Белый мотылек

Уже в который раз просыпаюсь и не замечаю счета дней, лишь помню кроткий взгляд двух жемчужин вместо глаз, что заполнили пустоту в душе. Каждый миг, проведенный с Луной, дорог мне и памятен, как первый поцелуй, в котором жизнь вдохнул под лучами палящего багровым цветом солнца на вершине белоснежной горы в морозном завывании ветра. С того самого момента жизнь моя перевернулась: пугающая темнота стала другом, сырая пещера – теплым очагом, пушистый зимний лес – игровой площадкой и тетрадкой жизненных историй, лесные звери – братьями и сестрами, хоть и долго ко мне принюхивались, особенно волчье семейство – кажется, я до сих пор не заслужил их доверия. Но самым главным домом, куда мне все сильней хотелось вернуться и навеки поселиться, был белый мотылек – так прозвал я седовласую девушку. Именно это невинное существо расколдовало осевшую на моем сердце черствость, что душила тягостными воспоминаниями. Ее ласковые касания, взгляд пронзительных очей, мысли, немое молчание исцелили легкие от болезни врожденной. Даже во время очередного избиения в деревне я был счастлив лишь от мысли о владелицы души моей. Каждый день мы вместе встречали лучи восходящего солнца под разборки неугомонных воробьев, чарующий щебет синичек и меланхоличное пение снегирей, а потом провожали под сказочное уханье вечерних сов, которым дуэтом звучали сопровождаемые вскрики поздно вышедших на охоту ястребов. Мы часто терялись средь хвойных растений, играя в прятки, либо прячась за многолетними стволами деревьев, либо притворяясь заснеженными пушистыми кустарниками, либо задерживая дыхание за высокими сугробами и мощными булыжниками. Утопали в холодных ветрах, разрезая их пополам верхом на бегущих косулях, тем самым оставляя за собой густые полосы белоснежной пыли, чьи осколки хрусталя быстро блекли в воздухе… И после ночи проводили в объятиях друг друга в своем каменистом очаге, что сыростью пропитан хемогенных отложений, но воздухом согрет наших чувств… Однако, с каждой встречей демона голос в голове скрипел громче до неимоверного, что заставляло пряди в стороны тянуть либо, больно впиваясь неровно стрижеными ногтями в ладони до крови, покусывать внутренние щеки, а затем высасывая из их ран остатки металлического сока. Не знаю, почему, но от этой боли так приятно, что мотылек внутри меня согласится со словами. Быть может, в редкую пору лютых ночей я лишний раз боялся укрыть собою белую подругу из-за лишнего звучания в голове… Сегодня я ночевал дома по просьбе сестры, которая впервые прослезилась у меня на глазах – я давно о ней позабыл, выбросив данное обещание у праха мамы. Да простит меня Господь, за мой замкнутый мир, где нет теперь места другим людям, кроме Луны и меня. Разлепляю медленно глаза от легкого поглаживания моей щеки, которое теперь кажется грубым и грязным, без капли совести и морали. Хочу плеваться, но сдерживаюсь – сам виноват, что позволил себе утешать ее блестящую игру актрисы. В самом деле, у Лили был талант примерять различные маски поведения, и на одну из них я повелся: она ревела, подобно новорожденному ребенку, и билась головой об стенку в горе от былой потери матери, а теперь еще и меня. Мне стало ее жаль – я увидел свое отражение истекшего срока годности. И это было ошибкой… - Проснулся, наконец, - ласково улыбнулась сестра, вновь вызывая в теле подступающий к горлу рвотный рефлекс. - Угу, - еле выдавил из себя хоть какое-то звучание. - Твоя любимая еда уже стоит готовая и ждет в одиночестве, - девичья ладонь пробралась под ночную футболку и принялась шарить по голому торсу, отчего пресс напрягся, а лицо помрачнело в облике тучи. Не помню, когда я опустился до такого, но ощущение, будто это утренний кошмар, что нахлынул после колких воспоминаний. Сестру словно подменили или же - во что я отказываюсь напрочь верить, но действия вынуждают – все это время она питала ко мне не просто чувства самого близкого родственника… Да, за год она повзрослела и... Брр, мотаю головой – один лишь намек уже вызывает груду омерзения. Больно хватая за плечи, молча скидываю ее с себя прямиком на голые доски пола. Кажется, я озверел от долгого пребывания в лесной чаще, но прежде я был слеп на людские поступки, ссылаясь каждым разом на жалость испытываемую к ним и жестокость несправедливой жизни. Однако теперь, обретя свое законное место, я по-новому взглянул на мир, где красива угасающая капля невинной грязи, а люди – скопление чуждого отброса. Были среди них и светлые потомки ушедших душ, что их породили, но в каждом в свой час пробуждается зверь из адского чрева. И с открытием новых дверей я все больше начал побаиваться самого своего существования, с трудом контролируя каждую мысль, движение и порой процесс организма, чтобы не очернить и без того темную землю под ногами, что сейчас дремлет в снежном покрывале. Может, в глазах у близких я – Дьявол, но это всего очередное открытие одной из дверей, законами которой я еще не успел овладеть в силу своего юного возраста, по сравнению с лесными жителями, особенно многолетними деревьями, чьи ветки пропитаны неисчерпаемой мудростью, повидавшей мир с далекой высоты откровенных сторон. Выбегаю в коридор и хватаю первую попавшуюся куртку – по-моему, моя, но я не смотрю, переполненный вырывающимся наружу отвращением. По памяти с закрытыми глазами от усталости наскучившей деревни скоро бреду в сторону леса, как слух ловит окликающие мой местный псевдоним крики «могучей» шестерки. Как же все однообразно и теперь уже напоминает прогнивший город в парах никотина, откуда нам посчастливилось исчезнуть. Тем не менее, нет в мире местечка без гнилого яблока с червем в нутре. - Эй, лесная дива, далеко собралась? – съязвил высокий. Тяжело выдыхаю, а затем резко разворачиваюсь к ним лицом на пятках. Терпение держится на последней петле – еще одно слово, и я на них накинусь. И откуда во мне столько скопления ядовитости и ненависти к этим людям? По сути, кроме унижения и боли от побоев, я больше ничего не испытывал… А теперь хочется зубами впиться в их дрянную плоть и разорвать, что есть мочи. Желудок наливается муторной грязью и вот-вот рот изольется ее фонтаном… Омерзительно и тошно… - А, может, подпилим ему ноги, чтобы остался с нами в день Святого Валентина? Да, ребята? А-то как-то скучноватенько стало, - пропела последнюю фразу высокая башня среди этой птичьей стаи. Я снова упускаю в своей жизни очередной праздник. И почему мозг решительно ни одного не запоминает? Внезапно, отчего-то вспоминаю раскосые жемчужины и набираюсь сил для грядущего… Их чванливые рожи так и просят кирпичей, что ж, они их получат. Осматриваю вокруг себя местность на предмет потяжелее. К сожалению или к счастью, кругом воздушные слои хлопьев снега и ничего более. Сжимаю руки в карманах и тут в одном из них нащупываю ручку, коей записывал свою первую в жизни музыку, посвященную белому мотыльку. Хватаюсь за нее и выжидаю подходящего момента. Они приближаются, и телу становится горячей, отчего рот выпускает еще большие клубы теплого пара, чем прежде. Голова начинает немного покруживаться, а живот - скручиваться. Из последних сил подавляю двигающийся в сторону горла отвратную смесь, сглатывая с каждым разом все чаще. Последние шаги и вот они, «красавцы», оскалившие ровные ряды белоснежных зубов. У кого-то даже виднелись позолоченные коронки, но сейчас меня это мало волновало… - Ну, что? – прощебетал «воробей». – Добровольцем будешь или без ног? – встав на носочки, коснулась эта язва моего чуткого уха, что я ощущал не только голос, но и процесс его воспроизведения… Должно быть, я был полным придурком раньше, когда сочувствовал таким уродам. Однако теперь я вырос в этом плане – в скором времени они все погорят в Аду. Я улыбнулся этой мысли и, видимо, меня посчитали на долю секунды сумасшедшим, что растерянно шарахнулись в сторону, но и тотчас же заняли свои первоначальные позиции. Мне по-прежнему смешно и противно, тем не менее, я усиленно расслабляю мышцы лица и делаю его непроницаемо надменным в точности, как эти козлы. Парень со шрамом на губе сплевывает в сторону, а моя рука инстинктивно сжимает спасительный предмет. Смотрю перед собой невидящим взглядом, про себя решая, кто будет первым. - Дива, - вновь окликнула черноволосая башня. Перевожу потемневшие глаза на пару бездонных, словно окутанных мраком. Пожалуй, он будет идеальной жертвой. Готовлюсь к атаке, напрягая руку, как вдруг дятел в моей голове вновь застучал, и страх охватил меня. Что я делаю? В кого превратился? Мне боязно… И тут я понимаю, что открытая мною очередная дверь была приманкой самого Дьявола – это я чудовище, а не окружающие меня люди, это я омерзителен до тошноты, это я… кто действительно заслуживает лишиться ног… Что-то ударяет прямо в позвоночник, и моя готовая рука, не успев расслабиться и очнуться от этого болотного омута, врезается в лицо одного из раздражителей. Он кричит, а затем шипит, в проклятиях упоминая мое настоящее имя. Тело мое пробирает дрожь, я отпускаю холодный предмет и трясущимися руками хватаюсь за волосы. - Мразь! – прорычала озверевшая башня, разворачивая меня к себе и со всей дури заехав по лицу. Что-то хрустнуло на затылке, когда он больно встретился с обледеневшим асфальтом. Но и это не было концом: черноволосый оседлал меня, продолжая с остервенением избивать мощными костяшками больших рук. На миг в глазах вдруг потемнело, в легких больно закололо, и лапы смерти хладной подкрались к моему горлу, обвиваясь кольцами удушья. Я задыхаюсь, прикрывая и без того невидящие глаза, но случайно замечаю что-то призрачно белоснежное за смазанными темными разводами парней… Мама… Почему в такие моменты я вспоминаю о тебе? Мне больно и… кажется, воздух покидает меня… - Это он! Он! – загалдела «могучая» шестерка. – Бежим! Скорее! – и сон совсем окутал разум… *** Сквозь слипшиеся веки пробивается какой-то свет. Открываю их и вижу усеянное небо яркими ватными барашками местами. Сверху царски возвышаются стройные стволы роскошных елей. Где-то над головой проносится крик ястреба, вслед за ним рядом с ухом слышатся легкие прыжки трусливых зайцев по белоснежно хрустящему покрывалу… Я снова в лесу… Быть может, мне приснился кошмар, который я решительно не помню, но голова изнывает в раскалывании напополам, желудок, по-моему, уже около часа прибывает скрученным в состоянии бабочки, легкие пронзают иглы холода, по венам сочится терпкая кислота, сердце томно бьется в плену крепких костей, и душа потяжелела, превращаясь в прочную скалу. Ничего не понимая о произошедшем, пытаюсь приподняться, что с трудом удается. Уже стоя на двух своих, всматриваюсь в следы от своего тела и замечаю в районе головы побагровевшее растекшееся пятно. Рука касается затылка и новая волна боли пронзает меня, мигом возвращая недавние события. Ноги сгибаются в коленях, и я падаю… Глаза широко распахнуты, и их стеклянный взгляд снова всматривается в никуда. Что я творю? Что я за зверь? Но вспомнив, что являюсь человеком, с темных глаз хлынули ручьи… Я разревелся… Внезапно ветер своим завыванием окончательно опрокинул меня лицом в белое покрывало, и я, наконец, очнулся от собственного затмения разума очередным самовнушением убеждений жестокой жизни. Приподняв голову, только сейчас замечаю потемневший небосвод, что уже щедро осыпает землю осколками новой порции разбитого хрусталя. Под руководством нехилых вздохов ветреного предка, ветки лесной хвои зашептали между собой, и я невольно начал вслушиваться в их разговор, дабы хотя бы на миг заглушить бушующее море разочарований в собственном существовании. Но и тут не было суждено быть душе в покое: из-за длительного пребывания в лесу, я мог немного разобрать их шепот, что не был утешительным и сыпал большей соли на только вскрытую рану. Лесные друзья бурно обсуждали события деревни, которые происходили в данный момент. Среди них пронеслось имя моей сестры и еще шести каких-то парней… Осознав, о ком шла речь, я безумно округлил глаза и, не веря ни единому слову, вопросительно посмотрел на потемневшие верхушки елей. Казалось, будто надо мной и тут решили посмеяться, но внезапно эти догадки разбились вдребезги, когда многолетние деревья поделились со мною услышанным: - Отпусти! – голос принадлежал Лили, и от этого сердца стук был слышен даже ветру. - Нет уж, дорогуша. Ты прости, конечно, но мы выполнили все, что от нас требовалось, а теперь и твой черед настал… - обладатель бархатистого мужского голоса притих ненадолго. – Лу! – он кого-то окликнул. – Ты первый. Только держите крепче! - Нет! Прошу, пожалуйста! – жалко поскуливала сестра дрожащим голосом. После последовал характерный звук рвущейся ткани одежды, а за ним громкий и заразительный смех бархатного голоса, которому в унисон подпевал девичий истерический суп визга, наполненного отчаянием с привкусом мольбы о пощаде… От представленной картины полной разврата и человеческого унижения, я кинулся в бега, где терял здравый смысл и самого себя. В голове уже давно плелась прочная паутина спутанных мыслей, которая лишь больше очерняла разум, в коем накопилось предостаточно вопросов. Я был сбит с толку, но в то же время знал себя. Тем не менее, я скатился в бездну… Неужели такова моя плата за приобретение истинного дома? Я в смятении и мысленно уже просто кричу, требуя жемчужных глаз – лишь они успокаивали меня, когда при каждой встрече с ними внутри звучал голос демона… Пересекая черту деревни, я скольжу по обледеневшему покрову дороги, постепенно приближаясь к дому, который покинул этим утром. После смерти мамы я познал быстротечность времени, но все же продолжал себя переубеждать, из-за чего именно сейчас морально не готов узнать уже всплывающую правду. Мне страшно это испытание… Вдруг я не выдержу и… вновь сломлюсь, как год назад? Боюсь… боюсь этих убивающих чувств… Пробегая мимо последнего дома до нашего, носа касается отвратительный аромат гари, а когда и достигаю цели – сарай пылает пламенным огнем, который плавно перебирается к дому. Смотрю на эту картину, и мои глаза горят в тон ей. Удушающий привкус подкрадывается к легким, отчего я пускаю одну горькую слезинку. Однако быстро прихожу в себя и, прикрыв рукавом лицо, кидаюсь в сторону сарая. Уже на месте тело буквально цепенеет от зрелища: в центре распростертого хаоса возвышается белоснежное мифическое существо, в которого я не верил по сию пору, а где-то вблизи его ног еле шевелятся четверо лежащих парней в то время, как двое самых крепких из «могучей» кучки удерживают нагое тело Лили, в том числе и взлохмаченная башня. Сестра лапшой свисала с мужских рук не в состоянии пошевелиться, а на бледной коже внутренних бедер застыли мертвые ручьи коварной крови. Неужели... Внезапно накопившаяся смесь в моем организме вырывается долгожданным фонтаном наружу. Руки обессиленного тела хватаются за спасительную калитку и удерживают меня до последнего потока. Согнутый пополам поднимаю голову и… душу вновь пронзает взгляд жемчужных глаз… Мотаю головой, от них не отрываясь, в надежде, что все растает, будто приснившийся кошмар. Но я вижу четко их, а они меня… - Лун… - безмолвно шевелю губами одно лишь слово имени ее, а глаза сами плачут за меня… « - Нет! Нет!» – прокричал демон в голове. « – Уходи! Проваливай!» – он кричал неумолимо и так громко, что все тело от возгласа его содрогало. Закрываю уши, падая на колени, но взгляда не отводя от полюбившихся теперь уже малых, будто кроличьих, жемчужин. Сейчас они блестят не так, как прежде, - в их океане плескается пролитая боль сердца, что также больно бьется, как мое. Смотрю на нее без остатка какого-либо понимания, и любуюсь со слезами на глазах этим величественным, воинственным и суровым обликом, который она так долго от меня скрывала. Белоснежное туловище змеи, обрамленное по обе стороны мощными крыльями летучей мыши, покрывала искрящаяся чешуя, что весело играла своим цветом при огненном свечении. Из мощных тигровых лап выглядывали остро подточенные серебряные когти, будто отдающие блеском хладного металла. Над огромной хищной пастью повисли длинные седые усы и ушей было не увидать из-за многочисленно торчащих в разное стороны выступающих рогов, будто меховой гривы льва. Я не мог опомниться даже сейчас. Быть может, я просто этого не желал… Молча отвернувшись, она больше не проронила ни слова голосом демона в моей голове и вернулась к начатому. Я все также сидел, утопая в грязи от растаявшего снега, наблюдая за тем, как тигриные когти цепляются за ткани двух «смелых» парней, а затем с силой откидывают за спину дракону, освобождая Лили от плена. Почему она так поступает? Разве Лун пришла сюда не за смертью всех? И тут я вспоминаю когда-то рассказанную сестрой легенду о драконе, защищающем деревню от людских пороков, что несут разрушение, и не подпускающем к границе леса, убивая заживо одним выдохом… Голова начинает тяжелеть и гудеть от накопившегося вихря вопросов, что разбивают меня, подобно стеклянному графину. Кажется, я снова задыхаюсь… Вижу, как темноволосая побитая башня хватается за косу для скашивания травы, и мчится молча в сторону лесного стража. Я тихо наблюдаю за этим, не в силах что-либо произнести, чтобы прекратить весь хаос. Легкие из последних сил сжимаются, а сердце разрывается, и я тихо бормочу сквозь новый поток слез «обернись». Лун услышала меня, но было поздно – острое лезвие пронзило ее белоснежную кожу, но я лишь видел, как страшно изогнулось змеиное туловище. Должно быть, парень попал в уязвимую точку, сам того не зная, как описывают в старинных китайских легендах, которыми я когда-то зачитывался с упоением. От боли, пронзившей ее, лапа взметнулась кверху, обнажая еще больше острие когтей, и резко опустилась на грудь взлохмаченного бедняги. Внезапно тело бросилось в холодный пот и мне уже стало быть не до смерти легких – Лун убила человека… И, видимо, прочитав мои мысли из старой привычки, с ужасом посмотрела в мои глаза, потом на тело, грудь которого теперь вздыматься не будет никогда, тяжело взлетела и скрылась с глаз моих. Я лишь слышал приглушенный хруст ломающихся стволов лесных деревьев, и от этого сердце кровью обливалось… Пылающий огонь уже начал охватывать соседние дома, обжигая их, но не сжигая – это вызвало еще большее замешательство, что повлекло за собой гнев всего населения деревни: следом за виновником шумихи отправилась разъяренная толпа народа, который боле не боялся лесного стража, потеряв к нему последнюю ниточку уважения. Величественный дракон пал в их слепых глазах, пытаясь предотвратить очередной глупый человеческий порок. И, к сожалению, проучив подчиненных раздражителей, совершил роковую ошибку, которая сама за себя говорит: «Боги тоже несовершенны». У большинства руки были подняты кверху с факелами из небесного огня, который оставил после себя мифический зверь, остальные сочли нужным взять серпы, вилы, грабли, цепы и топоры, будто люди, сошедшие с картин восстания крестьян, в средневековье. Их поход сулил лишь очередным грехом на их глухие души, что беспрекословно подчинялись порывам эмоций и стадному чувству. Они даже не посланники Ада, а уже идут свершать судьбу того, кто близок к Богу… Когда смерть, сжалившись надо мной, опустила свои лапы, я направился обратно в сторону леса, не взирая на просьбы остаться очнувшейся сестры. С каждым шагом ноги передвигались все быстрей. Голова не прекращая разрывалась от стуков надоедливого дятла где-то на затылке, отчего перед глазами пейзаж кружил, словно радужный вихрь пробудивший разум, в полудреме среди которого я повстречал Луну. От томных воспоминаний в кровеносных сосудах стало колко, будто осколки чего-то дорогого впились в сердце, охлаждая его. Мысли в смятении и давно потеряны, а на языке все продолжает вертеться лишь имя одной единственной. Я бегу, спотыкаясь и падая, не замечая шепчущихся между собой деревьев, что указывают мне направление. В отражении глаз проносятся смазанные очертания местности, где мы вдвоем резвились, не зная забот и каких-либо тревог, а сейчас… душа мучительно кричала в безнадежной мольбе того, чего сам уже не знаю. Сапоги снова промокли, утяжеляя бег, и мне пришлось их скинуть также, как и куртку, так сильно сковывающую быстрое передвижение тела. Я лечу к пещере на невидимых крыльях, как и мечта их хозяина, падающая замерзшими слезами плачущего неба. Покрасневшие от пронзающего холода ступни уже давно стерты в кровавые мозоли. Пальцы на них постоянно цепляются то за выглядывающие из-под земли корни, хитро скрытые белоснежным покрывалом, то о камни, бессовестно выдающих себя за чьи-то темные следы шагов на подтаявшем снегу, а то и вовсе о сломанные стволы деревьев, хорошо замаскированных под безжалостными сугробами. Одно падение, второе, третье… Из последних сил встаю и бреду теперь уже в сторону входа в пещеру мимо бушующего, словно цунами, народа. Выхожу на публику, становясь по центру всеобще ненавистного места. Люди берут паузы, принимая мой поступок к сведению, а затем в тело врезается, не одобряющий моих простых намерений, камень. За первым последовал второй, третий … Я стоял, раскинув руки в стороны, с избитой оболочкой, и не давал себе отдышаться от каждого прилетающего поцелуя земных приятелей, что передавали мне всю боль и отчаяние простого люда, ибо рисковал потерять сознание на месте. На открытых участках тела выступали набухшие вены, что мигом стерли в кровь приземляющиеся прямо в цель камни. Ноги подгибались от тяжкой ноши, но я молча терпел, дрожа каждой фиброй души о драгоценной паре раскосых жемчужин, которым должно быть даже дурней моего состояния. Как же мучительно… Я содрогаюсь от очередного удара пытки, который приходится в не зажившую рану на затылке, отчего голову пронзает адская боль и одно из колен касается земли. Опускаю руки на землю, пытаясь подняться, вызывая в организме суровую вьюгу противостояния моей души. Глаза изливаются слезами страдания, но не за себя, а за пленника моего сердца. Кажется, это конец… Уши полностью оглохли из-за пронзительного воя плачущего дракона в моей голове. Теперь я видел хаотично двигающиеся разводы темной краски на белом фоне и слышал ровно никого… Внезапно, что-то теплое опустилось на разодранное плечо – это был дед, что вечно бубнил себе под нос миллион недовольств в мой адрес из-за постоянных походов в лес. Он поднял руку вверх, и темные разводы замерли. Однако мне было не до них… - Аа… - издаю последний хриплый рык и проваливаюсь в бездну сна. Прости меня…