Раненый медведь

От озера, разлившегося севернее Ратислава, шел туман. Он укутал берег, дав ему белое покрывало, поднимался к становищу большого войска, что расположилось здесь на ночь. Уставшие за день спали, но многие сейчас стояли на широкой поляне, глядя на суд, исход которого давно был известен. - Предатель, - холодно бросил Яволод. Он сидел неподвижно в своем кресле, покрытом медвежьей шкурой, и сжимал в руках тонкий кинжал, что точили по его душу. В свете ночных костров мужчина казался монстром – от скул пролегла тень, и не было видно глаз, а тонкие губы скривились в едкой ухмылке. Где-то неподалеку прокричала ночная птица, отчего вздрогнули даже матерые воины. Но не Яволод. Он крутил в руках кинжал, медленно, поигрывая, вел острием по своей груди, дразня горе-убийцу. Ткань расползлась от острого лезвия, но кожа была невредима. - Ты хотел убить меня, Край? – с ухмылкой спросил воевода. В ответе он и не нуждался, ведь около полуночи в палатку прошмыгнул тот, кто сейчас стоял на коленях, весь в синяках, с торчащими костями из поломанной руки. Слабак! Неужели он не знал, что их вождя так просто не убить каленым железом? - Будь ты проклят, чудовище! – выплюнул молодой мужчина, склоняясь все ниже к земле от терзавшей его боли. - Ты хотел власти? Яволод засмеялся. Низко, хрипло, нагло. Страшно. - Ну, сын, ты хотел править вместо меня? - Нет. Я хотел твоей смерти. Смех тут же оборвался. Яволод вскочил со своего места и схватил пленника за сломанную руку, выворачивая ее. Вновь потекла кровь. Было безумно больно, так, что сознание понемногу гасло, уступая место безумству, но Край молчал. Он проиграл и знал это. Придется умереть. - Собака, которая укусила руку, кормящую ее! – шипел воевода, втыкая острие все глубже в здоровую руку сына. – Выродок рабыни! Хотел править вместо меня! Я покажу тебе твое место! Молнией мелькнул кинжал, отражая огонь. И это было последнее, что видел Край. Кровь потекла по его лицу, капала на землю, пятнала крашеную рубаху, недавно дареную ему отцом. - Ты слишком громко кричишь. Вторым взмахом несчастному отсекли язык. Ратники, державшие пленника, по взмаху руки отошли от него, и Край принялся заваливаться вбок на сломанную руку. Он кричал, что есть сил, выгибался и все пытался схватиться за лицо, превратившееся в кровь. Мужчина захлебывался ею и дрожал. Становилось холодно, неестественно холодно. - Казнить, - вновь холодно сказал Яволод, не глядя бросив кинжал в дерево - тот воткнулся в ствол на добрых пол-ладони. Второй сын уже отправляется к богам. Второй предатель. Первый еще пятнадцатилетним юнцом нанял убийц, но те оказались падкими на деньги и предали своего заказчика. Правда, и сами разделили свою с ним судьбу на колу. Вот, теперь и второй не увидит рассвет. - Отец… - тихо позвали мужчину из шатра. Яволод, махнув рукой палачам, пошел на голос. В шатре его уже ждало единственное чадо. Дочь. Она послушно подала отцу кубок с вином и усадила его в кресло. Молча сняла с уставшего сапоги. - Прочь, - мужчина отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. Привычно она шмыгнула за занавесь, стараясь издавать как можно меньше звуков. За шестнадцать лет девчонка выучила назубок, что отцу нельзя перечить, что он во всем видит измену. Каждое лишнее слово отразится на твоей шкуре, как уже было когда-то. Это познали и братья, и мать. Яволод задушил ее после того, как подумал, что она понесла от другого. Рабыню не жаль. Ветер едва заметно покачивал полог шатра, играл листьями, рвал туман на кусочки. Запели утренние птицы. Скоро рассветет. Девушка послушно сидела на подушках, медленно перебирая жемчужную нить. Ей осточертел этот кроваво-красный шатер, его убранство серебром и золотом, резные кресла и дорогие кувшины. Хотелось увидеть кого-то живого, кто бы заменил пустые вещи. С кем можно было бы поговорить. Но никому не дозволено подходить к девушке, и она так и оставалась пленницей роскоши и тишины. - Луна, - тихо позвал ее отец. Девушка робко выглянула из-за занавеси. По движению ладони она покорно подошла к отцу и села у его ног. Мужчина погладил ее по щеке. - Красавица моя, - он грустно улыбнулся. Луна отвела взгляд. Знала она, какая красавица, не зря носила берестяную личину и закрывала лицо платком. - Ты меня больше не бросишь, - приговаривал Яволод, подхватив дочь под подбородок. – И никогда не будешь как Край. Обещаешь? - Да, отец… - тихо ответила Луна. - Молодец, - он поцеловал ее в белесую макушку. Волосы ее были как у матери – белые, отливали серебром на солнце. Не то, что темные кудри отца. Правда, тот уже давно наголо брился, не оставляя на лице ни волоска, чтобы в бою не схватили. Некоторые поговаривали, что вся сила в волосах и держится, обреешься – чести лишишься. Но вряд ли во всем войске найдется хоть один, кто смог бы так сказать о нем, Яволоде! - Князь умер, - улыбнулся мужчина. – Наконец стол свободен, и можно делать все, что вздумается. Теперь я власть! И знаешь, чего я больше всего хочу? Стереть Велемира в порошок! Сжечь его дом! Пусть сам почувствует то, что совершил с другими! Девушка гладила его ладонь и все боялась посмотреть отцу в глаза. А ну как почувствует, что она всей душой противится этому! Ведь все повторится вновь – кровавое безумство, головы, вздетые на пики, тела своих и чужих. Казни. И снова кровь. Потом будут рабы. Они не скажут ей ни слова, девушки каждый день станут сменять друг друга в этом шатре. А мужчин-рабов, если они посмеют на нее посмотреть, повесят. Заботился же Яволод когда-то о ее матери! Двенадцать лет она была с ним, подарила трех детей – двух сыновей и красавицу-дочку. Она учила мужчину смеяться, слушалась каждого его слова. Воспитала в Луне все то, что хотела видеть – доброту, надежду, любовь и покорность доброй жены. Будучи рабыней, она хотела тогда порадовать своего господина поздним ребеночком. Но тот не поверил ей и убил. И, казалось, после этого в нем умерла последняя частичка добра, которую так упорно лелеяла маленькая рабыня, так и не сумевшая добиться любви от своего господина. - Какой подарок ты хочешь? - Рабыню… - в сотый раз ответила Луна, глядя в пол прямо перед собой. От такого ответа мужчина в мгновение вскипел и оттолкнул от себя дочь, зло зашипел. - Ты каждый раз просишь одно и то же, зная, что я не дам тебе этого! Ни одна вшивая девка не станет жить подле тебя! Ясно?! Тебе ясно?! - Да отец, - тихо ответила несчастная, закрывая лицо. Она каждый раз так делала, как только чувствовала вину. Один раз на всю жизнь научил ее этому. При взгляде на дочь воевода сжалился. - Я дарил тебе породистых коней и собак, почему они тебе не любы? - Это не люди. Я хочу слышать их речь. Поговорить с ними. Как она объяснит отцу, что не умеет ничего из-за того, что ей запрещено общаться с людьми? Несчастная не сможет сшить себе сарафан, приготовить обед. Еще при живой матери Яволод наказал дочери не выходить из шатра, иначе худо будет. Вот она честно и исполняла наказ, ни разу не взяв в руки котел или прялку. Только кому от этого лучше? Отцу, что видит перед собой лишь покорное существо, слабое и забитое? Ей самой, сидящей в безопасности, похожей на плен? Кому? Яволод хмыкнул. Давно он не делал своему чаду подарки. - Ладно. Я подумаю над твоими словами, но ничего не обещаю. А теперь иди к себе. Стоило только Луне скрыться за занавесью, как в шатер вошла рабыня. Девушка слышала, как она что-то шептала Яволоду, целовала его. Мужчина хрипло и властно отвечал ей, и было слышно, что ценит он эту рабыню не выше грязи под ногами. Да девчонка это и сама знала, хотя бы на одну ночь вымаливая спасение от других охочих ратников. Зашелестела одежда, скинутая на пол, и рабыня тихо застонала, но этот стон тут же был заглушен. Послышались удары, но криков не было слышно – Яволод зажал своей жертве рот. Удар сыпался за ударом, и, казалось, запахло кровью. Луна, как и прежде, закрыла глаза и зарылась в подушки, заткнула уши. Ее вновь обволокла пустота, и девушка провалилась в ее объятия. Каждый день она пряталась здесь, каждый день происходило одно и то же. Скоро настанет утро, а после долгие переходы и бои. Может, отец сжалится и подарит ей рабыню, и девушка, наконец, сможет поговорить с кем-нибудь. Рассказать о своей жизни, которой у нее никогда и не было. * * * - Вперед! - Яволод ударил плетью коня, пуская его вскачь. Войско потянулось за ним. Пятеро ближников, все как один широкоплечие, похожие на скалы, ехали с воеводой бок о бок, о чем-то переговаривались и перешептывались. Луна же, понурив голову, плелась следом, окруженная двумя десятками воинов, что закрывали ее своими спинами. Ее соловая лошадь трусила следом за сотничьей гнедой кобылкой, побывавшей во многих схватках и несшей на себе следы десятка оружий. Все шло как обычно. - Что грустишь? – один из ближников обернулся к девушке. – На, выпей. Он протянул ей флагу с водой. Воевода с ухмылкой следил за этим, отмечая, что их руки не соприкоснулись. Ладно, сегодня наглец не умрет. Ну его со своей добротой! - Что с деревнями делать будем? – спросил кто-то из пятерки. - Дотла жечь, - усмехнулся Яволод. - А людей? - Убивать всех. Нельзя, чтобы кто-то прознал, и Велемир успел подготовиться к бою. - Так не успеем до зимы-то. - Переждем на границе. Снег сойдет – двинемся на Ратислав. Уже жду, когда голова Велемира будет на копье, а его сыновья как собаки подохнут у стен города. - Славная будет забава, - рассмеялись ближники. - Еще немного, и престол княжеский у меня будет. Подохнет Велька, и вся власть мне! Мое слово будет выше богов! - Не шутил бы с Перуном, Силыч. Он и разгневаться может, - отозвался один светловолосый и ясноглазый крепыш. - Плевать я хотел на Перуна и всех богов! Забудут их, а меня будут вечно помнить! Корни пущу, наследников на престол посажу. - А как же вера? - Нет ее, веры этой! И богов нет! Мы верим в Перуна, а южане в бога, на кресте распятого. И что? Спасает их бог, когда мы жжем их дома и берем их в плен? Спасает ли нас наш Перун, когда берут города? Нет богов, есть лишь люди! - Странные вещи ты говоришь, Яволод. Ох, странные. И срамные. Обидишь Перуна – вовек победы не видать. – Покачал головой ратник. - И чем же заслужить его милость? – скривил губы воевода. - Приношением, хлебом да молоком, огнем славным. - Будет ему приношение! Яволод с размаху воткнул нож ближнику прямо в сердце, провернул в теле, принося еще большую боль. Тот и слова сказать не успел, только удивленно по-детски раскрыл глаза. И не было уже для него мира – взгляд стал бессмысленным, а тело обмякло, сползло на бок и свалилось наземь. Нога умершего застряла в стремени, и он волочился по земле, оставляя за собой кровавый след. Кто-то хотел было освободить его, но воевода отмахнулся. - Пусть его. Это жертва Перуну, как он и хотел. Четверо оставшихся понимающе кивнули. Спорить с воеводой бесполезно – коль решил кровью Перуна задобрить, то так тому и бывать. Хоть и знали все, что богам кровь человеческая чужда, от нее одни беды да боль. Но у предводителей свои заповеди, свой закон, который обычным людям не понять. Войско медленно шло на юг, затирая в пыли дорог кровавые следы прошлого.