И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. (Иоанн, 1:5)
Дней, проходящих мимо него, не задевая плечом, Боб почти не чувствовал. В доме "нечистой" парочки они текли, как сироп, не поддаваясь внутреннему ощущению времени. Горели свечи, распространяя вокруг себя тяжелый запах воска и тлена, лениво оплывая на спинки кроватей, столы и полки. Алые бархатные занавески осыпались пылью на вытертый десятками ног деревянный пол. Из окон неизменно было видно одно и то же: уходящая вниз кривая улица, на которой теснились пустые заколоченные дома, ползучий, словно ядовитый плющ, туман, и странный хвойный лес, отчеркнувший линию горизонта. Боб проводил время своего заточения однообразно: пил горький кофе, сидя на кухне около дровяной печки, рисовал, играл на старой гитаре Слэша (тот оказался на удивление неплохим музыкантом), слонялся по дому. Во время своих одиноких прогулок он периодически натыкался на двери, которые оказывались фальшивыми, или на странные комнаты с явно лишними углами, на лестницы, которые вели к закрытым балконам, и на лестницы, которые не вели никуда. Архитектура старого особняка отличалась тихим безумием: можно было пойти на второй этаж и внезапно обнаружить себя в подвале, пахнущем сыростью и вином, или отправиться в библиотеку, а оказаться в комнате, уставленной зеркалами. Боб однажды забрел туда, решил показать находку Роузу, обыскал весь дом, да так на неё и не вышел. Оборотень нисколько не удивился, бросив, что это обычное дело - сегодня комната есть, завтра её уже нет, разве не так происходит и с людьми? Марса больше волновал не факт пропажи комнаты, а факт ее наличия. Само воспоминание о зале, погруженной в зеленоватую толщу отражения самой себя, вызывал чувство беспокойства, похожее на раздражающий зуд от комариного укуса. Он подолгу зависал перед картинами в коридоре, ведущем на кухню, дотрагиваясь до густых мазков краски. Рассматривал дагерротипы и фотографии в пожелтевших от времени паспарту. Со стен безразлично и даже немного осуждающе смотрели мужчины, женщины и дети, заглядывая в настоящее из своих далеких эпох. Некоторые картины изображали Слэша. Это было забавно - смотреть, как менялась его внешность в зависимости от эпохи. Вот он стоит, опираясь на трость (а ручка её, кажется, в виде вороньего клюва!) - чёрные брюки из габардина, чёрный жилет на пуговицах и высокий цилиндр. Вот его портрет, искусно написанный маслом - глаза блестят, как камешки, рот под тонкими усами кривится в презрительной усмешке, на шее - нелепое жабо в тюдоровском стиле, подпирающее собой медальон с россыпью алых рубинов. А на этой фотографии он сидит в глубоком кресле, положив ногу на ногу - непослушные волосы обильно смазаны помадой и зачесаны, на полных губах - все та же ленивая улыбка. У кресла стоит, положив изящные руки на спинку и немного горбясь, мальчик в сюртуке с эмблемой какой-то частной школы, в чёрных ботинках и гольфах до колен. Короткие волосы на старой карточке кажутся совсем светлыми, почти белыми. Взгляд настороженный, непривычно тревожный, глаза широко раскрыты. Боб особенно долго изучал эту карточку. Роузу на ней было от силы лет пятнадцать. Дата - июль, 1873 год. Каких-то сто с лишним лет назад. Сколько ему сейчас? Кажется, он рассказывал что-то о двух веках. Дил отметил, что по прошествии времени рыжий почти не вырос – изменилось что-то другое. Его профиль, губы, овал лица на фотографии будто принадлежали не молодому мужчине, а девушке. Словно с годами они обросли маскулинным, суровым выражением, но где-то в своей осенне-рыжей глубине остались женскими и нежными. Стоит лишь надавить с верной стороны, копнуть чуть глубже - и они охотно вернутся к своему прежнему состоянию. Глядя на старое фото, Боб все больше и больше задумывался о том, что Слэша и Роуза объединяло (или до сих пор немного объединяет) нечто гораздо более надрывное и трогательное, чем дружба. Это почему-то не казалось ему удивительным; напротив, как раз это и было самым нормальным в установившемся порядке вещей. Ночь в доме была самой продуктивной частью суток. Как только садилось солнце, Слэш выходил из своей комнаты и устраивался в гостиной с какой-нибудь старой книгой. Винс садился подле него на полу, словно прилежный ученик, и слушал, как вампир зачитывает выдержки из сочинений безумных монахов. Слэш успевал все - и заниматься делом Никки, и готовить на троих человек (сам он никогда не ел, хотя неизменно говорил, что мог бы), и развлекать Нила, которому явно было тяжелее всех. Марс не мог не заметить, что между этими абсолютно разными существами завязалась дружба. Винс, однако, стал ещё более тихим. Ночью он терпеливо склонялся над книгами, пытаясь разобрать при помощи потрепанного словарика упрямую латынь, молча ужасаясь и восторгаясь извращенно подробным описаниям ритуалов, но днём, когда поднималось солнце и опускались плотные шторы, Марс слышал, что Винс негромко скулит под одеялом в комнате Слэша, которую тот любезно предоставил ему в качестве спальни. Боб ни разу не заставал их за разговорами о том, что мучает Винса. Слэш никогда не делился с ними своими мыслями по поводу дела. Могло показаться, что он ничем не занят, но Боб видел, что Слэш и Роуз регулярно уединяются в кабинете и ведут долгие серьёзные беседы, иногда повышая тон и ругаясь. Казалось, чем больше они узнавали, тем больше это сбивало их с толку. Марсу это не нравилось. Роуз периодически отлучался из дома. Вот он выходит за дверь комнаты и подмигивает Марсу, когда перехватывает его взгляд. А через несколько секунд стоящий у окна Винс молча указывает на дорогу, ведущую в лес – по ней долгими прыжками уносится навстречу туману ярко-рыжий лис. Пропадает за деревьями. Исчезает, чтобы оказаться на пороге через несколько часов. Чаще всего он уходил на закате. Винс был уверен, что оборотень путешествует по измерениям и ищет Томми. Боб не смог заставить себя с ним поспорить.***
Утро отравило ночь, прокралось исподтишка, схлопнуло сумерки ядовито-малиновой полоской света. Слэш ушёл в свой кабинет, чтобы замереть среди книг и скелетов, парчовых гобеленов и пыльных полок, как труп. Винс шуршал за стенкой - то ли листал книгу, то ли не мог устроиться на кровати. Марс рисовал. Он сидел за столом, освободив один угол от завалов одежды, каких-то шкатулок со старыми украшениями (по-видимому, они принадлежали рыжему) и пустых винных бутылок. Бумагу и перо с чернилами он попросил у Слэша и сейчас сидел, сгорбившись в порхающем свете пламени, выводя по памяти профили лиц в обрамлении лёгких волос. Из-под пера появлялись Анна, курящая сигарету без фильтра и смотрящая без улыбки, Никки, замерший на его постели, как взведенная мышеловка, Роуз с его загадочной и скользкой ухмылкой лисы, Слэш в широкополой шляпе - упавшие на лоб волосы прячут древние глаза. Рыжий неслышно подошёл сзади, облокотился на спинку кресла. Левую щеку Боба обдало горячим дыханием. - У тебя получается поймать суть. Я восхищен. Все так узнаваемы... Боб промолчал. Он опять рисовал Анну, на этот раз во весь рост - аккуратные штрихи складываются в плечи, сложенные на груди ручки, изящные бедра, обтянутые левайсами. Стоит себе, смотрит куда-то поверх небрежно нарисованных полок с альбомами. Мечтательно улыбается. Милая, скромная, насквозь фальшивая Анна. Боб с лёгкой грустью подумал о том, что отказаться от этого образа у него не получится. Не выходит признать перед самим собой, что его невинная муза с зелёными глазами и кошачьей улыбкой - оборотень, хитрая, расчетливая, дикая. Возможно, такая же старая, как и Роуз, и Слэш. Все это не укладывалось в голове. Роуз снова напомнил о своём присутствии, положив острый подбородок на плечо Марса. - Эй, я ведь её знаю, - вдруг сказал он и рассмеялся. Боб обернулся и встретился с ним взглядом. Роуз улыбался, но в его глазах читалось недоумение. И... Испуг? В этот момент он выглядел растерянно, даже немного нелепо - как ручной зверёк, пытающийся понять, куда делось паскудное красное пятнышко лазерной указки. - Знаешь? - Её имя - Аннет? - Анна. - Это не так важно. Аннет... Недоразумение о четырёх конечностях. Ты ведь в курсе, что она...? - Кошка? - Дорогой, ты понимаешь меня с полуслова. Немного помолчали. Боб тупо рассматривал перо. Роуз пялился на портрет. Если бы Марс поднял голову, он бы непременно заметил, что рыжий стоит, стиснув зубы, с трудом сдерживая злобу. Но он не поднял головы. Через полчаса тишины, нарушаемой возней из соседней спальни, Боб, наконец, подошёл к стене, разделяющей комнаты, и приложил ухо к холодной краске. Из-за тонкой стены слышались всхлипы. - Он ревет. Оборотень молча пыхал самокруткой, лёжа на кровати. - Ты слышишь? - У меня лучший слух в этом доме, - туманно ответил Роуз. Марс повернулся к нему. Лицо оборотня было безразличным, но глаза светились красноватым блеском - это его выдавало. - Тебе он не нравится. - Сидит там и хнычет из-за своего глупого Томми. Я хочу сам завтра сказать ему то, что сказал мне Слэш. - Что сказать? - Что Томми не вернётся. А если и вернётся... - глубокая затяжка, - Это будет уже не Томми. - Правда?! - Не знаю, - лиса засмеялась, - Но я хочу, чтобы он расстроился. Не знаю, почему мне этого так хочется. "А я знаю", - подумал Марс. Он видел, как лис исподтишка наблюдает за общением своего друга и маленького смертного. Когда он думал, что на него не смотрят, его лицо брезгливо кривилось и морщилось. С Винсом он не общался, предпочитая делать вид, что его нет. Не показывал свою неприязнь в открытую, не пытался уколоть Нила во время общих обедов, не говорил о нем ни единого слова. Строго говоря, до этого момента невнимательный человек и не обратил бы внимания на то, что что-то не так. Но Марс был очень внимательным. Сам Нил, казалось, не хотел или не мог заметить, что оборотень его не любит - все своё время он тратил на книги, сон и тупую медитацию в стену. В такие моменты уголки его губ обыкновенно опускались, а взгляд становился пустым. Широко распахнутые карие глаза казались Бобу закрытыми, словно на них положили медяки, как покойнику. В них отражались свечи, погруженная во мрак комната, но ни одна мысль не пробегала по этому тёплому безбрежному морю. Дил никогда прежде не видел, чтобы человек менялся так быстро и так однозначно. Это немного пугало.***
- Мастер!.. Обнажённые фигуры, перевитые, как корабельный канат, вздрогнули. Белая и серая кожа. Шон видел. - Выйди вон. Не голос, не окрик – приказ звучит внутри его головы. Дверь закрывается сама собой, оставляя нервного подростка в одиночестве. Шон все видел. В воздухе пахнет поздней весной. В открытом окне – синяя занавеска. Она бьется от горячего ветра, такого плотного, что в нем чувствуется вкус сахарной пудры, которой посыпают свои пирожные уличные торговцы чуррос. На Барселону липким телом опускается жара. Горьковато-соленая, как пот над верхней губой, как поцелуй едкого моря. Шон стоит и смотрит на дверь – темное дерево, царапины, лак. За дверью стонет женщина – стонет и смеется. Острый нюх улавливает запахи слияния двух тел. Пахнет потом и солью. Она купалась в море, а затем пришла сюда, в заброшенный дом на побережье. К его Мастеру, Хозяину, к его Учителю. В его крепкие холодные руки. Мастер перебирает ее медовые волосы. Она сидит на его коленях – Шон понимает это так же отчетливо, как и то, что скоро наступит осень и разлучит их с Хозяином на целый учебный семестр. Его связь с Мастером слишком сильна, чтобы жизнь проходила без вечной ноющей боли. Поэтому он, стоя под дверью, ощущает в пальцах мягкость чужих волос, теплый вес чужого тела на своих ногах, горячий маленький рот на своей собственной шее. Он бросается бежать – прочь от двери, вон из гулкого дома, стонущего сухими досками под его поступью. Но коридоры не заканчиваются. Высохшая соленая громада дома хватает его за руки и возвращает обратно, к двери, к этим звукам. К этой… ревности. Было бы хорошо и правильно оказаться там, внутри. Чтобы рядом не было Ее. Чтобы ее вообще никогда не было. Чтобы он не пел свои воинственные песни про нее, лежа в наполненной кошачьей кровью ванне, не хранил в своей маленькой сокровищнице кулон с прядью ее гладких волос, не рисовал, задумавшись, ее имя на полях рукописей. Никогда. Никогда. Никогда. Было бы хорошо оказаться там, около Него. Не свернуться маленьким рыжим зверем, как можно делать в любое время. Нет. Медленно подойти, не опуская глаз, томно расстегивая рубашку и роняя ее где-то на полпути. Смотреть на него. Довериться ему. Позволить ему все на свете, даже и не понятно, что именно, но ведь он знает, он точно знает, а это же самое главное. Он снова слышит ее стоны и, наконец, теряет контроль. Обращение похоже на лопнувшую струну. Это отдается болью в холке и в голове. Во рту – вкус горькой крови. Он еще не умеет сдерживать себя. Руки покрываются рыжей шерстью, и он чувствует страх. А в окне – весна. Голоса детей на площади. Запах сахарной пудры. Фонограф за дверью с треском крутит пластинку, которая плачет красивым женским голосом, и Шон, не выдержав, начинает плакать с ней в унисон.***
Роуз проснулся с болью в груди. Комнату наполнял серовато-жемчужный свет полудня, выглядывающий из-за плотных гардин. На соседней подушке безмятежно спал Марс. Роуз посмотрел на него какое-то время, изучая мимические морщинки возле губ, движения глазных яблок под закрытыми веками, его сонный человеческий запах. После таких снов в голове всегда туман. Из дальнейших действий Роуза осведомленный наблюдатель, без сомнения, смог бы сделать следующий вывод - перед ним не кицунэ, а обычный оборотень, человек с полностью человеческим сознанием. Кицунэ не начал бы одеваться для выхода из дома и как ни в чем не бывало приступать к работе - нет, он бы съел смесь коры и грибов, сел бы на невысокое восхолмие в чаще густого леса и начал бы пропевать раз за разом Тайную Лисью Молву, чтобы увидеть истинное значение своего сна. Такие яркие, вкусные, болезненные сны - это звездные наставления других оборотней, предков-богов. Но Роуз просто натянул трусы, джинсы и любимую грязную майку вишнёвого цвета, всунул босые ноги в свои подкованные сапоги, перетянул длинные волосы алой лентой со странными золотыми рисунками и поспешил на выход. Сны - это просто выражение реальных переживаний. Он знал это, как человек. Перед тем, как покинуть комнату, он ещё раз посмотрел на Марса. Тот немного хмурился во сне. - Добрых снов, - прошептал лис. - Дорогой. Он попробовал это слово на вкус - тёплое и мягкое, как ягода. Присел у кровати на корточки и поцеловал Марса в бровь. Тот не проснулся, но его лицо как-то посветлело. Бормоча охранный заговор, лис бесшумно поднялся и вышел из комнаты.***
Когда я в страхе, на тебя я уповаю. Не боюсь: что сделает мне плоть? (Псалтырь, 55:4)
Оборотень вошёл в лес и принюхался. Странный запах свежести проникал в его ноздри, как холодные иголочки. Лис повёл носом и чихнул. Твердое крошево земли под ногами вскоре сменилось хрустящим ковром из медных сосновых игл, похожих на росчерки сепии. В эту часть леса Роуз раньше не заходил, и теперь ему было совершенно ясно, почему - это место было мертвее мёртвого. Если и искать тут что-то, то не порталы, не подсказки и не новые миры с тысячей солнц, а трупы. Какая-то невероятная свалка тел: у корней красно-рыжих сосен лежали, словно в глубоком сне, тощие белки, серые лесные фейри, мёртвые змеи и прекрасные эльфы, похожие на сломанных невоспитанным ребёнком марионеток. Один раз, пробегая мимо двух эльфиек (они лежали, обнявшись, словно смерть застала их в момент самой нежной близости), лис не удержался и ткнул носом одну из тонких голубых ручек. Ручка хрустнула и просела внутрь, как раскрошенная яичная скорлупа. Похоже, решил Роуз, здешний воздух как-то иначе влияет на разложение. Сначала исчезает то, что внутри, а потом осыпается фасад. Он хмыкнул и, оставив эльфиек, побежал дальше. Лес расступался, являя взору глубокий обширный котлован, похожий на высохшее озерцо. Роуз остановился, чтобы дать ногам отдых, и сощурил зоркие глаза. Наклонил голову набок. Со стороны могло показаться, что лис вышел на охоту за мышами - уши торчком, спина держит осанку, передняя лапа приподнята, словно у гончей собаки. Но не за мышами послали его - у Хозяина (в своей животной форме Роуз лишь с большим усилием мог удержаться от того, чтобы называть так своего друга) были другие планы. Он нашёл проход в это место, несколько ночей подряд штудируя летописи фавнов и домовые книги горных гоблинов. Этот мир - большое общее кладбище, где обитают одни мертвецы. Ещё труднее было найти лазейку для живого, но он смог, смог отыскать охранные слова, которые висели теперь на шее лиса алой ленточкой с золотыми рунами. Все для того, чтобы отыскать тела. Роуз медленно вел взор по поверхности ямы. Ему очень не хотелось забираться в неё и копать: судя по всему, это человеческий могильник, о котором говорил вчера вампир, а людские трупы до сих пор наводили на него ужас и тоску. Из моря рыжих игл иногда выступали части силуэтов - пальцы рук или ступни, обутые в меховые унты, волосы, похожие на мотки пряжи, и острые носы. Кажется, здесь были собраны люди из всех миров, когда-либо убитые или умершие своей смертью в угодьях иных существ. Чем дольше Роуз смотрел, тем больше он понимал - эта яма бездонна, и её почву составляют тела, тысячи, миллионы тел. Ему пришла в голову идея. Простое заклятье, известное любому ребёнку - полезная вещь, если ты потерял игрушку или пушистого друга. Хозяин был бы доволен его сообразительностью. Роуз открыл рот, чтобы произнести первые звуки предложения, но латынь встала комом между острых и мелких зубов. Он попробовал снова, стараясь не впадать в отчаяние. Безуспешно. Кажется, придётся превращаться. Зажав край охранной ленты зубами, он зажмурился, досчитал до четырёх и перекинулся через спину. В ушах пронёсся привычный свист. Ещё секунда - и подкованные сапоги с размаху врезались в землю... Не устояли на покрытом скользкими иглами склоне и сорвались вниз. Человеческое тело неловко взмахнуло руками и полетело в яму. Роуз тут же вскочил, издавая лисий вой отвращения. По щеке прочертило что-то холодное и хрупкое - кажется, чей-то нос. - О... - оборотень опомнился и поднял руку, чтобы перехватить ленту, - О Боже, какая МЕРЗОСТЬ! Хватаясь за выступающие части тел, кроша чьи-то локти и плечи, он вынырнул из сухого озера и начал крутить головой. Наткнулся на чьи-то открытые глаза, меланхолично изучающие его перекошенное лицо, злобно сплюнул. - In... Блядь, фу!.. In nomine Matris! Amici facti! Sunt visibilia! Никки Сикс! In nomine matris, amici facti sunt visibilia! Томас Ли! In nomine Matris! Никки! Томас! In... На другом конце ямы что-то сверкнуло, и Роуз тут же бросился туда, отчаянно прорываясь вперёд и проваливаясь в невидимые пустоты. Кажется, он раскрошил ещё несколько тел, но ему было плевать. Сердце лихорадочно стучало, дыхание сбивалось. Чьи-то волосы наматывались на ноги и тянули, тянули вниз, к мертвецам. Могильник казался безбрежным. - Никки? - позвал лис. Над ямой повисла тишина. - Томми?.. Световые блики закружились совсем рядом. Над поверхностью... Роуз издал жуткий звук и пополз к свету. - Томми... Когда оборотень притронулся к большой ладони, торчащей вверх и словно дающей "пять" небесам, свечение исчезло. Делать нечего, он нашёл то, что искал. И что... Что теперь? Он взял тело за руку и осторожно сжал её. Не рассыпается. Значит, Томми лежит тут недолго. Роуз стиснул зубы и нырнул глубже, нащупывая тело среди остальных безымянных героев. Толкнул его наверх, зарычал от досады. Вынырнул и потянул на себя. Показалось плечо, с которого сползла джинсовая куртка, раскрашенная фломастерами под зебру. Белая футболка - на удивление чистая. Голова... Длинные чёрные волосы. Он был ужасно похож на рисунок Марса. Это был ОН. - Привет, Томми, - тихо сказал лис, когда тело, наконец, оказалось на краю ямы. - Ну, как же ты так?.. "Познакомились, наконец", - подумал он и нервно хихикнул. Труп его не пугал, пугало другое. Он ведь потащит его домой. Потащит к друзьям. И, видит дьявол, это будет ужасно. Он не знал, как смотреть Винсу и Бобу в глаза. Роуз присел на край рядом с Томми, безучастно лежащим на спине с открытыми глазами, и закурил. Пошёл снег. Роуз удивленно задрал голову - первый снег, увиденный им после стольких лет, пришёл неожиданно, как, впрочем, и всегда. Снежинки словно появлялись из ветвей исполинских деревьев, осыпаясь с них, как холодная мёртвая кожа. Оборотень запахнул свой шерстяной плащ и грустно посмотрел на Томми. "Он наверняка был приятным парнем. Даже смерть оплакивает его".***
Марс услышал крик Винса, когда лениво одевался, сидя на краю кровати. Это был первый раз в его жизни, когда издаваемый человеком звук заставил его кровь заледенеть в венах. Этот высокий крик был полон такой дикой боли, что Боб не раздумывая сорвался с места, так и не застегнув ремень, не проснувшись окончательно, и выбежал из комнаты. Босые ноги скользили на ступеньках, когда он, сшибая углы, несся вниз. Он завернул за угол и резко остановился, врезавшись в высокую фигуру Слэша, загораживающую дверной проём. Вампир тут же отступил в сторону, не обернувшись, и в горле Марса застрял так и не произнесённый вопрос. Перед ним предстала похожая на бредовый сон сцена. В центре комнаты, на потертом персидском ковре, лежал, раскинув руки, Томми. Он выглядел таким живым, словно только что прилег отдохнуть. Но что-то в его облике было не так - какое-то невероятное спокойствие, остекленевшие глаза, упирающиеся в высокий потолок. Винс явно понял все с самого первого взгляда. Он стоял, привалившись к оборотню спиной, как пьяный - у него подкашивались колени. Роуз неловко держал его за плечи, его губы шевелились; он что-то говорил, что-то успокаивающее, но его голос не мог пробиться сквозь непрекращающийся ужасный крик. Слэш отстраненно смотрел на тело, погрузившись в свои мысли. А Винс продолжал кричать. На пределе голосовых связок. В его глазах не было ничего, кроме безумия - это напугало Боба больше всего. По покрасневшему лицу лились крупные слёзы, смешивались с соплями, заливались в разорванный гримасой боли рот, склеивали тонкие белые волосы, прилепляя их к щекам, как дождевая вода. Винс кричал - не слово, не имя, просто протяжный вопль. - Ладно, заканчивайте, - буркнул Слэш, когда Винс сорвал голос и продолжил рыдать без звука. - Пора. Повисла тишина. Боб понял, что его трясёт - прямо как в тот раз, когда он увидел мертвую почтальоншу. Это было какое-то особенное, гадкое ощущение, больше всего почему-то похожее на стыд, который смешивался с жалостью и отвращением. Он не мог заставить себя посмотреть на Винса, потому что он плакал. На Томми смотреть было просто очень страшно. А Роуз не отвечал ему взглядом - он смотрел куда-то в плечо Винса. Брови переломаны в сложном выражении тоски и сочувствия, губы сжаты так, что побелели. - Оставьте нас вдвоём, - наконец, собравшись, попросил Марс. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы его голос прозвучал нормально, чтобы он не сломался. - Точнее, втроём. - Мне нужно провести вскрытие, - неожиданно мягко ответил Слэш, - И чем скорее, тем лучше. Он... Может начать разрушаться. Другая атмосфера в этом измерении, ты понимаешь? - Да, я знаю, - тупо сказал Боб, хотя не понимал ни единого слова. Он посмотрел на Винса, который, замолчав, присел около трупа на корточки, затем на колени, а потом и вовсе свернулся калачиком подле, крепко зажмурившись. Его левая рука зажимала рот, а правая медленными, дрожащими движениями гладила спутанные волосы друга. - Винс, - сказал Марс, когда вампир и оборотень вышли, - Винс, дружище, это ещё не конец. Винс промолчал. Теперь он гладил Томми по щеке, с отстраненной нежностью сжимая его холодную твердую руку. Его лицо исказила гримаса отчаяния. - Я не понимаю, Боб, - прошептал он через несколько долгих минут, когда Марс уже не ждал, что ему ответят, - Как мы до этого дошли? Что мы тут делаем? - Что мы делаем? Винс, у нас есть цель. Ведь... Ведь Томми погиб из-за Сикса, в сущности. Да? Нил ничего не ответил. - И мы ещё можем спасти многих... И спасти себя, Винс. Томми бы этого хотелось. - Ты не знаешь, что хотелось Томми. Ты не знал. - Не знал. И мне очень грустно от этого... Винс? Нил сидел теперь, сгорбившись, так, что волосы закрывали его лицо. Он трясся. - Винс, приходи в себя. Пожалуйста. Я ведь... Винс? Нил смеялся. - Винс, не сходи с ума. Пойдём... Пойдём выпьем чего-нибудь. Он не отреагировал, и Бобу ничего не оставалось, как силой поднять его с ковра и повести за собой. Пока они шли по коридору с картинами в сторону кухни, Винс не переставал смеяться. По его щекам опять лились слёзы. "Он свихнулся", - на удивление спокойно подумал Боб, - "Вот как это бывает. Не так красиво, как в кино". После второй рюмки горькой настойки, которую Марс заставил его выпить, Нил, наконец, смог говорить. - Его глаза неправильные, - просто сказал он. - Что? - Они не такие, какие были раньше. Боб растерянно посмотрел на него. Винс не улыбался, не плакал, просто молча глядел в опустевшую рюмку, словно рассчитывая увидеть что-то на дне. - Они были карие... Прямо как мои. А теперь они зелёные, - он поднял глаза и наткнулся на непонимающий взгляд Марса. - Этого не может быть, Винс. - Но это так. Думаешь, я не помню, какие у него глаза? - Он все правильно помнит, - раздался вкратчивый голос Роуза. Марс обернулся к нему. Нил даже не поднял глаза. - Винс, - рыжий отлепился от дверного косяка и прошёл в кухню. Подошёл к Нилу. Тот, наконец, недоверчиво посмотрел на него. - Они были карие. - Откуда ты знаешь? - Я нашёл цветную фотографию Томми. У Никки под матрасом, - осторожно сказал Роуз, - У меня хорошая память. Нил прав, - это уже Марсу, - Хотя это не ответ на вопрос, что, собственно, в этом деле не так. Это даже добавляет больше вопросов. Ты должен кое-что увидеть, дорогой мой. Я сожалею, но ты должен. Слэш зовёт тебя в кабинет. - Что? Почему меня? - Потому что ты из вас двоих самый спокойный, - Роуз отодвинул стул рядом с Винсом и сел. Нил сжался. - Иди.