Alas!..

«Какая же ты умная, Гермиона», — всегда говорили мне. Я оправляла несуществующие складки на юбке, смущённо краснела, чуть улыбаясь, а перед глазами всё плыло от удовольствия. Думала, вот оно, признание, большего счастья и не нужно. Потом оказалось, что у статуса «умной» бездна недостатков. По пунктам: Первый. Чтобы доказать, что ты на самом деле обладаешь необходимым интеллектом, приходится лишить себя и малейшего шанса на слабость. Второй. Чтение умных книжек ведёт к обострению сезонного цинизма и самокопания. Третий. Думать входит в привычку. Иной раз рад бы и забыть про это занятие, ан нет — несовместимый с беззаботной жизнью диагноз. Четвёртый. Умный, но пока ещё не мудрый или недостаточно хитрый — суть то же, что и идиот. Пятый. Вместо того чтобы попытаться исправить положение, я, закоконившись в плед, валяюсь дома на диване, меланхолично поглядывая на стрелку с именем «Рон», застывшую на делении «В пути», и раскладываю в голове пасьянс из «пунктов». От большого ума, уж точно. Необъятно что в моей голове. Минутки минутки минутки. Бегают туда-обратно. И валятся в бездну, в никуда, в ничто, потихоньку воруя мою жизнь, потому что в сотый раз пускать по кругу одни и те же мысли, каждый раз морщась в одних и тех же местах, каждый раз улыбаясь тем же самым воспоминаниям… Не могу не думать о Джинни, не потому что не могу, а потому что явно хочу. Объяснить, что я чувствую, совсем не сложно. В чём-то это зависть. Ещё со школы я только и делала, что сравнивала украдкой. Глаза, фигуру, линию шеи и плеч, талию, бедра. Просто чтобы в очередной раз убедиться — да, Джинни Уизли повезло больше. Не пойму только, почему меня это удивляет. Ведь даже когда я говорила себе, что причина не сколько во мне, а в моих чувствах к ней… сами чувства лучше было не называть — от раболепного восхищения до ненависти, любовью там и не пахло. Любовь Джинни первая придумала. В чём-то это… ревность?.. Да какая же ревность… тупая досада. С которой никак не справиться. Счастливым терять больнее, но легче. Сложнее терять тем, кого «всё устраивало» настолько, что не хотелось вылезать из трясины. Наверное, я сама виновата, что моё чувство справедливости слегка подзавяло. По сути… у Джинни есть отличная работа — считай хобби для души, муж, которого она добилась-таки, а теперь вот вскоре будет и семья в полном смысле этого слова. А я… Скоро мне двадцать пять, домовые эльфы давно укрепились в своих правах, а въедливого сознания неизвестно-перед-кем-долга хватит ещё и на гоблинов, кентавров, великанов, пикси, мандрагор и несуществующих мозгошмыгов. Между прочим, их несуществование — совсем не повод для дискриминации, ага. Кисло усмехаюсь. Тянет всю Нору насквозь проклясть замораживающим, самой залезть под три одеяла, с битый час там ждать Рона, уничтожая остатки запаса шоколадных конфет вперемешку со вчерашним ужином, потом, когда муж придёт, закатить ему истерику, разреветься, разбить что-нибудь в приступе «ты меня не любишь!», снова разреветься, на этот раз окропив слезами его рубашку, а потом зацеловать, ничего не соображая от нежности, и уснуть, уткнувшись носом ему в живот. То есть — методично, упёрто проделать всё то, что я так ненавижу и презираю в женщинах. Когда-то я думала, что ничто и никогда не заставит меня так себя вести. Что нужно всегда быть честной и сразу уходить. Как же жизнь права, со всей дури щёлкая по носу таких тошнотворно-правильных, моральных выскочек вроде меня. Потому что Рон тёплый. Он беззащитный. Он живой. Это раньше казалось, что мужчины все такие чёрствые, все такие циничные, думают только о себе. Ещё казалось, что я как никто другой заслуживаю той сказки, которую сама себе выдумала. А на деле… когда он с Гарри засиживается где-нибудь после работы — я терплю. Когда я «извини, занята» месяц подряд, он не терпит. Он — смехотворно — просто принимает это, такой рыжий плевок в мою сторону. А что я могу ему дать? Статус мужа въедливой дамочки-зануды? Рон, милый Рон, лучше бы тебе было полюбить кого-нибудь ещё. Хоть ту когда-то ненавистную мне Браун. Хоть Луну Лавгуд. Хоть… кого угодно, не меня. И, наверное, тогда мне тоже было бы легче. Я бы переболела. Я бы озлобилась, я бы разочаровалась, я бы ушла жить к маглам и там бы сделала себе карьеру защитника прав нетрадиционных меньшинств, пополнив копилку мировых знаний парой автобиографичных романов и одной строчкой в списке циничных лесбиянок. Я бы тогда страдала с чистой совестью. А теперь страдаю с грязной, стыдливо нянчась с ней, мыкаясь по углам. — На, смотри. Первым делом Джинни хватает со стола мой толкователь рун и рваным жестом вкладывает туда каталог — протягивала его ей со скорбным взглядом одной из школьных почтовых сов, не мигая и бездушно не краснея. Джинни оглядывается осторожно — не заметил ли кто, и только потом позволяет себе, под прикрытием ряда золотых символов на корешке толкователя, скептически оглядеть обложку журнала. — Уф, — кривится. — Гадость-то какая. «Управляется одним взмахом волшебной палочки. Лёгкий и рельефный. Шесть скоростей». Ко мне поворачивается одна из самых несчастных мордашек на свете. Я давлюсь смехом, а Джинни снова склоняется над якобы рунами. Шелестят глянцевые страницы. — А вот ничего так. Цвет меняет. Тщательность подготовки смешит и завораживает одновременно. И рвёт мне душу, потому что я понимаю — она уже ни на что не надеется в отличие от меня. — Как-то… безрадостно, — я заглядываю ей через плечо, почти не чувствуя запаха её шампуня, который раздражал меня приторным, тяжёлым, цветочным ароматом. Стоило мне вдохнуть его, как перед глазами тут же возникала какая-нибудь аляповатая орхидея, нежно-персиковых, сладких тонов, в последний день своего отчаянного цветения, с уже привядшими лепестками. — Придумала, — вдруг сообщает мне Уизли. — Сейчас посмотрим, что по этому поводу скажет твоя заумная энциклопедия. Я заложила каталог в главе про руну… Иса. — Лёд, — машинально усмехаюсь я. — Этакий стоп-кран. — То, что препятствует, — Джинни читает вслух. — Вы запутались в ситуации, смысла которой даже не в состоянии увидеть. Возможно, стоит отступить, пусть даже и пожертвовав каким-нибудь долго вынашиваемым желанием. Ну тебя, Гермиона, — бурчит она, окончательно захлопывая книгу и бесцеремонно бухая её на стол. — Тут ещё безрадостней. Я невольно выдыхаю про себя. От гаданий на рунах толку едва ли больше, чем от гаданий на чаинках в душном кабинете Трелони, но в данном случае стоит признать, что их совет оказался… своевременным. Никто не говорит, что это правда… но теперь неугомонная Уизли хотя бы задумается ещё раз. — И ещё, между прочим, там было сказано, что я могу даже не рассчитывать на помощь друзей. — Ну, думаю, на Гарри в этом случае ты можешь положиться. — Нет. Мы же уже всё обсудили… — Мне кажется, — выкладываю последний козырь, — дело в том, что он задел твоё самолюбие с Чанг, и теперь ты хочешь отомстить ему, показать наглядно, что тоже не теряла времени зря. — Я уже давно свободна от этого. — Его глазаааа… хоть виидят слаабо… — затянула я. Джинни вспыхнула до самых корней волос. — Заткнись. Это было на первом курсе. — А кто на втором подарил ему самодельную открытку с пожеланием скорейшего выздоровления? Да ещё и музыкальную… Знаешь, Гарри пришлось придавить её вазой с фруктами и сверху ещё шоколадом завалить, чтобы не вопила. Так она всё равно продолжала надсадно попискивать. — Ладно, ладно… — А на третьем кто согласился пойти с Невиллом на Бал? Хотя я говорила тебе, что Гарри пока ещё никого не пригласил, и возможно… — Возможно, вспомнит обо мне? — Джинни скривилась. — Ладно, хватит. Я повзрослела, правда. Всё-таки это была не история двух потерянных девочек. Это была история одного противостояния. — Вот чего-то такого я, признаться, и ожидал. Когда Рон появляется дома с привычной улыбкой на веснушчатой мордахе, с огромным букетом цветов в одной руке и коробкой с чем-то явно вкусным в другой — мне кажется, что меня сейчас стошнит. — Не умирай, а? — присев на корточки рядом, он бережно гладит меня сквозь одеяло. — Нет, правда. Даже такие жизненные трагедии как долгожданное повышение по службе можно пережить. — Ты не понимаешь, — бурчу я. — Где уж мне, — кряхтит он, подкладывая цветы поближе к моему носу. Пытаюсь отмахнуться, смотрю на него философско-стоически-апатично, фирменным взглядом недовольной рыбины-меланхолика, такой трески в депрессии. — Просто… всё так… неправильно? — предполагаю я, переворачиваясь с бока на спину, подальше от нежно-оранжевых, головокружительно пахнущих лепестков особенно наглой розы. — Конечно, — миролюбиво соглашается со мной спина Рона. — Коррумпированный аппарат чиновников, толстолобые министерские, бюрократия, вертикаль власти, слабый галеон, судебная волокита, разложение моральных устоев… я ничего не забыл? Ах, да. Вечная несправедливость мира, — он перерезает ленточку на большой картонной коробке, ловко снимает крышку, и смутные очертания любимого торта под ней делают моё жалкое пребывание на этой бренной земле… ещё более жалким, но… — Ложечку, — Рон садится на край дивана с блюдцем в руках, свободной рукой пытаясь выпеленать меня из пледа. — Давай, за домовых эльфов. Я приподнимаюсь на локтях и сдаюсь. — Я даже не нашлась, что ответить, — левитирую себе третий кусок торта. — А этот упырь ещё и заявляет потом, что намерен оспаривать сумму штрафа. Да он ещё легко отделался! — тянусь носом к цветам и, вдохнув их аромат, которым сейчас уже наполнена вся кухня, успокаиваюсь немного. — Я, между прочим, говорила, что не нужно было вообще пускать на заседание этих стервятников с Прытко Пишущими. Рон, ты слушаешь? — Да, родная, — сквозь шелест перелистываемых страниц журнала с итоговой таблицей какого-то там отборочного тура очередного местного чемпионата по квиддичу. — Так что там с договором? — Да ничего, — честно пожимаю плечами я. — Извини. А торт очень вкусный. И украдкой, пока Рон не видит, тянусь за четвёртым очаровательным, соблазнительным треугольничком с шоколадным бисквитом и лимонной глазурью. Хоть в одном мне повезло — не нужно постоянно следить за фигурой, как это делает Джинни. Ей теперь вообще светит особая диета, потому что она (ах, дрянь!) бе-ре-мен-на. Я не могу сказать ему, что думаю, потому что он просто меня не поймёт. Я не могу перевесить свои проблемы на него, потому что решать их всё равно мне. И ещё Рон с Джинни — два самых непохожих волшебника на свете. У него — вся спина в веснушках, а у неё они на груди.