POV Драко
Она стояла в проходе и смотрела на меня, а мои пальцы непроизвольно сжали книгу сильнее, впиваясь в потертую бумагу. У нее есть одна привычка: всегда стоит так, что носы ее ног немного направлены друг к другу.
Кривоногая.
Поднимаюсь по щиколоткам к коленям, врезаюсь взглядом в юбку и иду выше.
Худая.
Мне больше нравятся такие, как Панси. Грудастые, с круглой попкой, чтобы было за что ухватиться, чтобы было, по чему ударить ладонью.
А тут задумчивый волосатый скелет, так еще и смердящий моим любимым шоколадом.
— Нравлюсь? — холодно, насмешливо.
Я не стану дольше ее рассматривать. Не буду пялиться, как она на меня. Надо вылить на нее все дерьмо, скопившееся внутри. За что, кстати, я почти готов сказать ей спасибо. Это время, которое я посвятил унижению ее, мне принесло какую-то разрядку. По крайней мере я знал, что мне нужно делать, когда психую.
Правильно. Идти и долбить мозг грязнокровке. И станет легче.
Ее брови двинулись. Хмурится.
Всегда одна реакция, постоянно.
Это скучно.
Зачем тратить на нее время, мне это не надо, по крайней мере сейчас. Пока я решаю отвести взгляд, она поправляет джемпер. Поздно, грязнокровка, мне уже не понравился твой внешний вид.
— Кабинет нравится, ты не очень.
Я смотрю на буквы в книге и кривю губы. Слышите? Она говорит «не очень». Всегда вежливая, даже если ты разговариваешь с ней с сарказмом.
Это скучно.
Мне неинтересно, Грейнджер.
— Что ты здесь делаешь? — ее голос сопровождает звук закрывающейся двери.
Ты что? Не ушла еще? Поднимаю взгляд и смотрю на нее с презрением, как обычно. Это уже норма смотреть на нее так. Давно, еще с первого курса.
— Ты слепая? Или у тебя глаза на жопе? А может просрала их? Или что с тобой?
Мне всегда хватает минуты, чтобы разозлиться на нее. А иногда и меньше. Зачем распыляться на прелюдии, надо просто сразу психануть и все, но нет.
Это будет еще скучнее.
Давай попробуем с прелюдиями: все, как всегда, все, как обычно.
Она пошла в мою сторону, быстро, как будто я убегу сейчас от нее, сжимая кулаки. Подлетела, буквально, своей «подпрыгивающей» походкой и встала рядом.
Смотрит.
Ну смотри, мне срать на твою раздражительность.
— Почему ты себя так ведешь? Ты так не любишь магглорожденных. А что с нами не так? У меня есть руки, ноги, уши и мозг получше твоего. Я тоже живу и тоже дышу и кровь у меня…
Я все это слышал уже, Грейнджер.
— Одного и того же цвета, что и моя, ты это хочешь мне сказать? — прерываю ее и захлопываю книгу. Она моргнула, наблюдая за тем, как я прекращаю упираться задницей о парту, выпрямляюсь, кидаю книгу на стол. — Я знаю это.
— Если ты знаешь, то зачем? — уже не так агрессивно.
— Ты просто меня бесишь.
— Чем?
— Всем.
— Это не ответ, Малфой
— Заткни свое ебало уже.
Отвали.
Она делает шаг ко мне, сокращая дистанцию. Нет, не смей. Даже не думай приближаться, Грейнджер.
— Ты можешь разговаривать без мата, тупое ты создание?
Я ухмыльнулся шире. Уже лучше, Грейнджер. Но можешь еще лучше, не так ли?
— А почему я должен разговаривать с тобой вежливо? Или я тебе неясно дал понять, что ты — ничто, что ты у нас маленькая грязь под ногами. Пусть живая, только вот гнойная букашка и то больше заслужит уважения от меня, чем ты.
— С какой стати я стала грязью? У меня все хорошо, Малфой.
Грейнджер смотрела мне в глаза, сжимая одной рукой свой край джемпера, что напялила поверх рубашки, а второй лямку сумки. Пальцы плотно сжаты, и сама она напряжена. Сколько эмоций, грязнокровка. И все это для меня?
Я усмехаюсь еще больше, беря свою сумку с парты.
— Ты не стала ей, ты была ей изначально. С самого того дня, как только я тебя увидел.
— Оставь меня в покое, тебе ясно? — удар ее голоса о мое плечо, так как я уже двинулся в сторону выхода.
Я остановился.
Молодец, сумела остановить.
Надо бросить еще один уничтожающий взгляд, меня не стоит просить дважды.
Смотрю. Она немного подняла голову выше.
Мелкая, ты мелкая, Грейнджер.
— Ты же знаешь, правда? — она не понимает. Правильно, она ни черта не знает. Не знает, как внутри, под кожей, начинает все закипать, только глядя на нее. Каждый раз, когда она открывает свой поганый рот. Свой маленький…
— …убогий ротик, — последнее, видимо, выдаю вслух, кривя свои губы, ухмыляясь, смотря на то, как ее глаза метнулись к моим глазам, задержались немного, бросая молнии.
Успокойся, сучка, тебе меня не достать.
— Что? — переспрашивает. Зачем? Ты же все слышишь.
— Закрой, — слегка склоняюсь к ней, — закрой свой убогий ротик.
Прикусывает нижнюю губу, наверное, сильнее, чем хотела. Обидно? А я знаю, ты каждый раз обижаешься. Но мне насрать на твои обиды, ты мне никто.
Выпрямляясь, отвожу от нее свой взгляд. Пусть проглотит это, пусть помолчит. У меня не то настроение, чтобы долго возиться с тобой.
— Пошел ты.
Смешок. Нет, не ее. Мой.
Откуда эта сучья смелость, тварь? Резко перевожу взгляд, а она делает шаг от меня, в сторону преподавательского стола.
Мы даже движемся в разные стороны, Грейнджер.
Так было всегда, как обычно все.
Это скучно, не так ли?
Отворачивается, делает еще один шаг.
Я тоже остановлю тебя, не волнуйся, сделаю, все как всегда, как обычно. Хватаю пальцами лямку ее сумки. Только не касаться ее. Нет, никогда и ни за что я к тебе не прикоснусь. Ты зараза, сплошная эпидемия. Тобой заразиться — три секунды.
Лямка натягивается, когда она делает следующий шаг от меня.
Почувствовала преграду, резко оборачивается, хлестая себя волосами по лицу. Правильно, убейся своими же патлами. Просто уйди. Потому что я привыкаю к тому, что есть мой личный раб. Раб, который слушает все мои оскорбления.
— Отдай, — сжимает своими ручонками лямку своей мерзкой сумки, наверняка забитой всякой учебной хренью.
Тянет лямку на себя.
Только сопротивление бесполезно. Мне достаточно держать ее одной рукой, пока ты хватаешься двумя кривыми ручищами и тянешь, тянешь
на себя.
В такое непривычное для тебя и меня направление.
— Отдай!
— А не пошла бы ты? — специально говорю ее слова. — Ты хочешь сказать умная такая, а? Тупая сука. Ты — тупая сука, — я не буду кричать тебе в лицо, не так, как ты. Не стану повторять этот скучный тон гнева. Не стану тратить свои силы на тебя.
— Мне надоело, что ты все время… — замолкает, сильнее натягивая лямку. — Всегда меня оскорбляешь.
Да ладно тебе, Грейнджер.
Все же, как обычно: скучно, сухо, пресно.
— Кто-то же должен ставить тебя на место, — ухмыляюсь.
— Единственный, кто в этом нуждается, только ты. Это тебя надо поставить… Да отдай уже мою сумку, отпусти!
Отпустить?
Тянет, прикладывает все усилия, чтобы вырвать свои бумаги, весь свой бедламовский сумочный смрад у меня из руки.
Ухмыляюсь шире.
— Как скажешь, — успеваю заметить ее секундное удивление перед тем, как разжимаю пальцы.
Резко, неожиданно, лишая нормального распределения сил, наблюдая, как она, прекратив внезапно чувствовать сопротивление, делает несколько шагов назад, пытаясь не упасть, стараясь не закричать.
Но она кричит и да, она падает.
А я получаю почти физическое удовлетворение, глядя только на то, как ты трогаешь затылком пол, как растеклась у меня под ногами с задравшейся юбкой, с сумкой в руке, издающая стоны боли.
— Ты сама просила отпустить.
А это не как обычно, Грейнджер, скажи же?
Уже не так скучно.
— Урод, дебил! — она садится, прикрывая ноги. Не обольщайся я не смотрю… Почти не смотрю на них. — Ты моральный недоно…
И это правильная, Грейнджер? Любящая людей, кричащая всем на каждом углу о понимании, о взаимопомощи. Где же это все, гребанная лицемерка? Где же это, гриффиндорская шлюшка?
Бросаю сумку на парту и подхожу к ней.
— Закрой свой рот! Завались, пока я тебя не избил тут нахер!
Прикрикиваю на нее, а она замолкает, держится за затылок, смотрит своим пылающим взглядом на меня. Снизу вверх.
— Видишь? Так и должно быть всегда. Я и ты в моих ногах.
Специально чуть тише. Специально, чтобы увидеть этот огонь гнева в шоколаде, вспыхивающий раз за разом, стоит мне только посмотреть на тебя, стоит мне только сказать тебе что-нибудь.
Убейся. Просто ползай у меня в ногах, медленно задыхаясь.
И слышит же меня, мои громкие мысли. Встает на колени, часто, рвано дыша, смотрит с хлесткой обидой, унижением. А мне нравится. Стой так, может, даже заслужишь мое прощение.
Но будь все так гладко, как я хотел бы, то это просто не была бы Грейнджер.
Не ожидал, я, правда, не ожидал, что она приложит своей кирпичной сумкой мне по коленям. Ноги предательски подкосились, опуская меня, заглатывая вниз. Нет! Не хочу! Стараюсь ухватиться за парты, отчего одна покосилась, и с нее грохнулось что-то, кажется, моя сумка, но уже поздно. Колени ударяются о пол, опаляясь тупой болью, прошедшей к туловищу, заставляя поморщиться.
— Ненавижу тебя! — ее визг передо мной. Она так близко от меня и ее руки. Ебанные руки, схватившие за рубашку, сжимая ее, потянув на себя.
— Отвали, Грейнджер! — хватаюсь за ее копну волос и чувствую, чувствую этот запах.
Мой любимый, мой драгоценный, гребанный запах шоколада от нее, проникающий в меня.
Содрать.
Надо содрать это с нее.
Она хочет сделать мне больно, не нужно быть гением, чтобы понять это. Не нужно ничего, поскольку я чувствую, как ее рука хватает меня за шею, а другая проскальзывает в волосы, сжимая, оттягивая их. А мне остается только морщиться от тянущей боли, от того, как она часто дышала, придвигаясь, тихо пища. Потому что я не остался в долгу. Сжал ее паршивые кудряшки, те самые, что вечно болтаются на ее лице, те, что всегда меня так раздражают, на которые я не могу не обращать внимания, намотал на руку и тяну. Сильнее нее, сжимая другой рукой ее бедро, на которое уперся до этого. Впиваясь подушечками пальцев, сжимая так, чтобы она снова издала этот тонкий писк, опаляя мою щеку дыханием.
Когда она оказалась так близко? Когда я успел потянуть ее волосы назад, открывая ее шею? Желая сделать больно, чтобы она заплакала, чтобы запомнила все, что здесь происходит.
И больше убивает не то, что я кусаю ее шею сам, специально зажимая кожу зубами сильнее, чем стоило, втягиваю ее, зная, что останется синяк, а то, что она издает протяжный стон. Стон, скользнувший мимо меня, заполняющий аудиторию, отскакивающий от стен.
А кожа, словно, губка впитывает его, заставляя проникнуть в меня, просачиваясь, прокрадываясь в мой воспаленный мозг, отдаваясь приятным уколом вниз, к чертовым штанам.
— Мне больно…
Тихо, так, что ее почти не слышно, дыша, будто пробежала все этажи Хогвартса в один момент. И эта дрожь. Дрожь от ее ногтей, что сейчас расцарапали мою шею. Боль, смешанная с легкими покалываниями, оголяющими нервы, ушла в грудь, к пальцам моих рук, заставляя отпустить ее шею, не впиваться в нее зубами, вынуждая тяжело выдохнуть.
Мне нужно дышать. Мне нужен свежий воздух, вдох, но получаю только яд. Сладкий яд, скользящий внутрь меня, напоминающий о том, что я еще не выбрался.
Я не хочу, не буду прикрывать глаза от ее прикосновений, мерзких прикосновений, заставляющих руку с бедра переместиться на ее спину, обхватывая, притягивая к себе в том направлении, которого вообще не должно быть.
Ее ладонь, которая скользнула по моему уху к скуле, снова царапая, оттягивая мои волосы, другими пальцами. Требующие оставить ее кудряшки. Я оставлю, только уйди. Я разжимаю пальцы, давая тебе возможность вздохнуть, опустить голову, взглянуть на меня и жалею.
Жалею в одночасье, потому что ты, тупая, Грейнджер, смотришь на меня не так как обычно, дышишь не так, как всегда.
А я просто охуеваю от того, какие у тебя громадные, мать твою нахер, глаза. Охуеваю от того, как я оттягиваю твой джемпер назад, тяну, наблюдая, как одежда начинает тебя душить из-за того, что ты сама кусаешь меня за скулу.
Отчаянно…
Сильно…
Цепляясь за меня, прижимаясь ко мне.
— Ненавижу, — тихий, хриплый шепот. Это же шепчет она?
И когда она разжимает челюсть, оставляя мои скулы, когда я перестаю драть руками ее спину, одной проникая под юбку к бедру, понимаю, что шепот принадлежит Грейнджер. Она шевелит губами это же слово, а мне нечем дышать, я задыхаюсь, сжимая теперь ее тощую задницу, к которой пробрался, пока она всасывалась в меня.
Кусаю ее за щеку, смутно осознавая, что в паху тянущее чувство, что злость, никуда не ушедшая, плескается во мне…в ней.
— Сука… — отпуская ее щеку.
И укус. Ее укус моего подбородка.
Грейнджер, мы сожрем друг друга… В итоге боли, которую мы хотим причинить — не будет. Мы просто сожрем все это.
Отпрянув, я посмотрел в ее глаза, она потерянно глядела, упустив мой подбородок.
А я не знаю, не знаю как сделать тебе больнее, как сделать так, чтобы раздавить тебя, чтобы ты пожалела.
Поэтому я сейчас провожу языком за ушком и кусаю его? Поэтому ты сейчас вжимаешься в меня, скребя пальцами по моим плечам? Поэтому тяжесть в штанах начала отдавать пульсирующей болью?
— Да-да, Трелони, я помню! — чей-то веселый голос сзади и скрип двери заставил меня отпустить ее, отталкивая, поднимаясь. Облизав губы и схватив сумку с пола, не глядя. Обернувшись, я увидел старуху МакГонагалл, пока Грейнджер, как ужаленная подскочила с пола, поправляя одежду.
И кто сказал, что я не счастливчик? Потому что эта гриффиндорская бабка, стояла полубоком к нам, всматриваясь в даль коридора и болтающая с кем-то. Не замечая, что творится у нее под носом, не замечая того, что, блядь, здесь произошло.
Этот тупой страх, заставивший меня поднять свою жопу и проклясть все, в секунду разлетелся, разбившись о Грейнджер, на которую я взглянул.
Красные щеки, как цвет своего факультета, смущенная. Не смотрит на меня. Я не буду тут стоять и ждать, когда старуха наржется в проходе, не стану находиться с грязнокровкой в одной комнате.
Наверное, поэтому я подскочил к выходу с фразой: «Извините, профессор», пихнул старуху плечом, вызвав ее негодование?
Но мне насрать. Мне, блядь, насрать! Потому что-то, что сейчас произошло, медленно накрывало меня, и отвращение от самого себя заставляло тихо рычать, а тяжесть в паху ненавидеть ее еще больше.
***
POV Панси
Над Поттером сгущались тучи. Много туч, некоторые даже пускали молнии.
Я тихонько сидела на Истории Магии, слушая в пол уха сопли Милисенты о том, как Гойл наступил ей на ногу, и она теперь хромает.
Зачем мне твоя нога, если Поттер, кажется, сейчас затопит всю аудиторию гневом, что застыл у него на лице.
Иногда он смотрел на меня мягко, не так жестко, как на остальных… И внутри меня снова все зажигалось, а улыбка сама налезала на лицо. Его рука… Талия до сих пор горит там, где он касался. Я до сих пор не могу успокоиться, а его легкий взгляд свидетельствовал о том, что это не было сном.
Тихонько, но я добралась до него. Сколько лет я стремилась к нему и только сейчас смогла получить хоть долю взаимности. Да, этого мало, но я не Драко, я умею ждать и терпеть.
Кстати, о Драко.
Сегодня он очень тихий.
Вчера, когда мы с Блейзом играли в карты в гостиной, он влетел так, будто за ним гнались нарглы. Растрепанный, потерянный.
А фраза Блейза: «Дружище, у тебя был шикарный секс?» разозлила его так, что он орал, как ненормальный. Наверное, весь Хогвартс слышал.
И сейчас он сидит рядом с Блейзом, с которым помирился утром.
Всегда нравилось смотреть, как они мирятся. Обычно Драко просто начинает разговор, как ни в чем не бывало, а Блейз начинал кудахтать о том, что Драко хреновый любовник и не ценит его чувства. После чего Малфой всегда улыбался, а Блейз все забывал.
Драко подпер ладонью щеку и рисовал незамысловатые узоры на пергаменте.
То, что с ним что-то произошло, нет сомнения. Даже царапины на его шее об этом свидетельствуют.
Когда я осторожно спросила его, что же произошло, он только ответил: «Ненавижу гриффиндорцев».
Тут и дураку понятно — опять подрался с Поттером. Только взглянув на обоих можно понять. И думать не надо.
Я вздохнула, мысленно кляня их враждебность друг с другом. Вот как не заладилось у них с детства, так и пошло, а все от того, что Драко — мстительный, заносчивый ребенок и, порой, оставался таким по сей день.
Я посмотрела еще раз на гриффиндорцев, немного хмурясь.
— Чего-то не хватает, — тихо произношу, но Драко слышит меня и, проследив за моим взглядом, едва хмурится.
— Грязнокровки нет, — слишком спокойно, слишком безразлично.
— Точно… — улыбаюсь ему, но Драко продолжает рисовать, игнорируя меня.
Ладно, сегодня не мой день. Поттер в себе, Драко тоже, Блейз весь в обязанностях.
— Милисента, — шепчу.
— Что?
— Так что там с Гойлом говоришь?
И слизеринка, немного полноватая, с русыми волосами, начала рассказ.
***
POV Гарри
— Рон?
Рыжий парень сидел на скамье, на трибуне Гриффиндора, и смотрел на небо.
— Что, Гарри?
— Ты серьезно? Ты правда стал встречаться с Лавандой?
Я не знаю, что меня так удивляло. Хотя нет, я знал. Ему же всегда была симпатична Гермиона. И он всегда смотрел на нее. Так почему я встречаю на пути в Большой Зал Браун, которая визжит, размахивая стаканом тыквенного сока, говоря каждому «а, знаешь, я встречаюсь с Роном».
— Да, Гарри, стал, — он смотрит на меня с легкой улыбкой.
— А как же… — замолкаю под его взглядом. Было в нем что-то скрывающее.
— Как же что?
— Гермиона. Ты ведь…
— Она в прошлом. Перестань, она не видит меня, она не хочет этого всего. Я просто друг.
Отчаяние и грусть, мелькнувшие в его словах, мне не понравились.
— Хочешь забыться Браун?
— Она мне нравится.
Я не знал, что сказать. То, что я считаю это неверным шагом, он и так знает, понял по моей хмурящейся роже. Понять Рона я тоже мог — каждый раз это безразличие с ее стороны.
Вчера вечером ее никто не мог найти. Она словно испарилась со своего факультатива по Трансфигурации. Ни в гостиной, ни у Джинни, даже в библиотеке не было. Я правда за нее переживал. Да и Рон тоже.
Собственно, как и сегодня, когда она с утра не пошла на занятия. И только от Патил я узнал, что она плохо себя чувствует и не пойдет на пары.
Мир, скорее всего перевернулся. Потому что я не знаю ни одного дня за все семь лет, в котором бы на занятиях не было Гермионы.
Мои пытки Рона по поводу нее длились весь день. Потому что он задумчивый, Гермиона не выходит из комнаты. Они определенно поссорились. Только друг сказал, что ссоры и подавно нет.
Вызволить ее из комнаты тоже не вышло. Нам-то подняться к девчонкам нельзя, ступени сразу складываются и скидывают тебя с лестницы. А другие лишь пожимали плечами, говоря, что она не хочет и просила передать, что с ней все в порядке.
Но я то не верю, и что делать мне тогда?
— Гарри, — Рон похлопал меня по плечу, — Не волнуйся, я справлюсь, а Гермиона поправится.
Только стало тошно вдвойне от его слов. Не нравится мне это.
Не нравится.
