — Должность? — обескуражено переспросил Себастиан, не веря тому, что видел и слышал.       Мьюту, он же Максимилиан Твоми, кивнул:       — Директор по вопросам инноваций. Личная лаборатория с новейшим оборудованием, в подчинении штат из отборных профессионалов, возможность читать лекции в лучших мировых вузах, все необходимое для личных проектов. В общем, все, о чем может мечтать каждый, в ком есть познавательный интерес настоящего исследователя.       Эдмунд терялся, что ответить. Тринадцать лет назад мьюту убил всех его коллег, возненавидев их за то, что они с ним делали. И теперь он нашел единственного выжившего тогда ученого… для того, чтоб предложить ему работу?       — Я не хочу показаться неуважительным, но… — робко начал профессор, но Твоми продолжил фразу за него:       — «Откуда такая щедрость»? Закономерный вопрос. Конечно, все это достанется Вам не просто так. Будет одно задание в качестве собеседования. Оно вполне в Ваших силах — эдакая задачка по генетике. Однако, чтобы ее решить, Вам придется пойти против своего хозяина — Джованни Лучано. Вы решитесь на это, Эдмунд?       Похоже, Максимилиан Твоми знал, куда нужно было надавить. Себастиан старался сохранить осторожность.       — А если я откажусь — что со мной будет? — осведомился он. — Что Вы… сделаете?       — Навредить Вам физически не в моих интересах, — спокойно ответил мьюту. — Если Вы откажетесь, Вы просто забудете, что видели меня. Но Вы всю жизнь будете помнить, что упустили шанс перейти в холдинг «Ген. Супериор», где Вас бы по-настоящему ценили как специалиста, а не прессовали.       Эдмунд Себастиан вздрогнул:       — Вы читали мои мысли?       Твоми неоднозначно покачал головой и произнес:       — Я читаю на Вашем лице множество проблем со здоровьем. И мне хорошо известно, откуда у Вас они, как и эта седая полоска в волосах. Вы ведь приобрели все это в один день, верно?       Профессор опустил голову. Максимилиан заставил его вспомнить худший момент в жизни.       Себастиан был единственным, кого достали живым из-под обломков горящего Центра «Р-инкарнации» в день побега мьюту. Эдмунд получил отравление угарным газом и множественные разрывы кишечника, когда оказался зажатым между кусками стен. После пережитого происшествия в его волосах появился седой клок. Себастиан перенес сложнейшую операцию, пережил осложнения в виде пневмонии и перитонита и провел три месяца в реанимации. Когда он только пришел в себя, обезвоженный, истощенный, со страшной болью, в его палате появился Джованни Лучано. Сенатор примчался в больницу вовсе не потому, что его волновало здоровье сотрудника — он пришел ставить Себастиану условия. «Если хочешь встать на ноги, ты должен признаться, что участвовал в создании мьюту. И дать показания против профессора Фуджи как руководителя проекта. Ты должен сказать в суде, что это была полностью его инициатива, и что он создал лабораторного монстра втайне от меня — генерального директора «Р-инкарнации». Тогда тебе дадут минимальный срок». Сенатор четко дал Эдмунду понять, что третьего пути нет: Себастиан в любом случае будет осужден за участие в проекте «Мьюту» и будет сидеть в тюрьме — вопрос лишь в сроке. И в том, окажет ли «Р-инкарнация» ему всю необходимую медицинскую помощь, или же он станет инвалидом в двадцать пять лет. «Клайву Фуджи уже все равно, что на него повесят — он ведь мертв. А ты всего лишь был его интерном. Скажи, что он шантажировал тебя. Тебе много не дадут, но дело закроется». Себастиану ничего не оставалось — он сделал заявление для прессы о «чудовищном проекте профессора Фуджи». «Это был не просто генетически модифицированный организм, — вещал он журналистам. — Профессор поставил перед собой задачу создать новый биологический вид, впервые в истории науки. Научное название получившегося существа — Gyrucephalopsidus Superioris, но чаще мы называли его «мьюту». За основу для его создания были взяты гены мью, останки которого были недавно обнаружены в Объединенной Гвиане. Сама технология мне неизвестна, потому что я только интерн…». «Для чего же вы сделали это?» — прозвучал вопрос, и Эдмунд ответил на него стандартной пафосной фразой: «Просто потому, что мы могли».       Так жизнь Себастиана была сломана практически в самом ее начале. Едва его здоровье стабилизировалось, он, человек, у которого удалена часть кишечника и поражены легкие, отправился за решетку, чтобы пять лет сидеть в закрытом затхлом помещении, питаться тюремными объедками и терпеть унижения. В двадцать пять лет Себастиан потерял здоровье и свободу, причем, как выяснилось, навсегда. После выхода из тюрьмы Лучано помог ему сделать медицинскую карьеру, но лишь затем, чтобы эксплуатировать действительно талантливого специалиста. Еще одного талантливого специалиста, загубленного «Р-инкарнацией».       — Я понимаю, что в том, что случилось с Вами, есть моя вина, — сказал Максимилиан Твоми. — Может, именно поэтому я готов спасти Вас, а, может, просто потому, что таких ученых единицы. Кстати, Ваш красный эрбок мне понравился. Вот только с какой целью Вы его создавали? От чего он должен был Вас защитить?       Эдмунд сглотнул ком, стоявший поперек горла. Он понимал, что мог не отвечать на этот риторический вопрос — мьюту и так знал все о его мучительной жизни. Он взял стул и сел за стол напротив Максимилиана.       — Я согласен, мистер… Твоми, — выговорил он. — Что я должен сделать?       — Я расскажу подробности, когда прибудет наша коллега из Европы, — ответил тот. — К ней у меня будет та же задача. Вы ведь не имеете ничего против кадабр?       — Нет, что Вы, — тревожно усмехнулся Себастиан. Он был готов сотрудничать с кем угодно, лишь бы не возвращаться в «Р-инкарнацию».       Твоми удовлетворенно кивнул. Он посмотрел на часы, потом опустил руку в карман пиджака, достал несколько свернутых купюр и протянул их Себастиану.       — Сделайте мне одолжение, Эдмунд, — попросил он. — Возьмите для меня горячий обед в столовой для сотрудников. Стейк, любой нежирный гарнир и кофе. Крепкий, но никакого сахара.       — Х-хорошо, — растерянно согласился профессор и взял деньги у мьюту.       Просьба стала неожиданностью для Эдмунда, однако он не сумел отказаться от ее выполнения, даже осознавая, что отказ ничем не будет чреват. Собственно, что такого было в том, чтобы принести мьюту бокс с обедом? Так хотя бы появится время опомниться после крайне удивительной встречи.       Себастиан прогулялся по «Санкториуму», оценивая дизайн и оснащенность также, как и количество вложенных в медицинский центр денег. Размах впечатлял его. В столовой для сотрудников профессор сам быстро выпил чашку кофе, после чего заказал обед на вынос и отнес его в кабинет главного врача.       — Благодарю, Эдмунд, — обратился к нему Твоми. — Если Вас смущает, что я буду есть в Вашем присутствии, Вы можете выйти покурить. Привычки — упрямая штука. К тому же этот стейк, поверьте, будет уничтожен раньше, чем Ваша сигара.       Профессор Себастиан молча согласился. Он вышел на задний двор, где имелось место для курения. Стоя на улице, Эдмунд чувствовал, что готов рухнуть в обморок из-за здешней жары. Он скинул медицинскую рубашку, чтобы снять из-под нее водолазку, покрытую темными пятнами пота. Прежде чем вновь надеть рубашку, Себастиан взглянул на свой живот, на блестящие послеоперационные шрамы, напоминающие многоножек, которые копошатся среди редкой черной растительности на его бледной коже. Он, конечно, не мог знать, что такие же шрамы скрыты в зарослях темно-фиолетовой шерсти на животе существа, которое профессор Фуджи называл «мьюту», и у которого теперь было имя. Такое простое, глухое и непримечательное, но в то же время обладающее скрытой силой. Макс Твоми, Максимилиан Твоми.       Себастиан, усмехнувшись, закурил. Хоть вонючие пятна пота на водолазке были чертовски реальными, все, происходящее в этот день, по-прежнему казалось профессору каким-то безумным сном.

18

      Ибрагим Аль-Джохар шагал без оружия по тротуару 2-го уровня Шафран-Сити, сунув руки в карманы и напевая турецкий мотив с притворной беззаботностью. Улицы наводняло немало народу, но никто не обращал внимания на кадабру, тем более что сейчас Ибрагим был без привычной белой мусульманской шапки. Он прошел мимо уличного таксофона, а потом вернулся к нему, как бы случайно вспомнив что-то или приняв спонтанное решение позвонить. Аль-Джохар снял трубку и, оглядевшись, набрал номер.       — Привет, Лин, — тихо заговорил он, когда на том конце приняли его звонок. — Я знаю кое-что о Нико Старре.       — Я слушаю, — ответил холодный женский голос, но Ибрагим не спешил продолжать говорить.       Кадабру пробрало ощущение того, что кто-то следил за ним. Он еще раз окинул настороженным взглядом людей и экстрасенсов в округе, но не заметил никого, кто вызывал бы подозрение. И все равно тревожное предчувствие Ибрагима набирало силу.       — Минуточку, Лин, — попросил он паузу у собеседницы. — Мне не нравится вид толпы, ошивающейся здесь. Эх, скорее бы свалить отсюда.       — Найди другой телефон! — приказала Лин Домино Аль-Джохару.       Но у Ибрагима не было времени найти другой телефон. Он даже не успел повесить трубку. Домино услышала взрыв и ошалелый крик кадабры.       Больше на всегда людной улице Шафран-Сити не происходило ничего. Толпа просто растеклась прочь от залитой кровью развороченной таксофонной будки, и тот, кто следил за Ибрагимом, без труда растворился в ней.

19

      Макс Твоми действительно быстро расправился с обедом, который принес ему Эдмунд Себастиан. Еда помогла избавиться от неприятных ощущений в области поджелудочной, мучивших Макса — видимо, мьюту все же переборщил со шнапсом, а, может, просто вспомнил слишком многое.       Жара донимала, даже несмотря на работающий кондиционер. Твоми встал из-за стола и подошел к нему, подставив лицо навстречу потоку холодного воздуха. Закрыв глаза, он заговорил:       Я вырою себе глубокий, черный ров,       Чтоб в недра тучные и полные улиток       Упасть, на дне стихий найти последний кров       И кости простереть, изнывшие от пыток.       Я ни одной слезы у мира не просил,       Я проклял кладбища, отвергнул завещанья,       И сам я воронов на тризну пригласил,       Чтоб остов смрадный им предать на растерзанье.       — Вы разговариваете с самим собой? — перебил его речь удивленный женский голос.       Максимилиан обернулся и увидел ту, кого приглашал на деловую встречу вместе с профессором Себастианом — Елену Полгар-Терек. К его удивлению, с ней вместе в «Санкториум» прибыл уже знакомый с Твоми Юджин Эрл Хасард, что было, конечно, неожиданно, но, по сути не являлось проблемой. После того, как отчаянный кадабра сумел влезть в воспоминания мьюту, скрывать что-либо от него не имело смысла. И пока Хасард не давал повода думать, что он не умеет держать язык за зубами.       — Я декламировал стихотворение Бодлера, — объяснил Макс Твоми свое поведение Елене. — А какая поэзия нравится Вам, миссис Полгар-Терек?       Кадабра улыбнулась:       — Я поклонница Петефи Шандора.       И вырежу я сердце, потому       Что лишь мученьями обязан я ему.       И в землю посажу, чтоб вырос лавр.       Он тем достанется, кто храбр!       Пусть увенчается им тот,       Кто за свободу в бой пойдет!       — Прекрасные строки, — оценил Максимилиан процитированный ею отрывок из творчества венгерского поэта. — Но разве Вас больше ничего не удивило, кроме моего интереса к поэзии?       Елена Полгар-Терек смерила его взглядом, понимая, на что он намекает, и вдруг ответила:       — Я предполагала такой вариант.       — Значит, Вы мыслите смело, — удивленно и уважительно отметил Твоми. — Вы мне нравитесь. Как Вы понимаете, с носителем древнейших генов Вы уже познакомились — как теперь Вы отнесетесь к тому, что он предложит Вам работу?       — Работа по моему профилю? — спросила Елена.       — Она соответствует Вашим способностям и научным интересам, — заверил ее Макс. — Но в ней будут задействованы еще двое наших коллег, так что я оглашу подробности, когда они будут здесь.       Вскоре в кабинет вернулся Эдмунд Себастиан. Профессор поприветствовал Елену рукопожатием.       — Вы же доктор Полгар-Терек? — удивленно спросил он. — Я слышал о Вас.       — Это именно я, — подтвердила Елена. — А это мистер Хасард, тоже ученый, — указала она на своего спутника, — он любезно помог мне добраться сюда. А я могу узнать Ваше имя, коллега?       — Конечно. Профессор Эдмунд Себастиан, «Р-инкарнация», — представился он.       — Располагайтесь, коллеги, — пригласил их за стол для переговоров Макс Твоми. — А мне нужно сделать звонок.       Он достал телефон и набрал номер.       — Мы ждем Вас, — сказал он единственную фразу и завершил вызов.       Спустя пару минут в кабинет вошел еще один человек — женщина лет сорока в строгом костюме цвета кармин и кружевной блузке с изумрудным галстуком-бантом, скрепленным золотой заколкой с зеленым камнем. Она подошла к мьюту, и тот уступил ей место за столом.       — Я должен познакомить Вас еще кое с кем, — обратился он к гостям, указывая на женщину. — Доктор Элма Торрес. О ее заслугах в области медицины вы сами можете догадаться по всему, что есть в этом кабинете. Она мой деловой партнер номер один — мы вместе развивали холдинг, и не только.       — Мистер Твоми имеет в виду, что я имела удовольствие спасти ему жизнь, — улыбнувшись, конкретизировала Элма.       — Думаю, я могу озвучить предмет нашей встречи, — заключил мьюту, занимая место за столом между Еленой Полгар-Терек и Эдмундом Себастианом. — Сейчас в этом кабинете присутствуют представители трех крупнейших медицинских организаций — «Ген. Супериор», «Р-инкарнация» и Европейская Ассоциация медицинских изысканий. Все вы, коллеги, не первый год занимаетесь исследованиями в области генетики, и ваш авторитет в данной научной отрасли трудно оспорить. Я уверен, что при наличии лучшего в мире оборудования для вас не составит труда за день сделать генетическую экспертизу.       Он выдержал паузу. Никто из присутствующих не стал оспаривать его слова, ожидая, что же Твоми озвучит дальше. Максимилиан продолжил:       — Задание, которое я хочу дать вам, касается не только генетики — его результат окажет влияние на геополитику. Я хочу, чтобы вы понимали всю его серьезность и ответственность. Я могу положиться на вас?       Он взглянул на Эдмунда — тот покорно кивнул. Елена сказала твердое «Да». Юджин Хасард вторил ей, хотя его ответ здесь фактически не требовался, но Макса порадовало то, что этот кадабра, по какой бы причине он ни оказался здесь, готов был разделить ответственность за то, что он теперь знал.       — Хорошо, — подытожил Твоми. — Итак, вам нужно будет изучить мои гены. Скажу вам, что большая часть их — от мью, но есть и те, что взяты от человека, и еще от одного существа. Впрочем, последнее не играет роли. Я не даю вам сейчас информацию, но есть веское предположение, я бы сказал, гипотеза, что человек, послуживший донором генов — Джованни Лучано. Вам нужно будет доказать это.       Мьюту умолк. Ученые сидели в тишине, осмысливая его слова. Эдмунд понурил голову, явно погруженный в душевные терзания. В глазах Елены горел огонь исследовательского любопытства. Максу Твоми было ясно, что никто из них не запротестует и не убежит из кабинета: ведь, приглашая исследователей на встречу, сильнейший экстрасес в мире пообещал каждому из них то, чего они действительно хотели, и по факту не обманул никого из них. Он продолжил говорить:       — Мой коллега в Шафран-Сити Ян Уэст доставит сюда генетический материал Лучано. Свой генетический материал я предоставлю вам лично, когда Уэст будет здесь. Генетический материал третьего существа тоже будет дан вам, чтобы вы могли указать точный процент генов, взятых от каждого донора. Исследование вы будете делать на моем оборудовании, в моей личной лаборатории. По его итогам вы должны будете оформить три экспертизы — каждый от своей организации. И последнее: я хочу, чтобы в экспертизах была прописана следующая фраза: «На основании чего можно считать, что объект А является биологическим отцом объекта Б». Надеюсь, всем ясно, что А — это Лучано, а Б — Твоми?       Присутствующие ответили молчаливыми кивками. Задача Максимилиана явно ошарашила их, но не сложностью, а возможными целями и последствиями. Им требовалось время для осмысления всего ее масштаба, но теперь они уже вряд ли решатся отказаться от сотрудничества. В кабинете главврача «Санкториума» их негласно посвятили в такие великие тайны мира, уйти от которых теперь было невозможно.       Звонок телефона Макса Твоми нарушил тишину. Мьюту молча выслушал звонящего и ответил одним словом:       — Отлично.       Завершив вызов, он вновь обратился к коллегам:       — Хорошая новость. Ян Уэст уже в пути. События развиваются так, как нужно.       — События всегда развиваются так, как нужно, — неожиданно вмешался в разговор Юджин Хасард. — Если только боги не заинтересованы в ином.       Макс Твоми удивленно хмыкнул.       — Я не верю ни в судьбу, ни в богов, ни во что другое, — заявил он.       — Я тоже не верю, — с каким-то вызовом заявил Хасард. — Я историк, и предлагаю факты: что-то подтверждают древние артефакты, а с чем-то я сталкивался лично. Вам ведь и самому тоже известно кое-что. Вы знаете о геоглифах Наски?       Твоми уставился на него в недоумении. Кадабра затевал какую-то игру? Или просто был не вполне вменяем? Если его вызов, брошенный мьюту, еще поддавался какому-никакому логическому объяснению, то ненышние намерения Юджина были сокрыты во мраке, и Макс почему-то не мог до них добраться с помощью телепатии.       — Не в обиду будет сказано, но Вы сейчас предаете науку, мистер Хасард, — заявил мьюту. — Вы рискуете своим ученым авторитетом, углубляясь в эту… магию.       — Карл Густав Юнг однажды сказал: «магический — просто другое слово для обозначения психического», — ответил Юджин. — Но Ваше замечание вполне резонно, так что пусть лучше Ваш брат подтвердит мои слова.       — Брат?! — Твоми поморщился и развел руками, силясь подчеркнуть недоумение от такого абсурда, но его выражение вдруг резко сменилось подлинным удивлением.       В воздухе перед ним стало возникать небольшое живое существо. Передние конечности его были трехпалыми, невероятно тонкими, а задние выглядели достаточно развитыми. Длинный гибкий хвост оканчивался кисточкой из белесой шерсти. Такая же редкая шерсть неравномерно покрывала тело, позволяя видеть тонкую розовую кожу. Морда существа имела некоторое сходство с кошачьей, а крупные глаза имели глубокий, насыщенно-синий цвет. Максимилиан безошибочно опознал того, кто появился перед ним — Gyrucephalopsidus Relictus, или просто мью.       — Он все это время был здесь, с нами, — прокомментировал Хасард.       — Нет, — все присутствующие в кабинете услышали голос существа, хотя мью не издавал ни звука, а общался с помощью телепатии. Мьюту узнал иллюзорный голос — голос из своей головы, сопровождавший его все эти годы!       — Я все время был рядом с ним, — сообщил мью, указывая тощей лапой на Твоми. — С 2082-го года по вашим календарям.       Никто, кроме Юджина Хасарда не мог произнести ни слова от удивления. Кадабра знал намного больше, чем казалось на первый взгляд, но сейчас внимание присутствующих было сосредоточено не на нем, а на мью — живом представителе вида, считавшегося исчезнувшим с лица Земли.       — Они считались прямыми потомками Эонов, — сообщил Хасард. — И они уж точно знали о богах.       — Тиис, — сложив руки перед грудью, как в молитве, представился мью.       — Что это значит? — нервно бросил Макс, наконец, вновь обретя дар речи.       — Трехгранный тополь, — пояснил Тиис. — Священное дерево этих краев, символ жизни и смерти. Смерть и жизнь я познал тринадцать лет назад. Здесь, в джунглях Гвианы, где я жил, я нашел кадабру, истекающего кровью, изувеченного человеком по прозвищу Вивисектор. Думаю, мне стоит показать вам это.       Тиис вновь сложил ладони — и присутствующие погрузились в состояние транса. Перед их мысленным взором возникла картина того дня, о котором говорил мью. И вновь для Хасарда это видение значило больше, чем для остальных — в раненом кадабре Юджину было суждено узнать своего отца.       Да, это он, Геральд Хасард, лежал на мокрой земле посреди тропического леса. Узнать его было крайне трудно — от его лица не осталось почти ничего, хвост у него также практически отсутствовал, руки и ноги были ужасающе изранены. Артефакт из желто-красного камня, похожий на ложку, на шее обезображенного кадабры был единственным свидетельством того, кем он являлся.       Лай хаундумов раскатился по сельве, быстро нарастая и сигнализируя о приближении погони. Но Геральд Хасард не мог даже встать. У него не было шанса…       Мью возник перед ним в воздухе так же внезапно, как это произошло теперь в кабинете Элмы Торрес. И когда к кадабре подобрались хаундумы с окровавленными мордами и уродливый человек в железной маске, волна пурпурного света устремилась во все стороны от тела Тииса. Как только поток света коснулся преследователей Хасарда, те упали замертво.       — Почему… ты меня спас? — из последних сил проговорил кадабра, глядя на мью. — Ты знал… что я… тебя ищу?       — Да, но это меня не волновало, — телепатически отвечал Тиис. — Этот человек захватил мою мать. Из-за него мой род обречен.       — Это… не совсем так, — прошептал Геральд Хасард. — Твой брат, нерожденный… я здесь из-за него… я попробую объяснить, — простонал он — ему было невероятно сложно говорить.       Тиис остановил его:       — Я сам посмотрю.       Перед ним возникла картина воспоминаний Хасарда о том, что кадабра видел в ходе штурма исследовательского центра «Р-инкарнации». «Это эмбрион, но я никак не пойму, чей… Нет, я решительно никогда не видел таких существ и не слышал ни о чем подобном». Мью смотрел на своего будущего брата в стеклянном резервуаре, и на его морде обозначилась тень напряжения. Точнее определить его эмоции было невозможно.       — Люди непременно промоют ему мозги, — с сожалением обратился к Тиису Геральд, — и заставят его пойти против своих сородичей… против нас. Если ты только можешь — спаси его от этой участи.       Мью взглянул на кадабру бесстрастными холодными глазами:       — Спасибо, ты дал мне важную информацию. За это я кое-что для тебя сделаю. Судя по твоему возрасту и развитости психических способностей, я вижу, ты готов к дефинитивной трансформации.       — Возможно… — прошептал Хасард. — Но с такими ранами я не переживу ее.       — Я помогу тебе ее пережить, — заявил Тиис. — Твое тело обновится, это даст тебе пятнадцать лет. Но ни часом больше! За это время ты должен завершить то, что начал. Возьми с собой осколок небесного камня из стен посвященного мне храма. Тебе будут содействовать особо, чувствуя на тебе печать благословения мью.       Пурпурный свет окутал тело Геральда Хасарда, кадабра заорал от боли, и…       …коллективное видение исчезло.       — Я говорил с тобой, — обратился Тиис к Максу Твоми, пытаясь вернуть ему связь с реальностью. — Я всегда был рядом.       — То есть, ты заботился обо мне? — с сарказмом переспросил мьюту. — Как старший брат? Нет, я этого не понимаю. Может, я чего-то не знаю о семейных узах? Почему ты ни разу не помог мне делом? Почему, например, не исцелил мое тело, не избавил меня от страданий?       Твоми чувствовал себя преданным в очередной раз. Лучше уж было считать себя больным, испытывающим галлюцинации, чем знать, что рядом с тобой все время находился тот, кто мог спасти тебя от одиночества, от боли и от других ударов судьбы, но не посчитал нужным ударить и палец о палец.       — Я был рядом лишь потому, что ни одно живое существо не может выжить в одиночестве, — отвечал Тиис. — Но все испытания судьбы делали тебя сильнее. Ты прекрасно понимаешь, насколько ты особенный. Ты должен был стать во всех отношениях очень сильным.       — Ну допустим, — скрипя зубами, согласился Максимилиан, — это кое-как объясняет, почему ты просто не показался мне, почему не заговорил со мной прямо! Почему не стал мне другом, ведь ты же был все время рядом, и прекрасно знал, как мне это нужно! Что за интерес был у тебя ко мне, с чего ты так заботился о том, чтобы я стал сильным?! У тебя тоже были какие-то личные виды на мою силу, да?!       — Ты скоро это поймешь, — прозвучал сухой снисходительный ответ.       Твоми ощущал растущее бешенство.       — Ладно другие, но я правда хочу понять и не могу — ТЫ тоже собирался меня использовать?! Плевать на родственные связи, но силы наши, полагаю, практически равны, не существует чего-то такого, с чем могу справиться я, но ты не можешь. Значит, не хочешь марать руки, да?!       — Просто я последний в своем роде, — мрачно изрек мью. — Осторожность необходима.       Мьюту в отчаянии ударил кулаком по столу:       — А я единственный в своем!       Тиис даже не вздрогнул. Эмоции брата, похоже, никак не задевали его сейчас.       — Ты не мью, — сухо заключил он.       — Я противен тебе, так? — начал предполагать Твоми, тяжело отрывисто дыша. — Противоестественное, гротескное творение? Это ты можешь сказать прямо — я привык. Но зачем ты заставил меня считать себя безумцем?! Ты хоть понимаешь, что ты сделал?! Я всегда был прав, считая тебя дерьмом, треклятый Тополь! Заикаешься сейчас о родстве, но ты и собственную мать не спас — наверное, «осторожность была необходима»! Ты тот еще мудак, как я посмотрю! Вот только я думал, что ты — часть моей личности. Из-за тебя я считал дерьмом СЕБЯ! «Спасибо»!       Мью взглянул на него исподлобья:       — Значит, сегодня ты стал лучшего мнения о себе?       Макс задыхался от гнева. Тиис вел себя надменно и вызывающе, словно и впрямь был потомком Небесного Духа, и его навряд ли волновала чужая жизнь. Мьюту, вероятно, был для него таким же неполноценным существом и лишь орудием достижения личной цели, как и для всех — не важно, что он разделял с мью название вида и большую часть генов.       — Исчезни! — выкрикнул Твоми, глядя на Тииса. — Уберись с глаз, пока я не убил тебя! Навсегда!       Мью ничего не ответил и покорно растворился в воздухе. Конечно, никто не мог знать, ушел он или просто стал невидим для присутствующих, и этот факт не давал Максимилиану расслабиться. Мьюту склонился над столом, сложив руки в замок, и тяжело шумно дышал. В голове его крутился вопрос без ответа: «Что делать? Что сделать, чтобы быстро прийти в себя и вернуться к обсуждению плана действий?». Коллеги молча ждали, в их глазах только Твоми мог прояснить ситуацию и вернуть их мысли в порядок. В кабинете повисла атмосфера неопределенности и кажущейся нереальности происходящего, будто здесь проходил спиритический сеанс, а не деловые переговоры.       — Он все равно предупредит тебя о действиях богов, — прозвучал голос «всезнающего» Юджина Хасарда. — Прислушайся к нему. Ты должен реализовать свой план.       Макс кивнул только затем, чтобы кадабра больше ничего не говорил. Он не собирался ломать собственные убеждения и прислушиваться к новоявленному брату, который обошелся с ним не лучше, чем Джованни Лучано, и уж тем более начинать верить в какую-то там мистику с богами и Небесными Духами.

20

      Крикс Нико стоял на закрытой арене бывшего стадиона Шафран-Сити и смотрел в синие глаза Сабрины Андерс. Он уже прознал, какой непростой женщиной была мисс Андерс — она владела экстрасенсорными силами, не уступая в потенциале среднему алаказаму. Когда Джилл достала кровь Джованни Лучано, и Крикс доставил ее трофей в НЦИЭС, Сабрина окончательно убедилась, что Никополидису можно верить, и раскрыла ему свой секрет в обмен на его тайну. «Обмен секретами — залог сотрудничества», — сказала мисс Андерс перед началом тренировки. И теперь Нико должен был сконцентрироваться, чтобы вытащить из ее памяти любое событие, являющееся очень личным, о котором никто и никогда не узнал бы при других обстоятельствах. Крикс пробивался все глубже и глубже через блоки памяти, к структуре которых уже практически привык, хотя телепатическое извлечение все еще было для него утомительной и монотонной работой. Наконец, алаказам остановился.       — Нашел, что искал? — спросила Сабрина, не отводя пронизывающего взгляда.       — У Вас была интимная связь с Вашим подопечным, — чувствуя неловкость, озвучил Крикс найденную информацию.       Мисс Андерс подняла бровь с выражением недоверия. Нико понял, что это вызов. Он собрался с духом, сконцентрировался и взял мысли женщины под телепатический контроль.       — Да, была, — произнесла Сабрина Андерс под его ментальным воздействием. — Потому что мне этого хотелось.       Алаказам шумно выдохнул. Ему самому было трудно осознавать, что он, гениальный экстрасенс, прошедший дефинитивную трансформацию в достаточно молодом возрасте, ни разу в жизни не совершал ничего подобного — не прибегал к мысленному внушению.       — Огромный прогресс, Крикс, — сдержанно подбодрила его мисс Андерс. — Я о таком и не слышала. Гений — он гений во всем.       — Это Ваша заслуга, — уважительно отметил Никополидис. — Меня никто никогда не тренировал, и приемы, которые показали Вы, будут мне необычайно полезны.       — Я знаю, — с неким самодовольством произнесла женщина. — Тренировать экстрасенсов — это искусство. В твое время о таком даже не думали. Тут нужны железные нервы.       Теперь авторитет Сабрины не вызывал вопросов у Нико. Мисс Андерс боролась за права экстрасенсов не только потому, что была близка к ним — из ее мыслей Крикс понял гораздо большее. Она знала Джеффа Хейза, чья смерть стала ее первой личной трагедией, раз и навсегда определившей выбор жизненного пути. Если Сабрина так много знала о Братстве Прорицателей и их политике, она могла знать и все, что касалось Нико Старра.       — Я хотел задать Вам личный вопрос, — обратился к ней алаказам. — Вы знакомы с Эусином Фанталленом?       — Да, — без колебаний ответила мисс Андерс. — Мы сотрудничаем.       Крикс почувствовал, как бешено забилось его сердце.       — Он знает, что я жив? — возбужденно спросил алаказам.       — Пока нет, — разочаровал его ответ Сабрины. — Позавчера на него напало какое-то странное существо — помесь человека и эрбока. Очевидно, очередное живое оружие «Р-инкарнации».       Никополидису показалось, что все его внутренности съежились от ужаса. Он сам встречался с ярко-красным монстром, и рана на шее, полученная во время их стычки, не затянулась до сих пор. Выходит, в тот же день Охотник пролил и кровь Эусина. Какая злая ирония судьбы.       — Наши медики смогли спасти его — с этого дня он на ногах, — добавила Сабрина. — Я могу позвонить ему, если ты хочешь.       — Это будет очень любезно, — воодушевился Крикс.       Он, конечно, еще не знал, что в первую очередь скажет Фанталлену. Алаказам обоснованно боялся изменений, которые могли произойти за тридцать лет. Он понятия не имел, чего ожидать. Но несмотря ни на что он хотел встретиться с другом и боевым товарищем, заменившим ему когда-то отца.       Мисс Андерс достала телефон и набрала номер детектива Фанталлена. Нико стоял рядом с ней и с замиранием сердца ждал ответа Эусина.       — Я слушаю, — прозвучал по громкой связи голос — неузнаваемый сухой твердый голос пожилого человека.       — Как Ваше самочувствие, мистер Фанталлен? — поспешила узнать Сабрина.       — Благодарю, мисс Андерс, я, как новый, — ответил Эусин. Все же в его поблекшем голосе сохранились неизменные интонации, говорящие об уверенности и мужестве.       — Я надеюсь, моя новость не приведет к сбоям в работе Вашего сердца, — иронично предупредила Сабрина его о том, что собиралась сообщить нечто крайне неординарное.       — Если это что-то, что заставит меня потерять ясность мыслей, позвольте, я первым озвучу новости, — предложил Фанталлен. — Джильду Бишоп обвиняют в убийстве ее тренера. Об этом сейчас можно прочесть во всех источниках. Если им верить, экспертиза показала обширное кровоизлияние в мозг без каких-либо причин в самом организме. Гойя умер, разыгрывая шахматную партию. Смерть наступила приблизительно за 1,32 секунды до того, как его левый глаз был пронзен черным ферзем. На шахматных фигурах, столе и других вещах полно свежих биологических следов Джильды.       Крикс нервно мотнул головой. Такой поворот, конечно, не стал для него неожиданностью, но теперь он очень переживал за Джилл. Ситуация накалялась, и Фанталлен был прав: лучше отложить шокирующие вести. А если все пойдет по плану, то Нико встретится с Эусином в спокойной обстановке, и они смогут общаться легко, не будучи обремененными иными проблемами. Алаказам телепатически сообщил мисс Андерс, что передумал сейчас уведомлять детектива о своем выживании, та ответила согласием.       — Не думаю, что Джилл действительно убийца, — подытожил Фанталлен. — Я смотрю на позу, в которой было найдено тело, и мне кажется, что-то было в руке у Люциана Гойи. Думаю, Джильде пришлось обороняться. Если будет нужно, я сделаю все, чтобы защитить ее. У Вас есть какие-то еще поручения для меня на данный момент?       — На данный момент нет, — сказала ему Сабрина. — Но завтра понадобятся Ваши связи в полиции. Нужно будет обеспечить полный порядок в Шафран-Айленде. Детали вечером при личной встрече в НЦИЭС.       — Хуа, — ответил Эусин.       Короткое и простое сленговое слово тронуло душу Крикса. Он сдержанно улыбнулся.       — Удачи, мисс Андерс, — как всегда пожелал детектив и повесил трубку.       Сабрина спрятала телефон в карман и взглянула на Нико.       — Я должен вернуться в гостиницу, — сказал ей Крикс, понимая, что обязан предупредить Джильду. Да, алаказамы предусмотрительно создали косвенные доказательства невиновности Стальной Леди, но сейчас ей все же стоило вести себя как можно тише.       — Вы же вызовете меня сюда, когда я вновь буду нужен?       — Разумеется, — ответила мисс Андерс. — Я позвоню в отель. Я уверена, что теперь ты справишься с отведенной тебе ролью.       — Хуа, — с улыбкой отсалютовал ей Крикс.       Он накинул белый пиджак, купленный специально перед визитом в НЦИЭС вместе с новой черной рубашкой и джинсами, и буквально помчался в «Западную Истерию».

21

      Юджин Хасард шел по коридору «Санкториума», не замечая ничего вокруг себя. Он знал, что где-то рядом шагала Элма Торрес — отчаянная женщина, якобы спасшая жизнь мьюту, которая сейчас должна была отвести Эдмунда Себастиана и Елену к челноку «Ген. Супериор». Воздушный корабль доставит ученых в засекреченный офис Твоми, расположенный на искусственном острове, затерянном посреди океана. Хасард знал и то, что сам Макс Твоми уже ожидал их на борту, травясь сигарой, которую зачем-то попросил у Себастиана, прежде чем телепортироваться к челноку. Теперь некурящий Твоми, очевидно, докурит ее, даже если выкашляет легкие вместе с дымом, чтобы только отвлечься от всего, что случилось. Юджин оценил, что мьюту придумал не самый плохой способ. Кадабра последовал бы его примеру, если бы не навязчивый страх за собственное здоровье.       «Может, снизойдешь и объяснишь, зачем ты устроил это шоу?» — телепатически обратился Хасард к Абраксасу. «Ты знаешь ответ, — подал голос бог. — Равные мне боги могут помешать нашим общим планам, и мой смертный сын Максимилиан должен знать об этом. Сломить его непробиваемый атеизм могло только это «шоу», как ты выразился. Ты и сам еще недавно был таким, как он, разве нет?». «Ты ничтожество! — вскричал в мыслях Юджин. — Всемогущий бог творит все руками смертных — разве это не низость?!». «Важен результат», — дал сухой ответ Абраксас. Хасард оскалил зубы, словно от внезапной боли.       Группа ученых вышла на задний двор «Санкториума». На Экватор-Сити уже опускались сумерки, и белоснежный фасад медицинского центра казался теперь небесно-голубым. Челнок «Ген. Супериор» темной глыбой омрачал пейзаж ночного города, бросая длинную тень на брусчатку. Элма и Эдмунд направились к ожидавшему их спейсплану.       — Ты с нами? — спросила Елена Джина, коснувшись его руки.       Хасард не грубо, но крепко сжал ее ладонь. Он больше всего на свете хотел идти за ней, быть с ней всюду и всегда, но в планах бога его голос не решал ничего.       — Нет, — отвечал за него Абраксас. — Я должен уехать отсюда.       — Ты бежишь от кого-то или от чего-то? — осторожно поинтересовалась Элен. Видимо, у Джина плохо получалось скрывать нервозность. — Можешь не говорить, конечно, но если это так, то мы направляемся в надежное место.       — Тот, кто меня ищет, найдет меня и там, — был ответ. — Цель отъезда другая.        — Ладно, не буду тебя пытать, — ободряюще улыбнулась ему Элен.       Сердце Юджина застонало. Ее божественная улыбка стоила жизни!       — Мы еще свидимся, — заверила его золотоглазая кадабра перед прощанием.       — Я очень хочу этого! — искренне от своего имени ответил Джин и прижал ее к себе.       Он был готов разрыдаться, как малолетний абра. Он видел и чувствовал, как Абраксас, великий бог, создатель жизни, ранил своих детей, ломал их судьбы с неизменной надменной ухмылкой. Правда, без вмешательства этого бога Хасард вряд ли вообще встретил бы свою златоглазую богиню, но тогда он не знал бы и нынешней боли расставания. Наконец, он смирился с неизбежностью и отпустил Елену. Она взошла на борт челнока и махнула ему рукой. Доктор Полгар-Терек, специалист по атипичной генетике и наследственным аномалиям, будет занята любимым делом, с ней все будет хорошо… А что будет с Джином Хасардом — это решат высшие силы.       «Мы вернемся в Нью-Йорк, друг мой, — объявил холодный голос Абраксаса, — и в этом городе все закончится».       И это торжество предвосхищая,       Я высший миг сейчас переживаю! —       Уже не с иронией, а с издевкой над самим собой ответил Хасард и поплелся прочь от «Санкториума».

22

      Эусин Фанталлен сидел в рабочем кабинете за столом, задумчиво уставившись в монитор. Его взгляд вперился в статью с заголовком: «Ответ от тех, кого мы приручили: Стальная Леди убивает бывшего тренера». Детективу казалось вдвойне подозрительным, что никто не выдвигал никаких версий о мотивах Джильды. Политическая ситуация перетекала в то русло, где недавнее заявление Гойи уже не имело значения, да и сам Гойя был всем безразличен — следовательно, никто не стал бы печься о его репутации и умалчивать о его далеко не безупречном тренерском прошлом. Статью словно сфабриковали так, чтобы в очередной раз очернить экстрасенсов. Фанталлен подумал, что, возможно, зря отказался узнать новость, которую хотела сообщить ему мисс Андерс. Нет, если бы это было что-то решительно важное, она озвучила бы информацию несмотря ни на что. Он, конечно, переспросит ее при встрече вечером, а до того было бы полезно попробовать отдохнуть. Боль в голове под темно-красной пластиной, заменяющей теперь фрагмент черепа, не пройдет еще долгое время, но, может быть, она хотя бы ослабнет.       Раздался телефонный звонок. Эусин снял трубку — ему звонил Ник Адельберт:       — Мистер Фанталлен. Вас еще интересует информация о Джильде Бишоп?       — Нет, Ник, отбой тревоги, — устало произнес Фанталлен.       — Понятно, — ответил гипно и уже хотел повесить трубку, но тут его взору предстало нечто, от чего у него перехватило дыхание: — А нет, постойте! Здесь какая-то херня, в отеле «Западная Истерия»! Я не знаю, как описать… Эрбок…       — Ну же, говори! — подтолкнул его Фанталлен. Адельберт очень боялся, что детектив не поверит его словам, но Эусин уже подозревал, что за ужасное создание увидел Ник. Слова гипно подтвердили догадки Фанталена:       — Около десяти футов, ярко-красный, с человеческими конечностями! В одежде… ползет по зданию!       — Как ползет?       — Как ящерица, мать его! — взбудораженно кричал Адельберт. — Он уже на втором уровне! Пиздец, нет, у окна номера, где сейчас живет Джилл!..       — Не нервничай, Ник! — приказал детектив. — Стой на месте. Я выезжаю!       — Стоп! — перебил его гипно. — Он развернулся… он не полез в окно, а шмыгнул под тротуар третьего уровня. Он движется к трубам, к водостоку. Мистер Фанталлен, эта тварь хочет пробраться в отель через канализацию!!!       — Понял, Ник! Спасибо! Я скоро буду! И не предпринимай никаких мер сам — этот гад может быть очень опасен.       — Ясен пень, — пробормотал гипно и бросил трубку.       Эусин встал, надел кобуру, туфли и плащ и, покинув особняк, твердо зашагал к аэрокару.

23

      В Нью-Йорке уже настал привычный унылый вечер, когда в город вернулись Хан и Аттила. Басман был выжат, как лимон, после долгой сумбурной погони за кадаброй, отличившемся тем, что смог выжить в зоне крушения «Лугии». В Общине Говнюков Босворт заставлял Хана ехать к госпиталю со странным названием «Санкториум», там Аттила устроил переполох среди младшего медицинского персонала, расспрашивая о Хасарде и, наконец, не получив вразумительного ответа, принял решение следовать обратно в Нью-Йорк.       Обратный перелет Хан помнил плохо — возможно, на борту его все же вырубило от усталости. Аттила вышел из челнока, шатаясь так, будто был прилично пьян, однако Басман подозревал, что на самом деле причина всего, что происходило с Координатором «Три-плэкса», крылась в том, что тот подцепил-таки какую-то неизвестную науке тяжелую болезнь. В пользу этой теории говорила не только раскоординированность движений, но и побледневшая до неестественного синеватого цвета кожа, под которой змеями проступали темные вены, и размазанная по воротнику безрукавки и шее кровь, сочащаяся из ушей Босворта. А то, что он сделал с Гоголем… наверняка, и этому наука даст объяснение — например, на животных возбудитель действует в сотни раз быстрее, чем на людей.       Зайдя за здание астропорта, Аттила прошел к мусорным контейнерам и отпустил руку Хана. Координатор с такой силой удерживал и тащил партнера за запястье, что тот уже не чувствовал руку, и пальцы его не слушались. Босворт, шатаясь, буквально упал на ближайший контейнер, упершись в него руками, — и его вывернуло.       — Этому телу… скоро придет конец, — прорычал он, вытирая лицо после нескольких продолжительных приступов рвоты. — Придется брать то, что под рукой, хоть оно и не протянет долго.       Он обернулся к Хану Басману и с поразительной (особенно как для больного человека) быстротой реакции вновь схватил его руку. Аттила торжествующе улыбнулся. Однако Хан не собирался уходить — он решил попробовать поговорить с Босвортом… если, конечно, тот Босворт, которого он знал, еще сохранился где-то в этом ужасном бледном теле в вонючей заблеванной безрукавке.       — Послушай, Тил, может, я смогу помочь тебе в твоих поисках? Зачем нам гоняться за этим кадаброй, опираясь лишь на свою «интуицию», если есть то, что сделает это за нас? У нас в лаборатории есть Охотник — Эрбок Охотник. Возьми машину — и мы поедем туда…       Басман надеялся на Себастиана. Главное затащить Босворта в лабораторию, а там профессор разберется. Но Аттила не стал и дослушивать предложение — он захохотал:       — Нет, нет, нет, — снова садистически забормотал он, — меня никто не может обмануть! Запомни: никто и никогда. А машину я возьму… Конечно, возьму.       Он усилил хватку и потащил Хана к стоянке аэрокаров.       Как только партнеры сели в машину, выражение лица Аттилы переменилось. Он уставился на Басмана так, словно видел его впервые в жизни. Посиневшие губы Босворта дрожали, он весь затрясся, как в лихорадке. Казалось, сейчас он потеряет сознание. Кровотечение из ушей возобновилось.       — Эй, Тил? Тебе нехорошо? — спросил Басман тихим голосом, полным беспокойства.       — Хан, — протянул Босворт булькающим голосом, наводящим на мысль о том, что его гортань была переполнена кровью, — прости…       И в следующую секунду его череп взорвался.       Хан Басман не успел ничего понять — его глаза заволокла непроглядная чернота.

24

      Крикс Нико примчался в «Западную Истерию» так быстро, как мог. Его руки дрожали, когда он открывал электронным ключом дверь номера. Увидев Джилл, спокойную, в полном порядке, он немного остыл. Стальная Леди сидела за столом, скучая в ожидании.       — Я заказала суши, — совершенно беззаботно произнесла она. — Официант придет через пять-семь минут, так что ты подоспел к ужину.       — Ты знаешь, что пишут о тебе в сети? — обеспокоенно спросил Крикс.       Джилл встала и положила руки ему на плечи.       — Я ничего не боюсь! — глядя в глубину его черных глаз, заверила она.       — Я и не сомневался в этом, — ответил Нико. — Но я прошу тебя: будь осторожна.       Он осознавал, что уже успел неосознанно принять на себя роль ее отца, и теперь пытался опекать ее, в чем она давно не нуждалась. Но что он мог с собой поделать, если так привязался к ней?       — Не волнуйся, — почти что приказала ему Джилл. — Уже завтра мы проснемся в другой стране, а, может, и на другой планете. Благодаря тебе.       — Ты веришь, что у нас все действительно выйдет? — поражался Крикс ее словам, как в первый раз.       Джильда Бишоп улыбнулась:       — Я верю в тебя.       Он тоже улыбнулся ей, и алаказамы сели за стол. Через пару минут официант доставил в номер отеля суши-сет. Никополидис никогда не пробовал подобную еду, и сейчас он сам смеялся над своими неуклюжими попытками повторять действия Джильды, которая отлично управлялась с палочками, и над собственными многочисленными вопросами об ингредиентах блюда. Джилл тоже смеялась, и ее эмоции окрыляли Крикса. Ему было легко рядом с ней и в то же время сложно, он уповал на ее решительность и поддержку и в то же время так боялся за нее. Он сам не понимал своих чувств.       После ужина они легли рядом на кровать, собираясь вдвоем посмотреть какой-нибудь фильм. По первой же программе, попавшейся после включения телевизора, шел очередной репортаж о пирамидах над городом. В небе чуть ниже летающего объекта блестело послание: «Ни любви, ни секса! «Р-инкарнация» — это гигиеническое размножение! O*+SSS[]».       — Как насчет экстремизма? — с намеком спросила Джилл, запустив руку под майку Крикса. Тот вздрогнул от неожиданности.       — Да я же в отцы тебе гожусь… — обескураженно обронил он.       — Да что ж ты такой правильный?! — обиженно воскликнула Стальная Леди. — Ты помнишь меня аброй? Нет! А теперь я старше тебя, понимаешь! В чем твоя проблема?       Нико оторопел. Он никогда не замечал, как Джилл смотрела на него на самом деле. Эпизод в такси он просто выбросил из головы, так как тогда она не пребывала в ясном сознании. А после он не обнаруживал никакого подобного интереса, и считал все очевидным.       — Ты же тоже видишь во мне отца, а не мужчину… — озвучил он то, что все это время думал.       — Какая, к черту разница?! — развела руками Джильда. — Я вижу в тебе алаказама, подобного которому нет! Лучшего в мире! Да я жила памятью о тебе, именно потому что ты был один такой — неиспорченный, честный, с большой душой! Если бы в Шафран-Айленде появился мужчина, похожий на тебя, я бы убила своего тренера раньше и бежала бы к этому алаказаму! Завела бы с ним потомство, невзирая на все опасности, ведь я бы знала: этот мужчина точно защитит моих детей! И меня. И я больше никогда не буду сражаться. Разумеется, я бы поддержала революцию и участвовала в боях за Шафран-Айленд рядом с ним, но уже просто готовя еду для бунтарей или перевязывая им раны. Чтобы ни мне, ни моим детям больше не пришлось сражаться за себя! Ты понимаешь? Понимаешь, когда сломалась моя жизнь?!       Крикс с сожалением сдвинул брови. Он осознавал, что не понимал многого.       — Да, — виновато опустив голову, ответил он.       — И ты понимаешь, что если кто-то может спасти мою жизнь, то только ты? — прибавила Джилл. — Нико, неужели ты совершенно не воспринимаешь меня как женщину?!       Крикс отвел взгляд. Он видел в ней женщину. Конечно, видел, но не признавался себе в этом. И он точно никогда не решился бы сказать Стальной Леди о своем интересе или даже сделать откровенный намек. Он понятия не имел, как вести себя с женщинами своего вида, и потому в отношении Джилл занял позицию отца. Для него так было проще. Если бы сейчас Джильда вела его за собой, если бы дала подсказку…       — Не напрягайся — я и так знаю твой ответ, — прошептала она, словно услышала его мысли.       Крикс метался в сомнениях — не сон ли это. Оставив его на кровати с задранной футболкой, Джилл встала и начала расстегивать ремень джинсов. Никополидис, как прикованный, не шевелясь, смотрел на нее и все еще не верил глазам, да и остальному телу.       — Ну, ты что, ждешь, пока я передумаю? — стаскивая джинсы, бросила Джильда. — Быстро снимай штаны!       Два раза повторять такое не было нужно — Крикс в мгновение ока расстегнул ремень. Однако Стальная Леди была быстрее него — он едва успел спустить штаны до колен, когда она оседлала его. Оседлала, схватила, сжала и ввела. Она полностью руководила им, отчего ему было одновременно и приятно, и не по себе. Хотя с такими женщинами, как она, наверняка не может быть иначе. Крикс закрыл глаза, положил руки ей на талию и вошел в ритм.

25

      На 1-м уровне Шафран-Сити Ник Адельберт стоял, припав к стене отеля спиной, и через плечо оглядывался вверх, туда, где видел ползущее красное чудовище. Пот градом катился по его вискам, гипно дышал тяжело, как после забега на среднюю дистанцию. Что-то красное попало в поле его бокового зрения, отчего он вздрогнул, но тут же взял себя в руки — это прибыл аэрокар детектива Фанталлена. Дверь машины поднялась вверх, и Ник впрыгнул в салон, не дожидаясь остановки.       — Пристегнись! — скомандовал Эусин и резко взял вверх.       Нервозный гипно вскрикнул от неожиданности. Детектив бросил на него укоризненный взгляд.       — В каком номере остановилась Джилл? — спросил он.       — Второй уровень, 39-й этаж… — начал Ник, но Эусин перебил его:       — Укажи окно.       — Предпоследний ряд, второе слева, — взволнованно пробормотал Адельберт, тыча пальцем в здание «Западной Истерии». — Слушайте, а Вам точно разрешено водить? Я знаю: сейчас Вы скажете: «Сядь за руль сам». И я бы сел, если бы не рука, мать ее, — у меня там началось воспаление, пальцы так отекли, что не сгибаются…       — Заткнись, Ник, — приказал невозмутимый Эусин. — У меня к тебе одно задание: по моей команде создать вокруг нас защитное поле. Это… прямо сейчас!       Гипно раскинул руки и закрыл глаза, создавая щит ментальной энергии. Детектив на полном ходу направил аэрокар в указанное окно отеля.

26

      Стук за стеной разбудил Джильду Бишоп. Казалось, в соседнем номере несколько человек заколачивали в стену гвозди. Крикс Нико спал, как убитый — Стальная Леди неслабо вымотала его. Джилл встала с постели, надела брюки и направилась к холодильнику, чтобы взять чего-нибудь выпить, но вдруг застыла на месте. Металлический стук приближался — осознала она. И доносился он не из соседнего номера, а из ванной.       Стоя у стены напротив двери, Стальная Леди открыла ее с помощью телекинеза и замерла. Стена за ванной выглядела так, будто ее расплавили или облили ядреным химическим раствором, разъедающим бетон и делающим его похожим на оплавленную пластмассу. В стене зияла дыра, края которой были покрыты грязно-желтой слизистой пеной. Капли мерзостной субстанции, попав на ванну, оставили в металле отверстия с почерневшими краями. За ванной послышался громкий шорох, и нечто выползло вперед. Джильда вскрикнула, увидев кровавое чудовище, пришедшее сквозь разъеденную стену. В номер отеля явилось уродливое существо с длинным телом, хвостом и головой эрбока, но с человеческими конечностями. Оно выпрямилось во весь десятифутовый рост и протянуло к Джилл руку с металлическими когтями. Алаказам атаковала змееподобную тварь ментальным взрывом. Эрбок попытался увернуться, извившись всем гибким телом, но так и не ушел от атаки. Взрыв буквально вывернул наизнанку содержимое его правой глазницы, превратив белый глаз в алое месиво. Крик Джильды и шипение твари разбудили Крикса. Он примчался в ванную — и у него перехватило дыхание от встречи со старым знакомым.       — Назад! — крикнул он Джилл, хватая ее за плечо.       Джильда понимала, что сейчас не время демонстрировать гордость, и покорно стала за спину Нико.       Раздавшийся нежданно звон стекла заставил всех вздрогнуть. Через оконный проем в гостиничный номер влетел бордовый аэрокар. Его водитель открыл дверь и, высунувшись из машины, несколько раз выстрелил в эрбока из пистолета. Тварь упала, корчась, шипя и изрыгая желчь, смешанную с кровью.       Алаказамы обернулись — на подоконнике возле аэрокара, остановившегося в проеме, стоял седой мужчина, половину черепа и лица которого закрывали накладки из матового красного медицинского металла. Крикс не находил во внешности человека знакомых черт, но на энергетическом уровне чувствовалось что-то значимое, что-то в доску свое.       — Я частный детектив Эусин Фанталлен, — представился мужчина. — Прошу в машину!       Джильда Бишоп выполнила указание немедленно, занимая место на заднем сидении, но Нико застыл, как вкопанный.       — Эусин… — нерешительно обратился он. — Мы… здесь…       Выражение удивления появилось на правой, живой половине лица детектива.       — Нико, — проронил он. — Будь я проклят!       На живом глазу сверкнула слеза. Крикс Нико бросился к Эусину и схватил его за руку.       — Может, вы потом обниметесь и поцелуетесь?! — вмешался Ник Адельберт, занимающий место возле водителя. — По-моему, эта херня не сдохла.       Раненный Охотник Эрбок извивался на полу, пытаясь встать на ноги. Крикс и Эусин запрыгнули в аэрокар, детектив закрыл двери и дал задний ход. Красная тварь бросилась вперед и зацепилась когтистыми лапами за бампер автомобиля. Упершись ногами в ботинках с альпинистскими кошками в подоконник, эрбок пытался удержать аэрокар. Никополидис решил, что настала его очередь действовать — у него ведь остались личные счеты с алым чудовищем. Алаказам сгенерировал ментальное лезвие, которое отсекло конечности эрбока, и Охотник, издавая глухое рычание, рухнул вниз из окна отеля. Бордовый аэрокар помчался прочь от «Западной Истерии».       — Нико, — попытался Фанталлен начать разговор со старым товарищем, но тут же запнулся, не зная, что говорить. Наверняка ему, как и алаказаму, так много всего хотелось спросить и сказать.       Никополидис хотел попросить Эусина называть его Криксом, но передумал. Он сам гораздо больше привык к имени Нико. «Неизменное имя победителя», — подумал он.       — Моя смерть была инсценировкой, — наконец, произнес Крикс то, что посчитал важным. — Я был пленником Лучано. Теперь я снова на свободе.       — Об этом мне хотела сообщить Сабрина Андерс? — спросил детектив.       Алаказам кивнул.       — Это хорошо, что ты нашел с ней общий язык, — отметил Фанталлен. — Думаю, теперь все сложится так, как надо.       — Спасибо за все, чему ты меня научил, — сказал Нико самые важные слова.       — Ты тоже научил меня, даже большему. Научил не сдаваться. Тебе спасибо.       Эусин вздохнул и обернулся к Адельберту:       — Ник, теперь ты — мои глаза и уши в Восточном Шафран-Айленде. Если понадобится помощь полиции или моя лично — я всегда на связи.       — Спасибо, детектив, — бодро ответил гипно. — Я сходу сообщу Вам все, что будет важно! Высадите меня у моего бара.       — Не вопрос, — кивнул Фанталлен. — А у нас с вами, мистер и мисс, — обратился он к паре алаказамов, — как я понимаю, теперь один путь — в НЦИЭС?       — Хуа, — ответил Нико, и они с Эусином рассмеялись.       Время многое отняло у каждого из них, но только не память о партнерстве и дружбе. И эта память сохранила в их душах лучшее, что было в них.