Раненый медведь

Утром все закрутилось, как юла. Стоило только небу на востоке чуть посветлеть, как со стен крепости прозвонил колокол. На удивление никто не кричал, не бросался в панику, лишь вокруг все загудело и зашевелилось словно встревоженный улей. Из детинца выбегали отроки и молодые воины, построились посреди двора. Тут проснулся и Лют. Он быстро вскочил с постели и принялся одеваться, будто бы и сам спешил куда. Верна тоже хотела подняться, но мужчина надавил ей на плечи, приказывая оставаться в постели, а сам вышел. Девушка послушно села на лавке и вытянула шею, выглядывая в окно. Все-таки интересно, как живет мужеский мир. Это в женском и мирном все понятно и размеренно, а тут как? То, что она увидела, искренне ее удивило. Немой, не повернув головы, прошел вдоль строя, а, как оказался у последнего отрока, побежал. Молодцы повздыхали, переглянулись и направились следом. И было это для них привычным – без слов они слушались своего наставника, по движению его руки петляли по холмам, падали наземь и катились кувырком. Лют выполнял работу наравне с ними, и чувствовалось, что делал он ее не вполсилы, а даже в четверть, в отличие от отроков, которые уже вспотели и тяжело дышали. Кто-то, еще совсем молодой и пухленький, откормленный матушкиными пирогами, держался за бок и отставал. Немой подождал его и побежал рядом, поддерживая и помогая. Цепочка молодых воинов быстро скрылась в лесу, и оттуда раздался звук охотничьего рожка. Видя все это, Верна заулыбалась. Да, устанут молодцы за день, но зато пригодится им ратная наука. А Лют каков! Не насмехается над слабыми. В ее-то деревушке таких мигом бы затравили и вообще бы в ратники не пустили. Больно надо – на слабака силы тратить! Вновь тут же волной накатили непрошеные воспоминания вчерашнего, которые, словно груз, давили и тянули к земле. Плачущая матушка у ног ратника, пир и клятвы смерти. А еще эта ночь… Лют так больше и не повернулся к ней, будто не слыша тихое сопение, попытки успокоиться и подавить слезы. Хотя, наверное, ему тоже больно, когда все боятся, и ни одна дева не подходит, чтобы утешить раны. Но жалость – не любовь, Немой это за версту учует, еще и наподдаст за такие дела. Поерзав на постели, Верна поджала колени к подбородку. Что ей делать теперь? Как она приладится к работе в крепости? Снаружи раздалось тихое шарканье вязаных башмачков, а после в дверь осторожно постучали. - Здравствуй, славница, - пожилая холопка чуть приоткрыла створку, заглядывая внутрь. – Проснулась уже? - Да. Прости, Жива, не ведаю, как по батюшке. - А, - махнула та рукой. – Зови меня бабушкой Живой. Не поможешь старушке? Что-то совсем глазами слаба стала, уже и с иголкой не управлюсь. Рубахи мальчикам зашить бы. Она заулыбалась настолько добро и ласково, что девушка ответила ей тем же. Тем более, для Верны это был повод не сидеть без дела, и она с удовольствием им воспользовалась. Да и с отроками познакомится, которые в крепости живут, это же лучше, чем сидеть одной в комнате, как белочка в клетке. А Лют, увидев, что она не белоручка, тоже вряд ли расстроится. - С удовольствием, бабушка Жива. - Вот и славно. Я буду у входа в детинец, ты, как умоешься да оденешься, спускайся. Работу тебе дам и кошель с иголками-нитками. Еще раз улыбнувшись, холопка притворила за собой дверь, оставив девушку одну. Тут в окно скользнул первый лучик утреннего солнца, и Верна, прищурившись, еще раз выглянула наружу. Начинался новый ясный день, полный трудов и новых забот. Некоторые сегодня начнут новую жизнь холопами, наверняка справили им грамоты. Некоторые, наоборот, вознесутся. И где же здесь найти свое место? Внизу раздавались крики и звон мечей. Посмотрев вниз, полонянка увидела, что отроки во главе с Немым уже вернулись и, разделившись по парам, сошлись в учебном бою. Лют ходил между ними, иногда поправляя юнцов и раздавая тумаки ленивым. При этом его вид был таким же безразличным, словно берестяная личина, вздетая на торгу. И не сорвать ее, как ни пытайся. Со вздохом девушка отошла от окна, принялась собираться. Вновь вздела дареную рубаху, но свой старый сарафан, любовно постиранный и приведенный в порядок холопкой, обула сапожки и взялась за гребень. Говорят, что нельзя при людях волосы распускать – оборотень утащит. Забавно. Он сам, видимо, не сильно чтил обычаи, раз и при целой косе скогтил. Ступени тихо скрипели под ногами, и Верна медленно спускалась по ним, опасливо осматриваясь. В большой зале внизу очаг был потушен, а столы пусты. И ни одного человека, словно все вымерли. Страшное зрелище. За дверьми детинца, наоборот, царила жизнь. Солнце ярко светило с небес, будя своих детей, люди с песнями выполняли работу, и никому она не была в тягость. Отроки радовались новой науке, а матерые кмети приводили в порядок доспех и оружие. У самых дверей стояла бабушка Жива, казавшая среди воинов такой маленькой и беззащитной. - Вот и ты, славная. Держи, - она протянула обещанный кошель. – Мальчики тебе принесут работу. А вечером, после ужина, я тебя к родителям в каморку свожу. - Благодарю! - Верна обрадовалась тому, что ей дадут увидеть родных. - Да не за что. Ладно, садись тут, они сами подойдут. Кивнув, холопка пошла обратно в детинец, на прощание погладив девушку по голове. Она была несказанно рада тому, что в крепости появилась новая красавица, у которой не ветер в голове. Насквозь она видела всех этих городских девчонок, что лишь подолом крутить горазды, а ни стежка сделать не могут, ни хлеба вкусного испечь. Пусть их, главное, чтобы Верна не испугалась и не видела в ратниках своих мучителей. А в такой нетрудной работе, как штопке, можно и поболтать, и подружиться. К девушке то и дело поворачивались отроки, чтобы посмотреть на нее. Лют, заметив эдакое непотребство, отвесил одному из них знатный подзатыльник, отчего мальчишки поутихли и вновь принялись за работу. Наставник же так просто не углядит, что они вполглаза все равно посматривали на полонянку. Девки в крепости бывают редко, а как на них внимание обратят – праздник желанный. Верна осторожно присела на стоявшую у входа скамью и прислонилась спиной к теплым бревнам детинца. Она ждала, что сейчас к ней подойдет какой-нибудь ребенок, стыдливо протягивающий порванную рубаху, чтобы зашили, пока матушка не заругала, но вместо этого перед ней оказался огромный, как скала, кметь. - Зашьешь, красавица? – с улыбкой спросил он. Удивительно, как улыбка может изменить человека. Вот, казалось бы, воин, рожденный убивать, жестокий и безжалостный, но вся эта картинка сыпется как соломенный шалаш под напором ветра. Стоит такому ратнику улыбнуться, и он становится просто добрым крепышом, который, наверняка, в детстве тайком таскал пряники у бабушки. Правда, есть и такие люди, которые не умеют улыбаться, кажется, кинжал под ребра втыкают. Вот их и нужно бояться. Если человек не умеет дарить тепло, он его никогда и не получит, лишь будет тянуть силы и чувства других, ломая их и играя словно клубком ниток, путая, разрывая. А после и выбросит, как неугодно станет. - Конечно, - ответила девушка, протягивая руку. Она ждала, что мужчина отдаст рубаху и уйдет, но нет, он сел рядом с ней, принялся смотреть в руки, как выполняется работа. - Умелая ты. Как звать? - Верной. Тут мужчина рассмеялся непонятно чему. - А, это ты та самая девка, которую Лют привел? Надо же, - мужчина принялся ее осматривать. – Думал, такая же. - Какая? – с вызовом посмотрела на него Верна. Она не позволит плохо говорить о Люте. Не так он и плох, как нагнетают глупые девицы, а потом бают своим возлюбленным. Правда, какие у нее силы, чтобы противостоять гадким словам… - Нелюдимая, - ответили ей. – А нет, смотрю, и пригожая, и звонкая. Тут холопки трепятся, что у тебя чуть ли не две головы. Врут же, негодные! - Что мне до них… - И правильно! Нечего холопок слушать. Тут перед ними как раз шла одна из них. Вся в саже, девушка несла коромысло с двумя пустыми ведрами. За водой, видать, послали. Увидев Верну, та аж бросила свою ношу и чуть не кинулась на нее с кулаками. - Нашлась, подстилка! Что, хорошо тебе под воином лежать? – зло кричала она. Верна аж дар речи потеряла. Это же Звана, ее былая подружка. И вот так она теперь к ней относится после долгой дружбы. - Он, поди, не бьет тебя! Половина лица у холопки была синей. Глаз совсем заплыл, закрылся, а второй болезненно блестел, словно девушка металась в горячке. Били ее хорошо, с чувством. Сопротивлялась. - Пошла прочь! – застрожился на нее ратник. – Еще холопкам слово дадут, а скажешь что – добавлю ко вчерашнему! Званка тут же подхватила и ведра, и коромысло, убежала прочь – только пятки засверкали. Помнила прошлую науку, как вчера за гадкие слова из нее чуть душу не вынули. А нечего было грозить тому, кто ее целовать вздумал. - Это ты ее так? – обреченно спросила Верна. - Я? Нет, я девок не бью. А вот Куц – да, – мужчина зло усмехнулся. – Ну да боги ему судьи. Меня Колотом кличут. Белянычем. Старосты сын. Ну и удался он в отца, только выше, но такой же крепкий. Копна светлых кудрей, перетянутых ремешком, хитрые светлые, почти белые глаза. Пройдет совсем немного времени, и они станут такими же, как у Беляна. - Смотрю, закончила уже работу-то, - он посмотрел на рубаху. – Спасибо, красавица. Колот ушел, оставив за собой гнетущее ощущение пустоты внутри. Словно всю радость вынули. Ощущение надежды от грядущего тут же сменилось отчаянием – ее ненавидят. Те, с кем она прожила всю жизнь, с кем дружила и на кого надеялась – все они считают ее предательницей. И ведь ничего не сделала! Как же объяснить людям, что на деле не вольная она? Да и слушать не станут… - Зашьешь. На колени тут же бросили алую рубаху. Девушка подняла голову – Мстислав, даже не удосужившись сказать вежливое слово, зашагал прочь. А и что ему быть добрым да ласковым – нашли себе четверых нахлебников, голодных ртов. Ладно, хоть вообще не бьет. Так день и прошел в трудах. Пока Верна шила, сидя у дверей детинца, Лют все гонял отроков, давая им краткие перерывы на еду и отдых. До самого вечера они боролись, учились работать мечом и уклоняться от ударов. После обеда к мальчишкам пришел Крут, который начал учить их обращаться с луком, а Немой же сел подле своей полонянки чистить доспех и оружие. Сколько бы ратников ни было вокруг – пока он рядом все равно спокойнее. Крепость содрогнулась от истошного девичьего визга. Воевода, что в это время стоял на крыльце своего дома, аж пошатнулся и за перила схватился, ругаясь на чем свет стоит. Все видели, как Куц за волосы вытягивал на площадку перед детинцем холопку, как доставал из-за пояса свернутый кнут. - Ты что творишь?! – взбеленился Велемир Вышатич, сжав перила так, что они захрустели. Вместо ответа Куц обернулся к нему, и воевода увидел, что все лицо ратника было исцарапано. Глубокие борозды пролегли по лицу ото лба и скрывались в бороде. Кровь капала на рубашку, и без того порванную руками сопротивлявшейся холопки. Велемир Вышатич нахмурился – закон велел казнить ту, которая осмелилась поднять руку на воина. И Куц не пожалеет глупую девчонку – убьет ее на глазах у всех. Свистнул кнут, и на спине Званки пролегла первая кровавая полоса. Девушка закричала – пронзительно и отчаянно, так, словно прощалась с жизнью. И смерть уже стояла над ней в лице Куца, что вновь расправил кнут. Верна вскинулась, но ее тут же дернули за руку, усаживая обратно. Лют угрюмо смотрел на нее, и от этого взгляда девушка словно приросла к лавке, лишь молча наблюдала за тем, что происходит с непокорными холопками. После третьего удара Звана умолкла и поникла головой – она потеряла сознание. Куц отбросил кнут и выхватил из-за пояса топор. При виде этого Немой одним рывком развернул Верну к себе лицом и прижал к груди, мешая ей увидеть то, что произойдет. Девушка лишь слышала хруст ломающейся плоти и крик Куца. - Вот та рука, которую она подняла на ратника! И так будет с каждой, кто осмелится сделать подобное! А после был еще один взмах топора и хруст ломающейся шеи. Верну затрясло. Она обеими руками схватилась за рубашку Люта и зарыдала, боясь увидеть, что стало с ее подругой. Немой крепко прижимал полонянку к себе и поглаживал по спине, глядя поверх ее головы на Куца. Безразличие в его глазах сменилось ненавистью. - Уберите, - бросил воевода. – Это вам, отроки, урок. Когда силой подумаете брать какую-нибудь девчонку, знайте, что вы бросаете ее на смерть. Махнув рукой, Велемир Вышатич медленно ушел в дом. Долго еще Лют не отпускал Верну. Пока уносили исполосованное тело, пока засыпали кровь свежей землей, прошло много времени. Лишь потом он позволил бледной заплаканной девушке удобно сесть на лавке, потребовал у какого-то отрока воды. А после ушел, оставив несчастную в одиночестве. Та лишь слепо смотрела на землю, где лежала Звана, и сжимала в руке кубок с водой. Вот так оно все и произойдет. Вот так… Если она откажет Люту, если сделает что-то не так. Если, в конце концов, окажется ненужной. Их убьют. Даже там, в горящей деревне, не было так страшно, как сейчас. Там война, а здесь? Что здесь такого, что позволяет убивать слабых и беззащитных? Такова правда. По ней все живут, все знают, что с холопов иной спрос, чем со свободных. Только почему свободный может решать, с кем ему быть, а холоп нет? Будто бы за нее, мнимо свободную, никто не решал… Из тяжелых дум ее вывел грубый, словно воронье карканье, голос. - Пойдем. Верна медленно перевела взгляд на говорившего. Ранко. Уж он-то что тут забыл? Тут же в душу закрались подозрения. Никуда она не пойдет с таким молодцем, о котором-то и не знаешь ничего! Даже тому же Колоту больше веры, чем этому чужеземцу с шальными глазами. - Жива попросила тебя к родителям сводить, - парень усмехнулся. – Я уже Люта спросил об этом. Он разрешил. Как же неловко стало за собственное недоверие! Вот так, однажды уколовшись, мы больше не берем в руки иглы или сторонимся другой работы. Не опасен для нее Ранко, уж не при Люте он бы ее заманивал. Домом для холопов оказалось низкое и длинное здание, расположившееся у стены крепости за детинцем. Его вообще можно было бы принять за конюшню или что-то подобное, если бы не множество дверей, каждая из которых вела в маленькую каморку, в которой жила семья холопов. Все у них было – и небольшая печь, и несколько лавок, и стол. Только доля незавидная. Ранко остался ждать снаружи, указав Верне на одну из дверей. Девушка вошла внутрь и вздрогнула от того, как здесь чувствовалось горе. Сколько семей тут жило раньше, сколько переживало боль и утрату воли. А теперь здесь и ее родня. Пока им разрешили обустраиваться, дав пару дней на то, чтобы пообвыкли. Так что вся семья была в сборе. Первой девушку обняла Вара. Матушка тихо заплакала, шепча «Жива, кровиночка», прижималась все крепче. Забава обняла сестрицу со спины, на удивление не проронив ни слезинки. - Зверю лютому досталась, - Вара причитала, даже не утирая слезы. – Он, поди, совсем тебя замучил. Мы с батюшкой все места себе не находим, боимся за тебя, ведь не пожалеет это чудовище. - Хватит! – Тур встал со скамьи и отодвинул жену в сторону. – Развела тут озера! Верна жива, здорова. Даже к нам пришла, а ты ее запугиваешь. - Как же! – Вара поджала губы. – Я не для волка-оборотня дочь растила! Верна совсем потерялась. Она непонимающе смотрела на свою семью и боялась сказать хоть слово. - Видела я, что со Званой сделал тот мужик! Как ты поведешь, если на ее месте окажется твоя дочь?! – матушка уперла руки в бока. Тур тяжело вздохнул. Будто бы он не знал, что бывает с холопками! Но за время, проведенное здесь, он повыспрашивал мастеровых и обозников о Немом, и был доволен ответом. Да, не может говорить, да, угрюм. Но своих в беде не бросает, собой воеводу закрыл. И никто не мог вспомнить, чтобы он какую из девок обидел. Знал бы Тур, что слушала Вара! И убийца, и девок гулящих привечает, и взгляд у него злой. Все одно – оборотень! - Потерпи, милая, - прошептал батюшка, обняв Верну. – Потерпи. Все наладится, вот увидишь. Главное, не давай страху застить глаза. Девушка чувствовала запах чего-то родного с примесью дыма и железа – отец уже побывал в кузне. Большая и тяжелая ладонь гладила ее по голове, и было от этого чувства так тепло и уютно, словно нет этого всего вокруг. - Потерпи. Будет грустно – приходи сюда или в кузню. Забава все о тебе спрашивает, боится. Ну да ее хорошо приняли, ратники не обижают, но и близко не подходят - мала еще. Матушка все глаза выплакала по тебе. А теперь успокоится – видит же, что все хорошо. Ты, главное, потерпи. Мужчина шмыгнул носом и уткнулся дочери в макушку. - Я люблю тебя, милая. - И я вас люблю, - Верна изо всех сил давила в себе слезы. В дверь постучали. - Верна. Нам пора уже, - позвал Ранко. После его слов Тур отпустил свою дочь из объятий и улыбнулся. Стало видно, что половины переднего зуба у него нет – выбили при нападении на деревню ударом рукояти меча. - Приходи к нам почаще. Матушка скоро успокоится и перестанет кипятиться. А Забава всегда тебе рада. Обняв каждого из своей семьи на прощание, Верна побрела на выход из комнатки. Снаружи ее уже ждал Ранко, что стоял у стены, покручивая в руках короткий серп для сбора трав. Увидев девушку, он коротко кивнул и направился к детинцу, чтобы передать ее с рук на руки Немому. Тот его предупредил – что случится – прибьет. Дорогу им преградил Куц. Он едва только умылся после царапин, так и не смыв до конца кровь. Она каплями засохла у него в бороде, склеила волосы. Увидев, что Ранко вдет за собой ту проклятую беглянку, приголубленную оборотнем, ратник ощерился. - Что, девка, все за юбкой матери прячешься, твою-то быстро задрали? Верна промолчала. Видела она, как побил Куц Званку, что сделал с первой красавицей. Но тут встрял Ранко. - Пошел прочь! Сам только и умеешь, что подолы задирать! – он смотрел исподлобья. - Все простить не можешь, сопляк? - Ты мне не отец! У меня нет семьи! - Да пошел ты! – мужчина резко оттолкнул его с пути и ногой распахнул дверь в какую-то холопскую комнату – только девичий вскрик раздался. Ранко тихо вздохнул и дрожащей рукой убрал за пояс серп.