Там, где сердце

Выжившие были. Сколько именно, Обито не знал, но, пробираясь через завалы вглубь деревни в поисках кого-то, кто мог бы ввести его в курс дела, он видел довольно уцелевших. В основном, гражданских — грязных, окровавленных, с искаженными от пережитого ужаса лицами, и все-таки живых. То, что столь многим удалось спастись, можно было бы счесть чудом, но по крайней мере этому объяснение нашлось достаточно быстро: не узнать бело-голубых слизней Сенджу Тсунаде было сложно, о ее легендарной технике слышал любой, кто закончил Академию. Вот только каким ветром одну из Саннинов занесло в Коноху? Тсунаде, кажется, покинула деревню еще раньше бывших товарищей. Без информации Обито чувствовал себя бессильным, но выяснять что-то у гражданских не имело смысла, а допрашивать перепуганных детей-генинов, многие из которых в этот день потеряли товарищей и наставников, он попросту не смел. Непрофессионально с его стороны? Возможно. Недаром его нередко упрекали в неуместном для шиноби мягкосердечии. Увы, никого рангом выше Обито до сих пор не встретилось. Весьма вероятно, основные силы были стянуты к эпицентру битвы, но где именно тот находился, оставалось лишь гадать. За неимением лучшего варианта Обито двинулся к западной границе. Он старался не смотреть по сторонам, чтобы не потерять с таким трудом восстановленного самообладания, но иные образы все же намертво врезались в память, чтобы потом, без сомнения, вернуться в кошмарах: маленькая девочка, насмерть придавленная обломком стены, тянущая крошечные ручки к матери — тоже мертвой; совсем юная девушка с покрасневшими глазами и пепельно-серым лицом, бездумно качающая на руках труп младенца — сына или младшего брата. За всю свою жизнь Обито видел десятки, сотни смертей, но такого — никогда. Войны отнимали жизни солдат, а здесь страдали гражданские, ни в чем неповинные люди, которых они, шиноби, должны были защищать. Кто бы ни напал на деревню, он преступил запретную черту. Обито перебрался через очередной завал и остановился, наконец-то увидев смутно знакомую массивную фигуру — если ему не изменяла память, это был сын главы клана Акимичи, Чоуджи. Тот был бледен, но похоже держал себя в руках. Стоило надеяться, что хотя бы от него удастся что-то узнать. Мальчишка заметил его не сразу — опасно для шиноби, хотя в такой ситуации отчасти простительно. Обито прочистил горло, привлекая внимание, и Чоуджи резко обернулся на звук, мгновенно занимая боевую стойку. Он лишь немного расслабился, заметив на его повязке символ Конохи, но настороженность из взгляда не ушла — и хорошо, в военное время (а назвать положение иначе было трудно) одного протектора для демонстрации лояльности было недостаточно. Обито поднял руки в воздух, демонстрируя отсутствие угрозы с его стороны. — Я всего лишь хотел узнать, что произошло, — сказал он по возможности нейтральным тоном. — Только что вернулся с миссии. В глазах Чоуджи мелькнуло понимание. Он разжал кулаки и подавленно опустил плечи. — Пейн напал на деревню, — прозвучало глухо. — Глава Амегакуре? — Обито не удалось сдержать удивления. — В одиночку? Слухи о Пейне, свергнувшем Ханзо Саламандру, лишь некоторое время назад просочились за пределы Аме. О силе этого человека ходили легенды, в правдивость иных из которых было трудно поверить, но если в них была хоть доля истины, это могло бы объяснить и мобильность атаки, и масштаб разрушений. Единственное, что не вписывалось в этот сценарий… Пейн никогда не проявлял агрессии в отношении Страны Огня. — Он... использовал шесть тел, которыми управлял с помощью риннегана. Насколько я знаю, с ним еще была женщина — вероятно, напарница. — Что ему было нужно? — Он пришел за Девятихвостым. Обито нахмурился. На первый взгляд ответ на вопрос о том, зачем главе деревни, недавно всерьез заявившей о себе на политическое арене, сильнейший из Биджу, был очевиден. Вот только после открытого нападения на Коноху о дипломатических отношениях с представителями других стран речи идти уже не могло, и едва ли Пейн этого не понимал. Боги, какими бы ни были его причины, Обито надеялся, что он не добился своего. Если с Кушиной-сан что-то случилось... Должно быть, беспокойство слишком явно отразилось на его лице. — Он не смог… — поспешно сказал Чоуджи и запнулся, подбирая слова. — Его удалось остановить. — Но и цену пришлось заплатить немалую, — пробормотал Обито, покачав головой. — Что с Хокаге? — В порядке, насколько мне известно. Хоть какое-то облечение. Минато — выдающийся шиноби, Обито знал об этом лучше многих, но он также знал, что бывший учитель порой бывал безрассудно храбр, бросаясь на защиту деревни, даже когда разумнее было — для политической фигуры — переждать в безопасности. Обито устало потер лоб, пытаясь сообразить, что ему делать дальше. Медик из него никакой, строитель — тем более. Стоило бы, пожалуй, найти Йондайме, тот наверняка найдет ему применение. Но… был еще один вопрос, который он не мог не задать, хотя и сомневался, что Чоуджи сможет на него ответить. С того самого момента, как Обито узнал о случившемся, он избегал думать о судьбе единственного по-настоящему дорогого для него человека, но стоило успокоиться лишь немного, взять себя в руки, как предательские мысли все-таки настигли его, и оставаться в неведении минутой дольше казалось невозможным. — А… как Какаши? Хатаке Какаши? Лицо Чоуджи изменилось — исказилось, будто мальчишка вот-вот готов был расплакаться. Обито почувствовал, как сердце забилось где-то в горле глухим, болезненным стуком, и зашумело в ушах. Страх, едва ли не животный ужас пришел за долю секунды до осознания, что именно он вот-вот услышит. — Он… мне очень жаль, он… — Чоуджи замолчал, казалось, не в силах больше вымолвить ни слова; его взгляд скользнул влево, как если бы… Обито сделал шаг вперед, еще один, минуя вздыбившуюся бетонную плиту, еще секунду назад милосердно закрывавшую обзор. Он едва заметил прислоненного спиной к камню Акимичи Чоузу — очевидно без сознания, но дышащего глубоко и ровно. Его взгляд мгновенно был прикован к телу Какаши, распластавшемуся на земле всего в десятке шагов. Разумом Обито понимал, что не мог знать, что произойдет в его отсутствие. Так отчего предательский внутренний голос продолжал шептать, что каким-то образом он должен был почувствовать, предотвратить трагедию? Потеряв Рин, он поклялся не допустить больше смертей близких ему людей. Чего теперь стоили эти клятвы? На негнущихся ногах Обито подошел к Какаши, рухнул перед ним на колени, сжал дрожащими пальцами его запястье. Как хотелось хотя бы на долю мгновения притвориться, что Какаши жив — без сознания, но жив. На нем почти не видно было повреждений — только буро-красный потек крови на виске, да пересекавший левый глаз глубокий затянувшийся порез. Обман стал бы благословением, сумей Обито в него поверить, вот только грудь Какаши не вздымалась, и под ледяной кожей запястья не ощущалось биения пульса. — Истощение чакры — тихо сказал Чоуджи — Обито и не заметил, когда тот успел подойти ближе. — Он… спас меня. Чтобы я смог доставить Хокаге-сама информацию о возможностях врага. Обито отсутствующе кивнул. Это было так похоже на Какаши. Тот всегда считал, что успешное завершение миссии важнее жизней простых солдат, даже его собственной. Безмозглый, одержимый правилами ублюдок. Кто просил его жертвовать жизнью ради… ради чего? Возможности остановить врага, предотвратить десятки и сотни смертей — чьих-то друзей, близких, возлюбленных? Разве Обито на его месте не поступил бы так же? Он никогда не считал себя эгоистом, но, проклятие, ему было больно, так больно, что он едва мог мыслить здраво. Бледное бескровное лицо Какаши расплывалось перед глазами. Обито сморгнул слезы. Сколько лет собратья по клану твердили ему о необходимости контролировать эмоции, а он так и остался никчемным плаксой. Какаши бы… бы, бы, бы. Неужели вся его жизнь теперь будет чередой «бы»? — Я не знал, что вы были близки, — нерешительно произнес Чоуджи, и в иной раз Обито мог бы быть благодарен ему за неловкую попытку отвлечь. Он не сдержал смешка — влажного, полузадушенного, в горькой насмешке над самим собой. — Мы не были. «Я просто любил его так сильно, что не знаю, как жить в мире, где его нет», — осталось несказанным. А ведь еще недавно он думал, что хуже быть уже не может. Разве не наивно с его стороны? Боги, ведь Обито так надеялся, что больше ему не доведется испытать боли потери любимого. Эта боль была ядом, пробирающимся глубоко в душу, разъедающим изнутри, оставляя даже не пустоту, клубящуюся черноту. Он так отчаянно цеплялся за жизнь после того, как умерла Рин, но тогда было ради кого, а теперь? Что ему оставалось теперь? Протянув руку к лицу Какаши, Обито отвел волосы с его лба, едва обращая внимание на оставшуюся на пальцах густую липкую кровь. В смерти Какаши казался спокойным, даже умиротворенным, таким он редко бывал при жизни — слишком большой груз ответственности лежал на его плечах. Отчего все эти годы Обито даже не пытался быть ближе, когда еще имелась возможность? Отчего позволил глупой гордости решать за них обоих? Негромкий хриплый оклик заставил его полуобернуться: Чоуза пришел в сознание и позвал сына, тут же оказавшегося с ним рядом, крепко прижавшегося к отцу со слезами облегчения на глазах. Зависть была неуместным чувством, подлым и низким, и разве Обито не должен был радоваться, что Чоуза выжил? Вот только откуда было взяться радости, когда Какаши умер? Впрочем, даже зависть ушла быстро, бледнея и исчезая, как и все его эмоции. Только боль по-прежнему была с ним, глухая и ноющая — так болят старые шрамы в дурную погоду. Остальное — пустота. Не осталось даже слез. Наверное, подобное должно было пугать — но разве страх не был эмоцией тоже? — …отправился за ним… — будто сквозь вату услышал он голос Чоуджи. — Он обязательно справится. — Что ты имеешь в виду? — глухо спросил Обито. Чоуджи сказал, что Пейна удалось остановить, но что, если в действительности ничего еще не закончилось, и тот оставался на свободе, в живых? Едва тлеющий огонек ярости вспыхнул было на мгновение, против воли зажигая шаринган, однако вернуть контроль оказалось до смешного просто. — Кацую-сама сказала, что удалось обезвредить лишь Пути Пейна — тела, которые он контролировал, — пояснил Чоуджи, к счастью, не отрывая взгляда от отца. — Его настоящее тело… с ним еще предстоит разобраться, но… Но была ли для Обито разница? Что он мог противопоставить человеку, которого едва смогли остановить объединенные силы шиноби Конохи? К тому же, месть не была ответом. Месть не вернула бы жизнь Какаши. Он не хотел больше сражаться в чужих битвах. Не хотел помогать раненым и хоронить погибших. Не хотел жить в мире, в котором происходило подобное. Только кто бы дал ему выбор? — Есть что-то, что мы можем сейчас сделать? — спросил Обито, наконец отпуская запястье Какаши и поднимаясь на ноги. Чоуза уставился на него — тяжело, оценивающе, будто не знал, стоит ли доверять. Что, неужто предательские мысли были написаны у него на лице? Повисшее в воздухе напряжение было почти осязаемым. Не меньше минуты прошло в молчании, прежде чем Чоуза отрывисто кивнул и уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, но яркая вспышка над их головами заставила взгляды обоих взметнуться вверх. Небо над руинами Конохи озарилось бледно-зеленым светом чуждой чакры.