Зеркало иллюзий

Он стоял перед огромным мраморным памятником юноше с высоко поднятой рукой. Он будто взывал к толпе, которая струилась за спиной Филиппа и которую он не замечал, глядя на величие прекрасного молодого человека с распахнутыми глазами и раскрытым в крике ртом. В руке он крепко сжимал шпагу. Каким-то невероятным образом скульптор смог оставить на одежде юноши едва заметные в пасмурную погоду капли – они гладкими, потухшими от времени рубинами выступали на камне. В руках Люксембург сжимал пёстрое китайское яблоко и рассматривал этот памятник, ставший свидетельством красоты человеческой души, в которой нашли приют честность и смелость. Филипп не знал, кто этот юноша, к кому он обращается, но каким-то образом ощущал в нем героя, пускай и не мирового масштаба, но такого, о каком легенды должны проходить сквозь время вместе с его голосом, вместе с его взглядом, застывшем в камне, что был живее многих людей на земле. — Сеньор… — раздался знакомый голос, и только сейчас Люксембург заметил, что до этой секунды не слышал абсолютно ничего, что выдало бы чьё-то присутствие рядом. Филипп медленно повернулся, и зашуршавший гравий громом напугал юношу, который поморщился от странного ощущения: обычный звук многократно увеличился и проник в голову, заполняя собой все возможное пространство. — Люксембург… — Шуршание замерло, будто повисло в воздухе, когда голос снова возник в пустоте. Он повернулся и увидел серую толпу, которая большой голодной змеёй ползла мимо памятника. Все лица сливались в единое, все фигуры были одного роста, а их шаги — одинаковой длинны, но не синхронными. И никого, кто бы мог позвать его. — Кто здесь?! – задыхаясь, крикнул Люксембург. Воздуха резко стало не хватать, хотя видимой причины для этого не было: ни паники, ни растерянности. Только странное умиротворение вместе с собственным голосом, которого он не слышал — Очнись, Филипп. Глубокий вдох. Руки сами собой бросились искать опору, сжимая обивку мебели и чью-то тонкую одежду. Нащупав её, Филипп стиснул ткань в кулаке и потянул на себя, от чего та затрещала, расходясь по шву. Быстро вдыхая и выдыхая, Люксембург резко вздрагивал, пока чья-то прохладная грубая ладонь не легла на мокрый от пота лоб. — Тс-с, Филипе, — заговорил обладатель размытого силуэта – у Люксембурга слезились глаза, из-за чего он не мог как следует рассмотреть сидящего возле софы. Но юноша уже смог узнать в нем Португалию. — Откуда?.. – Филипп повернула голову набок, и их лица оказались напротив друг друга. — Мы же когда-то были семьёй. — Южанин внимательно смотрел на успокаивающегося гостя, и что-то в его зелёных глазах казалось ласково-заботливым, когда он убирал намокшие волосы с глаз Люксембурга. — Семьёй… — Филипп застонал, произнося это слово. В тот же миг в голове всплыли воспоминания о брате, который знал, что пропадёт, и предупредил совсем не тех людей, которые бы хотели знать о его судьбе. За что он так с ними поступил? — Не думай… те, что вас с сестрой предали. Такое часто случается в нашей среде, потому что чем сильнее члены семьи, тем меньше они держаться друг за друга, — пропуская светлые волосы сквозь пальцы, говорил Португалия. Это движение заставило Филиппа вздрогнуть, в его теле появилось какое-то напряжение – у брата Испании не могли быть такие нежные руки. Рядом с ними заскулил Йорис, спрятавшийся за ножку софы. – Симпатия, дружба, любовь – все это, конечно же, бесценно и имеет свойство пропадать. Это не так больно, как кажется. Нам ли не знать, как быстро летит время. Южанин поднялся с пола и сел рядом с Люксембургом, улыбаясь одними глазами, будто намеренно заставляя гостя расслабиться. Тот потянулся, опираясь на согнутые в локтях руки, но покачнулся, и Португалия его придержал за плечи. От его пальцев по всему телу разошлась некоторая энергия, из-за силы которой Филипп подавился воздухом. Взгляд в панике начал искать, за что бы зацепиться. «Тюльпаны. Едва увядшие. Но на них такой слой пыли…» — В какой-то панике зелёные глаза замечали все, что прежде неброско намекало на самые важные вопросы, которые нужно было задать Португалии, который так осторожно касался пальцами волос Филиппа. — Откуда эти цветы? – повернулся юноша к заметно расслабившемуся португальцу с вопросом, который бы никогда не пришёл ему в голову. Ибериец бросил быстрый взгляд на вазу и резко отпустил Филиппа, из—за чего тот удивлённо упал обратно на софу. Португалия злился, это он понял сразу, только причину разобрать не мог. — Понюхайте. — Южанин практический выдернул цветы из сосуда и ткнул ими в нос недоумевавшего юноши. Сладковатый и густой запах заполнил собой всё вокруг Люксембурга. Так пахло от разлагающихся покойников. — Их привёз ваш брат, какой-то невероятный сорт, который уже какое-то время напоминает мне о его визите. Я слишком редко бываю в этом крыле, чтобы наконец-то выбросить их. Португалия сжал в руке стебли цветов, от чего те затрещали. Филипп вскочил с места и схватил собеседника за запястья, заглянув ему в глаза. — Не надо, отдайте их мне… — «…ведь это последняя память о брате», — додумал он про себя, все ещё чувствуя этот сладковатый аромат, из-за которого перед глазами вставали бездыханное тело Нидерландов и плачущая рядом Бельгия. О, бедная сестрица, знала бы ты, чего стоило Люксембургу это отчаянное приключение, которое завело его в тупик. — Так тянетесь за ним… Вас даже жалко, — разжав пальцы, с толикой презрения ответил португалец, когда тюльпаны рассыпались по полу. Он как-то нервно потёр руки, которых коснулся Филипп, что не укрылось от гостя. «Брезгует…» — почему-то решил он, потупив взгляд и дрожащими руками собирая цветы, стараясь смотреть не на них, а на пол. Получалось плохо, пальцы то и дело натыкались на бутоны, сминая их. — Вы хотите сказать, что быть одному в этом мире – лучше? – покосившись на сапоги португальца, спросил Филипп. Сам он не мог понять, как можно отказаться от чьей-то поддержки, от родства с кем-то в пользу собственной выгоде. Поступки Нидерландов же он всегда объяснял его неумением правильно показать заботу. Филипп считал, что старший брат всегда о них беспокоится, но помогает только по мере своих сил. Ведь помогать можно не только золотом… — Я хочу сказать, что надеяться на такого человека, как Нидерланды, не стоит – поплатишься своей же душонкой. То, что вы семья, ещё не означает вечную поддержку. Мой брат был и ласков ко мне, и жесток… — А друзья? – прервал его Люксембург и прикрыл рот рукой. – Извините. — Друзья… — постучав костяшками пальцев по стене, произнёс Португалия, растягивая гласные. – Друзья – это ещё более страшное оружие. Они могут сделать больно, думая, что помогают. Присядьте, пол грязный, ваша одежда и без этого пережила всякое. Сам португалец со вздохом рухнул в кресло, которое перед этим пододвинул поближе к софе. Люксембург с цветами на коленях сел напротив, сохраняя серьёзное выражение лица. Сейчас он испытывал противоречивые чувства по отношению к Португалии: тот был то внимательным, то грубым. Что было его истинным лицом, а что — маской? — Я плохой рассказчик, но есть такая легенда о принце и его друге – обычном жителе королевства. Они дружили с самого детства, и между ними не было никогда никаких разногласий: бедный не завидовал богатству принца, а тот, в свою очередь, не хвастал им перед другом, потому что понимал, что все золото принадлежит короне, а не лично ему. Бедняка звали Мигел, за ним была слава доброго и честного человека. Только все равно королю он не нравился: нечего отпрыску королевской семьи водиться с сыном сапожника. Мигеля обвинили в воровстве, которого он не совершал, и выставили за стены города. Принц прознал о том и пустился верхом следом, оставив за спиной свой титул. Глупец… Португалец хмыкнул и замолчал, поднявшись со своего места, чтобы зажечь свечи и задёрнуть портьеры: за окном уже были сумерки. Лиссабон оживал вместе с заходом солнца, а в комнате особняка стало тише – слуги убежали в свой флигель, заметив отсутствие хозяина. — Они встретились, Мигел очень обрадовался, что друг его не покинул, и они продолжили путь уже вместе, — садясь на своё место, продолжил португалец. На его лице читалась какая-то показательная скука, причём он даже не скрывал всей наигранности своего поведения, что несколько удивляло Люксембург. Он внимательно следил за тенями на лице южанина и его глазами, которые будто не видели этой комнаты. Ибериец представлял себе картины своего рассказа, казалось, он сам был участником давно минувших событий. — Заночевали они в одном лесу и слышат, что кричит кто-то. Пошли они на голос и нашли привязанную к дереву девушку неслыханной красоты. Золотые кудри, объёмные формы – в общем, всё как всегда. Оказалась она принцессою, которую ограбили разбойники. Мигел её отвязал, а принц посадил на своего коня подле себя. Мигел сразу смекнул, что друг его влюбился. А любовь, как вы знаете, забивает разум лучше любого яда. Вы не хотите есть? — неожиданно воодушевлённо обратился португалец к собеседнику. Филипп отрицательно покачал головой вместе со своим забравшимся на софу щенком. Усмехнувшись, ибериец подмигнул деймону и вышел из комнаты, чтобы через секунду разразиться таким криком, чтобы, видимо, Испания, где бы он ни был, смог услышать своего брата. — Бестолочи! Я вам всем ноги подрежу, чтобы, как Себаштьян, на цыпочках тут топтались, ублюдки! – После этой речи дом ожил, повсюду слышался топ ног, что-то роняли, где-то ругались, зачем-то открывали окна, плакали и пели. Когда Португалия вернулся, за его спиной в коридоре вовсю бегали слуги. Поставив себе на колени поднос с фруктами, он продолжил рассказ, с каким-то садистским удовольствием отрывая виноград от кисти. — В общем-то, через какое-то время они остановились на ночлег перед какой-то пещерой. Принц с принцессой тут же уснули, а Мигел остался их сторожить, потому что он был умным человеком и догадывался, что где-то в лесу должны быть разбойники. Зашёл он в пещеру, чтобы проверить её, и увидел там трёх беседующих голубей. Не улыбайся, это вполне возможно. Это могли быть деймоны. — Никогда не видел деймонов-птиц. И тогда их ещё не было, — прикрыв улыбку рукой, сказал Филипп. Ибериец в ответ обиженно фыркнул и забросил себе в рот целую горсть виноградинок. — Они могли быть, просто исчезли и сейчас снова появились. Но смысл не в этом, смысл в том, что эти голуби пророчили гибель принцессе и принцу: принц будет горевать по принцессе, отравившейся сочным плодом; принцесса будет горевать по принцу, отравившемуся чистой водой… А коль оба выживут, то погибнут они на своём брачном ложе. Мигел все это услышал и поспешил скрыться. Вдогонку голуби, обнаружившие лазутчика, крикнули ему, что если он что-то расскажет, то обратиться в камень. В общем-то, как и обещали голуби, встретились им апельсиновые деревья. Сидящая на лошади принцесса потянулась, чтобы достать один плод, только Мигел хлестнул веткой лошадь, и та вынесла девушку из-под ветвей апельсиновых деревьев. За это принц и принцесса обиделись на Мигела, однако тот был рад, что никто не пострадал. Когда же они оказались возле родника, а пить хотелось всем, Мигел вылил всю воду, которую они налили в сосуды. Возвращаться обратно было уже не сподручно, и принц с принцессой снова разозлились на Мигела, но ничего ему не сделали. Втроём они вернулись в город и узнали, что король умер, не пережив поступка сына. Недолго горевал принц и вскоре сыграл свадьбу с принцессой. Ночью, когда они уединились в комнатке, Мигел караулил возле их спальни, не смыкая глаз. Не понимаю, как он все это выдержал, видимо, слишком любил своего друга. И вот, уже на исходе ночи на дворец напал змей. Мигел отважно сразился с ним и убил, забрызгав кровью весь коридор и выбросив тело в ров. Потом он зашёл в спальню, чтобы проверить, спят ли король с королевой. Представьте себе, человек весь в крови и со шпагой наголо. Новоиспечённая королева проснулась и закричала. Сбежалась вся стража и окружила Мигела. Друг его потребовал объяснений. Его жёнушка, истерично визжа, обвиняла его во лжи и предательстве. Мигел не выдержал такого обращение и принялся рассказывать все от той самой встречи с голубями. И, конечно же, он обратился в камень. Португалия умолк, уставившись каким-то пустым взглядом в закрытое шторами окно. Что-то было в его взгляде… Ностальгия? — Что же дальше случилось? — Мм? Король водрузил Мигела на постамент да поставил его в центре города. И так и жил со своей прекрасной женой. Пожалуй, вам пора. Утром отходит корабль прямиком в Гаагу, на ночь вы можете остаться в покоях для гостей, Себаштьян вас проводит, — усталым голосом сказал Португалия. Люксембургу послышалось, будто южанин вот-вот заплачет. В подтверждение тому он увидел, как ибериец потёр щеки рукой и вытер её об обивку кресла. «Наверное, он прошёл не через одно предательство», — сжалился над португальцем Филипп и поднялся, чтобы обнять его со спины. — А? Зачем? – заволновался брат Испании, встрепенувшись и увидев, как совсем рядом с его ногами ходит Йорис. — Я хотел сделать вам приятно, — на удивление спокойно прошептал Люксембург и отпрянул, отойдя к двери, возле которой топтался хромой слуга. – Скажите, месье Португалия, что означает «жить с верой на устах»? Южанин поднялся следом и остановился совсем рядом с Филиппом, почти касаясь его. — Никогда не пожелаю вам такого, это значит «находиться в опасности», мой друг. И, Филипе… зови меня Диогу, — убрав светлые волосы со лба Люксембурга, тихо нашёптывал Португалия, губами касаясь кожи гостя. Йорис под ногами тихонько тявкнул, но хозяин его не услышал, занятый своей бурей мыслей, которая не на шутку развернулась в его душе. Когда Португалия остался один в комнате, он отодвинул портьеру и открыл окно, чтобы услышать, как море бьётся о пристань и поют прохожие на улице. Это был праздник. Бесшумная тень опустилась на плечо португальца, взмахнув крыльями. — Зачем ты сказал ему своё имя? — Нравится, как он заставляет меня злиться и улыбаться. Думаю, он ещё не раз переночует в моем доме, Барту.