Alas!..

В зеркале — нечто. Взлохматое, губы бледные, сухие, нос заострившийся, под глазами — синь, фиолетовая напрочь, зрачки сужены в маленькие чёрные точки, словно им тошно смотреть на окружающий мир, от выражения лица несёт рассеянной прострацией как от алкашки палёным огневиски. И где-то под слоем всего этого ужаса — я. Живая я. Которой всё ещё холодно — открыла окно, чтобы не уснуть, читая материалы дела, да так и задремала, подставив спину сквозняку, припечатав лбом-прессом папку с документами. От неудобного положения катастрофически ноет шея, и, абстрагируясь от трагикомедии происходящего, мне впервые в жизни хочется топать ногами, пнуть подушку, разбить что-то, хныкать и попытаться разжалобить мир скорбной мордахой. Cлишком много поставила на работу. И на желание самой себя обеспечить в случае чего, потому что я — дура. Я всё ещё боюсь, что Рон меня бросит. Возьмёт и уйдёт. Дело не в пресном сексе, и не в том, что ему надоест яичница или я вдруг пополнею и покроюсь целлюлитными буграми… на это есть чары, некоторые держатся по несколько недель, прежде чем выветриться. Просто в жизни всегда есть то, что не можешь контролировать, особенно когда речь идёт о другом. Это значит, что страх боггартом будет неотступно следовать за тобой, этакий антипатронус, карманный дементор… смирный и ласковый, потому что в отличие от настоящего, которого можно прогнать, этот знает — никуда-то ты не денешься из его узловатых цепких пальцев, покрытых струпьями… Последний призрак водоворота стабильности куда важнее, чем любящий муж или положение, или еда на полке, новая мантия, стремительная карьера, крепкая семья, трое очаровательных карапузов, гости по праздникам, выходные на берегу океана, на белом бархатистом песочке… День недели, число?.. Да зачем, главное знать, что сегодня у меня одно серьёзное слушание и два — не очень. Впрочем, «серьёзное» — это я так, ради словца, хоть красного, хоть зелёного в крапочку. Сложно претендовать на значительный вес в судопроизводстве, когда ты — глава судебной коллегии, но «по делам маглов». Большинство волшебников и не думают о том, что у маглов могут быть какие-то «дела», а уж связанные с магией тем более. А могут. У нас сейчас на скамье подсудимых девочка шестнадцати лет, из Кентербери, угловатая, большеголовая… с жидкими каштановыми волосами, вечно заправленными за уши, как у особо старательной ученицы. Ни малейших способностей к магии до двадцать третьего апреля сего года. Обычная, ничем не примечательная жизнь на окраине города. Школа, дом, секция фехтования. Пока после вечеринки у друзей девочку не попытался изнасиловать новый приятель, опоил, юбку задрал, гольфики стянул… да только не на ту нарвался, настолько не на ту, что теперь ни одному магловскому судмедэксперту не объяснишь, как вдруг девятнадцатилетний парень оказался вывернут наизнанку — до самой последней извилины в мозгах, до малейшего изгиба кишок, всё шиворот-навыворот — мышцы, лёгкие, кости… и рыдающая Берта рядом. Впрочем, от унижения и страха скорее, не из жалости. И мне предстоит решить её судьбу, так или иначе повлиять на решение, а в голове — ни мысли, за ночь без сна только один результат — синяки под глазами и рассредоточенные по кабинету листы с делом, где за пару часов на полях проросли корявые ромашки, листики, розочки, спиральки, загогулины… чернила кончились на цепи из треугольничков, аккурат на тридцать шестой странице. Маглы, конечно, попытались с ней работать, вызвали штат психологов… один теперь в ожоговом, другой выбросился из окна, третий до сих пор ходит по палате, декламируя детские стишки… разумеется, после того, как из его желудка извлекли с полсотни пуговиц. В итоге сдали нам. Разбирайтесь, дескать, дьявольщина по вашей части. А я ведь понимаю, не без сожаления, что одним приговором дело не обойдётся. Чтобы такие как Берта могли жить в обществе, нужно либо учить их, уже взрослых, волшебству, вводить какие-то экспресс-курсы, спецшколы, помимо Хогвартса, он всё-таки для нормальных волшебников, в которых магия проявилась вовремя и без человеческих жертв. Только кто это всё будет делать, когда куда проще махнуть рукой — многоступенчатый Обливиэйт, да и дело с концом. Сколько таких всего? Две, максимум три в год? Невелика потеря. И тут я, выступаю в защиту смешных прав маглов, превращаю рядовой случай в целую проблему, требующую комплексного подхода, кропотливой работы и много-много блестящих золотых галеончиков. «Миссис Уизли, а какие вы можете предоставить гарантии, что подсудимая, обучившись магии, не обратит её во зло против всех нас?» Ни-ка-ких. «Миссис Уизли, вы действительно считаете, что стоит развивать способности того, кто уже совершил убийство, пусть и ненамеренно?» Не знаю. Знаю только, что мне знакомо чувство звериной беспомощности, тошнотворной гадливости, пока пытаешься вывернуться из кольца чужих рук, ещё просто отворачиваясь, надеясь, что стоит только показать недовольство — и предполагаемый принц остановится, заморгает грустно, бережно приобнимет за плечи, успокоит, защитит даже от самого себя. Грань между эмпатией и непрофессионализмом провести сложно, особенно когда принимаешь происходящее близко к сердцу. Маклаггена я укусила, на первом же свидании, — до крови, да ещё и залепила пощёчину, когда, приняв происходящее за возбуждающую игру, он попытался пошарить под блузкой. Что самое страшное — Кормак оказался настолько самовлюблённым идиотом, что даже тогда не обиделся. Пришлось прибегнуть к «Конфундусу» и сбежать, по дороге подвернув ногу. Доковыляв до первого пустого класса, сворачиваюсь в клубочек на скамье, пока не cтихает боль в лодыжке, а потом ещё долго-долго разглядываю живописные ночные тени, отплясывающие на партах, в очередной раз убеждаясь, что душа — не мышца, в ней нервов куда больше, и болеть она может ad infinitum. В гостиную Гриффиндора я возвращаюсь уже за полночь, впрочем, на это и рассчитывала. Иначе Рон не заметил бы, что я с кем-то другим: Вот я, сняв туфли, прокрадываюсь к лестнице в спальню девочек, с букетом наперевес, вся такая восторженная, с многозначительным румянцем на щеках, нежной улыбкой и блестящими глазами… а Рон преграждает мне путь, хватает за руку… и говорит что-то банальное до скрежета зубовного («Прости меня, я был таким идиотом, а с Лавандой это всё не всерьёз, нет, если ты на самом деле любишь Кормака, то я, конечно же, не буду вам мешать, но знай, что я всегда тебя поддержу и всегда…») В финальном кадре туфли, причудливо переворачиваясь, падали на пол, а следом за ними и букет. Забравшись на узкий подоконник круглого окна башни и поджав под себя ноги, словно птичка на жёрдочке, я сижу, в сотый раз представляю себе встречу с Роном и рыдаю, потому что так гадко мне не было никогда. Как бы взять и без применения чар забыть то, что произошло, навсегда, избавиться от мучительного чувства стыда. Нет, ни одна из тех сказочных принцесс, у которых всё потом долго и счастливо, не позволяла другим ласкать себя из чувства мести, не жмурилась изо всех сил в ожидании поцелуя, чувствуя, как отвращение где-то внутри мешается со всплесками злорадства и яростной гордости за себя. А уж понимая, что принц дрыхнет спокойно, развалившись на спине, и не оценил такой жертвы… От слёз бросает то в жар, то в холод. И совсем не совестно перед сонной Джинни — она спускается вниз, зябко натягивая на ладони рукава пижамы, оглядывается по сторонам и, увидев меня, заявляет раздражённым шёпотом: — Ты обещала зайти, как вернёшься. Где тебя носило? Я уж думала… «…тебе настолько понравилось, что вы решили продолжить знакомство в более укромном месте». Впрочем, это Джинни оставляет при себе, потому что безошибочно чует, в каком я состоянии. — Гермиона-а, — тянет жалобно, — что случилось? — Ничего, — я пытаюсь улыбнуться. — Просто… ничего не вышло. Я, наверное, какая-то бракованная. — Совсем не понравилось? — Джинни подходит к окну и дёргает занавеску, отгораживая меня и её от окружающего мира. Я пытаюсь сказать что-то, но вместо ответа получается только жалобный, горький всхлип. — С Гарри вроде ничего. Ну, он старается по крайней мере, — безразлично отмечает Уизли. — Если тебя это хоть немного утешит… Рон рвал и метал, когда узнал, что ты на свидании. — Да? — вся ярость обрушивается на Джинни, будто именно она виновата в случившемся. — Рвал и метал, говоришь? — вцепившись ей в руку, шепчу я. — Вчера на завтраке преспокойно лапал эту свою за задницу, пока Браун только и ворковала «Не хочешь ещё кусочек пирога, Бон-Бон?», а сегодня забеспокоился? — Кто их разберёт, мальчишек… — Джинни примирительно пожимает плечами. — Гермиона, ты же сама этого хотела. И мне советовала… быть более независимой, обратить внимание на других, заставить Гарри ревновать. — Ещё одно доказательство тому, что из хорошего теоретика — отвратительный практик. — А практик говорит тебе, что знает своего брата как облупленного. И уверяет, что ты ему очень нравишься, просто, думаю, стоит ещё немного подразнить его и… — Нет уж, плевать на Рона. Даже ради него не пойду больше на такие мерзости. — Что хоть было-то? — Большую часть времени Маклагген болтал… как съел на спор дюжину яиц докси и неделю валялся в Больничном крыле, как стал неофициальным лидером Клуба Слизней, потом как отбил одновременно три квоффла, потом он полез ко мне и мы… целовались. А дальше я снова припечатала его заклинанием и… и… ты что делаешь?.. — Просто… Джинни отстраняется и миролюбиво фыркает, даже не смущаясь. Это её «просто» обжигает щёку поцелуем. — Мне так хочется, чтобы у тебя всё было хорошо, — задумчиво вздыхает она и лезет обниматься. Так мы и стоим, точнее — я по-цыплячьи боком сижу на подоконнике, который для этого вовсе не предназначен, а Джинни полувисит на мне. — А я рада, что у тебя всё получилось с Гарри, — вроде бы и не вру, а всё равно как-то больно. — Плевать на Гарри, — ухмыляется мне она и смешливо повторяет, успокаивающе положив ладонь мне на талию: — Пле-вать. Мягкие прикосновения Джинни — бальзам после грубых рук Маклаггена, хочется зажмуриться и, откинув голову ей на плечо, просто слушать их кожей, едва сдерживая подрагивающую на губах полуулыбку. Я не знала и до сих пор не знаю, почему Джинни это сделала. Почему вдруг прижала к себе крепко-крепко, словно не собиралась выпускать никогда, и, покачивая как ребёнка, принялась шептать какую-то чушь… Что это всё ничего не значит, что у меня всё обязательно будет, и я найду, обязательно-обязательно… и совсем как в сказках — вместе и навсегда… Не понимая, видимо, что любые прикосновения, которые в моей жизни были до, теперь выглядят издевательством, грубейшим нарушением внутреннего пространства, по сравнению с тем, какие живые у неё руки, как щекотно ласкают шею её волосы. — Ты мне веришь? — певуче тянет Джинни. — Гермиона, ты мне веришь?.. — Нет, — в один рваный всхлип шепчу я. Чуть не плача от того, как же хорошо… как же неизбывно хорошо — чувствовать её вот так, рядом… когда она улыбается, видя, что я прижимаюсь к ней так же искренне, как и она — ко мне. От стука сердца в висках пульсирует. Я тянусь к Джинни, касаюсь носом её щеки, и так и замираю — её приоткрытые губы в жалком клочке пространства от моих, один выдох преодолеет его за сотую долю секунды. Мне кажется, нужно ей сказать что-то — в такие моменты герои в книжках всегда что-то говорят, смущаются, краснеют, наивно бормочут «люблю», или хотя бы как в эротической прозе — опаляют дыханием «хочу тебя», «ещё»… У меня нет ничего кроме «пожалуйста» и «не надо». Ничего, кроме дрожащих пальцев, когда я бережно касаюсь её лица и отстраняюсь. — Ужас. Не руки у тебя, а ледышки, — хмыкает Джинни, голос у неё с хрипотцой, ниже, чем обычно, и глаза влажно поблёскивают в сумерках. Я стараюсь не думать о происходящем — точнее, о том, что в любой момент сюда может кто-то войти, что мы прикрыты занавеской лишь на половину и в свете углей затухающего камина всё равно будет видна пышная шевелюра Джинни и мои белые гольфы. И что это всё — мелочи по сравнению с настоящей проблемой. Что я ивовым прутиком гнусь в объятьях своей лучшей подруги, которая одной рукой держит меня за талию, а другой лёгкими взмахами то поигрывает с расстёгнутыми верхними пуговицами, то легонько скользит по ключицам, мерно и плавно, как маятник старинных часов. — Я пойду, завтрапроверочнаятрансфигурация, ещё сдвоенные Зелья, — бормочу я, щурясь, не делая даже попытки высвободиться. — Не встречайся тогда больше с Маклаггеном, — Джинни серьёзно поджимает губы, словно не слыша моих последних слов. — Я кого-нибудь ещё с тобой познакомлю, с моего курса. Ничего же, что помладше?.. Подумаешь… Или Краму напиши… — Краму не могу. Он меня любит. Со сдавленным смешком Уизли отступает на шаг. — Всё будет хорошо, — она ещё раз сжимает мою руку. После этого Маклаггена не существует в принципе, даже в качестве мести. — Я не пойду, — говорю я Рону ещё из гостиной, по дороге на кухню запахивая халат. — Хорошо, — кивает он, одной рукой листая газету, другой размешивая сахар в кофе. — На работу не пойду, — уточняю я. — Ладно. Но «ладно» это уже такое… настороженное, неуверенно-заинтересованное. — Серьёзно? — таки спохватывается он, отодвигая в сторону «Пророк» с раскрытой на середине спортивной колонкой и таблицей отборочных матчей чемпионата Англии. — Я заболела, — извещаю я и плюхаюсь на стул. Ложечка, равномерно наматывающая круги в чашке, останавливается, и муж наконец-то смотрит на меня в упор, видимо, ожидая увидеть на моём лице как минимум ровные круги Обсыпного лишая или нарывы Драконьей оспы. — У тебя же ответственное слушание, — неуверенно напоминает он. Будто я могла забыть. — Не пойду, — бурчу я. — Не хочу. Попрошу Сметвика выписать мне больничный. Муж отхлёбывает кофе и пытается переварить сказанное. Видимо, слова «жена» и «не пойду на работу» конфликтуют в его сознании, ведя нешуточную борьбу. Разрыв шаблона, что называется. — Тогда я тоже, — вдруг улыбается он. — Сметвик твой пусть выдумает что-нибудь заразное. Проведём пару дней вместе, как тебе идея? Отвратительная. Хотя где-то в глубине души я удовлетворённо отмечаю, что Гарри такое в голову бы не пришло никогда, Рон… ласковый, не в пример нежнее, и как же это иногда плохо. Сейчас. Знаю, любая нормальная волшебница от такого должна бы прослезиться, радостно пискнуть и броситься мужу на шею… Впрочем, я действительно плавно переползаю Рону на колени и обнимаю — чтобы не видел, какое у меня лицо. Рон — настоящий мужчина, все они, как только что-то не так, замыкаются в себе и молчат, потом пускаются во все тяжкие, а наломав дров, моргают на мир невинными светлыми глазами, дескать, не виноваты. Как у детей вечно — тарелка сама треснула, горшок с любимой геранью — сам упал, и дырка на штанах исключительно самостоятельно… Я хотела уйти… хотела, правда. Накручивала себя, что разбитую чашку обратно не склеишь, потом вспомнила о «Репаро» и промолчала. Но нужно иметь настоящий талант, чтобы всегда быть так некстати. Я планировала ничего не делать. Валяться в кровати и есть мороженое ложками, слопать пачку шоколадных конфет, не считая, лежать с книжкой, пока главный герой не одолеет все препятствия, кружиться по комнате, танцевать, не расчёсываться весь день, выскочить на улицу босиком, пробежаться по траве, попрыгать, потом развалиться где-нибудь в клевере и долго-долго смотреть, как по небу ползут кучерявые, пушистые гусеницы облаков. И в этот момент я хочу быть одна, раствориться в окружающем полностью, чтобы наконец-то… Рон хозяйским жестом трёт подбородок о моё плечо. И сил почему-то не хватает сказать, что я совсем не мечтаю превратить Нору в любовное гнёздышко или провести ритуал совместного купания с попутным переходом на ложе любви. И никакого шампанского, сливок, мёда, шоколада, фруктиков… Когда Рон говорит: «Я люблю тебя такую, какая есть», — я ему верю. Абсолютно. Потому что понимаю, у него свои сказки. Рон всё ещё чует, что я могу быть — возлежать Афродитой в ванной, кокетливо извлекая из воды ноги — поочерёдно, позволяя шапкам пены плавать только в стратегически важных местах, лукаво прикрывая всё самое интересное, а потом давать им стаять на коже… Или вырядиться в костюм медсестры, с соответствующими последствиями в виде профилактического массажа всех подлежащих оному областей. Главное только не слишком ловко обращаться с застёжками страпона, чтобы не поставить под сомнение собственную верность. И что, не могла бы? Могла. С серьёзным лицом и полным осознанием происходящего. От этой мысли есть конфеты и смотреть на небо хочется ещё невыносимей. Забывшись, я задумчиво барабаню пальцами по шее мужа, не замечая, что впиваюсь в неё ногтями — острые, но не потому что я волшебница-вамп, а потому что лень за ними ухаживать. Лукавая волна мурашек, нырнув под ворот его клетчатой рубашки, выплёскивается из-под её коротких рукавов… как настоящий прибой, схлынув, оставляет на предплечьях вздыбленные рыжие волоски.