Alas!..

Ночь накануне слушания превратилась в тягучую агонию, муторный морок, спеленавший по рукам и ногам расслабленное тело, но оставивший разум метаться в запертой клетке. Я просыпаюсь через каждые десять минут и снова смотрю в пустоту полуполными глазами, только рыжая макушка мужа сереет растрёпанными прядками волос в сумраке, как маяк, говорящий, что я всё ещё здесь. В реальности. Что время идёт — колышет штору, заползает под кровать, отмеривает свои предвечные «тик» и «так», волоча недвижимую меня к утру. Когда оказывается: горло болит настолько, что я практически не могу говорить, а гланды распухли до неприличия — и неприлично круглым выглядит из-за этого моё разнесчастное лицо. — Может, отменить всё? — тихонько спрашивает Рон, напустив на себя понимающий вид. Когда муж пытается быть «хорошим», я начинаю его бояться. Он пытается всегда — поэтому спинной мозг Гермионы обречён на вечный синдром перманентной паники. — В третий раз? — бесцветно вздыхаю я. — Нет уж, хватит. Решат ещё, что я умышленно затягиваю следствие... — Не решат, — улыбается он. — Не думаю, что кому-то в здравом уме может прийти мысль, что Гермиона Уизли на такое способна. Знал бы ты, родной, на что я способна... Ну да это всё в пустоту. Минут через пятнадцать подействуют зелья, жар спадёт, голос прорежется... — Говорил же, нельзя спать под открытым окном, заболеешь. Это Рон ворчит. Смешно так ворчит, будто сам — достойный образец блюстителя правил миссис Уизли. Только... я не болею. Я просто не хочу говорить. Организм сопротивляется каждой своей клеточкой тому, что произойдёт сегодня, то ли содрогаясь от отвращения, то ли предчувствуя что-то неотступное, выше меня, Визенгамота, Берты и Ассоциации по защите прав маглов вместе взятых. Будто бы сил внутри осталось на одно молчание. Ноги сами ведут меня по коридорам нижних уровней, где ждёт причёсанная, умытая Берта, оставившая мне в подарок всю грязь под ногтями. «Доброе утро, миссис Уизли!», «Удачи, миссис Уизли!», «Как вы считаете, каковы шансы на успех?» — «Спасибо-спасибо-спасибо-я обязательно зайду (Без комментариев!) после». В окна зала суда вгрызаются аккуратные прямоугольники голубого неба — хороший такой вид, учитывая, что сверху на потолок давит с десяток подземных этажей Министерства. Много корреспондентов, оглушительно скрипят Прытко Пишущие. Изначально я настаивала на закрытом слушании, но с Ассоциацией в качестве независимых наблюдателей это невозможно, международный процесс за гуманность должен быть гуманным ко всем, даже к изворотливым скользким коллегам Риты Скитер. Лёгкий сквозняк мурлыкает в ногах. «Дисциплинарное слушание от девятнадцатого августа объявляю открытым. Ведение протокола начато. Слушается дело номер 50-26, раздел 5, шифр 7-М»... Зачем?.. Всё ведь уже решено, это плещется в глазах каждого присяжного, половина из которых ободряюще улыбается Берте, пока та рассказывает свою историю. И дальше — всё настолько предсказуемо... Затравленно озирающиеся по сторонам родители-маглы поведают, что их дочь всегда была примерной девочкой, я надавлю на больной мозоль жестокости окружающего мира, ненароком отметив, каким серьёзным ударом для психики ребёнка являются сексуальные домогательства... По небу медленно ползёт серебряная ниточка облака. — К сожалению, беспрецедентность этого случая не даёт нам возможности работать по устоявшимся законам, но одно то, что мы рассматриваем его здесь и сейчас, — огромный шаг вперёд для всего магического общества, — в завершение собственной речи я добиваю присяжных финальной репликой, пафосной настолько, что челюсти сводит судорогой. И... я ведь действительно верю тому, что говорю. Или — верила?.. — Поэтому мне хотелось бы обратиться к присутствующим здесь членам Ассоциации по защите прав маглов и вызвать в качестве независимого наблюдателя одного из её представителей. Со скамьи слева встаёт крайний в ряду волшебников в зелёных мантиях. Прытко Пишущие скрипят ещё противней. — Добрый день, — раскланивается он. — Заместитель главы Ассоциации Жозеф Лутш. Прежде чем мы приступим к обсуждению данного дела, мне хотелось бы задать несколько вопросов свидетелю Защиты. Судья кивает. — Для начала, конечно же, позвольте поздравить вас с повышением, миссис Уизли. Для нас большая честь участвовать в этом процессе. Жозеф Лутш говорит с едва заметным акцентом — слишком певучие и слабые гласные. В каждой паузе между предложениями он морщит губы и поводит жиденькими усами, отчего те смешно и плавно покачиваются на его лице будто лодка на волнах. — Спасибо, я в свою очередь крайне признательна, что вы... Фарс. Слава Мерлину, он не даёт мне договорить, вежливо кивая и показывая, что церемониальный обмен любезностями можно опустить, — я так и не придумала, за что именно я «крайне признательна». — Насколько я понимаю, у вас с подсудимой сложились достаточно доверительные отношения, вы хорошо знаете девочку... — Только в рамках той помощи и поддержки, которую я могла оказать, будучи её официальным защитником, — осторожничаю я. — Хорошо, — удовлетворенно говорит Лутш, а я снова ловлю себя на мысли, что слежу больше за телодвижениями его усов. — Как вы считаете, справится ли Берта с обучением в одном из специальных интернатов, подотчётных Ассоциации... В Бельгии, к примеру, или в Люксембурге, ведь в Британии, к сожалению, нет аналогов подобных школ... — Вполне, — вполне искренне киваю я. — В таком случае, при согласии родителей, мы готовы взять на себя такую ответственность. В нужном месте раздаётся одобрительный гул. Судья стучит молоточком, призывая собравшихся к порядку. — Наше единственное требование — чтобы в течение недели с момента вынесения приговора, при положительном исходе дела, девочке был назначен личный опекун, готовый сопровождать её первые полгода обучения и обладающий глубокими теоретическими и практическими познаниями в магии. — Что ж, тогда пришло время проголосовать, — объявляет глава Отдела обеспечения магического правопорядка. — Кто за то, чтобы признать подсудимую виновной? Ни одной руки. Вердикт: «Непреднамеренное убийство, несчастный случай, оправдана по всем пунктам, ввиду отсутствия на Островах подходящих условий для дальнейшего развития, передать счастливым и плачущим родителям под письменную расписку в том, что они будут согласны на любые меры, принятые Ассоциацией». Аплодисменты, аплодисменты, топчущиеся в проходе каблуки Джинни, торжество нравственности... спасительная дверь кабинета, где: спасительное кресло, спасительный письменный стол, спасительная бутыль подарочного виски в ящике... глоток, глоток, и ещё один — жадный. И только тогда горло окончательно перестаёт болеть. Отговорило, отзащищалось. Я роняю голову на руки, шепча про себя: «Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста...» А что именно? Не знаю. Сделка с жизнью, на которую шёл каждый. Пусть вот сейчас всё будет так, как надо. Раз — и хорошо, и больше не больно, и нет тяжести в груди. Пусть случится что-нибудь. А потом я буду хорошей, правда-правда. Обязательно. Я больше никогда не буду отчаиваться. Я соберусь, возьму себя в руки... но сейчас... хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь = стук в дверь. — Миссис Уизли... В проёме появляется голубоглазая мордашка в обрамлении белокурых буклей. Я отвечаю нечто похожее на «Во-ыйдите», и передо мной предстаёт прехорошенькое созданьице — совсем ещё девочка для моих уставших и одуревших от бесцветного калейдоскопа жизни глаз. Мантия, застёгнутая на все петельки, изящные серебряные запонки лукаво выглядывают из манжет. Полупрозрачная нежность кожи сменяется матово-персиковой белизной лица и едва заметным румянцем на щеках. Из рук произрастает несколько толстенных папок. Грудь — от волнения вздымается и опадает, вздымается и опадает, натягивая ткань, гипнотизируя. — Я слушаю вас, мисс... — Гаджен... Роуз Гаджен, — она заискивающе улыбается, и меня словно бьёт током. Такая... знакомая фамилия... такая знакомая, почти что родная улыбка, которой хочется любоваться. — Садитесь, мисс Гаджен. — Она послушно приземляется на краешек стула, ноги плотно сжаты, острые носки туфель деловито устремлены вперёд, выдавая готовность и рвение типичной отличницы. Я бы сказала «гриффиндорской заучки», но я же не думаю такими категориями, правда?.. — Позвольте спросить, по какому поводу вы хотите ко мне обратиться? Дело в том, что у меня не так много времени. — Да, конечно, я понимаю. Извините. Я смотрю в её глаза — страшные, невинные глаза первой в моей жизни женщины, к которой я хочу прикоснуться. Помимо Джинни. Но с Джинни всё было совсем не так. Как мне когда-то казалось, нас объединяло нечто, недоступное простым смертным, святая, отчаянная привязанность, уважение, понимание... Большее, чем просто любовь. Можно было хотеть кого угодно — любого мужчину — хоть Рона, хоть Гарри... хоть Крама, рисуя на полях конспектов кривые сердечки. Джинни была единственной, кого я по-настоящему любила. За кого, чертыхаясь и плюясь ядом, пошла бы на смерть, да что там на смерть — на какие угодно жертвы, на жизнь бы пошла. Умереть и не видеть — оно, как правило, самое лёгкое. И вот сейчас, то ли с голодухи, то ли ещё что... Молния, настоящая когтистая молния в животе, зигзагообразно спускается по ногам, посылая колкие нервные импульсы охотничьего предвкушения и удовольствия. Я ещё думаю так... лениво-расслабленно, что это, наверное, у меня снова жар. Но... Роуз Гаджен, значит. — Я сейчас на третьем курсе. Академия магического права. Хочу стать магвокатом. Я... я... в том смысле что... я очень восхищаюсь тем, что вы делаете. И этот процесс... он... первый в своём роде и уникальный, с него начнётся совершенно другое отношение по отношению... — запинается, — к маглам, и... Тут, — Роуз быстро опускает глаза на цепко прижатые к груди папки, — несколько составленных мной проектов. Мне бы хотелось, чтобы вы их посмотрели, если можно, потому что... — Хорошо, обязательно. Нужно же как-то прервать этот сумбурный поток речи? Я улыбаюсь легонечко и кладу ладонь на её запястье, откладываю протянутые папки в сторону, но руку не отпускаю. Чуть насупившись, Роуз смотрит на меня, и, встретившись с моим твёрдым взглядом, едва заметно кивает. Уже соглашается. Понимает всё. Роуз — обычная, я — совсем обычная, это настолько просто-просто-просто, что на полувдохе срываешься в этот чувственный водоворот и забываешь всё. Третьекурсница Гаджен закусывает губу и, сдавшись, позволяет руке дрожать в моей в полную амплитуду. — Я правда очень, очень... в-восхищаюсь. В-вами. «Сдохнешь ты в таком мире, деточка». Но вместо этого: — Может быть, чаю или кофе? — В-воды, — всхлипывает она. — Пожалуйста. Если можно. Спасибо. Я медленно крадусь к графину, захожу ей за спину, словно бы случайно провожу по спине, глажу волосы... Роуз вскакивает и поворачивается ко мне раньше, чем я успеваю приманить сервиз из пузатых чашечек, тонкостенно-фарфоровых. И робко целует в щёку. Гаджен выше меня ростом, но на её блузке — самые податливые из когда-либо виденных мной пуговиц. Я расстёгиваю две верхних осторожно, прощупывая дно. Впрочем, птичка, замершая передо мной со страху, смотрит внимательно, сухими глазами. Тельце её приятно пружинит под прикосновениями, но не щетинится. И я расстёгиваю третью. Веду подушечкой большого пальца по узкой полоске кожи, виднеющейся сквозь целомудренно раскрытую ткань, под которой двумя крупными бисеринами проступают напрягшиеся соски. — У вас всегда такие холодные руки, миссис Уизли? — нервный смешок Роуз. — Да, наверное, — я не вижу смысла лукавить, и внезапно прихожу в себя — отстраняюсь немного, но её улыбка останавливает меня. До чего же знакомая, яркая, приглашающая улыбка... Не в силах справиться с горечью и подступающими к горлу рыданиями, кусаю её губы, нежную кожу на шее, плечи, ложбинку под ключицами, и Роуз вскрикивает, громко, потому что, должно быть, ей действительно больно. Выгибается дугой, чтобы оттолкнуть меня... — Миссис Уизли... — вздрагивая всем телом, она отодвигается к краю стола, осторожно переступая ногами, словно лань... чуть прикрывает руками грудь — покрасневшую, с воспалённо-розовыми следами моих укусов. — Миссис Уизли, — снова вышептанное так отчаянно. — Пожалуйста... — Тихо, тише... — Вы такая красивая, миссис Уизли... Жизнь считает меня... неблагонадёжной и не хочет заключать со мной сделок. Дома пахнет небольшим семейным торжеством, теплом и фирменными имбирными печенюшками Молли Уизли. Джинни привстаёт мне навстречу и навстречу же мне привстаёт объект моих ночных кошмаров — её живот. Совсем уже беременный и с довольной улыбкой, растянутой где-то под специальным («для будущих мам») свитером. Я подружечьи лыблюсь, прижимаюсь к ней, обнимая за плечи... и наслаждаюсь тем, что в аромат её волос вплетается запах Роуз Гаджен, оставшийся на пальцах несмываемым клеймом. Гермиона Уизли только что изменила любовнице. С первой встреченной. Красота. Впрочем, в красоте Роуз Гаджен нельзя отказать, и всё-таки. «Духи на дорогах», — наотмашь бьёт по щекам память. «Каникулы с каргой». «Йоркширские йети». Гаджен — Глэдис, Глэдис Гаджен, одна из его самых преданных поклонниц... И я, кажется, понимаю, откуда у Роуз такие обворожительные ямочки на щеках — достались от пятикратного обладателя приза «Магического еженедельника» за самую обаятельную улыбку. Как же неудивительно, что меня повело. Я отстраняюсь и почти бегу в ванную, будто это у меня токсикоз, — мыть, тереть, отмывать руки и смеяться, смеяться, смеяться. Через два дня в Норе появляется по-настоящему судьбоносная сова.