Донор

Ринслет так и не сказала ни полицейским, ни отцу о том, что видела синку с пистолетом её мамы. Она была уверена, что кто-то пристально наблюдал за её семьёй: хоть снегом и припорошило следы, но девочка увидела несколько окурков сигареты, когда с другом лепила снеговика, а ещё около забора можно было увидеть жёлтое пятно. Кто-то отлил возле их забора. Дети тогда переглянулись, Рин ничего не сказал, хотя заметно напрягся, и, болтая вечером, этой темы они не касались. Дни летели, Ринс не успевала вырывать листы из календаря. До Нового года оставалось уже совсем ничего. Трейн по вечерам убегал на репетиции к своей группе – ребятам выпал шанс сыграть в одном из танцевальных клубов Централа. Возвращался брат позднее обычного – папа даже передвинул вешалку, которую музыкант постоянно ронял с громким стуком, – и теперь из его комнаты вместо тихого постанывания Вэнди были лишь слышны чавканье – девушка заранее приносила в комнату еду с ужина, чтобы тот поел – и приглушённые разговоры о всякой ерунде. Парень мог часами рассказывать о различных фирмах музыкальных инструментов, о брендах ударных установок, о том, какими лучше палочками играть, в то время как его младшая сестра со стоном прятала голову под подушками, чтобы не слышать этого «бу-бу-бу» в соседней комнате. Иногда она изо всех сил молотила ногами по стене, чтобы хоть как-то заткнуть братца, но в ответ ей либо ритмично постукивали, либо шипели через розетку «спать», как в детстве, когда они желали друг другу спокойной ночи, либо просто игнорировали. Папе прибавилось работы: предновогодние поездки для проверки городов по стране, записи новогодних поздравлений с подведением итогов года для каждого региона, раздача подарков детям из сиротских домов, посещение всяких банкетов… А ещё он заставлял дорожные службы работать внеурочно – Ринслет не знала, что значило это слово, но, судя по интонации диктора на радио, было оно чем-то нехорошим для рабочих. Приходя домой, отец сразу же принимал душ, быстро ужинал, готовил костюм на завтрашний день и падал на кровать, тихо разговаривая с мамой перед сном. Иногда, когда он завтракал перед работой, ещё сонная Ринс составляла ему компанию за столом, болтая ногами – достать до пола получалось пока только носочком – и пересказывая последнюю прочитанную книгу. Рин два раза прогуливался до почты в одиночестве, сказав, что желает написать родителям. Сначала девочка думала, что он хочет поздравить свою семью с Новым годом – пока письмо дойдёт до Сины, праздник уже мимо пройдёт, – но потом, спросив у друга, узнала, что в его стране празднуют Новый год в феврале или марте – как по их календарю выйдет. Несколько раз в сопровождении Вэнди – мама не разрешала ходить детям одним, лишь с кем-нибудь из взрослых, а Элрик было уже восемнадцать – ребята ходили в ближайшую библиотеку. Они заходили в детский отдел, минуя стены с яркими плакатами с вредными советами для тех, кому ещё не исполнилось двенадцати – Ринслет больше всего нравился тот, на котором был нарисован мальчишка без переднего зуба с сигаретой и на котором была красочная надпись «Стану взрослым и буду много болеть, как папка», - проходили мимо стендов, приглашающими ребят записаться в различные секции, и, взяв первую попавшуюся книгу с полки, усаживались на диванчик. Вэнди быстро надоедали детские рассказы, она вытаскивала из сумки свои конспекты из училища и готовилась к экзаменам. В эти моменты она полностью погружалась в тетради, не замечая, как рука Рина могла лечь на ногу Ринс или что он начинал нюхать волосы девочки, пока дочь президента дочитывала страницу, которую парнишка уже прочитал. Рину в последнее время нравилось касаться её как можно чаще, и Ринслет не была против, пока парень поступал в рамках дозволенного, не касаясь её интимных частей тела. Когда книга заканчивалась или же наскучивала, ребята садились на мягкий голубой ковёр, постеленный в углу, где обычно собирались совсем ещё малыши, родители которых либо приходили почитать, либо оставляли их с дочерью одной из сотрудниц, отлучаясь по своим делам, и вместе с остальными детьми слушали сказки – иногда Ринслет тоже просили прочитать что-нибудь – или принимали участие во всяких конкурсах: кто быстрее отгадает загадку, кто нарисует домик синим карандашом, кто дотянется языком до носа… Девочка вновь оторвала очередной лист с календаря, тем самым приблизив наступление ежегодного праздника ещё на один день. Папа ещё не ушёл на работу и пил кофе, приготовленный мамой, собирающейся сводить Ринслет на осмотр к врачу, который проводился каждые два месяца и на котором обязательно назначали очередное новое лекарство. И хотя, по мнению девочки, это было бесполезно – ей, конечно, стало лучше, но далеко не благодаря тем горьким дорогим таблеткам и уколам, которые ей делали на процедурах – она ничего против не имела. Нужно, значит, нужно. Да и маме не помешало выйти из дома дальше забора. - На праздник бабушка хочет приехать, - папа поставил чашку с недопитым кофе и поднял взгляд на дочку, ожидая реакции. - Здорово, - тут же оживилась Ринс, бросая смятый лист в ведро. В последний раз она видела мадам Кристмас года два назад, когда та приезжала на день рождения Трейна, подарив тому две стойки для тарелок – брат почему-то называл их “журавликами” – после чего уехала в Сину поправлять здоровье и присылала оттуда Мустангам открытки на праздники и подарки. Родители не говорили, что случилось с бабушкой, но девочка догадывалась – слишком много мадам курила, а курение – как гласил любимый плакат в библиотеке – ни к чему хорошему не приводило. - Твой дружок домой не собирается? – отец кивнул на стену, за которой спал на диване Рин. – Два месяца тут уже тор… - Почти семь недель, - поправила Ринслет, садясь напротив него. - Я это к тому, что сейчас без официального разрешения гражданину Сины находиться в стране можно не более 90 дней, - папа взял чашку в руку и, сделав два глотка, вновь опустил обратно на стол. – Ну так что? - Хорошо мне с ним, папка, - она потупила взгляд, уставившись на свои болтающиеся ноги в белых колготках. – И он хороший: гуляет со мной, играет со мной, читает вместе со мной. Мы с ним эти – как он говорит – инь и ян… - Ты хоть знаешь, что это значит? - Ринслет продолжала смотреть на свои ноги, но по голосу родителя поняла, что тот улыбается. Хороший знак: отец не разозлился на неё за то, что она выдала ему свои чувства к Рину, а наоборот находил это чем-то забавным. Можно было смело продолжать. - Понятия не имею, - девочка хихикнула и подняла глаза на папу. Сейчас нужно было привести главный аргумент, который расстроит отца, но, возможно, прибавит его симпатию к синскому другу. – По крайней мере, - она глубоко вдохнула, давая родителю пару секунд на подготовку, после чего резко выпалила, – с ним я не думаю о скорой смерти. Улыбка резко сошла с родительского побелевшего лица. Глаза стали смотреть куда-то сквозь девочку, а его плечи поднимались и опускались. Ринслет захотела коснуться отца, посмотреть, успокоится ли он и перестанут ли его плечи подниматься от её прикосновения, но всё же решила подождать. - Ты не умрёшь, Ринс, - наконец произнёс папа страдальческим голосом и поднялся из-за стола, ставя пустую чашку в раковину. - Умирают все, папа, - после этих слов в горле появился ком, и Ринслет поняла, что вот-вот заплачет, тем самым окончательно испортив отцу настроение перед работой. Нехорошо. Раньше она вполне спокойно говорила о собственной смерти, но с появлением Рина стала какой-то сентиментальной. - Да, но только в старости, - после некоторой паузы отозвался родитель и включил воду, споласкивая чашку. – Мы поговорим насчёт твоего друга позже, когда эти 90 дней подойдут к концу, - Ринс снова опустила голову, начав разглядывать ещё непривычный линолеум, который отец приказал положить на пол после того, как мама попала в больницу. Отец прополоскал горло водой и сплюнул в раковину, после чего выключил воду и подошёл к девочке. – Не думай о таких вещах, солнышко, ясно тебе? – он чмокнул её в висок и вышел из кухни, направляясь в спальню за своим пиджаком. Ринслет же направилась в свою комнату, чтобы подождать, когда соберётся мама. - Слушай, а ведь ты прибавила три килограмма, - задумчиво произнёс Зиверс, записывая данные в таблицу, которую заполнял каждые два месяца, чтобы потом сверять показания. Мама тут же поднялась со своего стула и заглянула за плечо врача, рассматривая записи. – Ещё немного и ты достигнешь нормального веса здоровой двенадцатилетней девчонки! Прямо хорошеешь на глазах, учитывая, что месяца два назад тебя увозили в больницу, - он замолчал, и Ринслет, почувствовав на себе взгляды – удивлённый Зиверса и радостный мамин, - резко дёрнула собачку на замке сапога, который всё никак не могла застегнуть после того, как разулась, чтоб встать на весы. Замок всё-таки застегнулся, но захватил ещё и колготки, поэтому вновь пришлось расстёгивать. – Может, расскажешь свой секрет? – мужчина взъерошил волосы девочки, когда она подошла к столу, чтобы посмотреть каков был её вес раньше. – Ринси, просто представь, скольким людям поможет эта твоя тайна! - издевательство над своим именем она проигнорировала: почему-то доктор Зиверс на протяжении многих лет считал, что правильно было называть её этим странным уменьшительно-ласкательным имечком, хотя Рин сомневалась, что её прабабушку – в честь которой девочку и назвала мама – люди звали именно так. - Нет никакого секрета, - пожав плечами, отозвалась она, взяв маму за руку. – Мне просто стало лучше, вот и всё. Нет, ей стало лучше после того, как та синская женщина – сука, как называл плохих женщин Трейн, - чуть не убившая маму, дала ей какую-то таблетку в парке, в которой, видимо, и был весь секрет её таинственного улучшения. Только рассказывать никому об этом Ринслет не собиралась: ни маме, ни папе и, как она надеялась, Рин тоже был не в курсе этого, потому что побежал в тот момент звать её отца. - Слушай, Ринс… Они с мамой шли по почищенной и щедро посыпанной песком дорожке, ведущей к стоянке такси, минуя заснеженный сад, который пестрил летом разноцветными цветами, когда мама окликнула её. Она ещё опиралась на тросточку и прихрамывала, поэтому Ринслет подумала, что та хочет немного передохнуть, и поспешно расчистила место для неё на ближайшей скамеечке. - Я могу задать тебе один, возможно, странный вопрос? – мама присела на край, предварительно поправив пальто, и как-то задумчиво посмотрела на дочку, лепящую снежок из собранного со скамейки снега. - А я могу не отвечать на него, если он мне не понравится? – Ринслет бросила снежок в сторону заснеженной клумбы, где летом распускались гвоздики. Почему-то в этот момент ей представился Рин, держащий в руке небольшой букетик именно этих цветов. - Ты влюбилась в этого мальчика, да? – голос у матери был тихий и спокойный, таким она обычно рассказывала сказки, сидя на ковре в гостиной, когда Ринс с братом были совсем детьми, но девочке показалось, что она задала этот вопрос достаточно громко, чтобы весь мир услышал его. Лицо начало гореть, говоря о том, что девочка покраснела, и она предпочла отвернуться, начав разглядывать указатель «Найти такси вы легко сможете там» на заборе. Она легко сказала папе о своих чувствах к Рину при этом, испытав лишь лёгкое смущение, но вот рассказать об этом маме было куда тяжелее. С папой у них была более сильная эмоциональная связь, хотя девочка любила обоих родителей одинаково, так же, как они, в свою очередь, любили их с Трейном. Ринслет сняла перчатку и взяла в руку немного снега, чувствуя, как он начал тут же таять в её горячей ладошке. - Тогда действительно нет никакого секрета, - мама медленно поднялась, снова поправив пальто. – Любовь действительно творит чудеса! – она, прихрамывая, зашагала вперёд, следуя указателю на заборе. Немного уняв жар, девочка поспешила за ней. – Я, правда, рада за тебя, - теперь, подняв глаза на мать, Ринс увидела как та тоже улыбается, как это сделал папа. Потом её лицо стало серьёзным, и она внимательно посмотрела на дочь: - Но я надеюсь, что ты будешь благоразумна и не станешь с ним делать того, чего пока не следует в твоём столь юном возрасте, - девочка снова почувствовала как краснеет, прекрасно поняв, о чём пошла речь. Секс, конечно же. Им должны заниматься только взрослые, а она ещё слишком мала. – Как бы он не просил и чего бы только не обещал, Ринслет, понимаешь? - Да… Конечно, я пон… - договорить Ринс не успела, потому что взгляд мамы снова подобрел, а губы вновь растянулись в улыбке. - Ты – умница. А теперь как считаешь, что хотелось бы на праздник Рину в качестве подарка от тебя?