128 дней. Записки зараженного.

      Я ощущала в левой части живота сильную пульсирующую боль. Она была настолько адской, что я не могла ни двигаться, ни дышать полной грудью. Всю левую половину тела словно парализовало. Меня знобило, хотелось пить.       Едва я смогла разомкнуть свои веки — и я увидела мир в мутном свете. Но, моргнув несколько раз, вернулась «четкость» всему, окружающему меня.       Я лежала в какой-то уютной комнате. Стоп, что!? Правда, она была убранной, а на окнах даже висели чистые занавески! Бесило лишь обилие розового: розовые обои с пони, розовая кровать с балдахином, такие же ванильно-сахарные плюшевые игрушки, мерзкий розовый махровый коврик. Мда… Комната маленькой девочки, которая, кажется, еще была живой, так как игрушки лежали в хаотичном порядке, ожидая хозяйку, не было пыли, стоял мужчина возле маленького столика с какой-то тетрадью в руках…       Стоп! Мужчина? Какого хрена?!       Я вскрикнула. Точнее, попыталась. На самом деле такой крик был больше похож на тихий полурык-полустон, но этого хватило, чтобы мужчина обратил на меня внимание.       Старик лет шестидесяти с короткими седыми волосами, жилистый, маленького роста. Удивительно то, что на его лице читался некий интерес к моей персоне.       — Спокойно, не дергайся. Я тебя вытащил из своей ловушки, немного подлатал. Смотрю, ты тут ведешь весьма полезные записи для ученых, но не для выживших. Словно какой-то полицейский протокол, — спокойно произнес неизвестный и начал размахивать в разные стороны тетрадью, что была у него в руках.       Точно, мой дневник. Конечно, сейчас эту запись делаю ночью, тратя свои последние силы, но тогда я даже не могла оторвать голову от подушки, не то что отобрать у взрослого мужчины тетрадь. Чего уж… Мне было плевать на все, произошедшее помню плохо, вот и стараюсь записать.       Кстати, вчерашний день не очень удачно закончился, поэтому эти яркие воспоминания (до падения на кол) пришлось запечатлеть только сейчас. А вообще, если бы не мой дневник, то я бы давным-давно повесилась на каком-нибудь клене, а затем обратилась.       Ладно, вернемся к делу.       Старика звали Леон Лабберт. Когда-то он был военврачом, поэтому с моей раной он справился легко. Вроде бы важные органы не задеты, дня через три буду бегать, как мне обещали.       Находились мы в том самом пентхаусе, который располагался в лесу. А я думала, что здесь давно всех перебили, и надеялась набрать оружия и еды, дурная. Этот дом был настоящим бастионом: высокий забор под напряжением, везде, кроме моей комнаты, заколочены окна, парадные двери. От пентхауса до города Леон вместе со своей семьей разместил множество ловушек, в одну из них я и попалась. Тут можно было жить еще несколько месяцев, пока припасы бы не закончились.       Но старик остался один.       У него была жена, двое детей и внучка. Семейство загрызли ходячие, когда его члены пытались помочь бежавшим из города. Лабберт совсем отчаялся, ежели захотел вызволить из капкана кого-то живого. Он решил позаботиться обо мне, как о собственной дочери. Как глупо.       Это мой шанс? Я ведь могу остаться с ним, не искать свою семью. Куда мне топать с такой дыренью в пузе? Несмотря на то, что Леон был настроен оптимистично, я сомневаюсь, что смогу бегать и прыгать в ближайшие дни.