Меняю душу на коня

Как сейчас помню. Из коневозки вывели лошадь. Она шла по белому снегу. Невыносимо рыжая. Ветер играл с ее гривой – отчего казалось, будто она вся горит. Огонь изнутри вырвался наружу, настолько она рыжая, невыносимо яркая. Солнечный свет падал на шерсть, и она казалась раскаленным углем. Из ноздрей шел пар, лошадь чутко перебирала ушами. Я подергала Григория Петровича за рукав: - Это та самая кобыла? Григорий Петрович еле заметно кивнул и, сощурившись, продолжил разглядывать красавицу. - Как зовут-то хоть? – поинтересовалась я. - Резвая. - И правда резвая? - Еще бы. От Зоркого. Там такие крови, закачаешься. - Охотно верю, - улыбнулась я и пошла в конюшню. Вокруг денника уже толпились девчонки, восторгались ее красотой, а лошадь стояла, забившись в угол, и опасливо косилась на них глазом. Все гадали, кому же достанется в работу Резвая. Ходили в тренерскую, выпрашивали ее у Григория Петровича. В итоге она досталась рыжеволосой веснушчатой Алине. Ох, какие битвы разворачивались на нашем поле… Вспомнить хотя бы то, как поначалу носились они на дикой прибавленной рыси по нашим полям, а потом срывались в кошмарный галоп. Хотя как сказать, галоп… Все ноги несутся отдельно, но на такой скорости… Надо сказать, что шагом Резвая под всадником не ходила. Максимум - тротом. Мучила она и себя и Алинку. Неизменно после каждой тренировки бурела от пота. Частенько нам приходилось всей толпой отлавливать ее в полях, иногда вместе с Алиной, иногда уже без. Но Алина не сдавалась. Она утверждала, что все под контролем. Алина пыталась воспитывать свою чудо-кобылу. Только вот ничего толкового не вышло. Схватит в шутку Резвая девочку за руку, та раз, и даст кобыле по морде. Я каждый раз вздрагивала и думала: «как так можно?» Кусаться лошадь, конечно не отучилась. Только вот хватала она теперь зло и больно. Человек для нее как был, так и оставался пустым местом. Тогда-то я и поняла, что ругаться и бить лошадь начинают просто от осознания собственного бессилия. Резвая по–страшному возила… Крысилась, злилась, но хоть как-то бегала. Алина сначала взяла хлыст. Резвую он явно раздражал. Начались абсолютно неконтролируемые полеты по всему полю. Алина нацепила на нее мартингал и железо построже. Буквально за считанные дни их отношения с чего-то имеющего хоть какую-то логику скатились до тупой долбежки хлыстом и перетягивания повода. И тут то Резвая решила, что хватит с нее. Лошадь, которая не хочет подчиняться - жуткое зрелище, но вместе с тем и красивое. Резвая раздувала ноздри, гордо поднимала голову и рвалась вперед своей отточенной четкой рысью, не разбирая дороги. Алина всем своим весом повисала на поводе, Резвая сбивалась и, переступив ногами, поднималась на свечу, вздрагивало пламя огня – гривы. Замах, со свистом рассекающий воздух хлыст, и удар, как выстрел. А затем страшной силы рывок вперед и ввысь, летят из-под копыт комья грязи. Но в один прекрасный день не выдержала и Алина. Была почти зима, то, что должно было быть грунтом, представляло собой смесь снега и грязи. Помню точно, Резвая встала на свечу, а за ней сразу последовал пинок по воздуху, Алина не удержалась и слетела на землю, точнее, прямо в лужу. Встала, посмотрела на грязную одежу, подняла с земли хлыст, зло бросила лошади: «Дура». Замахнулась и ударила. Хлыст пополам, кобыла пятится назад, пытаясь вырваться. Алина же практически затащила ее в конюшню. Над полем повисла тишина. Долго мы потом обсуждали это в раздевалке. Вообще об Алине у девочек много было всяких разговоров, сплетен. Говорили, что она у Черта в любимчиках. Зависть – не самое хорошее чувство, Черт относился к нам одинаково, когда мы только пришли к нему в группу. А я потом ей рассказывала все гадости, что про нее наговорили. Алине если и было обидно, то где-то в глубине души, мне ж она говорила: «Все это – просто слова, от них ничего не изменится. Я все равно буду лучше, пока они сотрясают воздух, я занимаюсь делом.» Надо сказать, что с людьми она держалась на расстоянии, скалила зубы всякий раз, когда кто-либо пытался лезть в ее дела. Я не знаю, почему она так доверяла именно мне. Алина уже была гораздо способнее остальных, она это сама понимала. Ни у кого из нас еще не было таких сложных лошадей. Кто из нынешних спортсменов может похвастаться, что работал с молодой лошадью, когда за спиной была только учебка, где все узнавали сами? Было б, чем хвастаться. Она и сама признавала, что наломала дров. Однажды мы как обычно пошли в «кабинет» к Григорию Петровичу. Тот уже распределил всех коней, все ушли. Осталась только Алина и я. - Алина у нас берет… - Резвую? – робко спросила та. - Резвую не надо. Ее в пятницу уже увозят. - Из-за чего, из-за того, что я не справилась? – Алина виновато опустила голову. - Нет. Ты не расстраивайся. Все равно ничего путного из нее не вышло бы. - Дикая? - Да то что дикая, это полбеды. Все исправимо. Не стоит она трудов. Рысачка она прекрасная, но нам не годится. Рыцаря бери, - тренер нарочно весело подмигнул. Меня аж передернуло от этой гримасы. Снова была буря обсуждений, ровесницы завидовали, старшие – волновались, справится ли. У Рыцаря была слава коня–убийцы. Очень способный, но вместе с тем невероятно строгий. Григорий Петрович доверял его не каждому старшему спортсмену. Вечером после тренировки, мы как обычно, шли вместе домой. То, что она мне сказала, я помню до сих пор слово в слово. «В том, что ее увезли, я буду винить только себя. Чем я виновата? Да тем, что просто оказалась слабее». Было уже темно, падал крупными хлопьями мокрый снег, а мы уныло тащились по улице в тусклом свете фонарей. Она искала себе оправдание. «Не может же быть все, как в банальном рассказе о норовистом коне и неопытной всаднице, которой удалось с ним подружиться. Мечты для тех, кто ничего сам не может. Чудес-то не бывает.» Но почему тогда она верила, что может что-то изменить грубой силой? Та же история – но с другой стороны. Мы с Алинкой попрощались, и теперь мне предстояло пройти еще две остановки до дома. А я все шла и думала, каким же человеком она будет лет через десять. Сейчас она в столице. Разряд у нее какой-то большой и страшный, мастер спорта, кажется. Тренер она, по слухам, очень жесткий, но только для человека. Что стало с самой Резвой? Я ничего и не знаю, только какие-то смутные слухи, что где-то за городом в табуне ходила, что жеребят распрекрасных давала. Я только помню, как шла она по белому снегу, огненная. И сказочный ветер трепал ее шелковистую гриву. Тук-тук – точеные копыта ее ступили на трап, и ее изящный силуэт исчез где-то в полутьме коневозки.