След раскаленного солнца

      Ночь Хоук провела на все том же песчаном пятачке, соединенном с сушей тропой. Храмовники, появившиеся в укрытии, едва бой был окончен, — про себя Мэриел саркастически отметила способность ордена являться вовремя — убрали трупы и увели сдавшихся, а Хоук осталась с Карвером. Им было о чем поговорить. С тех пор, как младший брат Защитницы присоединился к Серым Стражам, они виделись лишь однажды — когда Киркволл содрогался от атаки кунари. Хоук тогда только и успела что сказать о смерти матери. Были у них, конечно, и письма, да много ли можно доверить бумаге, много ли можно передать в сухих, лаконичных строках, обдуманных не один раз? Карвер повзрослел; немудрено, подумала Хоук, спустя столько-то лет. Читая редкие письма, она представляла его таким, каким видела на Глубинный Тропах — вечно обиженным, неуверенным в себе юнцом. Долгий разговор после стольких лет разлуки заставил ее взглянуть на брата иначе и увидеть перед собой не мальчика, нуждающегося в защите старшей сестры, а мужчину.       Едва на востоке занялся рассвет, брат и сестра покинули Рваный Берег и двинулись к Киркволлу. Расстались за городской стеной: постояли немного, крепко обнявшись, и разошлись, не оглядываясь и не смотря друг другу вслед. Уверенность, что с братом будет все в порядке, что бы ни случилось, поселилась в сердце Мэриел; Карвер, если бы его спросили, не мог сказать того же самого, хоть и знал, что сестра сумеет за себя постоять и справится с любым препятствием, возникшим на ее пути. Она же, в конце концов, та самая Хоук.       Хоук вернулась в поместье до наступления темноты. Особняк встретил ее тишиной, блаженной и долгожданной после минувшего напряженного дня. На столе, куда Бодан убирал все полученные письма, Хоук нашла записку, сообщающую, что оба гнома отправились за покупками и обещают вернуться к ужину. Парой строк упомянули и Андерса: целитель покинул особняк следом за Мэриел и пока не возвращался. Хоук вздохнула с облегчением и тут же испытала укол совести: она пообещала себе поговорить с отступником о подозрительном составе зелья, как только вернется домой. Как это сделать, Хоук не знала до сих пор — надеялась, что слова сами придут на ум в нужный момент, однако возможность отложить диалог будила в глубине души едва уловимую радость — такая бывает у ребенка, которому позволили подольше не браться за неприятное дело. Хоук прислонила посох к стене и устало опустилась в кресло. Голод она утолила, заглянув в «Висельник» по дороге домой, и теперь измученное боем и ночным бдением тело требовало крепкого сна.       Сон, впрочем, не торопился даже после того, как Хоук, смыв кровь, грязь и пот и сменив боевую мантию на тонкое, приятное коже домашнее одеяние, устроилась в холодной постели. Рой беспокойных мыслей не давал Защитнице соскользнуть в благословенное забытье. Ворочаясь с боку на бок, она перебирала в уме все события прошедшей недели. Такие недели — насыщенные, полные удушливой тревоги и постоянной необходимости принимать решения — не были ей в новинку, но в этот раз Мэриел преследовало странное чувство, будто что-то важное близилось к своему концу, а потому каждое брошенное слово приобретало небывалый вес и значительную ценность.       Особенно те, которые касались Мередит. Хоук перевернулась на живот, обняла подушку и вперила взгляд в резное изголовье кровати, рассматривая узор, никогда прежде не вызывавший у нее любопытства. Защитнице было просто согласиться с сэром Траском: Мередит опасна, и чем скорее она покинет свой пост, тем раньше Киркволл вздохнет спокойно. Все маги города, угнетаемые годами, заслужили эту передышку; да и что греха таить, сама Мэриел чувствовала бы себя намного спокойнее, если бы не опасалась когда-нибудь встретить праведный гнев Рыцаря-Командора. Не для того она столько лет скрывалась, чтобы закончить свои дни в Казематах с клеймом на лбу.       «Мередит — хороший человек, — сказал ей рыцарь-капитан Каллен на Рваном Берегу, когда храмовники забирали мятежников, а Хоук просила проявить к ним милосердие. — Она печется о городе и всеми силами хочет его защитить, так, как видит это возможным».       «А кто защитит город от нее, если Мередит перейдет черту?»       Хотелось бы Хоук знать. И хотелось бы думать, что такого не случится. Но с каждым днем все больше и больше магов в отчаянии обращаются к магии крови. Храмовники подавляют мятеж, и все начинается с начала. Противостояние двух сторон — бег по замкнутому кругу, и ни Мередит, ни Орсино не способны прекратить это безумие.       Если бы кто-то спросил у Хоук, она ответила бы, что стоять между молотом и наковальней — наименьшее из того, чего она хочет.

***

      Первым тревожным звоночком стала тишина.       Шум Клоаки не мог сравниться с гомоном центральной площади Нижнего Города, но Хоук научилась безошибочно различать голос стоков, сплетенный из разговоров, потрескивающих факелов и капающей воды. Этот голос пронизывал переплетенные коридоры, и невозможно найти уголка, окутанного непроницаемым безмолвием.       Сегодня что-то было не так. Чем ближе Хоук подходила к лечебнице, тем отчетливее она это ощущала. Оставался последний поворот, когда ее пронял мерзкий, дурной озноб. Хоук поторопилась объяснить это волнением — вышло неубедительно.       Дверь, безвольно повисшая на единственной уцелевшей петле, заставила Мэриел прибавить шаг. Не было рядом и людей: не только горожан, пришедших за помощью, но и бродяг, сутки напролет подпирающих спинами высокие стены и выпрашивающих милостыню. «Не к добру это», — хмуро подумала Хоук, перескакивая через ступеньку — а ведь, казалось, мгновение назад она едва-едва плелась.       Еще одного вторжения дверь не выдержала — жалобно скрипнула, охнула надсадно и ввалилась внутрь, подняв в воздух облако мелких соломинок, опилок и пыли. Хоук махнула рукой и нерешительно застыла на пороге.       Тревожный звоночек, едва уловимый поначалу, зазвучал громче, настойчивее. Дождавшись, пока улягутся золотящиеся в свете факелов крупицы пыли, Хоук прошла внутрь, неуверенно ступая по сорванной двери; доски, казавшиеся ей крепкими и надежными, гнулись под ногой и стонали, да так, что Мэриел чудились отзвуки человеческих голосов.       Хоук не узнала бы лечебницу, если бы не кушетки, сколоченные на совесть и частично сохранившие свою целостность. Некоторые из них были проломлены, некоторые — почернели от лизнувшего древесину огня. Под подошвами сапог хрустело стекло разбитых колб; темные лужицы на полу остались в напоминание о пролитых зельях. Следов крови, за исключением застарелых бурых пятен, пропитавших доски, Хоук не нашла. В первое мгновение женщина утешилась этим, потом осеклась; ей ли, магессе, не знать, что существует множество способов навредить, не допуская кровопролития?       Она наклонилась за обгоревшим листом бумаги, на который чуть не наступила. Желтоватый, плотный лист — дешевый, из лавки здесь же, в Клоаке. Края почернели, обуглились и пачкали руки сажей, но в остальном страница не пострадала. Нервная улыбка тронула губы Хоук — она узнала почерк Андерса. Непрошеное воспоминание о том, как в былые дни она и Бодан дожидались ухода целителя из особняка, чтобы собрать повсеместно разбросанные манифесты и бросить увесистую кипу в камин, заставило ее содрогнуться: как забавно было глядеть, как исчезают поедаемые приветливым пламенем камина рукописи дома, и как страшно видеть их обожженными магическим огнем здесь.       — Хоук!       Защитница вздрогнула, выронила манифест из рук и резко обернулась, готовая в одно мгновение выхватить посох. Заклинание, сотканное наспех, уже торопилось сорваться с пальцев; Мэриел удержала его, узнав Томвайза.       — Хвала Создателю, ты здесь!       — Что здесь, демоны меня подери, произошло?       — Храмовники, Хоук. Они забрали Андерса.       До Защитницы дошло не сразу. Она обвела разрушенную лечебницу немигающим, пустым взглядом, перебирая в уме произнесенные слова. Снова и снова, пока их простой смысл, наконец, не разверзся перед ней. Осознание обрушилось ледяным потоком. Хоук, решившая, что ей все-таки почудилось, схватила эльфа за плечи, хорошенько встряхнула и задала единственный вопрос, который сейчас имел значение:       — Храмовники сделали что?!