Зеркало иллюзий

— Брат, можно мне уехать? — как-то за завтраком спросил Германия. — Уехать? Зачем? — Гессен флегматично продолжил разделывать при помощи ножа и вилки птицу на своей тарелке. Но Германия знал, что старший брат наблюдает за ним. Незаметно. — Я хотел посмотреть на Клайнбардорф, — уставившись на белоснежную скатерть, каждое пятно на которой обернулось бы многочисленными страницами правовых документов для изучения в качестве возмездия за небрежность и неаккуратность, сказал Германия. Это не было ложью — осмотреть замок у него не было возможности. Но и не было правдой — у него была вполне определённая цель, ради которой он самовольно отправился туда в октябре прошлого года, за что и был отчитан по возращению. Благо, братья не знали, куда он ездил и зачем. — Съезди, отчего нет? Приготовившийся к дебатам Германия с удивлением посмотрел на Гессена, ощущая себя так, словно его обманывают, что вот сейчас старший брат передумает и начнёт приводить аргументы против поездки, тем более зимой, а он будет отстаивать свою точку зрения по правилам ведения диспутов Средневековья. — Что ты так смотришь? Я же знаю, куда ты поедешь отсюда, поэтому не о чем волноваться. Когда ты собираешься ехать? — Сейчас, — выпалил Германия, всё ещё опасавшийся перемены мнения Гессена. — Тогда разве тебе не нужно уже собраться? — Да… да. — Он поднялся из-за стола. — Благодарю за дозволение. Гессен смотрел вслед своему младшему брату, вытирая руки салфеткой. Больше к пище он не притронулся, пока не услышал цокот копыт. Только тогда он вернулся к трапезе, едва заметно улыбаясь. — Странно он как-то поехал, — заметила Гретхен. — Я опасаюсь за него. — Возможно, он хотел заехать за чем-то необходимым. Я достаточно обучил его, Гретхен. Не упадёт. — Но ты же не исключаешь такой возможности, Бертель? — Даже самые лучшие наездники могут стать жертвой случая. И хватит об этом. Пруссия раскладывал свою дорожную сумку. В январе ему приходилось почти постоянно находиться при Бисмарке, затеявшим какую-то свою игру с французскими дипломатами и основательно засевшим за написание проекта конституции для Северогерманского союза. Нет, Пруссия был убеждён, что он делает всё ради действительного объединения, потому и редко навещал младшего. Сейчас нужно было убедить людей в том, что сами государства уже сделали. А может, дело было в чём-то другом? Пруссия задумчиво покрутил в руках фотокарточку. Скорее всего, нет. Дело было именно в политике — и в его главенствующей роли, с точки зрения людей. — Младший уехал. — Прохладные руки обвили его. — Кажется, настало время вернуть тебе «должок». — Что, прямо сейчас? — Тёплое дыхание Гессена раздражало бы… если бы всё было иначе. Как раньше. — Мамусик отпустил своего мальчика от юбки, вот неожиданность. Погоди, куда уехал? — Клайнбардорф. — Ну и как долго от Дармштадта до этого замка? — Достаточно. Подъезжая к замку, Германия сложил ладонь козырьком. Вильгельм, удобно устроившийся перед ним — хотя просмотренные атласы по анатомии птиц внушали смутное подозрение в том, что деймон немного отличается от птицы-прообраза, — встрепенулся. — Видишь Отто? — обеспокоенно спросил подросший орлёнок. — Да, — сощурившись, после недолгого молчания произнёс Германия. — И Марию. Только что взлетела. Германия с трудом понимал своего деймона. Старшие братья рассказали ему, что деймон суть есть «глубинная сторона натуры», но это мало что объясняло. Но разве мог он быть где-то внутри себя таким… больным? Отстранённым? Скрытным? Сторонящимся общества? — Север, ау. — Кто-то легонько постучал его по ноге. — Не спи. — Я не сплю, Бавария, — вздохнул Германия, спешиваясь. — Я задумался. — Думать, конечно, полезно, но лучше всё же сохранять внимание, тем более верхом. Заходи внутрь, холодно снаружи. Нос ещё отморозишь, произойдёт чего-нибудь… Германия побаивался, что его небольшой секрет станет известен Гессену или Пруссии, если не обоим сразу, но пока обходилось. Да и приезжал он пока всего лишь второй раз. Насчёт остальных факторов риска его клятвенно заверили, что ни одна живая душа не разузнает, кто проживает теперь в замке. Пока, видимо, никто так и не разузнал. Ему было больно, однако он стиснул зубы. Пусть младшего нет дома, но остаются и другие чуткие уши… хотя из этой комнаты не донесётся ни звука. Потому что её не существует, она запрятана меж толстых стен, и некому узнавать, для чего она была создана когда-то. — Гессен, — шипит Пруссия. – Что ты… как… — Бледное тело изогнулось дугой. Он дрожал; от ярости, от боли, от скрутившейся спиралью страсти – от всего, что сплелось в его сердце теперь. Гессен не утруждал себя нежностями, поскольку и Пруссия не стал бы, а рассчитывались меж собой они одинаковыми монетами. Они ненавидели друг друга, но оказались соединены в одной постели. Как… глупо. — Вихрам! – в забытьи высшего наслаждения, доступного ему здесь и сейчас, выкрикнул он, и немедленно пощёчина обожгла ему губы. — Нет, ты не с Баварией, — чётко нашёптывал ему Гессен. – Ты сейчас со мной. — Хилли… — едва шевеля губами, выдохнул Пруссия. Он смотрел на своего брата, на своего ненавистного любовника, а видел другие лица, одного из которых он лишился навеки благодаря Гессену, а второе склонил к исчезновению. – Хи-и-ильдебе-е-ерт!.. «Никогда не противься, — шептал в голове голос Саксонии, — он тогда просто из себя выходит. Позволь ему поступать так, как он хочет. Просто позволь, Гилберт!» И Пруссия позволил, последовав совету своих воспоминаний. Если Гессена дома постоянно Пруссия саркастически называл «мамочкой», к чему Германия быстро привык, то здесь он сам сдерживался от того, чтобы не назвать Саксонию «мамой» — столько на него обрушивали заботы, внимания и понимания, не забывая при этом, что на самом деле он уже достаточно взрослый. Гессен же мог увлечься и перегнуть палку... будто терял контроль над своими порывами. — Подрос ты, младший, — ласково гладя братишку по голове, говорил Саксония. — Надо сделать будет засечку на двери. Как там дома? — Учусь потихоньку. А ещё… — Уф, наконец тепло! — Бавария рухнул на стул и потянулся к кофейнику. — Север, ты откуда ехал? — Из Дармштадта. — А, вы там теперь, значит. Хорошо, не замёрзнешь. Проголодался? — Немного. — Вихрам, куда ты собрался? — На кухню. Или ты думаешь, еда возникает из воздуха? Даже если и так, Аде, Людви… Германия поёжился. Теперь он полностью понял, что имел в виду Гессен, говоря, что «не очень-то и приятно, когда твоё имя произносят без разрешения». Как тысячи ледяных иголочек вонзились в кожу. — Откуда ты знаешь моё имя, Бавария? — Ты сам мне его и сказал, — хмыкнул Бавария. — Я его услышал вчера во сне. — Старший брат присел перед младшим. — Хотя на самом деле я его знать не должен, верно? Тогда поступим вот как. Ты позволяешь мне пользоваться твоим именем? — Германия кивнул. — А я доверяю тебе своё имя. Зови меня Вихрам, братишка, но вдали от чужих. — Хорошо. И тебе тоже можно, — обернулся Германия к Саксонии. — Как скажешь, Людвиг. — Что ты ему сказал? – шептал Гессен. – Что ты сказал Саксонии? — Если ты останешься, то тебе будет не до младшего, — тихо ответил Пруссия. Гессен закрыл глаза, признавая абсолютную правоту. Саксония был для него центром мира, сердцем его системы, которое было безжалостно отобрано Тевтонским Орденом. Он бы действительно не стал бы уделять младшему столько внимания, сколько сейчас. И их брат рос бы поразительно одиноким, в стороне от… — Ты лжёшь, — сказал Гессен, уловив в сказанном какую-то странную интонацию, лёгкий привкус неправильности. Ему сказали правду, но – не целиком. – Ты лжёшь, лжёшь, лжёшь… Что ты сказал ему? – Он приподнялся на локте, всматриваясь в лицо лежащего рядом Пруссии. – Что ты сказал? — Я сказал, что убью тебя. Бавария и Саксония вполголоса о чём-то спорили. Германия, отодвинувшись от стола, с интересом наблюдал за деймонами. Вильгельм устроился у Марии под крылышком, вызвав тихий смешок у Германии. Вот откуда, значит, вся его привязанность – от тянущегося к спокойной и доброжелательной Марии Вильхе. Орлица вроде бы и не обращала особого внимания на орлёнка, но ей это и не было нужно, поскольку… сейчас она была занята бессловесным спором с взъерошенным Отто и старалась не подпустить его слишком близко к вроде бы уже подросшему Вильгельму. — Пойду лёд проверю, — громко заявил Бавария. Он вытянул руку. — Отто! Деймон неохотно прервал молчаливый спор и недовольно посмотрел на Баварию. Далеко друг от друга они не смогли бы находиться, так что нужно было перелетать с вполне удобного насеста на руку Баварии. — Мы идём на улицу, Отто. Немедленно. Вильгельм осторожно выбрался из-под крыла Марии и ткнулся в Отто. Тот несколько опешил – насколько Германия мог судить, — но неловко погладил деймона младшего брата своим крылом и тяжело взлетел, чтобы усесться уже на руке Баварии. — Вот и молодец, — пробурчал Бавария, хлопнув на прощание дверью. — Вы поругались? — спросил Германия. — Почти. Не сошлись мнениями, — вздохнул Саксония. — Иди ко мне, младший. Мне нужно кое-что тебе рассказать. Германия послушно подошёл к старшему брату. Немного помялся и уселся ему на колени, положил голову на плечо и обнял. — Рано или поздно ты всё равно бы узнал, — смотря куда-то вдаль, тихо сказал Саксония. Пауза. — Мы с Гессеном… Господи, вроде бы так просто сказать, а слова уходят!.. — Германия поморщился, потому что брат сжал ему плечо своими вроде такими хрупкими на вид пальцами слишком сильно. — Мы с Гессеном любили друг друга. — Но я тоже люблю Гессена. — Нет, Людвиг, — мягко произнёс Саксония. — Мы любили, как мужчина и женщина любят друг друга. — Да? — Да. У нашей семьи вообще достаточно сложные отношения между собой. — А разве Гессен?.. — Людвиг, одно дело – политика. А другое – личность. Но Вихрам лучше бы объяснил, однако он против. И пусть, — как-то зло добавил Саксония, — пусть против, потому что он не хочет, чтобы ты знал про него и Пруссию. Никакого ответа. — Ты понимаешь, о чём я говорю? — Да, брат. Но я никак к этому не отношусь сейчас. Я понимаю, что надо как-то… отреагировать, но я не знаю, как. Может, когда я подрасту, я смогу полностью определить своё отношение к подобному… — Вот можно было бы и тогда рассказать. Вместе с Баварией прохладный зал навестил порыв ледяного ветра, немедленно пресечённый путём запирания двери. — Тогда это могло стать травмой, — ответил Саксония. — А сейчас, значит, не может. — Не надо, — попросил их Германия. — Не надо спорить. — И добавил про себя: «Я чувствую, что вы очень недовольны решениями друг друга». — Как скажешь, Север. Лёд, кстати, вполне крепкий, можно на коньках… — А откуда берутся деймоны? — вдруг спросил Германия. Бавария поперхнулся словами. — У людей? Либо так появляются, либо деймоны родителей создают. Но это очень долгий разговор, если к нему серьёзно подготовиться. Хотя я знаю семьи, где у родителей деймоны есть, а у детей – нет. И могут не появиться вовсе. Германия переминался с ноги на ногу, стоя перед Гессеном. Старший брат выглядел так, словно проснулся от силы полчаса назад. Но Германия чувствовал, что Гессен отчего-то ещё и очень холодно отнёсся к возвращению младшего домой, и потому тревожился. Где-то в сознании бледным отголоском шумели эмоции Баварии и Саксонии. На обратной дороге в Дармштадт Германия с некоторым удивлением обнаружил в себе подобное умение – но ведь формально эти двое не входили в северогерманский союз, так отчего?.. Бавария предположил, что связано это с некоторыми другими причинами, «о которых, Север, стоит говорить лично». Саксония молчал, однако Германия чувствовал, что тот согласен – очень слабо, очень тихо доносился отзвук его существования. — Вроде бы ничего не отморозил, — с облегчением заключил Гессен. Германия моргнул. Да, он помнил, как брат наклонился к нему, взял лицо в ладони и изучающе посмотрел в глаза. Но что-то выпало из памяти. До слуха донёсся фантомный отзвук хохота Баварии. — Ты ведь уезжал в шапке. Неужели потерял? — Наверно. Ты не сердишься? — Немного. Ладно, если уж так получилось… — «Ха-ха, Саксония, ну ты глянь, ты глянь, младший шапку забы-ы-ыл!», шумело в голове. — Людвиг! — Извини. — Тебе определённо нужно согреться. Идём, там как раз ещё Пруссия приехал… — Хильдеберт, а почему мне не было неприятно, когда я назвал тебе своё имя, и ты стал меня им называть? — идя следом за Гессеном, спросил Германия. — И когда ты назвал его Гилберту, и когда он стал звать меня по имени… — Ты внутренне позволил нам, — рассеянно отозвался Гессен. — Когда ты назвал своё имя мне, ты уже подразумевал разрешение, не так ли? А Гилберт… скорее всего, ты разрешил ему ещё тогда, когда никому не называл себя. Так сказать, для себя очертил круг тех, кому разрешаешь немедленно… Германия слушал объяснения брата и счастливо улыбался. Как же всё просто на самом деле.