Зеркало иллюзий

Германия крепко держался за руку Гессена, не забывая, впрочем, огладываться по сторонам, пока они шли по Берлину. Ему было несколько непривычно так долго передвигаться пешком; в определённом смысле, Германия, как и Гессен и Пруссия, являлся «важным государственным лицом» – а, следовательно… им, кажется, что-то полагалось? Подросток старательно вспоминал огромное количество перечитанных – и выученных – документов, но никак не мог отыскать что-то вроде… – Германия. Всю дорогу Гессен хранил молчание, словно ему вовсе нечего было сказать младшему. И тут – разрушил относительную тишину, которая казалась Германии стеклянной стеной между ними. Что-то происходило, однако он никак не мог понять, насколько важно это. – Ты подождёшь меня снаружи или пойдёшь со мной? – С тобой, – немедленно откликнулся Германия, даже не задумываясь. Старший брат только вздохнул. – Тогда не цепляйся за меня так отчаянно, младший. – Большая часть комнат такая же холодная, – раздвигая тяжёлые шторы, говорил Гессен. – То, что сейчас май, никоим образом не меняет… Людвиг? – Он обернулся. – Ты слушаешь меня? – Здесь так пыльно, – проведя пальцем по столешнице, невпопад сказал Германия. Он поднял взгляд на старшего брата. – Разве тут никто не убирался, Хильдеберт? Здесь ведь были слуги, да? – Приходящие. Раз в неделю дом проветривался, в нём наводили порядок, однако, Людвиг, не во всех комнатах. А экономка слишком стара, чтобы самой успевать повсюду. Нет, – старший брат поднял руку, – этот дом принадлежит нам с самого начала. Как бы Гилберт сам не навёл тут подобный порядок, вот что меня беспокоит. Впрочем, он приедет завтра – или сегодня вечером, вот у него и будешь спрашивать, отчего тут всё покрыто пылью. А сейчас нам нужно хоть как-то обжить это здание… Вильгельм, не царапай стул, пожалуйста. Подросший орлёнок виновато склонил голову и перелетел на согнутую руку Германии. – Нам нужно будет отпереть все комнаты? – полюбопытствовал Германия. – Не думаю. Гретхен! Только что одному сказать, теперь ты!.. – Какой ты беспокойный, – посмеиваясь, произнесла орлица. – Не будет ничего со стулом, не переживай так. За окном закат давно угас, уступив место тёмному бархату ночи. Германия, обхватив колени руками, сидел в одиночестве на убранной кровати и прислушивался к дыханию медленно и неумолимо просыпающегося дома, который они сегодня начали обживать; ветер доносил до него лепет сонной реки – и свежесть, которой его лишило бы запертое окно; но Германия не стал его закрывать. Чтобы иметь ко всему прочему возможность слышать, что происходить снаружи. – Может, он приедет утром? – прошептал Вильгельм. Но Германия промолчал. Конечно же, скорее всего, Пруссия приедет только утром, но вдруг случится чудо и он приедет всё-таки сегодня? Листья нашёптывали что-то там, на улице. Где-то пыхтел, поднимаясь против течения, пароход. Призрачный цокот копыт невдалеке, лай псов далеко-далеко. Глаза маленького Северогерманского союза слипались, но он упрямо мотал головой, отгоняя сон. Нежно и едва слышно запели внизу дверные петли. Сон сразу слетел с Германии. Как можно тише – про себя он возблагодарил Бога, к существованию которого относился достаточно скептично, что кровать не издавала никаких звуков, – подросток встал на ноги и на цыпочках подошёл к окну. Некоторое время постоял в раздумьях – он ведь должен был давно уже спать, а не выглядывать из окна, пусть даже его комната освещалась исключительно луной и звёздами. – Шторы. – Умница, Вильхе, – прошептал Германия, стараясь одновременно сдвинуть штору, не шуметь, спрятаться, чтобы снаружи не было его видно, но так, чтобы иметь возможность всё видеть самому. – Сможешь выглянуть? – Юльхен меня заметит, если это они приехали, – с сомнением ответил деймон. – Но я попробую. Германия осторожно выглянул из окна. Внизу стоял, держа в руке тускло светящий фонарь, Гессен, напряжённо вглядываясь в темноту. Его деймон, расправив крылья, сидела на плече неподвижно, как статуя. – Запад спит? Тень, бесшумно выступившая в круг неяркого света, сняла шляпу. – Надеюсь, – тихо ответил Гессен, опуская руку с фонарём. – Мог бы завтра приехать, в самом деле. А то – «ну, если успею, то вечером буду»… Какой вечер, ночь на дворе. – А зачем ты ему сказал? Спал бы он тогда, я утром бы к нему зашёл. – Я сказал, что возможно. Он ждал тебя весь вечер, мог бы и поторопиться, Гилберт. Или сразу сказать, что будешь завтра. Удивительно, что ты так быстро от Франции выбрался. Что ты ему сказал? – Ке-се-се, сказал, что дела. Хотя будь там Тони, я бы… – Я бы тебя удавил по возвращении, идиот, – прошипел Гессен. – Младший так тебя ждёт, а тебе плевать, лишь бы с друзьями набедокурить. – Всё, молчу, мамусик, я виноват, – вздохнул Пруссия, обнимая Гессена. – Да я всё равно не остался бы, у нас сейчас крайне своеобразные политические взаимоотношения из-за Люксембурга. Ну, ты знаешь. – Предположим, что нет. Ладно, идём в дом. Юльхен, в таком виде ты ещё незаметнее в ночи, ты знаешь? – Конечно, – хриплым, каркающим голосом ответили ему. – Навестим Запад сейчас? – Пожалуй. Удостоверимся, что он не ослушался мамусика и лёг спать. Хилли, вы все комнаты отперли? – Нет. «Они же сейчас придут, а я не сплю!» – Германия отошёл от окна и осматривал теперь в испуге свою тёмную комнату. В шкафу его быстро найдут, как и за шторами, да ещё и отчитают ведь, стол для пряток не самое подходящее, к тому же, у него кровать застелена, да и… Кровать. Он быстро заполз под неё, едва не чихнул из-за скопившейся там пыли и замер. Покрывало свешивалось почти до пола, обеспечивая ещё большую незаметность. – Вильхе, ты где там? – Я не могу пролезть… – По телу деймона прокатилась волна, и он понурился. – И измениться я не могу… – Ложись, я тебя затащу. Орлёнок послушно лёг, и Германия аккуратно затащил его к себе в убежище. Как раз вовремя, чтобы услышать, как открывается дверь, и постараться устроиться так, чтобы можно было наблюдать в узенькую полоску за происходящим снаружи. – Хи-и-ильдебе-е-ерт! – неуверенно позвал Пруссия. «Брат и правда приехал! И пришёл!.. и не переобулся. Почему Гессен ему ничего не сказал?» – А Запад точно в этой комнате? – Точно, – донеслось из коридора. Потом Германия увидел вторую пару обуви – Гессен пришёл. – А что не так? – Его тут нет. – Ну так поищи. – Судя по голосу, старший брат зевал. – Или наш Великий брат без ищеек ничего не может? – Иди к чёрту, Хилли, – пробурчал Пруссия. – Кровать даже заправлена, как будто Людвиг и не ложился. Юльх, ты так не найдёшь же, ты не ночная птица! – Брат пропал из поля зрения, перейдя куда-то в комнату. – И окно не закрыл. Нет, мамусик, вот что ты на это скажешь, а? Простудится ведь! – Ах, какое непослушание, – насмешливо ответил Гессен, усаживаясь на кровать. Германия и Вильгельм затаили дыхание. В любой момент Гессен мог наклониться, сдвинуть мешающее покрывало и обнаружить их здесь, пыльных, неспящих и непослушных. – Пусть мальчик поступает так, как сочтёт нужным. Я сегодня был слишком строг с ним… Тишина. Шаги. Что-то опять происходило, но Германия не знал, что. И тревожился. – Ладно, ты ищи нашего неуловимого младшего, а я отправляюсь спать. Завтра, между прочим, торжественный обед по случаю твоего приезда, так что, будь добр, веди себя прилично. Свою комнату найдёшь? – Да чёрт побери, Гессен! Разумеется, найду, это же мой дом! Был. И зачем эта торжественность, почему нельзя просто в кругу семьи пообедать? – Ты опять ругаешься. Для католического Ордена ты позволяешь себе больно крепкие выражения, – пожурил его Гессен. – К тому же, тебе полезно. Не забывай, что мы должны воспитывать своим примером тоже. Спокойной ночи, Гилберт. – Старый Фриц не одобряет, – проворчали в ответ. Но Гессен уже ушёл из комнаты. – И ничего они не крепкие! Как всё сложно, да, Юльхен? Хотя… Запад, ты чего под кроватью сидишь? – Прячусь, – выдал первое, что пришло в голову, Германия, смотря отыскавшему его брату в глаза. – От Хилли, что ли? Вылезай давай, он, во-первых, уже ушёл к себе, а во-вторых, он-то мне показал, что ты тут прячешься... Святая Дева, ты весь в пыли, Людвиг! – Пруссия покачал головой и обнял младшего брата. – Соскучился? – Очень! – Я тоже скучал, братишка. Но, увы, политика… Ну, ну, не огорчайся, я теперь надолго приехал. Завтра поедем куда-нибудь? Или тебя так нагрузили занятиями, что никуда уже не хочется? – А просто погулять? – Просто так просто, Запад. Просто погуляем. Ложись давай спать, а то заснёшь посреди прогулки ещё, что мы с тобой делать будем?.. Столовая была очень светлой – и холодной, как все запертые комнаты в доме. Утром Германия пробрался в домашнюю библиотеку, откуда его, собственно, Гессен и вытащил обедать, и в ней тоже было холодно. Обед проходил в молчании. Пруссия старательно следовал застольному этикету – его это явно нервировало, как предполагал Германия, но ради младшего брата и мира в доме он старался изо всех сил, и на разговоры уже ничего не оставалось. Гессен сидел неестественно прямо, держа одну руку на коленях, а другой он сегодня то и дело при помощи салфетки промокал губы. Германия же молчал, поскольку не знал, о чём можно говорить за столом, как поддерживать беседу и стоит ли, в самом деле. И тут Гессен резко поднялся из-за стола. – Прошу простить меня, но мне требуется необходимо отлучиться. – И, чеканя шаг, он стремительно покинул столовую. – Чего это он? – с недоумением переводя взгляд то на распахнутую дверь, через которую вышел Гессен, то на удивлённого Германию, поинтересовался Пруссия. – Людвиг? – Я не знаю. – Пошли тогда, – Пруссия кинул салфетку на стол, – узнаем. «Вот дьявол, – думал Гессен, закрывая рот ладонью и склоняясь над раковиной. – Дьявол, почему именно сегодня?.. как же плохо… вот же…» Он закашлялся, ощущая, как рвотные позывы уже начинают новую атаку; желудок скручивался, наверное, спиралью, чтобы выбросить наружу своё содержимое полностью. – Мамусик, да тебя тошнит! – донёсся из-за спины радостный и насмешливый голос Пруссии. – Может, ты у нас в интересном положении, а? И у нас всё-таки будет дочка? Дай-ка угадаю… – Катись к чёрту, Гил, – закашлявшись, просипел Гессен. – Это ничерта не смешно!.. – У-у-у, мамусик сердится! А нельзя, нельзя тебе нервничать, Дрезден этого не одобрит! – Заткнись. – Брат, всё в порядке? – Германия осторожно дёргал его за рукав. – Брат! – Принеси холодной воды, пожалуйста, Людвиг. Голова кружилась. Его мутило, но вырвало только после того, как слух уловил удаляющиеся шаги младшего брата. И снова. Кашель – приступ рвоты – кашель. Руки тряслись. Колотило. – Хилли, ты точно не?.. – обеспокоенно спрашивал Пруссия, положив руку на плечо Гессену. – Хильдеберт? – Мужчины не беременеют, ты это прекрасно знаешь. Просто отравился, наверно… Да, просто… отравился… – «Да и кто у нас мог бы получиться, в самом деле? Только какой-нибудь урод». – Не стоит беспокоится… а, спасибо, Людвиг… – Холодной, даже ледяной водой из кувшина Гессен дрожащими руками умыл лицо. Прополоскал рот. – Идите. Я скоро… приду. – Правда? – Германия льнул к нему. – Правда придёшь? – Когда это Бертель врал, Запад? – неожиданно сварливо сказал Пруссия. – Сказал, что придёт, значит, придёт. Пошли, чаю ему заварим покрепче. Бертель, даже не пытайся от него откреститься. Если уж ты подозреваешь пищевое отравление, то чай – самое оно. Гессен не стал отвечать. – Ушли, – шепнула ему Гретхен. – Всё как тогда, в тысяча восемьсот девятом? – Надеюсь, что нет, – выдохнул Гессен, снова умываясь. – Вот чёрт… – Тошнить уже ничем не могло, но что-то всё-таки выходило, обжигая горло. Утро разбилось на мелкие осколки и перемешалось, утратив логичную последовательность событий; топот ног – экономки, служанок, его самого, – грохот падающего подноса, лихорадочный стук в дверь, крик, испуганный до невозможности голос, строгое замечание, беготня; подросток застыл на пороге, а путаница, вертевшаяся, словно карусель, в его голове, укатилась вдаль, оставив его наедине с настоящим. «Господин изволил отправиться ко сну, не дожидаясь вас», «Мне нехорошо, Людвиг, лучше я останусь дома», «Не переживай так, всё будет в порядке», «Да что с ним может случиться?», «Просто недомогание, я в порядке…» Да, разумеется. В порядке. Кисти рук терялись в белизне одеяла и ночной сорочки; шрам резко контрастировал с болезненно бледной кожей лица, пугал своей яркостью; разметавшиеся по подушке светлые волосы… И запах. Тонкий, отвратительный смрад рвоты – и её блёклые пятна. – Брат!.. – Германия кинулся к Гессену и схватил его за руку. – Ты не… не уйдёшь, да? – Северогерманский союз, который вырастет в империю совсем скоро по меркам стран, глотал слова, поскольку говорил быстро и сбивчиво; перепуганный ребёнок у постели больного, сидящий рядом и прижимающий дрожащую руку взрослого к лицу. – Не умрёшь? Не умирай!.. не оставляй меня!.. Мутные глаза устало сощурились. – Тихо, младший, – едва слышно прошептал Гессен. – Какого?.. Хильдеберт! – Рядом с Германией на кровать рухнул Пруссия. – Немедленно прекращай, слышишь? Мы… – Германия обернулся, чтобы увидеть невозможное: Пруссию в страхе. – …мы же беспокоимся! Запад, успокойся, он не умрёт, не умрёшь, Гессен, да? Хилли, да что ты молчишь… ещё и отворачиваешься! Пруссия что-то тараторил, смачивая кусок ткани в принесённом слугой тазу с кипятком и потом протирая им лицо Гессена; Вильгельм пытался как-то расшевелить пасмурную, болезненно нахохлившуюся Гретхен вместе с беспокойной и шумной Юльхен, но Гретхен оставалась вялой, почти не реагируя ни на подначки Юльхен, ни на льнущего к ней Вильгельма; Германия же отошёл в сторону – он не знал, что делать, он мог лишь стоять в стороне, полный тревоги, и наблюдать за действиями Пруссии, и думать… Думать о том, что ему рассказал как-то о семье Саксония. «Он ведь говорил, что они любили друг друга. Адальберт должен знать, что делать, иначе…» – Он замотал головой. Нет, никакого иначе, даже не сметь помыслить о подобном. – Гилберт, мне нужно отпра… – начал было Германия, но умолк, услышав сухой, слабый кашель Гессена. – Гилберт, я знаю, что нужно сделать, но… – Что «но»? Ш-ш-ш, Хилли, не двигайся, не двигайся, я кому говорю! Далеко? – Ну как сказать, – уклончиво ответил Германия. – Время дорого. – Людвиг, куда ты… – Гессен попытался приподняться на слабых руках, но рухнул обратно. – Не надо… – Надо. Подремли пока, Бертель, мы быстро. До подвала и обратно. Что ты на меня так смотришь? Да, там портал когда-то был, а теперь там просто удобно перемещаться. Не волнуйся. Ступени, ступени, бесконечные ступени, заворачивающиеся спиралью, пахнущие сыростью камни, а в конце – пустая комната. Ну, почти, ведь в середине её бьётся тёмный ком энергии, похожий на сердце, по которому проскальзывают искры и молнии. Пруссия протянул младшему массивный округлый камень. – Я тут нашёл как-то. Короче, Запад, это карманный портал. Просто думай, куда тебе нужно, и он сам тебя перенесёт. Ну и, – он вручил ничего не понимающему Германии шпагу, – оружие, а то мало ли что. Великий не может быть рядом, Людвиг, кто-то должен присматривать за Хильдебертом. Пруссия наблюдал, как его брат кивнул в ответ, крепко сжал портал… но едва Германия исчез, на Пруссию обрушилось чудовищное воспоминание о том, почему, собственно, он сам не использовал этот портал. Он схватился за голову и взвыл. Кое-как взяв себя в руки, шагнул к сломанному порталу – он не мог теперь переносить по всей германской земле, но по дому мог – и оказался в комнате Гессена. – Бертель… Гессен выпрямился, застывшими глазами всматриваясь в полное ужаса лицо Пруссии. Бледный, в окружении белого, он походил чем-то на Смерть. А может, и на Голод – какая разница, кто из всадников Апокалипсиса будет слушать бывший Тевтонский Орден? – Бертель, я дал ему портал в одну сторону, – облизнув пересохшие губы, выдавил Пруссия. – Ты придурок, – прошептал Гессен прежде, чем начал заваливаться набок. – Как он теперь вернётся?.. Саксония взмахнул – всплеснул! – руками, и заставленный поднос, который он держал в руках, рухнул на пол. – Людвиг! Что случилось? На тебе лица нет! Германия ненадолго застыл, ожидая грохот от падения. Однако… – Отто-о-о, – протянул из-за спины Бавария. – Ну кто так ловит, ты же не собака. – Орёл что-то проворчал, держа на себе поднос. – Аде, ты чуть не лишил нас завтрака. – Гессен заболел. Саксония только отмахнулся от замечания Баварии, уже ставившего поднос на стол, и вновь всплеснул руками, услышав наконец причину прибытия Германии. – Я знал, я чувствовал!.. Весь день места себе не находил, вот как!.. – И убежал куда-то, крикнув: – Я вернусь сейчас, проверю, как они там! Бавария сгрёб младшего брата в объятия и уселся с ним на стул. Германия прижался к нему. – Напугался, Север? – Угу. – Ну, что поделать… Вон, вчера Адальберт весь день руки заламывал, метался, потому что у него, видите ли, предчувствия. – Бавария вздохнул и ласково потрепал Германию по волосам. – Вот что-то они, правда, ему лет так шестьдесят назад ничего не сказали. Кажется, мы тогда собрались что-то обсудить, а Гессену стало дурно. Как он хоть? – В постели лежит. – Это правильно, – одобрил Бавария. – С ним Гил сидит сейчас, да? Ш-ш-ш, Север. Тебя самого, кажется, скоро колотить начнёт. Не бойся, всё будет в порядке. Ах да, – он осторожно, чтобы не потревожить Германию, сунул руку во внутренний карман, – у меня тут кое-что для тебя есть, братишка. Германия удивлённо посмотрел на Баварию. Тот вытащил что-то из кармана, настороженно посмотрел в ту сторону, куда умчался Саксония, и протянул Германии несколько перевязанных нитью пёрышек. – Правда, они на самом деле Адальберта, но я вот подумал, что тебе… в общем, в этих пёрышках спрятаны воспоминания. В основном, конечно, Аде, но есть и мои – вот это небольшое чёрное как раз, – и вот это серое, кажется, Гила, и это рябое… – Бавария замолчал. – Прячь, Север, а то на нас тут шипеть будут. Германия послушно убрал подарок в карман. – Ай! – Германия затряс рукой. – Горячее же, – устало вздохнул Саксония, протягивая Германии толстые перчатки. – Надень и попробуй снова. Ты сможешь, младший, – добавил он с вымученной улыбкой, словно за то время, что находился наедине с собой – и печью, откуда теперь Германии необходимо было вытащить противень, – успел чудовищно переутомиться. – Почему ты не можешь вытащить, Адальберт? – Да потому что Гессен немедленно учует, – сложив руки на груди, заявил Бавария. – И всё, прости-прощай, спокойная жизнь, всем будет не до тебя, Север. – Вихрам прав. У Хильдеберта очень тонкий нюх… Пожалуй, это единственное его личное волшебство, о котором я знаю. Он просто сразу поймёт, что я всё это приготовил. А так – решит, что ты сам. Он же будет нервничать, если помёт, что, возможно, я, гм, существую отдельно. – Бранденбургу это ни капельки не мешало, – фыркнул Бавария. – Вихрам, опять ты за своё, ну сколько можно уже, а? – Ой-ой, тоже мне тут, моралист нашёлся!.. Германия пошевелил пальцами в великоватых для него перчатках – даже, пожалуй, всё-таки варежках по форме. Осторожно взялся за край уже выдвинутого немного противня и очень аккуратно вытащил его, после чего поставил на стол. – Вот видишь, ничего страшного. Даже не обжёгся. Держи, – Саксония протянул ему кусок ткани, – заверни туда несколько штук. Честно говоря, могли бы сами справиться, ведь Хилли больше всего во время болезни нужна ласка и забота. – По-моему, всем больным они нужны, да только все эти доктора больше верят во всякую чушь, – вставил Бавария. – Вихрам! – Вы ведь оба не сердитесь, – вздохнул Германия. – Да и откуда нам знать?.. – Да ладно, мы всё равно по тебе скучали, Север. Какая разница, зачем ты нас навестил? А, Аде, слушай, а наши все портреты в Нюрнберге или в Лейпциге хранятся? – Скажи ещё, в Бремене! Нет, полностью они все где-то… сейчас, погодите… да в Дрездене. Конечно, можно было бы ещё в Вене посмотреть, но не думаю, что тебя кто-то пустит в столицу Австрии. Вообще, хорошая идея. Людвиг, упроси Гилберта и Хильдеберта показать тебе семейную галерею. – А вы? Вы со мной не посмотрите? – Ну… – Братья переглянулись. Саксония пожал плечами, и Бавария продолжил: – Можем, конечно, скрываться мы в галерее умеем. Как-то даже играли все там в прятки, меня, между прочим, так и не отыскали! Только позови заранее, Люц, хорошо? Да, и как ты домой сейчас вернёшься? Вместо ответа Германия протянул брату камень. – Кхм. – Бавария осмотрел портал. – Лет через десять, Север, ты бы смог им воспользоваться. В лучшем случае. Эй, не надо мне такое лицо делать, Адальберт! И ты туда же, Людвиг, только… а-а-а, всё, стойте тут, я сейчас! – Не волнуйся, – ласково гладя Германию по голове, сказал Саксония. – Вихрам что-нибудь придумает. Он у нас вообще… очень изобретательный. – Я знаю, – пробормотал Германия, прильнув к брату. – Я ведь слышу… – Надеюсь, как благовоспитанный мальчик, не всё? – обнимая младшего, поинтересовался Саксония. – Иначе придётся всерьёз заняться… – На, Север, держи. Хотя если бы назвал Аде «мамой», я бы получил ещё один повод поупражняться в остроумии. Вот, смотри, как вскинулся, сейчас наверняка скажет, что у нас с Гилом шутки одинаково глупые и несмешные! – Бавария, сунув в руки Германии кусочек цветного стекла, отчего-то веселился. – Ладно, таким отвратительным братьям, как я, объятия явно не положены, так что мы с Отто откланяемся, что ли – Север, да я пошутил, ты ещё заплачь, ну, мне вот только мокрой рубашки не хватало! Береги себя, – с непередаваемо неуклюжей нежностью в голосе, неловко потрепав Германию по голове, произнёс Бавария. – И Гила с Хилли береги. Порталы все работают одинаково, так что не заставляй их беспокоиться больше необходимого. Они ведь у нас такие ранимые!.. Казалось, что дом в Берлине затаился, затих и опустел – никого не встретил Германия, пока тихими шагами пересекал его, пока не дошёл до открытой двери, где, утопая в белых подушках и одеялах, дремал больной. Германия прокрался в комнату, осторожно положил свёрток на прикроватный столик и сел на край постели. – Людвиг!.. – Когда брат проснулся? Когда сел и крепко обнял его? Германия пытался отыскать ответы на немедленно появившиеся вопросы, но не мог. – С тобой всё в порядке? Я так волновался за тебя!.. Словно время повернулось вспять, и Германия снова вернулся домой из леса, и снова Гессен осматривал его со всех сторон, прижимал к колотящемуся в клетке рёбер сердцу, отступал и изучал вновь, чтобы наконец-то успокоить себя: младший здесь, целёхонек, жив-здоров и больше не пропадёт никуда. – Всё в порядке, – обнимая Гессена, вздохнул Германия. – Не стоило так тревожиться, ты ведь хорошо меня обучил… Всхлип. За спиной. И тепло, и длинные руки. Обнявшие сразу двоих. «Кто-то оказывается меж двух огней, а я очутился между братьями, которые одинаково сильно за меня переживали… ну мог же вернуться пораньше, мог, да? Ведь наверняка же!» – Святая Дева, ты жив и цел, – прошептал Пруссия. Германия почти осязал бешеный стук спиной. – По-моему, это входит у тебя в привычку, а, Запад? – Германия буквально видел, как Пруссия заулыбался. Раз начал поддразнивать, значит, уже оклемался. – Как, между прочим, твоё дело? Сделал? – Да. Выпустите меня только. И братья оставили его, немедленно разомкнув объятия; один устало рухнул на подушки, влажными глазами – слегка припухшими, покрасневшими, но ни единым жестом не подтвердит догадку, что он плакал от облегчения ли, от горя – наблюдая за разворачивающим свёрток Германией; другой ничем не выдаст волнения – лишь вцепился в ткань одеяла, внимательно следя, как Германия ищет нож, как осторожно что-то нарезает, накалывает на вилку… – Фкуфно… В комнате полно света. Пруссия смеётся и хлопает ладонью по спрятанным где-то под одеялом ногам Гессена, запрокидывает голову и заливается смехом – словно хочет примерить все глаголы для радостного, безудержного хохота на себя, Великого; деймоны взмахивают тёмными крыльями, бьют ими по воздуху, не зная, как выразить эмоции, заполняющие их до краёв; Гессен, прикрыв ожившие, прояснившиеся глаза – муть ушла, растаяла, пропала, – улыбается и послушно доедает принесённые Германией колбаски; виновник этого счастья сам сияет, пряча в глубине зрачков немую тоску далёких и одиноких, вырванных из водоворота семейной радости Саксонии и Баварии. И свет кажется Германии подёрнутым тенью.