Soul-Searching

      «Страшная трагедия произошла в семье великого…. Бла-бла-бла. Сегодня в ночь…. Оставив после себя безутешных…. Его сердце принадлежало лишь одной….. Врачи слышали, как он шептал имя….», - Проклятые твари! – воскликнула Тарья и швырнула газету под стол. Кофе, стоящий на журнальном столике, расплескался на белоснежную юбку женщины, стеклянная ваза с одним лишь пионом жалобно звякнула. Тарья чертыхнулась, схватила из подставки салфетку и принялась вытирать кофейные пятна.       Журналисты вновь пробудили в ней задремавшую было скорбь. Женщина прекрасно понимала, что в данный момент ей как никогда необходимо отвлечься и не думать о произошедшем, однако рациональностью мужа она, к сожалению, не обладала. Слишком много для нее значил друг, слишком многого требовали окружающие.       Телефон трезвонил уже третий час кряду, в кустах сирени, растущих во дворе, дежурили проныры-папарацци, каждый шаг, каждые жест или фраза обещали быть запечатленными на камеру, каждое невзначай оброненное слово завтра же будет украшать первые полосы грязных газетенок. Страна всегда требовала хлеба и зрелищ, и акулы пера не смели ей в этом отказать. Кому какое дело до чужого несчастья? В современном мире все измерялось одним лишь мерилом – деньгами, а хруст купюр был лучше любых соболезнований. Тарья уронила лицо в ладони, потерла виски. Голова болела, не переставая, вот уже третьи сутки, таблетки не помогали, от кофе тошнило. Кофе…. Черный напиток всегда помогал только одному человеку, о котором теперь напоминало все – от невзначай оброненных слов, до разноцветных наград на стенах. Скоро сюда прилетит Анетт, приедут ребята, горе вновь соберет вместе примирившихся врагов, напомнит о дружбе и долге. Юкка привезет Анне…. - И что мы ей скажем… - прошептала Тарья в пустоту сгущающихся сумерек. - С кем ты разговариваешь, дорогая? - Маркку…. Ты уже пришел? - Да…. Завтра выписывают Мери, я съезжу за ней с утра. С кем ты разговаривала? - Ни с кем…. Я думаю о том, что мы скажем Анне и Мери, как им объяснить? Ох, Маркку…. Тарья закрыла глаза, пытаясь унять непрошенные слезы. Марсело подошел ближе, обнял жену за плечи. На некоторое время в комнате гостиничного номера повисла давящая тишина, прерываемая лишь тиканьем больших напольных часов. - Поплачь… Поплачь, тебе сейчас это необходимо. - Как мы будем дальше, скажи? Анне еще совсем маленькая, она многого не понимает, но Мери…. Она ведь только после операции….. Понимаешь, несмотря на все наши ссоры и недомолвки, он всегда как-то незримо присутствовал рядом, он столько для нас сделал, а мы….. Мы даже не смогли его остановить, отговорить…. – Тарья судорожно всхлипнула и уткнулась в плечо мужа. - Мы пытались, дорогая, ты же знаешь…. И потом, он же хотел как лучше…. Он делал это ради Мери и Анне…. - Да…. И теперь первые полосы всех изданий украшает одна лишь надпись: «Туомас умер в ночь с шестнадцатого на семнадцатое, в годовщину смерти Йоханы, оставив осиротевшую жену и пятилетнюю дочь»!

***

      Кроваво-красные листья, ядовитые слезы бездушного неба, пронзающие сердце птичьи крики и полная безысходность вокруг. Октябрь…. Переломный месяц осени, переломный момент в жизни. Что хорошего в этом времени года? Что? Только слезы, только печаль и звуки выстрелов. Вслед за потерянной жизнью придет новая, но, увы, не в этот раз…. Он просил не проливать по нему бессмысленные слезы, просил позаботиться о дочери, просил не винить. Да и как можно винить, если всё произошедшее было движимо благой целью? Жертвой во спасение. - А поймет ли счастливица какая ей выпала честь? – пробурчала Анетт и глубоко вздохнула. Стрелки часов давно уже перевалили за полночь, измученный упрямством жены Йохан видел, наверное, десятый сон, дети остались в Финляндии с Сату и Юккой, там же находилась и малышка-Анне. Анетт одним глотком осушила чашку с остывшим зеленым чаем и подошла к окну. В небе догорали последние звезды, природа покорно готовилась встречать зиму. Скоро на землю опустятся первые снежинки, лед посеребрит заброшенное озеро, весело затрещит огонь в очаге – и быть бы новой песне, только ей уже никогда не стать прежней…. Рядом нет верного друга. - Как же я ненавижу осень, - вновь вслух прошептала женщина, вновь смахнула с глаз слезы. Невольно вспомнились похороны, состоявшиеся несколько дней назад, вспомнились тихие пререкания на кухне осиротевшего дома, и принятое спустя двухчасовой спор решение: «Похороним его, не дожидаясь выписки Мери, ей сейчас не до этого». Анетт судорожно вздохнула, она была первым инициатором такого решения, и ее поддержали в нем. Многие годы вся «большая семья» поддерживала Мери и мирилась с ее чудачествами, с появлением Анне внимание всех переключилось на маленькое «папино счастье», а мать…. Ребенок не виноват в крайностях поведения родительницы. Ользон покосилась на будильник, светящийся в темноте – через два часа рейс на Хельсинки, через два часа серая птица печали вновь расправит свои ободранные крылья. Шведка вновь вспомнила коматозную скорбь Финляндии в день похорон. Все до последнего отказывались поверить в случившееся, всё еще надеялись на чудо, да только жадная до человеческих душ осень не способна творить добро. Газетчики намекали, что это Йохана через столько лет забрала его к себе, а никому недоставало смелости упрекнуть и закрыть их желчные пасти. - Пусть так, пусть говорят, что хотят. Она была святой, была его ангелом…. Северная страна надела траур и замерла, замерзла, оцепенела. В холодном мире закатилось Солнце, теперь уже ничего не будет прежним. Горы роз, траурные ленты, несмелые слезы, робкие детские вопросы и обжигающе-холодный дождь. Анетт отвлеклась от серых мыслей, когтистой лапой сдавливающих сердце, и потянулась за телефоном, беспрерывно жужжащим на столе. - Алло? Тарья, ты? - Нетт, ты не спишь? – спросили на другом конце. - Могла бы и не спрашивать. Я все эти дни не могу заснуть, как ни пыталась. Хорошо хоть дети меня не видят. - А Йохан? - А что Йохан? Он послал меня подальше, отчаявшись уговорить, и пошел спать. - Как и Марсело…. Слушай, прилетай скорее, хоть наплачемся нормально…. - Прилечу…. Прилечу завтра, хоть, если честно, не знаю, как буду смотреть всем в глаза, и ей особенно. - Анетт, ты же знаешь, она не виновата в случившемся, и потом она же ничего еще не знает…. Не держи в себе слезы, нам это необходимо, а то сойдем с ума. - Ох, Тарья, я не могу поверить, что его больше нет, и все страшусь назвать его по имени…. Глупая попытка обмануть саму себя, попытка поверить в то, что с рассветом все будет по-другому…. Я везде вижу его глаза, вижу, как он выходит из дверей, выходит, чтобы не вернуться…. - Не знаю, как мы это переживем, - сквозь слезы прошептала Тарья, - Но мы обязаны! Хотя бы ради Анне. Нам предстоит многому ее научить, от многого предостеречь, мы с тобой займемся малышкой, ведь ей мало толку от такой матери. - Вот видишь, ты тоже ее обвиняешь…. - Обвиняю, - согласилась Тарья, - Прилетай поскорее, я тебя встречу. Анетт попрощалась с подругой и отсоединилась. Горе сдружило женщин, друг в друге они видели ту поддержку, на которую мужчины были неспособны. Ользон оперлась руками о подоконник и уставилась в темноту. Небо обжигали серебристые молнии, вдалеке гремел гром, природа вновь скорбела вместе со всеми. По крышам забарабанили первые тяжелые капли, чтобы через секунду превратиться в настоящий ливень. Дождю не успокоить впавшую в транс природу, как разговорам за жизнь не излечить раненную душу. - Мы обвиняем других, чтобы оправдать себя…. В смерти Туомаса мы все виноваты в той или иной степени. - Нетти, пойдем спать, нам завтра вставать ни свет, ни заря, - пробурчал Йохан, наливая себе воды из кувшина. - Иду, дорогой, иду. Небо разрезал очередной острый блик, так похожий на лезвие маятника. Анетт обернулась и взглянула в окно: из ночи на нее глянули серые как сталь глаза, с застывшей печалью в глубине. - Прости… Прости нас, мой друг.