— …и таким образом, после поражения Австрийской империи… — рассказывал Гессен, водя пальцем по карте Европы. Сама война, окончившаяся в июле этого года, очень сильно повлияла на внутренние отношения множества немецких государств между собой.
Собственно, именно поэтому они все так быстро согласились стать единым целым. Люди ещё продолжали сражаться и держаться заключённых союзов, а сами многочисленные государства уже устранились от борьбы. Для них дело было решённым, оставались лишь неясными некоторые детали: кто, например, останется присматривать за их самым младшим братишкой, кто будет улаживать многочисленные проволочки, настолько важные для людей, что изредка ни одна страна не понимала, что произошло-то, почему на неё все так странно смотрят.
— Германия, ты слушаешь меня? — Германия встрепенулся и непонимающими глазами посмотрел на старшего брата. Только что ему в голову пришла одна мысль, и ему хотелось узнать, какая будет реакция.
— Людвиг, — поправил он Гессена. — Так меня зовут.
— Хорошо, Людвиг, однако же это не явля… — Старший брат умолк на середине фразы. Вздохнул и взъерошил младшему волосы своей аристократичной рукой. — Тебе идёт твоё имя. Но не называй его никому, хорошо?
— Почему?
— Давай я расскажу тебе об этом после.
— Когда Гилберт приедет, да?
— Да, — кивнул головой Гессен. — Когда приедет Пруссия. Итак, в результате…
Германия не слишком-то вслушивался в крайне подробную человеческую историю создания того, что сейчас люди называли «Северогерманским союзом», хотя по факту в нём уже соединились практически все немецкие земли. Но голос Гессена он был готов слушать вечно, поскольку тот в глазах младшего брата являлся идеальным рассказчиком.
— Гретхен, нам ещё долго? — шёпотом спросил Германия у притворяющейся спящей орлицы.
— Посмотри на часы, — сонно ответили ему. — В половине пятого мы хотели пойти проверить, готов ли ужин.
Германия посмотрел на часы, издевательски показывавшие только половину четвёртого. Он любил своего брата, но уроки истории уже тихо ненавидел, потому что ему хотелось быть ребёнком, и ему прекрасно было известно, что брат больше всего на свете хочет его забаловать до невозможности, однако — однако не меньше Гессен уверен, что и воспитать младшего достойно сможет только он, потому что…
— А в газете писали, что прокладывают трансатлантический кабель, — громко заявил Германия.
— В данный момент это не имеет для нас значения.
— Почему?
Старший брат поджал губы и… рассмеялся, смёл рукой со стола карту на пол и потянулся, выпрямляясь.
— Ох, младший! Ладно, не буду тебя больше мучить, пойдём узнаем, что творится в окрестностях Франкфурта-на-Майне. Гретхен! — Деймон немедленно проснулся и перелетел на плечо Гессена.
«И как ты не падаешь, брат? Она ведь тяжёлая, наверно», — подумал Германия. Его деймон казался таким неживым, особенно когда приезжал Пруссия с Юльхен, таким больным: постоянно нахохлившийся, почти неподвижный. Иногда разве подымет голову и посмотрит на Германию поразительно умными глазами…
— Всё, а теперь пора спать, — сказал Гессен, подтыкая брату одеяло. — Пока ты растёшь, очень важно придерживаться режима дня. Что, младший?
— Почитай мне на ночь, Хильдеберт. Пожалуйста.
— И о чём тебе почитать, а? — нажав братишке на кончик носа тонким пальцем, полюбопытствовал Гессен. — Опять про Румпельштильцхена? Ты уже наизусть его знать должен.
— Ты лучше рассказываешь.
— Ну конечно. А спать кто будет? Ладно, — сдался строгий брат, доставая из шкафа книги. — Но в последний раз.
Если Германия и не запрыгал от радости, то исключительно из-за того, что вчера был «совершенно точно последний раз», а позавчера «самый последний», а позапозавчера — ну, вполне понятно. Да и устроили его в одеялах и подушках слишком удобно для совершения телодвижений.
— Я хочу про харчевню в Шпессарте! Брат, пожалуйста, почитай мне «Харчевню в Шпессарте»!
— Тогда устраивайся поудобнее, — рассеянно отозвался Гессен, отыскивая нужную книгу Гауфа. — Устроился? — Младший брат кивнул. — Ну что же… «Много лет тому назад, когда дороги в Шпессартском лесу были ещё плохи и мало езжены, шли по лесу два молодых…»
Он аккуратно перелистывал страницы, оживляя своим голосом напечатанные слова; вот на постоялый двор прибывает графиня, вот старая Фельдгеймерша спасает Куно фон Цоллерна, вот Петер Мунк при помощи Стеклянного Человечка возвращает своё сердце из рук Голландца Михеля, вот храбрый Феликс заменяет графиню и едет к разбойникам, а Саид спасается во время кораблекрушения при помощи феи-крёстной, а Калум-бек получает по заслугам; но Германия никак не засыпает, поэтому мужчина продолжает читать вслух; грек Цалевкос лишается руки, а Маленький Мук возвращает свои сокровища из рук жадного короля, корабль-призрак благополучно достигает берега и вся его команда наконец обретает долгожданный покой, смешливый калиф и его визирь при помощи принцессы-совы вновь превращаются в людей из аистов, а караван прибывает в Каир; Госпожа Метелица награждает прилежную сестрицу, а лентяйку пачкает в смоле, с сердца верного Генриха падают железные обручи, Золушку принц вновь отыскивает по потерянной туфельке, Гензель и Гретель опять запекают злодейку-ведьму в печи пряничного домика, Смерть становится крёстной матерью сына бедняка… Гессен вздыхает, поправляет лампу и продолжает читать. Солдат достаёт из колодца синюю свечку, Белоснежка прячется от мачехи у семи добрых гномов, двенадцать королевен стаптывают свои туфельки на ночных балах в подземном царстве, сын короля нечаянно делает свои волосы золотыми, но Железный Ганс всё равно помогает ему, Ференанд Верный женится на королевне, которую и добывал для короля по наущениям Ференанда Неверного, Румпельштильцхен вновь прядёт из соломы золото, счастливец добывает три золотых волоса с головы чёрта, волшебный можжевельник…
— Уснул, — едва слышно произнёс Гессен, тихо закрывая книгу. — Уже за полночь, надо же.
Но едва он встал, Германия приоткрыл сонные глаза.
— Спи, Людвиг.
— Не уходи, — тихо сказал Германия. — Не оставляй меня.
— Тогда подвинься немножко, мой хороший. Я здесь, с тобой, — бормотал Гессен, чувствуя, что одно неловкое движение – и он рухнет с кровати, — я рядом, я буду тебя защищать… — Держась одной рукой за изголовье, другой мужчина рассеянно поглаживал по голове немедленно заснувшего младшего брата, пока и сам не погрузился в пучины сна.
— Вильгельм, ты такой тяжёлый… — полусонно проворчал Германия, просыпаясь надёжно укутанным в одеяло и немного придавленным рукой безмятежно спящего Гессена, так и не упавшего на пол. Видимо, он даже не шевелился, чтобы, не приведи Бог, грохотом не потревожить младшего. Но что-то давило и на ногу.
Аккуратно сместив руку старшего брата, Германия уселся и протянул руки к своему домашнему «привидению», явно приехавшего глубокой ночью, но не ставшего никого будить – нет, Пруссия так и рухнул на кровать в верхней одежде, дотянулся до братишки и заснул.
— Гилберт приехал! — Руки Германии дёргали белые волосы Пруссии, ерошили их. — Гилберт!
— Не шуми, Запад, — заулыбался Пруссия. — Вон, разбудишь сейчас Хильдеберта, он и свалится.
— А вот и не свалюсь. Всё тело затекло. — Гессен потянулся, одновременно устраиваясь поудобнее, дабы на самом деле не оказаться на полу. — Ты почему в верхней одежде?
— У-у-у, мамочка сердится, — поддел брата Пруссия. — Давай, Запад…
— Людвиг, — поправил его Гессен.
— Что я ещё пропустил?! Запад, так ты у нас самый настоящий Людвиг? Всё, определённо в такой великий день я, Великий, буду вести себя…
— …как можно приличнее.
— Бертель, не порть мне веселье!
— Сейчас обратно в Баден поедешь, умник.
— Ага, а кто-то поедет в Дрезден?
— Вильгельм! Вильгельм, где ты? — Германия соскочил с кровати: старшие братья могли спорить между собой целую вечность, а ему необходимо было отыскать своего деймона. — Вильгельм!
— Можно было все дела ещё в ноябре закончить.
— Вот сам бы и занимался!
— Осторожно, — предупредил уже поскользнувшегося, но чудом удержавшего равновесие около окна Германию орлёнок. — Я такой незаметный?
— Ты очень тихий, Вильхе. По-моему, ты немного подрос. А они опять спорят, — пожаловался своему деймону Германия. Орлёнок вместо ответа перебрался ему на плечо. — Спорят, и спорят, и спорят…
— Скорее, ругаются, — поправил его Вильгельм.
— Увидимся за завтраком, Запад! Слушай нашего мамусика, я его немного рассердил!
За длинным столом, который был накрыт по случаю приезда Пруссии, Германия сидел во главе, Пруссия — через стул справа, а Гессен через целых четыре стула слева.
— Не так, Гилберт, — в очередной раз одёрнул Пруссию Гессен.
— А как?! Кто вообще придумал проводить так семейные обеды? — Пруссия отшвырнул от себя столовые приборы и откинулся на стуле.
— Вот так нужно, брат, — сказал Германия, поправляя собственноручно заправленную за ворот Пруссии салфетку. — А другую кладёшь на колени, вот так.
— Молодец, Запад. — Пруссия усадил младшего себе на колени. — Так что, всё это время ты старательно изучал с мамусиком правила поведения за столом?
— Нет, ещё мы изучали историю немецкого народа...
— Ну и ну. Почти три месяца? А как же фехтование? Хильдеберт, конечно, не так велик, как я, но удивлять противника умеет!
— Брат сказал, что меч для меня тяжёлый будет.
— Господи, Бертель, можно было подобрать по руке, там же где-то ещё мой меч лежал, которым я в детстве орудовал. И опять ты его как девочку нарядил! Всё, братишка, теперь тобой займусь Великий я! Пошли вниз, будем учиться использовать холодное оружие.
— Сейчас куда выгоднее огнестрельное, — спокойно заметил Гессен.
— Ну, с твоим-то девчачьим воспитанием к моменту применения какого-нибудь совершенно нового вида оружия Германия дорастёт и до огнестрельного. Идём, Людвиг, пусть наша мамочка пьёт кофе, а мы!..
— А мы будем фехтовать?
— Ещё бы!
***
Сентябрь 1866
Игрушечная железная дорога, которую принёс вернувшийся из поездки в Кёнигсберг Пруссия, заняла немало места в гостиной. Пришлось даже двигать мебель, а когда Гессен начал ворчать насчёт такой огромной игрушки для младшего, Пруссия заметил, что у Великого ничто не может быть малым – даже подарки любимому братишке.
— Германия, а давай играть, что Гессен — наша мама, а я — папочка! — предложил Пруссия.
— Но ты же брат, — непонимающе ответил ему Германия.
Пруссия поднял взгляд на с удобством расположившегося в кресле Гессена, увлечённого более книгами и кофе, чем пристальным наблюдением за порядком.
— Не хочу я себе такой матери. Ну так ты согласен? — Получив в качестве положительного ответа кивок, Пруссия подхватил Германию на руки. — Вот, сын мой, гордись своим Великим отцом! Он добыл тебе самую замечательную железную дорогу из существующих!
— Папа твой — мастер врать, — не отрываясь от чтения, обронил Гессен.
— Зато наша мама — сама непорочность, слушай больше мамусика, Германия, ему точно не хватало дочерей. Постоянно пытается сделать из тебя девчонку!
— То есть у меня может быть сестрёнка?
— Ха-ха, Бертиль, ты хочешь дочку? Сын просит! Ладно, поиграли и хватит, — заявил Пруссия, поставив младшего брата на пол. — Пойдём, Запад, пока мама меня не выслала куда-нибудь в Гамбург чаек пересчитывать.
Гессен только фыркнул.
***
Декабрь 1866
— Это тебе не столовый нож, — бубнил под нос Пруссия, обходят вместе с Германией арсенал. — Это, чёрт побери, средство самозащиты, отражающее статус своего владельца! Так, попробуй этот, — сняв одну из рапир и вручив её брату, велел он. — Удобно? Рука не устаёт на весу держать?
— Не знаю. Ты ведь учил меня обращаться с мечом…
— Ну, надо и мамусику пыль в глаза новыми умениями пустить. Или нет, пусть сам тебя учит, если такой умный. А мы…
— А что мы?
— А мы поедем за ёлочкой. Скоро твоё первое Рождество, братишка!
— Рождество? — Германия задумался. Взаимосвязи между церковным праздником и хвойным деревом он не улавливал, хотя смутно понимал, в чём дело. — И мы будем наряжать рождественское дерево?
— Будем! Чёрт, надо мамочке сказать, а то приволочём мы с тобой из леса пушистенькую ёлочку, а Гессен скажет, чтобы уносили. Вот куда мы её тогда денем?
