***
Когда-то, в той, другой жизни, Туомас вновь стоял в дверном проеме, скрестив руки на груди, и долгим взглядом смотрел на жену. В кроватке хныкала Анне, рядом валялась бутылочка с неправильно разведенным детским питанием, здесь же – бумажка с советами Анетт, и телефонная трубка. Ребенка мучили колики, няньки были слишком далеко, а отец ощущал себя криворуким, беспомощным и ооочень злым! - Явилась, значит? Хорошооо. И на какую сумму полегчала моя кредитка? - Какая тебе разница? Ты сам дал мне ее в полное распоряжение! – огрызнулась Мери, - И что за крики в доме? - Я осмелюсь тебе напомнить, госпожа Неприкосновенность, что у тебя есть дочь! Я, конечно, многое могу, но молока у меня нет по причине физиологического несовершенства! – тон мужа стал вкрадчиво-пафосным. Это обычно ничего хорошего не обещало. - Переживет, - женщина махнула рукой в сторону колыбельки, - Подумаешь, я неделями голодала, а тут всего несколько часов. - Мери Харкинен, немедленно покорми Анне, а не то я тебя уничтожу! – прогремел Туомас, вмиг растеряв всю подготовленную заранее речь. Мери пожала плечами и соизволила все-таки подойти к кроватке и взять дочь на руки. Через несколько минут малышка успокоилась и принялась есть. - Эй, а ну прекрати кусаться! – взвизгнула горе-мамаша через некоторое время. - Ты домой еще несколько раз явись под утро, и она тебя не только укусит, я тебя вообще на порог не пущу! – прошипел в ответ Туомас. - Слушай, Холопайнен, ты на мне женился, чтобы постоянно упрекать, или как? - Мери, я женился на тебе, потому что любил, или думал, что любил. А то, что творится с тобой сейчас, вообще ни в какие рамки не входит! Если ты не хотела рожать, надо было мне намекнуть до того как, - муж сделал выразительный жест, - А не после! - Да мне вообще ничего от тебя не нужно! Ты Анне любишь только, а не меня! – вновь огрызнулась Мери, и поспешно вручив девочку Туомасу, убежала в ванную. Вслед ей донеслось - Бог мой, какая же ты дура! Люблю, потому что она – моя дочь! Видимо, ты в этом участия не принимала….***
А потом были дни, месяцы и годы, пролетевшие как в бреду, лишенные надежды, полные паутины тревог, и освещенные молниями скандалов. Мери с самого рождения дочери особого внимания на нее не обращала, со временем ее апатичность прочно укоренилась в сознании, сводя с ума Туомаса. Он упрямо твердил себе, что все образуется, наладится, и они заживут семьей из трех человек, а не так как сейчас, когда папа изо всех сил пытается сделать из себя маму. Туомас не хотел, чтобы дочь прошла через его собственное детство, когда живые и дружные родители просто не обращали внимания на его детские странности, вылившиеся с возрастом в серьезные проблемы. Он уходил за дом, наблюдал за облаками, кузнечиками и прочими чудесами природы, братья не брали малыша с собой из-за того, что он рос болезненным и достаточной активностью не обладал. Родители пожимали плечами и умилялись: «Ах, Тумпи любит природу. Ах, как прекрасно!». А Тумпи всегда и везде чувствовал себя одиноким, брошенным и непонятым. Порой так хотелось, чтобы мама села рядом и просто пообещала призрачное: «все будет хорошо», но мама не приходила, полагая, что раз ребенок молчит и не жалуется, то все и так в порядке. Поэтому Туомас и выходил из себя теперь. Как отнять у ребенка мать? Как компенсировать недостаток самого близкого человека на свете? Он терпел и наблюдал за женой, а Мери с каждым новым днем придумывала все более сумасшедшие вещи, казалось, она специально хочет разорвать их брак.***
Мери вновь и вновь виделся тот серый октябрьский вечер, когда в доме разом погасли все лампочки, когда глухой звук дождя, тарабанившего по крыше, казался взрывами бомб, и не хватало воздуха от слез, когда от свечи былой любви остался лишь тонкий фитилек, да и тот скоро погаснет на ветру безумия. В тот вечер они решили расстаться навсегда. - Все, хватит, я не хочу больше тебя видеть, слышать и знать! Дом можешь забрать себе, но Анне остается со мной, - лезвием маятника тогда прозвучали слова Туомаса, и Мери поняла, что доигралась. Уж этого муж ей точно никогда не простит. - Но, Туо, я же…. - Да-да, именно ты же, Мери, именно так! Все эти годы для тебя не существовало понятия «мы», было только слово «я», посему, желаю тебе и оставаться с человеком, единственно верно понимающим твои выходки, - с самой собой. - Ты не понимаешь…. - Нет, не понимаю, - отрезал тогда Туомас и, встав с кресла, стал мерить шагами комнату. Мери молчала и нервно грызла ноготь. Конечно, сама виновата! Он простил бы ей любой проступок, если бы он касался только их двоих, но когда дело касалось дочери, муж превращался в дикого зверя и готов был разорвать любого, кто посмел обидеть его детеныша. Мери закрыла лицо ладонями, стараясь на смотреть на метавшего молнии Туомаса. - Поздно плакать, слышишь? Да как тебе вообще в голову могло такое прийти? Что за зверские воспитательные методы? - Да что такого? Неужели с тобой в детстве так никогда не делали? - Представь себе – нет! Не понимаю, Мери, я не понимаю! Может быть, в монастырях типа Ловуда этот метод и был действенным, но не в наше время! - Что такое Ловуд? - Да какая разница?! Сейчас не время восполнять пробелы в твоем образовании! – взорвался Туомас, - Ты прекрасно знаешь, как сильно Анне боится темноты, сколько времени я водил ее по психологам, и что это не дало абсолютно никакого результата! Сколько часов я потратил на разговоры, даже сказки придумывал про добрый фонарик! И в церковь с Анне ходил – все насмарку! И вот ты, уж не знаю, чем ты руководствовалась, закрыла ее в темноте на чердаке, на который мне самому подниматься жутко! Ты не понимаешь, что там вдобавок еще и холодно, и что на улице не май?! И неизвестно еще, чем твои педагогические методы обернутся для Анне в будущем! - Но она же натворила…. - Что?! Что такого мог натворить пятилетний ребенок, чтобы обращать против него его самые сильные страхи? Я уже говорил тебе, Мери, и повторю еще раз: это был твой последний шанс. Больше я не хочу тебя видеть в этом доме, тем более, с моей дочерью. - Анне и моя дочь тоже! - Ты как никогда вовремя об этом вспомнила. Все, твое время истекло. Мы с тобой слишком разные, и наш брак был ошибкой. Дождь за окном, казалось, все-все понимал. И глупость прошлых поступков, и нелепость всей ситуации, и ясность приговора Туомаса. Мери осталась наедине со своей болью, то, к чему она столько лет стремилась, наконец, принесло свои плоды, только кто мог подумать, что выпить до дна эту самую боль будет невыносимо сложно?***
Часы каплями холодного дождя медленно оседали в душе, секунды испуганными птицами растворялись в непогоде, и все казалось таким нелепым и неправильным. Туомас вновь сидел в своем огромном кресле и смотрел в ночь. Свет в доме не мешал мраку окутывать их, ставшие внезапно такими далекими, души. Так бывает, когда ты понимаешь, что столько лет ошибался, только вряд ли боль от такого открытия станет меньше. Мери ждала, что сейчас разрыдается, забьется в истерике, налетит на мужа с кулаками, но нет. Все оказалось совсем не так. Она просто опустилась на диван и так же молча уставилась в пустоту. Ситуация была так похожа на ту, когда врачи убивают известием о том, что твоего близкого человека не стало, а ты, вместо того, чтобы плакать, начинаешь составлять в уме план дальнейших действий. Коматозное и коварное горе превращает тебя в пустоголового болвана, отнимая даже такую привычную вещь как слезы. - И что будет с нами дальше? – шепотом спросила Мери. - С нами? Уверяю тебя: с нами все будет в порядке, я справлюсь. А ты…. Ты вольна теперь делать все, что хочешь. - Туо, как ты так можешь? - Да вот могу же, значит…. Мери, ответь мне, пожалуйста, если ты столько лет все делала, чтобы вызвать во мне ненависть, то почему не смакуешь свою победу сейчас? За что упрекаешь? – Туомас нервно сплел пальцы в замок и обернулся. Ругаться заново совсем не хотелось, выставить жену среди ночи ему совесть не позволяла. - Я не знаю…. - И я не знаю, поверь мне…. Ладно, ты терпеть не можешь меня, и оправдываешь себя одной тебе известными отговорками, с этим я уже смирился, но, скажи мне, что тебе сделал маленький ребенок? Если б я не видел тебя беременной, я бы, ей-богу, решил, что Анне нам подбросили в роддоме! – муж вновь начал закипать. Мери съежилась под его взглядом. - У меня ведь почки больные…. – чуть слышно ответила женщина, - Я же говорила тебе когда-то, я не хочу…. Туомас удивил Мери тем, что встал с кресла, пересел к ней и взял за руку. Его голос стал почти нежным, почти сочувствующим, казалось, он долетал из прошлого, которого у них и не было никогда. - Мышка, лучше, чем я, тебя вряд ли знает кто-то еще…. Смею тебя заверить – от камней в почках еще никто не умирал. Я знаю, что все время до рождения Анне ты отворачивалась от меня, говоря о том, что боишься умереть и оставить меня догнивать в одиночестве, то же самое ты говорила и потом – «Не хочу, чтоб Анне звала по ночам маму». Мери смотрела на Туомаса широко раскрытыми глазами, боясь перебивать или добавлять что-то. Он продолжал, но внезапно возникшие в его тоне холодные интонации говорили о том, что муж – отнюдь не добрый самаритянин со всепрощающим сердцем. - А дело все было в том, Мери, что ты ревновала меня и продолжаешь это делать. Постоянно напоминала о том, что я и рад бы был забыть, да ты не дала! Постоянно винишь во всех грехах, забывая, что Йохана отдала свою жизнь, чтобы ты жила! Но нет же! Ты цепляешься за меня, как утопающий хватается за воздух, и ревнуешь…. Ревнуешь ко всему, на что я волей или неволей распространяю свое внимание. К работе, к концертам, к Марко, Анетт, к Тарье, к Йохане, и самое страшное – к Анне! – голос Туомаса подобно уколам тысячи жал ранил Мери, хотелось закрыть уши руками, лишь бы не слышать! Муж невозмутимо продолжал, уже вскочив с дивана и принявшись расхаживать по комнате. - Я долго не понимал, что с тобой творится, клянусь тебе – я пытался принять, разгадать, утешить…. Ты же одним резким движением рвала все ниточки, что несмело тянули нас друг к другу. Была бы твоя воля, Мери, ты бы спрятала меня от всех, утащила от окружающего мира, отдала бы Анне Марко и Анетт, лишь бы я не любил никого больше…. Лишь бы сидел только рядом с тобой, гладил тебя по голове и шептал, как сильно ты мне нужна…. Ты так сильно боишься, что тебя вновь все бросят, как в детстве, что этот страх свел тебя с ума. Любовь, Мышка, - это не игра в одни ворота. Я любил тебя, и шептал по ночам еще и не такие вещи, но, понимаешь, всему настает предел. Я не могу больше терпеть твое равнодушие, твои нервные срывы, от которых страдает Анне, видеть мой телефон в твоих руках и сражаться с призраками несуществующих любовниц, я устал извиняться перед друзьями, я устал проклинать себя за прошлое! Мери, пойми, ты уже не ребенок, ты выросла, и пора отпустить детство со всеми его страхами. Видит Бог, я не хотел разводиться с тобой, но я больше не могу! Уходи, уходи, пожалуйста, хотя бы до завтра, я даже денег тебе дам на гостиницу и такси. Первым рейсом мы с Анне улетим в Швецию, а там будет видно, - Туомас устало опустился в кресло и закрыл лицо ладонями. Мери сидела как громом пораженная, кто бы мог подумать, что все это время муж читал ее как раскрытую книгу…. Как же глупа она была в желании оттолкнуть его от себя! Дождь усиливался, Мери, наконец, дала волю слезам. Прижав к груди дамскую сумочку и дрожащей рукой снимая с крючка зонтик, женщина старалась не смотреть на Туомаса, застывшего в дверном проеме. Его крепкая фигура закрывала собой весь свет, проникавший из комнаты, он, подобно скале, защищал от ветра тревог Анне и свой обретенный мир. Мир, который больше не радовал, обетованные земли выгорали под палящим солнцем. Мери не могла выдавить из себя ни слова. О стольком хотелось сказать, попросить прощения, но она не могла. Она была раздавлена его откровением и собственным безумием. Порыв ветра раскрыл окно, не выдержавшее сопротивления, в комнату ворвался беснующийся ливень, нервно заморгала лампочка. Туомас, казалось, ничего этого не замечает. Он видел сейчас одному ему известные картины, он видел любовь, в которой так глубоко заблуждался, он видел лишь боль. Вечную холодную боль. Мери поднесла руку к резному ключу и приготовилась уже его повернуть. - Мамаааа! Мама, мне страшно! Там гоблины! Анне сбежала со ступеней, по пути потеряв большого плюшевого медведя, и бросилась к родителям. Пару минут детский голосок рассказывал о своем ночном кошмаре, а потом вполне серьезно заявил. - Пап, слышишь? Пап, пусть мама не уходит. Я больше не буду бояться темноты, честно-честно. Туомас лишь тяжело вздохнул в ответ, и, кивнув головой, прижал дочь к себе.***
Тони курил. Начинал уже пятую сигарету, потом комкал ее в пальцах, да так и бросал на снег, после чего начинал другую. Более интересного занятия мужчина не мог себе придумать, или просто не хотел. Их маленький деревянный домик, снятый на время предполагаемого шикарного отпуска, замело снегом, непогода лютовала уже несколько дней, перечеркнув все мечты и предвкушения. В Вуокатти не было электричества, все лыжные трасы перекрыли, опасаясь схода лавины, еду, и ту, доставляли из столицы, а люди не сдавались, люди упорно надеялись, что им удастся хоть в последние дни отпуска насладиться лыжней. Тони то и дело звонили представители звукозаписывающей компании, вежливо, но непреклонно намекая на то, что если выпуск альбома задержится еще хотя бы на две недели, то они попросту разорвут контракт. Мужчина вздохнул и вновь отправил на снег догорающую сигарету. Ему ой как не хотелось вновь идти по свету с протянутой рукой, не хотелось унижаться перед дядями с толстым кошельком, не хотелось ползать в ногах музыкантов, лишь бы только они согласились с ним работать! Да…. Громкий скандал и непомерные амбиции, судебное разбирательство и истерические интервью на телевидении сделали свое черное дело – все компании четко и ясно дали понять, что не желают иметь никаких дел с вдовой великого музыканта и, тем более, с ее новоиспеченным мужем. Тони нервно повел плечами и прикрыл глаза. И чего его забытому и благополучно похороненному другу не сиделось на том свете или где он там пропадал семь лет? Вот почему надо было явиться именно в тот момент, когда в странном тандеме Тони и Мери наконец-то все наладилось, когда страна прекратила сплетничать и понемногу о них заговорила, когда песни стали медленно, но уверенно, вползать в знаменитые чарты, когда музыка, наконец, обрела своего слушателя, почему? Столица гудела как улей с растревоженными осами, все журналисты вмиг позабыли свою дерзость и с раскрытыми ртами внимали каждому слову своего обретенного кумира. Даже старая подруга Тарья, да что там, Марсело, и тот притащился в Финляндию, объявив, что будет только рад, если его жена примет участие в грядущем грандиозном концерте, и что это большая честь для них. - Честь, как же! – усмехнулся себе Тони, - Помнится, когда-то ты так не думал…. Да…. Сказать, что Тони завидовал успеху старого друга, которого и другом-то теперь назвать язык не поворачивался, это не сказать ничего! Какко когда-то боготворил его талант композитора, преклонялся перед его музыкой, и очень хотел однажды занять место рядом с ним, а еще лучше – свергнуть Туомаса с пьедестала. Однако, как это часто бывает в жизни, Тони позабыл одну простую истину: именно Туомас когда-то и подтолкнул его к вершинам славы. Именно он научил слушателей любить его музыку, которая ничем примечательным в период своего становления не отличалась, и именно он дал его группе, состоящей из таких же невыдающихся музыкантов, красивое название Sonata Arctica. Это потом все они стали настоящими мастерами своего дела, Тони поднаторел в написании музыки и лирики, а поначалу он даже на сцену выходить боялся, и все перечитывал написанные на бумажке слова….***
Тони повертел в руках пустую пачку из-под сигарет, побурчал для виду что-то непричинное о том, что теперь ему неделю придется сидеть без сигарет в этом проклятом домике в горах, и только сейчас понял, как же сильно он от всего устал. Устал от вечного недостатка идей, устал от переработки-переделки мимолетных проблесков вдохновения, устал от вечной мысли: «Куда еще пойти просить помощи?», устал от истерик жены и ее скандалов с Анне, просто устал тянуть на себе группу, дом, какую-то странную семью и разгонять по углам духов прошлого. Вся жизнь Тони была странной нескончаемой гонкой вверх-вниз, теперь же он вдруг понял, что застрял где-то посередине и вот-вот сорвется в бездну, из которой больше не будет возврата. Тони пытался оправдать себя за поступки прошлого, но отговорка: «Я делал так только потому, что любил Мери» как-то утратила свою способность убеждать. Жена наслаждалась жизнью, в то время как он сам тянул лямку и карабкался вверх так, что вздувались жилы, и раскалывалась голова. Тони, к сожалению, не обладал талантом огранять алмазы и видеть шедевр там, где его на первый взгляд и быть не могло, поэтому, очередной, кровью и потом вырванный у судьбы, проект слетал с верхних строчек чартов, чтобы никогда больше туда не вернуться. Какко рвал на себе волосы и метался рассерженным зверем по дому, после чего садился на стул на чердаке и наблюдал за тем, как пылает в огне несправедливости его так долго лелеемое детище…. Мери даже не удосуживалась подарить мужу хоть каплю жалости. Конечно, она потом будет весело отплясывать на пепелище и, скорее всего, потребует себе новую шубу и новую песню. Тони давно уже забыл кто он, зачем пришел в этот мир, и какие великие цели ставил перед собой вначале. Больше всего ему хотелось иметь нормальную семью, с любящей, а не вечно закатывающей истерики, женой, кучу детишек, большую лохматую собаку, а не это чудо генетики, по имени Лилу, и еще – неплохо было бы получить хотя бы одну стоящую награду за пределами родной страны. - Всё так хорошо начиналось! Какой черт принес тебя обратно?! – в сердцах воскликнул мужчина и ударил кулаком по деревянному столбу, удерживающему крыльцо. Как по мановению волшебной палочки, на Тони тут же обрушился «душ», состоящий из снега, сосновых веток и прочего мусора. Какко выругался, пожелал Вуокатти всяческих благ и, продолжая бубнить себе под нос, поспешил обсыхать в тепло.***
Мери сидела в кромешной тьме и буравила взглядом пламя свечи. Тони молча прошел к дивану и растянулся на нем, заложив руки за голову – сейчас бы выпить, и не видеть всего этого кошмара. Сведенные на переносице брови жены ничего хорошего не обещали, а Тони так не хотелось выслушивать ее бесконечные претензии. - Милая, иди сюда, а? давай займемся чем-нибудь соответствующим полумраку? – мужчина призывно похлопал по дивану и широко улыбнулся. - Не хочу я с тобой ничем заниматься! – отрезала Мери, - Я ехала на курорт, а не в пещеру! - Ну, Мери, я ж не виноват, что свет отключили, ты думаешь, мне весело? - Да ничего я не думаю, просто, я не хочу детей, мне Анне хватает. Отстань. - А ты мне лучше скажи, когда мы в последний раз были вместе? Я тебе люблю, понимаешь? Ты мне нужна во всех смыслах, - Тони резко сел и скрестил руки на груди. - Я тебя тоже люблю, но рожать не хочу. Я еле в себя пришла после Анне, а тогда время было другое…. - Ну да, и у Холопайнена было больше денег! – разозлился Какко. - Кстати, Тони, я думаю, что нам стоит вернуться домой, разобраться, что к чему, я слышала, ребята новый альбом готовят. - Ах, вот ты как заговорила, а я-то думал…. – Тони вскочил с дивана и вплотную приблизился к жене, - Значит, муж замаячил на горизонте, а с ним - деньги, слава! А я как обычно в стороне? Да где бы ты была, если бы не я? Тебя бы еще семь лет назад на клочки разорвали! Конечно, - побегу к тому, кто больше даст! - Хватит! Ты с ума сошел! – Мери оттолкнула мужа в сторону и выбежала из дома. Тони опустился на стул и закрыл лицо ладонями. Почему жизнь так несправедлива? Почему он терпит все выходки жены, прекрасно понимая их истинную природу? Да потому, что он любит ее со всеми странностями и премудростями, просто любит свою женщину с красными волосами…. Вопрос в том, любила ли кого-нибудь Мери? Хоть когда-нибудь? Хоть кого-нибудь….***
- Ну что, как ты поговорила с Туомасом? – Марсело не спеша плеснул себе чаю и повернулся к Тарье, что-то высматривающей в окне. - Хорошо поговорила, он полон энтузиазма, - через плечо бросила жена. - Кто бы сомневался! Вот уж у кого вечно мешок идей за спиной и еще маленькая коробочка в кармане, - Марсело отхлебнул из чашки и блаженно вздохнул. Тарья захихикала. - И не говори! Я была рада повидаться…. - …. Но что-то все равно не так? – муж как-то без лишних слов понял недоговорки Тарьи. - Да… Я рассказала ему о Мери, о ее пакостях, и обо всех нас. Туомас прекрасно понимает, что все не так просто, и, что, может быть, все напрасно ждут от него чуда. Первый раз в жизни я боюсь, что все сорвется. Я боюсь за всех. Как Анне еще раз переживет потерю папы? А ты же знаешь, - у него сердце! - Я знаю, Тарьитта, я все прекрасно знаю, но и его я знаю тоже. Он глотку любому перегрызет за дочку и за свое дело! Раз решил давать концерт, значит, все будет хорошо! Как он, кстати, отреагировал на твое желание помочь? - Обрадовался, по-моему…. Ему очень не просто было все эти годы. Ты представь: чужие люди, чужая страна, нет друзей, и все такое…. Он очень благодарен за Анне, и честно скажу, мне его не хватало. Он наш друг, как ни крути… - Друг, - кивнул Марсело, - А друзьям надо помогать, потому я и притащился за тобой в вашу холодную страну! И ты сделаешь мне за это еще чаю! Тарья улыбнулась и подошла ближе. - И что бы я без тебя делала, а? Я так тебя люблю! - Делала бы чай кому-нибудь другому, - Марсело состроил жене рожицу. - Ну, уж нееет! Ты от меня не отделаешься! - Да я и не собирался, как бы, - муж пожал плечами, - Когда у вас репетиции? - С завтрашнего дня…. Что-то я волнуюсь…. Хоть бы всё было не зря, Маркку, хоть бы не зря….***
Я сидел в полумраке этого старого обветшалого сарая, носившего гордое имя — репетиционная база. Нда.... Как же все изменилось. Ни музыки, ни альбомов, ни дома, ни базы, даже старого гаража, и того у нас не было! Снисходить до разговоров с Мери я не собирался, потому пришлось довольствоваться тем, что имели — ветхим сараюшкой в городе моего детства — дом моих родителей так и стоял, сопротивляясь силе времени, а бывшая сауна пришлась нам как раз кстати.... Ей было несметное количество лет, когда-то давно здесь мы записывали первое демо, ее прочные стены спасали соседей от мощных гитарных риффов и грохота барабанов, а еще — от моего великолепного вокала. Я невольно усмехнулся, вспоминая то далекое время, казалось, пришедшее из волшебного сна, именуемого юностью. Потом мы с родителями построили новую сауну, я обзавелся небольшим капиталом, позволившим взять в аренду более-менее нормальную студию, все с радостью переехали туда, до сих пор помню, как костерил всех на свете полдня помогая Юкке собирать его безразмерную барабанную установку.... Все менялось, мы любили, расставались, женились, рожали детей, но тот сарайчик всегда дарил чувство легкой ностальгии по детству, по нашим дурачествам, по первым взлетам и первым падениям, словом, по всему тому, что давно отлетело стаей белых птиц. Вот и вновь все как раньше.... Вновь Юкка, чертыхаясь и роняя молоток на пальцы, чинит проржавевшую входную дверь, Марко традиционно возится с камином — старая сауна — всегда сауна, тем более, осмотр родительской показал, что не все так плохо. Анетт гремит сковородками, - как же, она не потерпит присутствия в кухне кого бы то ни было, кроме самой себя. Кулинария, воистину, была ее стихией.... Тарья.... Тарья же репетирует давно забытую песню «Walking in The Air”, она без обиняков заявила мне: «Хочу, чтобы все было как раньше», а потом разревелась и в сотый раз сообщила, как им меня не хватало.... Я широким шагом пересек комнату и плюхнулся на стул у стены. Мне необходимо было собраться, а ни одна мысль являться на собрание почему-то не желала. Как же давно в этом доме не было слышно музыки! Как же намного я опоздал.... Весть о смерти родителей прозвучала для меня как гром среди ясного неба. Я ощущал себя разбитым и растерянным. Конечно же, времена детства и постоянной опеки давно прошли, я научился жить и выживать самостоятельно, но.... Это как стены родного дома, которые всегда тебе помогают, где бы ты ни был.... Мамины звонки посреди ночи, папины нравоучения, пирожки по выходным, рыбалка, поддержка, и просто осознание того, что тебя любят и ждут. Просто любят, потому что ты их сын, плохой-хороший, опустившийся на дно жизни или взлетевший до небес. Никто ведь не осудит.... мама просто скажет: «Ох, Тумпи....Когда же ты, наконец, поумнеешь?», папа покачает головой и ответит ей: «Молчи, мать, не трогай его. Парню и без нас тяжело...». А мне станет стыдно, я стану просить прощения, и меня простят, так было всегда. Так больше не будет.... Я опоздал на четыре года! На целых четыре года.... Простите ли вы меня когда-нибудь? Я почесал затылок, вздохнул и принял вдруг тот простой факт, что просто так случилось, и никто не виноват, настало время, и ничего не изменишь. Меня могло не быть на этом свете, я не сидел бы здесь сейчас и не лил бы слезы по тому, чего не вернешь. Я засунул руку в нагрудный карман и выудил на свет божий то, что всегда давало мне надежду на пробуждение, и вело меня сквозь мрак и боль к свету. Когда-то давно, поддавшись приступу безумия, я сжигал все, что приносило мне боль. Фотографии, письма, ноты, милые безделушки, все на свете. Я не знал, как мне еще вырвать Йохану из своего сердца, как заставить себя жить дальше. Пепел от сгоревшей любви на время унимал мою боль, и я находил в себе силы встать с колен, а потом проходило время и все начиналось сначала.... Со временем я понял, что свою боль можно использовать в корыстных целях. Я научился смаковать одиночество, упиваться холодом, наслаждаться страданиями. Это было сродни мазохизму, но все эти слезы и сопли, которые я в себе ненавидел, прекрасно ложились на музыку, семья радовалась, Мери щеголяла в новых нарядах, и никто так и не обременил себя вопросом: «А что же творится в душе у этого психа за клавишами?» Да и к лучшему все. А потом я как-то случайно нашел свой старый кожаный дневник, а под его обложкой — фотографию, сохраненную временем, возвращенную мне судьбой. И это дало мне силы встать, встать в тысячный раз и держаться до последнего. Я провел рукой по фотографии, словно наяву ощущая рыжий шелк ее волос. Никто, кроме меня, не видел Йохану с другим цветом. По молодости я был падок на барышень с медной шевелюрой, и она, догадавшись о моей странной слабости, променяла свой пшеничный оттенок на червонное золото. Да так и осталась с ним как-то.... Йохана принесла в жертву не только цвет волос. Ради призрачного счастья чужих людей ей пришлось пожертвовать всем — любовью, спокойствием, благополучием, жизнью.... Она боролась за меня, а я оказался слишком беспомощным, неспособным ее защитить. Я много раз задавал себе вопрос: «Как бы все оно было, будь она рядом?» как бы я хотел, чтобы все было как раньше.... Однако жизнь невозможно прокрутить назад, подобно любимому фильму, в котором только и делаешь, что выискиваешь дорогие сердцу сцены, жизнь продолжает толкать тебя в спину и тащить к свету, вне зависимости хочешь ты этого или нет. С фото на меня смотрели мудрые синие глаза женщины, которую я любил всю свою жизнь, а я витал где-то в дождливом прошлом, и понимал, насколько слаб я был по сравнению с ней, насколько неспособен противостоять. Я сражался, без умения сражаться, я жил, не умея жить, я умирал, будучи не в силах умереть, и оживал, вряд ли имея на это право. Я выжил ради других и ради нее. Йохана научила меня не думать о себе, ведь я был ответственен за чужие надежды и чужие мечты.... Да, если кто-то из нас и был отмечен Божьей искрой, то эти человеком, несомненно, была она. Моя любовь, моя вечная боль, моё несравнимое счастье. Как бы я хотел, что бы все было как раньше, как же я скучал.... - Туомас, прости, что отвлекаю от созерцания стенки, но нам, как обычно, нужна твоя помощь! - Анетт легонько потрясла меня за плечо и широко улыбнулась. - Что там у вас стряслось? - проворчал я, понимая, что еще не время раскрывать все карты, кто знает-кто знает.... - Скучаешь? Я знаю, тебе нелегко сейчас, но помни — мы с тобой, мы тебя никогда не бросим, - проницательность моей дорогой кумы всегда лишала меня дара речи. - Спасибо, Нетт, ты же знаешь.... - Да, Туо, просто, еще не время. Мир и так все никак не оклемается после твоего «воскрешения», а тут.... - Ладно, всё, что там у вас? - Да как обычно — ноты, вот риффы.... Анетт принялась перечислять все то, что по их мнению, я мое разрешить одним лишь нажатием на клавиши, я слушал вполуха и понимал, что смертельно устал от работы, даже не начав, толком, ее выполнять. - Ребята, ну вот как вы писали это, - я ткнул пальцем в небрежные закорючки на нотном стане, - Без клавишника? Ну, как? Вы ж не умеете играть на пианино, только на нервах? - Да знаешь, как-то так вышло. Мы думали, что справимся сами, - замялся Марко и опустил очи долу. - Эх, вы.... - мягко пожурил я, попутно черкая их китайскую грамоту, - Я ценю ваш талант, но, народ, не трогайте вы больше синтезатор, а? - Понимаешь, Туомас, мы оказались в безвыходном положении. Ловить отголоски твоих песен мы не могли, понять запутанность мелодий тоже было под силу только тебе, перечеркнуть одной песней все творчество мы посчитали кощунством, вот и написали сей «шедевр» коллективно и распрощались. Да и трогать то малое, что нам осталось, было опасно, ты знаешь, - туманно начала Анетт. - Нашли бы себе нового клавишника, он бы разъяснил вам каракули в моих черновиках, за вами пошли бы люди, вы же знаете, и никакая Мери не смогла бы помешать. - Мы бы нашли десяток клавишников, мы бы написали сотню песен, но ни одно творение не вернуло бы нам тебя... Ребенок сиротеет без матери, твои песни были твоими детьми, только твоими, и чуточку — моими. Когда мы в сотый раз повторяем, что нам тебя не хватало, то это не из пафоса и банальной лести, мы действительно потерялись. Стая разбегается без вожака, Туомас, ты же знаешь, - заявила Тарья и оглядела всех нас. Я охнул и опустился на стул — моя проклятая нога вновь не давала мне спокойно жить. Болезненный укол где-то слева напоминал о том, что у меня все еще есть сердце, и его надо беречь. - Вам будет мало толку от такой развалины как я, но раз дела обрели неожиданный поворот, то давайте работать. Нас люди ждут, и они не простят нам наших слабостей. - Ты — наша самая лучшая, самая вредная и самая талантливая развалина, и ты вытащишь всех из этой дряни, в которой мы сейчас находимся. - Спасибо за комплимент, Неттан, а теперь — все по местам, живо! Раз, два, три, поехали!!!! Да... Пусть музыка была уже не та, и наши мечты порой обращались в сон, но именно сейчас я как-никогда остро понимал, что все было как раньше, и мы вновь были одной большой и дружной семьей.