Искусство быть.

Пробуждение оказалось неприятным. Слишком жарко, тяжело, почти больно, если попытаться выдернуть затекшую конечность из-под Тики. Юноша чувствовал себя задыхающимся клаустрофобом, вокруг которого сжимаются не стены, но само пространство, замуровывая, лишая и малейшей возможности пошевелиться. И ещё было стыдно. Стыдно до той степени, около которой дамы и некоторое количество молодых мужчин упали бы в обморок. Аллену падать оказалось уже некуда, и он, лишь страдая от резкой нехватки кислорода, задёргался, будто в эпилептическом припадке, царапаясь и мыча что-то несуразное, смазанное, испуганное. Тики в ответ на жалкие попытки юноши лишь сильнее сжал объятия перекинутой на него руки, и Аллен, осознав, насколько перепутались их тела, едва не разрыдался в голос. Какого хрена он сам закинул бедро Тики на ногу, так что всё его «доброе утро» аппетитно потирается о чужую кожу при каждом движении, и вылезать уже никуда не хочется? В туалет, впрочем, тоже хотелось. Бинго, черт возьми!!! Переполненный мочевой пузырь и стояк на лежащего рядом голого маркиза-опекуна! Что может быть лучше! Зарычав, Аллен вдавил в Тики левую руку, с удивлением отмечая наличие лишь жалких ошмётков, сбившихся и повисших вокруг запястья и большого пальца. Отвратительное тёмно-алое покрытие, заменяющее кожу всю его сознательную жизнь и, кажется, часть пренатального периода, оказалось бесстыдно выставлено на всеобщее обозрение в сиянии расцветающего за окном дня. И хотя Аллен утверждал, будто любил свою чистую силу в меру сил и возможностей, кажется… Нет… Комок царапал горло, а в пересохшем рту не хватало слюны, чтобы попытаться сглотнуть его. — Тики! — получилось нелепое карканье, а лицо загорелось, стоило юноше представить, что увидит перед собой проснувшийся мужчина. — Убери свою граблю!! В подобных ситуациях Аллен частенько скатывался к языку простому, грубому, но куда более удобному и многофункциональному. Функций посыла далеко и надолго в нём точно имелось больше, чем в дипломатичных расшаркиваниях. Да и вряд ли этого маркиза можно было удивить подобным. Хотя бы оттого, что он продолжал спать. — Мудак! С трудом удержавшись от удара левой (для людей он и в не активированном состоянии часто становился смертельным), Аллен ей же аккуратно распутал конечности чужие, вытащил свои, со стоном убедившись, что они с Тики ещё слипнуться успели ночью, и покончил с их навязчивой стыковкой, чертыхаясь на побежавших по руке муравьёв, проклиная лень, себя и весь мир в целом. А затем направился в туалет, мечтая о горячей воде, которая, к счастью, уже была в доме. О радость поздних пробуждений! Очистив себя полностью, Аллен с неудовольствием обнаружил пару подозрительных покраснений у шеи и на груди, расцветающие на бедре синяки (откуда? Ничего подобного не было же!) и мысленно пообещал себе, словно заядлый любитель пятничных посиделок, больше так время не проводить. Разумеется, готовый нарушить собственное обещание в любой удобно представившийся момент. Память о вчерашнем удовольствии осталась лишь призрачным отпечатком глубоко в голове. Слишком глубоко, чтобы суметь воскресить прямо сейчас, когда ладонь никак не желала остановиться, перестать тереть оставленную любовную метку, в горле першило, а голова начинала медленно, но верно раскачивать заунывную болезненную мелодию предстоящих мучений. «Добро пожаловать в королевство сожалений!» — следовало написать на зеркале в ванной комнате. Тело казалось неправильным, лицо – помятым, волосы – слишком длинными, давно напрашивающимися на ножницы. Глаза… Пустыми – сказал бы Аллен, если бы внутри не ворочалось гигантское чудовище, требующее рассматривать под микроскопом всё вчера произошедшее. Он смотрел в отражение, смотрел в подставного самого себя, словно ожидая, что в любой момент отражение пойдёт рябью, запузырится, являя истинную суть, искажённую, извращенную, изнаночную. Глаза болели от напряжения, но он не мог даже моргнуть, опираясь ничего не ощущающими ладонями в стены, сжимая губы в тонкую линию, наблюдая за тем, как всё вокруг поглощает тьма, как собственное изображение покрывается тёмными точками, и где-то позади рождается что-то, от чего хочется сжать собственное горло голыми руками, сдавить левой, сдавить насмерть. Чтобы подобная хищному зверю тьма вокруг наконец отступила. Поход в ванную закончился истерическим захватом зеркала обеими руками и опрокидыванием его вниз. Ударяя о край эмалированной раковины, переламывая пополам, наслаждаясь воплем сотен посыпавшихся на пол осколков, Аллен ещё и пару раз притопнул раму, не обращая внимание на адскую боль босых ног. Он никогда не жаловал зеркала. Он годами уже не глядел в них полностью обнажённым только из-за вида чистой силы, напоминающей, как неправильна и отвратительна его судьба. Он всегда ненавидел эту войну, чувствуя тошноту лишь от мыслей о происходящих там неправильных сражениях. Он не должен был стать частью этого. Не должен был. Не желал. Должен был иметь право выбора. Чистая сила так часто выбирала потерянных для судьбы и общества людей, нуждающихся в альтернативных дорогах, и они с радостью принимали путь священной войны, но не Аллен! Да и как его судьбу можно было определить бракованной с самого его рождения? С периода до рождения? Порой ему казалось, будто чистая сила проживает в нём по ошибке. Страшной, дикой, несуразной опечатке. — Дерьмо! Заключительное разъяренное протаптывание загнало несколько осколков глубоко под кожу, но для экзорциста с паразитом в руке это всё такие мелочи, в самом деле! Его не берёт яд акума, самый жуткий, токсичный яд, направленный на органику, так что ему будет от нескольких осколков надоевшего зеркала? Запахнувшись посильнее в длинное полотенце, Аллен протопал к двери, оставляя за собой размытые алые следы, и ворвался в комнату, заполненную танцующей в солнечных лучах пылью, вдыхая горький, терпкий аромат знакомых сигарет, заполнивших помещение. И замер, синхронизируясь с реальностью, настоящим, происходящим в данный момент, актуальным. Света стало гораздо больше – шторы, и до того не слишком спасающие полумрак, оказались отодвинуты в стороны. Разворошенная кровать со скомканным одеялом, запачканными простынями, перепутанными подушками, вся пропитанная телесными жидкостями и являющаяся живым доказательством происходившего несколько часов назад, никуда не делась, оставаясь посреди спальни. Впрочем, доказательством можно было смело назвать даже спёртый воздух, пропитанный ароматом запретной страсти, заслуживающей законного порицания и всеобщего неодобрения. Но главное находилось у окна. Стояло у двери гардероба, курило, лишь оглянулось и нахмурилось при появлении Аллена. Всё такое совершенное. Лишь в небрежной, полурастёгнутой рубашке на голое тело. Голое и безумно совершенное. Притягательное и порочное. Бессовестное. Крутиться в таком виде перед Алленом! Где это… Бессовестный Аллен как-то сразу прилип взглядом к полам рубашки. А потом снова подумал о себе. Кровь под ногами показалась совершенно неуместной. Аллен опустил голову, сглатывая, из угла Тики раздался лишь тихий вздох, и мужчина, тихо скрипнув половицей у окна, плавно шагнул к застывшему юноше, поднося руку к лицу. Но тот отшатнулся, едва не вскрикивая от вдруг ставшей яркой и острой боли. Закушенная губа оказалась шершавой, с не смытой коричневой корочкой, за которую тут же уцепились зубы. Тики смотрел вниз. — Зеркало разбило… разбил, — признал Аллен. Голос, несмотря на молчание во время купания, всё же вернулся к обычному звучанию, а вот мозг пока не успевал. Тики вопросительно приподнял брови, встретившись с растерянным взглядом. — Не люблю видеть себя… с рукой, — часть истины. Впрочем, он даже сейчас продолжал пытаться завести уродливое доказательство его несвободы, принадлежности кому-то-там-хрен-знает-кому за спину. И Тики, будто назло, рассматривал именно её, не сводил взгляда с плеча, изучал хитроумное пересечение тела настоящего и чистой силы, её исток, гнездо. А затем встал вплотную и быстрее, чем Аллен сумел сформировать любые предположения в своей больной и бедной головушке, подхватил на руки, аккуратно переместившись и устроив юношу на краю кровати. Сам присел рядом, не сводя взгляда с добычи и не позволяя никуда перемещаться, подтянул к себе изрезанные ноги, неодобрительно цокая и нежно целуя колено с очередным, отвратительно огромным синяком неизвестного происхождения.. — Вряд ли я тот, кто мог бы помочь и сказать что-то стоящее, Малыш, и не могу представить в полной мере, насколько и почему ты не любишь чистую силу… Но пожалуйста, хотя бы не терзай то, что к ней не имеет никакого отношения, — преданно заглядывая в глаза, попросил он. А затем они так и остались на кровати. Тики притащил бутыль со спиртом и пинцет, самостоятельно и совершенно не доверяя Аллену принялся за тщательную обработку каждой остающейся после удаления осколка раны, то и дело перемежая свою ласковую «пытку» поцелуями. И, улыбаясь на предложения юноши справиться самому, сообщил, что да, ему действительно приятно мучить Аллена собственноручно. И Аллен не сопротивлялся. Аллен таял и ворчал, сжимал зубы и изредка смахивал формирующиеся на глазах слёзы — Тики не жалел спирта, и некоторые раны оказались дико болезненными. Подобная обработка и вовсе была не нужна. Организм Аллена и не такое без поддержки переживал, отлично себя при том чувствуя. Но процедура приносила удовольствие. О чём юноша умудрился случайно сознаться вслух. Тики в ответ хрипло рассмеялся и пообещал, что запомнит об этой стороне интереса. Но за тихими перебранками, перерастающими в интересные споры и обсуждения, незаметно они провели долгое время, до тех пор пока не постучали и скромно спросили об обеде, что по всем правилам хорошего тона должен был состояться пару часов назад. В то же время Аллен наконец нашёл в себе силы и разум поинтересоваться состоянием молодого Жеваля. Дворецкий объяснил, что ранним утром дом навещал врач (тут Тики дал понять, что всё в порядке и врач проверенный) и осмотрел Жеваля, дал некоторые рекомендации, но в общем молодому человеку следовало просто остаться подальше от любых наркотических и опьяняющих веществ. Юноша успел проснуться один раз, но на контакт не шёл, жаловался, требовал вернуть его туда, откуда взяли, чувствовал себя очень плохо, кормиться не получилось, желудок принял лишь небольшое количество воды. И в общем и целом состояние парня выразил Тики характерным покашливанием и тихим «не очень». Аллен попросил позвать его, когда Дегэйр снова окажется в сознании, и продолжил вечерний обед в уже куда худшем настроении. Впрочем, печалиться долго ему суждено не было. Вечером пришлось отправиться к Шерилу, встретиться с сестрой, с которой в последнее время всё никак не удавалось увидеться и пообщаться. Вот только увидев занятую девушку, явно приходящую в себя, вновь расцветающую, занятую и нашедшую силы жить дальше, не оглядываясь, юноша ощутил приступ ясной, обжигающей зависти, понимая, что ещё сегодня утром, стоя перед зеркалом, не мог никак проститься с тем, что ходило за ним с самого рождения, чёрт возьми! До сих пор шрамы снаружи и внутри продолжали заунывно петь похоронные песни и песни воскрешения. Хороня его и воскрешая раз за разом боль былого. Его память никогда не была достаточно сильной, чтобы помнить точно происходящее, но опустошение и боль отчего-то приходили как по расписанию, даже после того как сама причина их возникновения выветривалась из сознания. Аллен не любил самого себя. Не любил за то, что частью его стала чистая сила. Не любил, потому как часто творил то, что позже считал неправильным. Хотел наплевать, а не мог. Цеплялся за невыразимое. Страдал на пустом месте. Хотел вырвать из глубины всё то, что на самом деле там хранится, чтобы понять, что за причудливым гибридом он уродился. Даже если он двести раз скажет, что сам выбрал и гордится своей свободой, сомнения даже по поводу того, что он не подался в Чёрный Орден, всё ещё преследовали его. И Эмми спрашивала у него совета о том, как жить без сожаления. У него - человека-сомнения! — Что не так-то опять случилось? — после общения с сестрой Аллен был обречен столкнуться с Тики. — Что? Откуда мне знать? — Почему такой кислый? — Почему ты так много разглядываешь? — по-детски продолжил Аллен и, фыркнув, усмехнулся, пробормотав о том, какой же он сам идиот и как ведёт себя. — Всё со мной нормально. Просто мысли. — Займись чем-то и не думай. — Это ложь, что дело, особенно физический труд, может отвлечь от мыслей, если они и впрямь настойчиво требуют обдумать себя, — уверенно возразил Аллен. — Всё равно мысли останутся в голове. А труд будет выполняться машинально, особенно если давно знаком. В ином случае – его испоганят. А умственный труд в таком состоянии невозможен. Это просто… Не знаю! — юноша сжал виски, хмурясь на давящую головную боль. — Иногда хочется превратится в амёбу и не думать! Тики задумчиво отвёл взгляд, бормоча что-то о превращении и возможности размышлять нормально в иных формах, если у существа другой мозг и совсем другие способности, что означает неполное превращение или лишь иллюзию… Но Аллен уже не слышал, намереваясь отправиться к слугам и приказать приготовить себе комнату. Уезжать куда-то в таком состоянии совсем не хотелось, а на Тики, не любящего проводить время в доме, было уже откровенно плевать! Вот только, к несчастью, Аллен выскочил прямо на Лави. Лави, что его искал. — Вам звонили и просили предупредить, что звонил и искал вас месье Жеваль. — Ась? — не понял Аллен. — Звонили куда и как? Он же у нас? — Насколько я понял, звонил месье Жеваль. Какой – без понятия. Но он искал того, что находится у вас дома. Не знаю, как узнал, что вы его вытащили. Узнавал про состояние его и просил связаться с ним… Приглашал к себе, — ласково улыбнувшись, разъяснил Лави. И Аллен почувствовал себя совсем идиотом. Какой именно звонил? Адвокат? Тот, что Аллена сюда и позвал? Так он же вроде не знал, в каком состоянии сын находится! Что за чертовщина. — Он имени своего полного не назвал? — раздражаясь, спросил Аллен. — Профессор Жеваль. Кажется. И, если память мне не изменяет, то таким образом представляют чаще всего Базиля? — предположил Лави, называя имя старшего сына, что никоим образом в стране находиться не должен был, так как у него и свадьба на носу, и вообще… — Что за чертовщина творится в этом доме? — повернулся к стене, как к самому надёжному советчику, Аллен и решил отправляться домой. Ну то есть в здание, что он мог теперь считать домом. Поздновато он спохватился, обернулся, нагнал секретаря, крича вдогонку: — Эй, а откуда ты знаешь братьев? — Работа такая, — невозмутимо пожал плечами парень. — Постой! — Аллен быстро подошёл поближе, не желая продолжать разговор через коридор, и замер: — Тогда, может, ты знаешь, как Базиль может быть здесь? — Ах! Боюсь, он здесь по той же причине, что и ты. Кажется, произошёл несчастный случай с его будущей супругой, и он попытался на время укрыться у брата. Которого не нашёл. — Укрыться? — Недоброжелатели, отлавливающие кислые физиономии, — расплылся в приторной улыбке Лави, и Аллен понимающе кивнул. — Надеюсь, у месье не возникнет проблем из-за сыновей. — Вряд ли. Он хорошо стоит на ногах. — Только как Базиль сумел узнать, что мы его брата нашли? И почему когда я искал Дегэйра, он не обнаружился? Лави пожал плечами. — Не знаешь? — Я не всесилен. И ими особо не интересовался. — Страшно представить, сколько тебе известно о тех, кто в круге интереса! — возмутился Аллен, справедливо полагая, что сам может находиться в нём. Или был раньше. — Не мало. У господина Камелота прекрасная информационная сеть. Достаточно доверенных лиц. И просто проверенных временем контактов. Я лишь грамотно пользуюсь системой и поддерживаю порядок и функциональность. — И я рад, что я не ты, — неуклюже отшутился Аллен, с ужасом представляя, каково это — иметь дело с такими зверскими объёмами информации, уметь грамотно пользоваться ей, управлять. Да он не сумел бы удержать всего в памяти! Лави был действительно чем-то… поразительным. — И похоже, Камелот отхватил себе выдающегося помощника. — Действительно? — Лави был искреннее удивлен. — Я вряд ли могу представить кого-то, кто сумел бы справиться с подобным объёмом работы и… на мой взгляд, ты уникален и гениален. Лави удивлённо и часто моргал единственным открытым глазом, как будто ожидая, что в любой момент реальность изменится. Или Аллен объявит, что его слова шутка. — Спасибо, — парень пожал плечами, снова улыбаясь, только теперь уже как-то робко, будто отражая недавнюю робкую радость самого Уолкера. — Я редко задумываясь над такими вещами. — Тебя что, редко хвалят? Лави отвёл взгляд, погружаясь в воспоминания, и Аллен уже ожидал точную цифру, когда улыбка парня превратилась в ухмылку. — Они просто делают это иначе. И по-разному. Но нет. Не так уж редко, и… Я просто не привык обращать внимания на похвалу. И что-то такое странное промелькнуло в зелёном взгляде, будто секретарь только сейчас осознал эту собственную черту и что-то стоящее за ней. *** Лави не привык обращать внимания на себя. По неведомым причинам (хотя бы оттого, что Лави и не пытался их разведать) он особо не отслеживал связанное именно с собой. Разве что машинально базовые показатели. Вроде отношения к нему Ноев. А то ещё грохнут… или ещё что похуже. Понимание, когда и по каким причинам он приближается к опасной границе, работало на высоте в базовом режиме давно приспособившегося труженика. В основном совершенно осознанно он наблюдал за происходящим вокруг, не касающимся его никоим образом, ни одной из сторон. Иногда ему даже хотелось превратиться в невидимку, призрака, что никто не видит, не слышит, но иногда призрак всё же умеет передвигать стаканы, ставить ощутимые подножки, уносить ветром важные бумаги и прочую мелкую ерунду, что может в один миг изменить целую жизнь на сто восемьдесят градусов. Лави любил размышлять о причинах и следствиях. Лави любил смотреть широко распахнутым, ярким глазом, подмечая то, что другие заметить не в силах. И он любил использовать увиденное. Себе ли на пользу или другим – разница небольшая. Просто всякий раз пользуясь подмеченными лазейками, парень подтверждал, что уникален, что другие остаются слепы к тому, что остаётся совершенно очевидно для него самого. Ничего странного не было в том, как охотно он согласился использовать свои способности на благо новых работодателей. Ноев. Семьи Ноя, что является врагами человечества. Должно бы звучать жутко, но Лави захватывало. И ему было плевать на высокое признание другими. В живых оставляют – уже благо. Некоторая часть его работы, состоящая в наблюдении, всё равно проводилась в основном ради собственного удовольствия. Да и неплохо, когда работа в радость: и работнику проще, и работодателю забот меньше. Казалось, Лави и Семья Ноя были созданы друг для друга. Лави оказался полезным и трудно заменимым работником, а сам Довен узнал немало интересного, полезного, порой мерзкого или жестокого. Однако, чего уж врать, но то ли от окружения, то ли от воспитания, то ли от традиций каких чудных, но рыжеволосый юноша вырос без стандартных понятий о ценности человеческой жизни, гуманности, человечности, благородстве. Да, он неплохо подходил Семье Ноя. А что в нём ещё выделялось, торчало и мешалось, Нои быстро и непринуждённо сточили собственной наждачкой особого приготовления, оставив юношу именно с той моралью, что позволяла Довену сегодня жить и наслаждаться жизнью. Во многом Лави чувствовал даже благодарность за подобную коррекцию. Иначе выживание здесь оказалось бы пыткой. Проще потерять некоторые остатки человечности и жить хорошо, чем мучиться с заунывными напеваниями совести, что в непогожий день могла бы и вовсе вмешаться и испортить какою-то важную сделку. После сообщения Уолкера Лави задумался о том, что Нои то и впрямь его ценят. Просто Лави не подаёт вида, а обернувшись к воспоминаниям, с лёгкостью может воскресить немалое количество прекрасных, показательных моментов. Такое отношение льстило бы многим. Нои хоть и являлись злодеями, но и у зла находилось достаточно адептов и сумасшедших фанатов. Положение Лави в такой ситуации – всё равно что получить признание Дьявола. Сатанисты о таком лишь мечтают. А Довен относился с философским пофигизмом. Может быть, в окружении древних Ноев он и сам стал терять вкус к жизни, словно прожил не одну жизнь и пресытился происходящим. Тем более учитывая, какую изнанку имел честь наблюдать юный секретарь. Разговор всколыхнул некоторые запутанные эмоции, что давно не просыпались в нём. Было бы свободное время, хотя бы полчасика перед сном для свободного размышления – Лави с радостью покопался бы в себе, анализируя то, с чего он начал и чем закончил. Увы, символом прибывающей беспощадной работы у нему как раз приближался Шерил, и Довен незаметно постарался придать задумчивой улыбке немного трагичной вымученности. — Доброго… Шерил махнул рукой, обрывая парня, и пошёл дальше. И Лави, тихо зашипев от боли, последовал за Камелотом. Всё же его начальник никогда не ставил своей задачей деликатное применение дара даже вот в такие моменты, когда применять-то ничего не надо! Лави сам пошёл бы! Но нет же, его развернуло, его повело следом. С трудом освобождаясь от уже не контролирующих нитей, Лави потёр шею и спину, надеясь на отсутствие серьёзных травм. Вывихи, трещины в костях, защемления позвонков – совершенно обычные, рабочие травмы в его случае. К счастью, его и лечили пусть болезненно, но эффективно, если и впрямь серьезное что-то случалось. Пусть даже лечение оказывалось слегка унизительным и применялось не сразу. Так что сегодня Лави радовался уже тому, что, согласно первым ощущениям, плохое настроение Шерила пока травм у него не оставило. Камелот же шагнул в свой кабинет, дождался, пока пройдёт Лави, и захлопнул за парнем дверь сам. Дурной знак. Так и хотелось спросить, что случилось и случилось ли чего. Но Лави знал лучше. К Лулу и Графу лучше обращаться с вопросами. При Шериле – молчать, ждать и надеяться, не выдавая собственной тревоги и нелюбви к боли. Как назло, Камелот вёл себя не очень хорошо. Вперил взгляд в Лави, пристально разглядывая, словно оценщик очередное старинное и вроде редкое издание, пытаясь выявить подлинность и истинную ценность. Лави исподлобья наблюдал в ответ, зная, что так должно быть безопаснее. Надеясь, что не случилось ничего такого, от чего опасно стало бы дышать при Камелоте. Ной же вздохнул, протёр ладонями лицо, пробормотав под нос замысловатое ругательство. С каждой минутой ситуация вроде ухудшалось, но пока Лави не наблюдал ничего плохого, направленного на себя. — Для тебя работа новая. Работа? — Какая? — с готовностью встрепенулся Лави. — Не вполне стандартная. Довен кивнул, понимая, что Камелот продолжит, как только созреет. — В другой ситуации мы послали бы акума. А вот это уже звучало тревожно. Шерил имеет в виду, что задание боевое?? И видимо Ной увидел удивление, отразившиеся на лице секретаря. — Но теперь акума послать туда нельзя. Суть-то заключалась в незаметном проникновении, и Граф в весьма дурном расположении духа оттого, что их научились распознавать на входе наравне с Ноями. Нам же необходима диверсия. И последующая смута. Даже не особо важно, кто покинет, просто необходимо подставить внутренний персонал. — И эту работу может выполнить лишь человек, — завершил Лави Довен, чувствуя, как захватывает дух. Ноям служили и люди. В основном мирно служили. Но найти тех, что согласились бы кинуться в атаку, убить кого-то – тоже не составило бы труда. Скорее суть была в необходимости проведения именно тайной операции. Тут Нои, очевидно, предпочитали опираться на проверенный годами службы вариант. — И куда… — Одно из отделений Ордена, — ответил Шерил, пристально глядя на Лави. — Ты должен будешь отправиться туда и устроить большую дрянь якобы от лица местных жителей.