Искусство быть.

По мнению Тики, каждое утро должно было начинаться именно так. Можно без разбитого зеркала, но даже эта деталь не помешала отлично провести время и сложить обстоятельства как можно лучше и удобней. Для него. Аллен тоже не жаловался и выглядел очень довольным. А не разбилось бы зеркало – проснулся бы Тики вовремя? Получил бы шанс так хорошо провести с Алленом утро? Наконец покинув ванную комнату, они озаботились одеждой, особенно для Аллена, что к тому же вспомнил о желании сходить в музыкальный зал, и чей желудок напомнил, что неплохо бы поесть. Сам Тики с чая у Базиля, что теперь воспринимался как нечто незначительное и почти не раздражающее, ничего перехватить не успел. Да и Уолкер тоже, похоже. А учитывая его запросы, от него и чистой силы – Аллен должен был быть голоден, и Тики собирался сходить не только за одеждой, но и заглянуть на кухню. Время для завтрака немного раннее, он обычно позже спускался, ненавидя приём пищи сразу после пробуждения и желая хотя бы час прободрствовать, аппетит нагнать, но сегодня он уже больше часа развлекался. Удивительно, как незаметно промелькнуло время! И как рано вскакивает Аллен. С трудом подавляя зевок, Тики шагнул в спальню, возвращаясь, и наткнулся на явно паникующий взгляд полураздетого юноши. А может, к чёрту эту одежду? Нет, снаружи полно акума. А запереть владельца чистой силы не так-то просто. — Что-то произошло, пока меня не было? — обратил внимание на не типичное выражение лица юноши Тики. — Откуда я мог знать, что войдёшь именно ты? — мгновенно возмутился Аллен, тяжело вздыхая и отворачиваясь к окну. — По логике? Я ведь сказал – никто не придёт. Ну да, теперь было не заперто, признаю, небольшая осечка. — Небольшая, — протянул юноша. Ну как ему объяснить, что бояться слуг не надо? То есть их болтливости и тяги к сплетням, так-то они страшны. А вот если бы руку Аллена опознали как чистую силу или увиденное ими попало Тысячелетнему Графу на глаза, и опознал он… Тики гулко сглотнул, чувствуя, как внутри всё холодеет. — Чёрт… Прости, Аллен, я идиот. Нам… — Нам обоим стоит лучше следить за такими вещами, — тяжело вздохнул юноша, проводя ладонью по лицу. Тики кивнул, понимая, что его не видят, но чувствуя необходимость согласиться. По крайней мере, Аллен на полном серьёзе размышлял о том, какой будет их общая жизнь дальше. Ещё бы Граф не надоедал со своими планами на конец света! Правда, конкретно сейчас планы у него были немного о другом. — Я тут принёс тебе кое-что из вещей. — Спасибо, — Аллен тускло улыбнулся, начиная натягивать тонкую сорочку, и мужчина рад бы наблюдать, да вот только следовало думать больше. Так что решительно отвернулся. Этакое наказание за неспособность думать раньше. Глупо, конечно. Но слегка успокоило. — Мы можем спуститься и поесть хоть прямо сейчас. Судя по всему, твой утренний аппетит здесь уже успел стать известным. Всего за пару недель. Каким образом? — Я всегда общаюсь с людьми, работающими на кухне. Судьба такая, — фыркнул юноша. — Они испекли что-нибудь ночью? — Да, какой-то пирог для тебя… — Отлично! И, видно, для счастья Аллен ни в чём более не нуждался, направился прямо к двери и вышел. Тики, повесив голову, отправился за ним, перед выходом замерев на миг перед зеркалом, а выйдя в коридор, едва не столкнулся с дожидающимся Уолкером. Не успел оправиться от шока, как тот пробормотал: — Наконец-то! Не отставай! Чмокнул в щёку и отправился в направлении лестницы, как ни в чём не бывало. Ну, такой расклад нравился Тики немного больше. Как оказалось, впрочем, Аллен не считал именно еду главной необходимостью и первым делом направился в музыкальный зал. А внутри, пытаясь не оглядываться по сторонам, направился прямо к инструменту, на котором до сих пор покоился золотой кулон. — Моя прелесть! — и ладонь сжимает цепочку, а взгляд впивается в блестящие бока. Тики прыснул. — Я… я просто привык постоянно носить его! Ну неудобно мне без! — возмутился юноша, пытаясь оправдаться. — Всё в порядке! — Тики поднял ладони и оглянулся вокруг, с приятной улыбкой погружаясь в воспоминания, убеждаясь, что на долгое время этот зал станет его любимым, а мелодия… Ах да, что же там юноша играл такой счастливый? — Что ты играл, когда я вчера пришёл в зал? — Ась? Да просто одну… песню, — неуверенно отозвался юноша, явно недоумевая новому интересу. — Ты выглядел счастливым. Юноша тихо рассмеялся. — Я просто очень долго добивал её, знаешь ли. У меня… не было точной партитуры. По большей части я восстанавливал её по памяти из детства. Это колыбельная. Юноша говорит неуверенно, застыв перед дверью и, видно, стесняясь. Так что Тики сразу попытался понять, в чём здесь дело. Юноша был счастлив вчера вечером от какой-то колыбельной? Той, что он восстанавливал по памяти! Чёрт! Очевидно же, в чём дело! Колыбель напоминала ему о матери, наверняка. О настоящей, родной! Не стал бы он так биться над песней, что не важна, ну в самом деле! С другой стороны, сам факт долгого восстановления и битвы увеличил радость, когда она всё же была полностью исполнена. — А почему ты не пел её? — иначе Тики наверняка бы осознал, что песня именно что колыбельная. По музыке так просто сказать не получилось. Но мало ли… Тики мало понимал в этом типе песен. Ему если и пели, то давно, так что не вспомнишь. — Колыбельная? Из тех, что тебе пели ребёнку? — наконец осознал Ной, шокированно перехватывая юношу за запястья и ту же ослабляя хватку, не желая, чтобы его поняли неправильно. — Да, а что? — И с тех пор ты помнишь её и сумел даже восстановить, не имея никакой записи? Но юноша лишь снова кивнул. Затем вздохнул, нахмурился, осознавая что-то тяжёлое. — Это сложно, — патетично взмахнул он левой, так как к правой прицепился Тики. — Это слишком далеко. Это личное. Это тайна. — Я не прошу рассказывать, кто были твои родители, Аллен. Я даже не собираюсь пытаться копать в этом направлении, размышлять! Мне всё равно, живы они или нет и по какой причине ты попал к Уолкерам! Впервые в голове Тики появилась идея, что это могло быть связано и с чистой силой. Вдруг она пришла к мальчику, влезла в руку, а его родители это восприняли без должного восторга? Или поняли не так? Что если семья, что была родной и близкой, вдруг отвернулась от него? Или и вовсе подумывала о чём-то мерзком вроде… сдать его Графу. Или Ордену. И тот, и другой вариант был мерзким. Какая разница, кому отдавать дитя? И там, и там его ничего хорошего не ждало. А если уж родители проявили фанатичность… Или он вовсе родился где-то в Теру или пограничных землях? Страшно представить, что могло… Нет, он недавно спрашивал про Лави и сказку. Или то было лишь ложью, и про Теру Аллен хочет узнать, потому что сам оттуда. Из тех краёв? И пока Тики рисовал себе разные ужасы, что могли случиться с Алленом в раннем детстве, юноша наконец-то нашёл решение, защёлкнул замок и направился к окну. — Мне пели колыбельную. Когда стал постарше, лет трёх, а может и с двух, часто под аккомпанемент на фортепьяно. Собственно, где-то в этом же возрасте я начал интересоваться музыкой, и меня начали вводить в эту хитрую науку. Тики, подавившийся воздухом, едва не подавился ещё раз, не понимая уже, чему именно он должен удивляться. Или это нормально, начинать учиться игре на серьёзном музыкальном инструменте так рано? Или тогда они только теорию проходили? В голове Тики ярко вспыхнуло изображения пухлого, седого карапуза на коленях безликой женщины перед чёрно-белыми клавишами. Причём карапуз наверняка был младше даже заявленного Алленом возраста. Тики плохо в этом разбирался, но рассмеялся от представленного от души. — Что? — Извини, моё дурное воображение, — замахал рукой Тики, падая на стул рядом и счастливо разглядывая тонкого юношу. Может, зря он их разговорами от еды отвлекает? — Не буду спрашивать, что ты пытался представить, — ледяным тоном объявил Аллен. — Тебя маленького… Ты же не от рождения седой? — Как ты себе это представляешь? — пронзил его ледяным взглядом юношу. — Мне сложно представить что-то, что могло бы заставить мальчика поседеть. Любого возраста. Не знаю, сколько тебе было, но я слышал лишь выражение, что можно поседеть от ужаса. Слышал что-то мельком про истории о молодых ребятах, попадавших в адские, стрессовые ситуации. И возвращающиеся не совсем в себе. Тебе же, насколько знаю, было около десяти, когда ты к Уолкерам пришёл. — Чуть больше. — И ты уже был седым. Что, чёрт возьми… — А ты думаешь, дети не могут испугаться? — Дети пугаются чего угодно! — всплеснул руками Тики, натерпевшийся кое-чего с Изу, но впервые легко вспоминающий о том. — Сказок, темноты, выдуманных бабаек, грозы… — Именно того же, что и взрослые, — фыркнул Аллен, складывая локти на подоконнике и прижимаясь носом к стеклу. — Хорошо, в чём-то ты прав. Но дети очень пугливы. Может, оттого что только начинают познавать мир и не понимают, что к чему, но у нас бы полстраны седыми ходили, если бы виной всему был страх! Дети и боятся по-другому! Не так, как взрослые! Да даже угроза смерти ими по-другому может восприниматься. Они просто ещё не понимают её как взрослые! — И? — Я не могу понять, ты был вундеркиндом, серьёзно воспринимающим мир, или просто случилось что-то действительно… — У всех детей есть так же что-то дорогое, священное, что если обернётся против них — наверняка им будет больно и страшно. Ужас, шок. Аллен тяжело вздохнул. — Прости, я не должен был так глупо напоминать об этом, — невольно крепло предположение Тики о возможной связи трагедии с Графом. Вот только Аллен говорил, что позже видел его и совсем не боялся! Или он от горя стал безразличным? Нет, это определённо не для ума Тики. — Говоришь, — обхватил он спинку стула рукой, — что это одна из твоих детских колыбельных, которых ты знал очень и очень много. Да? И кто их тебе пел? — Ох. Пела в основном мама, когда было время. Редко. Она обычно пыталась обязательно найти для меня время, особенно в раннем возрасте. Но даже когда я стал старше, продолжала приходить время от времени. А потом, бывало, пел уже я. — В этот раз ты не пел. — После ломки я вообще мало пел, — пожал плечами юноша и рассмеялся. — Всегда был уверен, что в детстве мой голос был в разы перспективней. Может, так и есть, но объективно смотреть можно лишь со стороны, а мне до сих пор как-то страшно. И долго он как-то ломался. И я всё боялся. Мне как бы сразу объясняли, что в таком возрасте лучше не напрягать голос, пугали, что он потом никакой станет из-за травм. Мол, связки растут, не смей повреждать, умник, если желаешь петь продолжать. Так что даже когда он вроде в норму пришёл, я долго не решался. Да и чуждый он какой-то. Ну… — юноша махнул рукой неопределённо. — Да и других дел хватало. Разговаривать-то я привык как-то, а вот чтобы сесть и петь, посмотреть, какие октавы беру теперь серьёзно, заняться снова упражнениями – вот тут уже нет. Не решался. Да и учитель мой теперь… с тех пор как я у Уолкеров, я с ним больше особо не контактировал. Можно, но не в интересах тайны рождения. А с кем-то чужим заниматься начинать уже тоже сложно. Для меня музыка – это очень личное. Люди, с которыми я учился, были мне очень близки. Наверное, это глупость, но и пытаться снова к кому-то привыкнуть не хотелось. И привыкать опасно. Смертность в нашем мире высока. Вот... как-то так, — неловко закончил Аллен. Тики, не сразу осознавший, о какой такой ломке говорит юноша, лишь кивнул пару раз. И в который раз удивляясь своей извращенной натуре. У парня голос не так давно ломался, он же ребёнок ещё! То есть как не так давно? Лет в четырнадцать, к пятнадцати? Видимо, поздновато с Алленом это было. Года три уже минуло, конечно. Это когда же? Сам Тики сие торжественное событие в собственной жизни к годам определённым приписать затруднялся. В любом случае, Аллен молод. Да вот поди ж ты, объясни это себе, уже успевшему увидеть недетскую страсть, скрывающуюся за этим лицом! Да девчонок моложе выдавали за стариков! А Тики ещё и отлично сохраняется благодаря генам Ноя! — Но ты зря так, — уверенно заметил мужчина. — У тебя шикарный голос. Такой грех прятать. — Спасибо, конечно, но с чего ты взял? — видно, Аллен не помнил, чтобы пел особо при Тики. — Ну… скажем так: вчера вечером ты был громким, и это было очень…. Договорить Тики не успел. К нему подскочили оперативно и хлопнули по голове. — Хорошо-хорошо, молчу! — Здесь такой разговор, а он, — Аллен пылал от возмущения. — А я бесстыжая извращённая сволочь. Прости. Правда, оно само идёт мне в голову, и я знаю, что следовало бы промолчать, но голос у тебя и впрямь прекрасный. Аллен поджал губы и покачал головой. — И колыбельная звучала очень красиво. Я хотел бы услышать её или что-то подобное в твоём исполнении. Может быть, под них и впрямь так прекрасно засыпать, — Ной вздохнул, мечтательно закатив глаза. — Мне никогда не пели колыбельные, как твоя мать. Уолкер вздохнул. — Понятия не имею, говоришь ты правду или притворяешься, но кое-что я спеть тебе позже могу. Не сегодня. Как ты заметил, вчера я свой голос использовал сверх меры. Так что сейчас предпочту отмолчаться, — на сей раз юноше удалось не смутиться. — Но колыбельные мне чаще не пели, а только играли. И не мама. Она реже появлялась. Играла же для меня и начала посвящать меня в эту науку няня. — Действительно? — потянулся Тики. — Да. Я плохо её помню и в любом случае вряд ли много бы рассказал, — юноша встал рядом, опираясь спиной о стену. Скрещенные на груди руки переплелись пальцами вокруг найденного кулона. Тики хотелось бы, чтобы у юноши было что-то от него, чем бы он дорожил в той же мере. Или больше. Лучше – больше. — Я рос на музыке, и моя мать была уверена, что это лучшее. Сама она не играла из-за травмы руки, давней, но всё равно помешавшей ей очень сильно. И отец рассказывал, что в поиске человека, что будет присматривать за мной, музыка была одним из приоритетов. Музыкальное образование. Кажется… няня начинала петь где-то в церковных хорах или что-то типа того. Знаешь, я не совсем помню, но талантливых девушек учили, а оттуда они могли уже приглядеться каким-то маэстро. Я даже не знаю, кем она была по национальности! И совсем не помню лица… да что там, я родителей лиц вспомнить не могу! Юноша замолчал, видимо, пытаясь в памяти воскресить хоть какие-то намёки на образ тех, кто были для него самыми родными, но давно ушедшими. И, не имея сил и возможности, с едва слышным вздохом опустил голову, разом скукожившись, и став на пару дюймов короче, но старше. Тики не сумел найти слов и молча подошёл, чтобы заключить в объятия. И хоть в первые мгновения ему показалось, что его отвергнут, в итоге Аллен остался тих и недвижим. — Я помню, что у няни были проблемы. Со спиной и ногами. Она тяжело ходила, а потом и вовсе почти пересела в инвалидное кресло. По сути, она в ту пору уже не могла выполнять никакую работу, кроме повествования интересных рассказов. У меня уже появился учитель, тоже дорогой мне человек. С голосом у няни было не очень. Знаешь, тихо петь младенцу – конечно хорошо. Но чем старше я становился, тем очевиднее становилась для меня разница между её тенью и сиянием совершенного, чистого звучания мамы. Разумеется, как ребёнок я был глуп и груб и потому, не думая, что могу сделать больно, вроде сам и заявил, что не хочу слушать её пение, мама поёт красивей. Ну и в то же время я учился, я стал слышать, как и где она фальшивит, не дотягивает. А у мамы от моего желания больше времени не появлялось. Она пыталась меня вырастить вполне самостоятельной личностью. Много таких вещей говорила, о культуре воспитания и различных ценностях, что должны быть привиты детям. Сейчас я думаю… мало ли что я думаю! Я больше нигде такого не встречал, вот что смешно! А там всё было торжественно, обязательно. Именно она руководила моим воспитанием и обучением. Следила за тем, как я постигаю азы музыки с няней одновременно с алфавитом, начиная учиться читать. Читать эти скучные книги о боге! Никогда не понимал, почему именно с них надо начинать? Но я тоже так начинал. К счастью, вскоре моя программа расширилась. Меня сочли достаточно взрослым для лёгких, детских книг развивающего плана. Там, где попроще излагается история или что-то о мире вокруг. Временами тоже очень скучно, но вместе с тем весьма практично. Когда в шесть мне назначили регулярных учителей, мне, кажется, было проще. И за уроками часто наблюдала мама. Ещё чаще – без нашего ведома. Как и во многих старых домах, в нашем было достаточно тайных переходов с хитро устроенными наблюдательными комнатами. Моя комната для обучения просматривалась. А у мамы были весьма строгие критерии, так что я видел многих и очень многих учителей. Один из самых главных её аспектов, кстати: ни один учитель не смел прикасаться ко мне с намерением причинить боль. Так же, как не смел оскорблять напрямую. Вместо оскорблений напрямую на меня обрушивались весьма завуалированные намёки и… и, кажется, оно тоже готовило меня к будущей жизни. А о проделках, что заслуживали телесного наказания, докладывали матери. Она уже решала, чего оно стоит. Она и отец. Точнее, к тому времени они уже были очень близки, несмотря на его занятость. Юноша вздохнул, переводя дыхание, и внимательным взглядом окинул Тики, будто пытался прочесть, надо ему это вообще. Стоит оно того? И можно ли ему доверять. Аллен делился с ним своим детством. Чем-то, чем он ни с кем делиться не мог. Чем-то, что играло особую роль. И Тики был более чем заинтересован хотя бы оттого, как мало он помнил о своём, и каким несовершенным, глупым и пустым оно казалось по сравнению с детством юноши. Хотя, казалось бы. Детство Аллена как раз могло быть похоже на то, что переживали сотни детишек подобного происхождения. И он рассказывал весьма общие вещи. Но ведь вспоминал при этом, погружался в болезненное и счастливое прошлое! — Отец редко бывал дома. — Тихо продолжил Аллен. Может, уловил что-то во взгляде Тики, решив, что тот стоит этого разговора. Или решил, что обрывать речь посередине – некрасиво. — Постоянно в разъездах. Очень занятой человек, хотя уделял мне внимание как наследнику и сыну с шести лет, вроде. Проверял мои успехи в обучении каждую неделю. Учил чему-то. Объяснял вещи. Если был дома. До того как родился я, у него точно были любовницы, я слышал. Он и до брака не был лишён женского внимания. А, видимо, после как-то не видел повода рвать старые связи. Там даже какие-то интриги плелись в своё время, кое-кто мне рассказывал о таких делах в доме. Кое-кто из слуг, что должны бы держать рот на замке, но вспоминали со смехом. Как сначала мать добивалась внимания отца, разделываясь с соперницами, а потом отец пытался добиться её доверия. Нескучная жизнь была. Мне пророчили нечто подобное. Старик… он был разговорчивым. Любил вспоминать и пророчить, как у меня тоже отбоя от дам не будет. Учил, что мне только мудро с ними обращаться надо будет. Отец, мол, научит… а после расставания с родной семьей меня стали учить, что все эти закладки в памяти, привязанности и планы приводят лишь к большой боли в будущем. — Они никогда не говорили с тобой о Графе? — Они верили в него, но не очень-то представляли, что и как будет. Мне сложно нейтрально описать их позицию. Ах да, юноша всё ещё не мог давать детали, что могли привести к пониманию, из какой семьи Аллен вышел. Где родился, кем были его родители? Впрочем, некоторые детали он уже обронил, вроде того как старо было их «родовое гнездо». И что отец часто отсутствовал по различным делам. Слушая о нём, Тики невольно сравнивал со старшим, убитым им Уолкером, совсем позабыв, что юноша говорит о родном родителе. Вот незадача! — А что с твоими родителями? Я так понял, часть жизни ты и вовсе бродяжничал? Юноша развернулся в ослабнувших объятиях, утыкаясь лбом Тики в грудь, но всё ещё дожидаясь ответа. И Тики должен был понять, что такой разговор приведёт к такому вопросу. И что у него лично никакой уважительной причины молчать не будет! А родители Тики Микка были большой проблемой. Он не помнил легенды! До сих пор не удосужился пролистать как следует, несмотря даже на деликатное напоминание Лави, когда они только въехали в страну! Не до того ему было! Не до того! Помнил лишь то же, что и вначале, во время самой первой встречи с Алленом – что у него был отец. Только отец. Тот самый, что разорвал контакты с предком Уолкеров. С дедом Аллена, вроде, но утверждать Ной не брался. И что у самого Тики с отцом не ладилось – тоже помнил. А чего не помнить, если этот факт соответствовал истинному положению дел? С настоящим отцом Тики никогда не ладил. Никогда не понимал. Да и понимать там было нечего. — Моя мать умерла очень рано. А мой отец обладал на редкость отвратительным характером. Возможно, он испортился после смерти жены. Мамы моей, — довольно сухо начал Тики, сдерживая клокочущие внутри эмоции, направленные к настоящему родителю. И Аллен, испуганно поднявший лицо, видно, ощутил их. — Он умудрился перессориться со многим людьми, сменить место проживания и всё равно никак не находил покоя. На меня… он не особо обращал внимания. Обращал, но в основном для критики. Дельной, на роль наследника маркиза я не тянул, но если ты забросил ребёнка, чего, собственно, ожидал? Правда и ложь искусно переплетались в его речи, окрашивая самыми истинными эмоциями. Объятия Аллена стали вдруг сильнее, теплее и утешительней. — Это всё давно было. В итоге я сбежал. Ну, как сбежал? Он вроде ещё с месяц не обнаруживал, что меня не хватает. Не то уезжал куда, не то так занят был. — И ему не доложили о твоём отсутствии? — Он сам дёргал меня из одного места в другое, — а вот это вроде из легенды. — Никто не удивлялся, если я вдруг пропадал утром. Или возвращался раньше намеченного. Так что да, я сбежал, он не заметил, и в итоге даже вроде сделал вид, будто сам отпустил куда-то. — Хорошая мина при плохой игре порой спасает положение, — задумчиво пробормотал Аллен. — Именно. — И ты не жалеешь? Что сбежал? Только наивный Аллен мог после всех объяснений задать такой вопрос! — Никогда в жизни! — Тики усмехнулся. — Это было лучшее решение за всю мою жизнь! Разве что, может, кроме решения принять тебя… — он мягко улыбнулся. — Но да, я сбежал. Я рад. И повторил бы подобное и сегодня, но теперь мне пришлось бы бежать не только от семьи и положения, но ещё и от самого себя. А разве это возможно? — А что твой отец? Он не раскаялся? — Нет. Ему плевать. — А Тики было плевать, как там точно в легенде. Подправят, если что, не сломаются. — Да и слишком часто он повторял, — продолжал вдохновляться Ной, — что детей, убивающих своих матерей, нужно душить ещё в колыбели. Аллен шокировано разинул рот, но тут же захлопнул, растерянно отводя взгляд, стоило только увидеть горькую усмешку Тики. — Даже объяснение имел. Мол, ведь мать должна выкармливать дитя после рождения. А если она мертва, то и ребёнок должен быть мёртв. — Что за бред! А как же кормилицы, потерявшие детей и выкармливающие чужих? А как матери, что потеряли молоко от болезней или чего ещё? Да, Тики рисовал своему отцу великолепный образ в глазах юного Аллена. — К сожалению для него, мать моя умерла немного поздновато, чтобы иметь возможность честно обвинить в том меня. Роды ослабили её, как и беременность. И чёрт его знает что ещё! Она болела! Но после рождения, через полгода умерла. Так что если бы продержалась меньше, кто знает, может, удавил бы меня. И Тики совсем не стыдился своих выдумок. Его настоящий отец был как раз на такое и способен! У Тики могла быть младшая сестра или брат. Может, два или три. Но Тики точно знал лишь об одной, уже очевидной беременности, что была прервана благодаря тяжёлому кулаку отца. Делал ли он это нарочно, считая, что мать Тики не сможет родить нормального ребёнка? Просто срывался? Ведь даже не пил особо на памяти Тики! Всего лишь был отмороженным. Хотя бы оттого, что старшую сестру Тики он утопил после рождения, как котёнка. Тупо оттого, что дочь была, а не сын. А первенец должен был быть сыном, по его мнению. Может, вспоминая тот случай, решил, что жена бракованная, дети тоже, и только одному и дал жить. И то тоже особо не восторгался. Хорошо хоть желания его бить не возникало вроде. Отец его был больным на всю голову. Мать жалкая, забитая, ни на что не способная, уничтоженная и растоптанная. Не имеющая возможности просить о помощи, потому что она оказалась бы не права в любом случае. Не знающая о том, что может быть лучше, потому что никто не сказал и не показал. А обрекли сразу на то, что есть. А экзорцисты спасают мир, где это и многое другое является нормой.