Сердце из прошлого.

Я сижу в кузове и держу за руку Кристину. На ее губах лилового оттенка запеклась алая кровь. Она то приподнимает свои солено-мокрые ресницы, давая нам понять, что еще не все потеряно, то опускает, заставляя наши сердца остановиться вместе с ее. Фонари Бюро приближаются, а позади нас нет ничего, кроме мертвого черного цвета пустоты. Ветер жужжит в ушах, пробравшись под разодранную футболку, играет на костях. Я вздыхаю с горечью снова и снова, но улыбаюсь одними уголками губ, когда Кристина открывает глаза, пытаясь придать своему виду мягкость и воодушевить ее. Калеб все это время судорожно трясет в руках телефон, бесконечно набирая один и тот же номер – номер скорой помощи Бюро. Наконец, ему отвечают, и он говорит, говорит, говорит про ранение, про потерю крови, про грань между жизнью и смертью. Его голос дрожит, он закусывает губу с каждым новым предложением. Амар, тем временем, сворачивает на дорогу, ведущую к отсеку больницы. Красный крест мерцает среди темноты, и я сжимаю руку Кристины сильнее обычного. Я не чувствую своей физической боли в ноге, но я чувствую, как моя душа медленно разлагается на кусочки с каждым новым вздохом и взглядом на Кристину. Мы приехали. Люди в бело-красной форме подбегают к кузову. Я аккуратно передаю им Кристину, словно она сделана из фарфора и вот-вот разобьется. Возможно, она уже разбита, и это всего лишь иллюзия. Люди кладут ее на носилки и скрываются в светлом помещении. Прихрамывая на одну ногу, я иду под руку с Калебом, поддерживающим меня. Возможно, он не так плох. Возможно, он изменился. Но сейчас мне все равно. Я прохожу мимо стеклянной комнаты, там лежит Кристина. Вокруг нее бегают врачи со шприцами, различными инструментами и бинтами. Мое сердце пропускает удар. А затем еще один. Становится почти больно. Почти. Меня проводят в бледно-голубую комнату, которая находится вдали от стеклянной, где сейчас лежит Кристина. Я покорно сажусь на кушетку, и ко мне подходит маленькая девушка с зелеными, словно изумруд, глазами и пепельными волосами. Я не могу назвать ее красивой, скорее, милой или просто симпатичной. Пояс, завязанный на талии, подчеркивает ее тонкость, придавая хрупкость этой девушке. Белый халат облегает ее тело, заставляя почувствовать что-то жгучее в районе живота. Впервые за столько лет я разглядываю девушку так тщательно. Она подходит ближе и смотрит на меня своими ясными глазами. Я поднимаю штанину, и она отскакивает обратно к столику с инструментами при виде раны. – Одним промыванием тут не обойтись. Придется зашивать, – ее голос звучит мягко и «гладит» мои уши. Она не привлекает меня, как девушка, но за ней интересно наблюдать. Пока она колдует над моей раной, я закрываю глаза и засыпаю. Мне неинтересно, что происходит, не интересна эта юная медсестра. Единственное, что волнует – Кристина. Открывая глаза, чувствую жгучую боль в районе раны. Она зашита тонкими и незаметными швами, только если не присматриваться. В комнате никого нет. Я оглядываюсь и вслушиваюсь в стук своего сердца. Я жив. Я здесь. Все будет в порядке. Резким рывком я встаю к кушетке и направляюсь к двери. Ногу жжет, будто бы ее обильно облили бензином и подожгли, не жалея плоти. Медленно я открываю дверь и направляюсь к стеклянной двери. Шаги впитываются в пустоту больницы. Шаги стираются о время, потраченное на самоистязание. В стеклянной комнате все еще идет работа. Я стою, боясь моргнуть, ощущая тяжесть на волосах, футболке, штанах. Вдруг, кто-то кладет мне руку на плечо. Я поворачиваюсь и вижу пронзительные глаза Калеба. – Что ты здесь делаешь? Ты должен лежать в палате, – он сжимает лист бумаги в руках, его голос звучит тверже обычного. – Я решил прогуляться и проведать Кристину, – мне не приходится врать, но почему-то такая правда звучит не убедительно. Мой голос становится тихим, почти незаметным. Калеб понимающе кивает, отводит меня обратно в просторную палату и оставляет. Самоистязание не закончится никогда. Оно отдается холодом на кончиках пальцев и виснет всей тяжестью в голове. Вспоминая моменты с Кристиной, я вспоминаю и Трис. Проходит не так много времени, как я понимаю, что этот замкнутый круг начинается и заканчивается на ней. Мне из него не выбраться. Ни за что. И никогда. Я вдыхаю влажный воздух, смешанный с запахом медикаментов, и встаю, чтобы подойти к зеркалу. Я моргаю несколько раз подряд и верчу головой, дабы просмотреть все новые царапины на своем лице. В дверь кто-то стучит. Я отхожу от зеркала и поворачиваюсь к вошедшему в комнату человеку. Забываю, как дышать. На секунду. В дверях стоит мужчина в белом халате. Тот самый, что крутился больше всех вокруг Кристины в той стеклянной комнате. Он поднимает свои глаза, и в них я вижу грусть. Он подходит ближе и отдает стопку бумаг, в которых тонким почерком написано что-то, что я не могу разобрать. Я смотрю на него и не говорю ни слова. Молчание лучше, чем пустые разговоры. – Мне очень жаль. Она умерла. Бумага выпадает из рук и разлетается по комнате. Он кладет мне руку на плечо и медленно отходит, оставляя меня одного. Я собираю листки, а затем смотрюсь в зеркало. Блики в моих глазах тонут. С ними тону и я. Влажный воздух теперь пропитан сожалениями. Их запах проникает в самые легкие и расцветает болью. Вокруг молчаливая пустота. И время будто бы закупоривается в бутылке. «Она умерла».