Искусство быть.

С новыми заботами, получившими теперь личный характер, направленный на самого Довена, Лави чувствовал себя не то чтобы загружённым больше обычного. Просто изменившийся характер нагрузки утомлял сильнее привычных занятий. То ли оттого, что и впрямь сложнее. То ли с непривычки. Довен считал себя гибким человеком, умеющим подстраиваться под самые разные ситуации. Без лишней скромности он гордился тем, чего сумел достичь. А в его опасной близости к Ноям даже выживание могло быть причислено к почётным достижением. Чего уж говорить о сохранении рассудка и физического здоровья? Или чего-то вроде построения схожих с человеческими отношений с некоторыми из Ноев? С теми, кто о людях обычно даже не думает? В умах некоторых из них он давно перестал быть просто человеком. Скорее, весьма полезной и интересной зверюшкой. И Лави не сопротивлялся. Он гордился собой. Он знал, как трудно достичь этого звания, и понимал, сколь высокомерны Нои, когда вопрос касается их тёмной сути, как дорожат они ей, лелеют, и сколько презрения вызывают у них те, кто не обладает ничем подобным. Даже у экзорцистов было больше шансов получить одобрительную характеристику от Ноев, чем у простого человека. Экзорцисты были врагами, ненавистными, презираемыми, неправыми и отвратительными уже просто оттого, что экзорцисты как бы защищали людей, которых ненавидели Нои. Или же связь была обратной, и ненависть к простым людям пришла от экзорцистов? Неважно. Лави и не пытался вникнуть в такие тонкости. Ему было достаточно уже того, что имелось. Он был человеком. Изначально самым обычным человеком, без синхронизации, без особых сил и способностей. Ему нечего противопоставить Ноям. И во многом спасение и успех, конечно же, зависели от его удачи. Она улыбнулась рыжему бродяжке, чьим хобби стало наблюдение и выявление вещей, что другие заметить не в силах. Его пытливый ум, кажется, развивался с самых ранних лет, заставляя задавать вопросы там, где люди проходили мимо. Сомневаться тому, что именовалось абсолютной истиной, замечать то, что предназначено скрываться. Спасительная способность – мог бы подумать Лави, находясь здесь, сейчас со всем, что он имел. Источник проблем – решил бы он, копнув чуть глубже в память, что так же оставалась слишком ясной для большинства людей. Всё же спасение. Упущенное спасение, им самим превращённое в череду проблем, — приходил он к выходу, стоило лишь чуть глубже копнуть в только всплывшую память и вернуться к первопричинам, мотивам, разложить по полочкам ошибки и огрехи. Лави нечасто думал об этом. Он редко вспоминал прошлое просто затем, чтобы вспомнить, да ещё и что-то о самом себе. Куда чаще обращался за определённым видом информации, похороненным под налётом новых отчётов и происшествий. Тоже привычка, пришедшая из детства: когда иные, имея простой доступ к бумагам с информацией, тянулись за их помощью, Лави предпочитал для начала вспомнить кое-что сам по себе. Может быть, даже всё, в чём он нуждался. Тем непонятнее для него становилось иной раз поведение людей, перерывающих стопку за стопкой в попытке вспомнить одну закорючку. Тех, что, как оказывалось, не могли вспомнить, куда именно засунули нужную папку, книгу, ключ. И вместо того, чтобы вспомнить (испытывая трудности с такой простой задачей), предпочитали тратить часы, приводя всё вокруг в хаос бездумным поиском. Только став взрослым, Лави в полной мере осознал, как отличается от других и почему так нетерпимы порой были к нему и его ровесники и даже взрослые. Он всё ещё хорошо помнил все конфликты на пустом месте, происходящие от простого непонимания людей с ограниченными мышлением и памятью, что ребёнок может быть логичней и лучше них, предлагая правильный путь, действительно запоминая! Как можно было не заметить, что всё это происходило, в первую очередь, от его памяти и умения ею адекватно пользоваться? С другой стороны, Нои, заинтригованные странностью подростка, может, оттого и приняли его. Видя в нём то, что не хватало другим людям. Не видя в Лави им подобного. Предоставляя ему шанс. Лави никогда бы не поверил, что Тысячелетний Граф на самом деле по доброте душевной его принял. Нет, несмотря на редкие удивительные акты снисхождения, в нём даже сильнее, чем в остальных, читалось высокомерие. Превосходство. И Лави, живущий с Ноями бок о бок, никогда не посмел бы поставить его под сомнение. В конце концов, Лави был простым человеком. Простым человеком, что сегодня, именно сегодня бесконечно устал, понятия не имея, откуда берёт исток это ощущение – от физического состоянии, морального, умственного? Или всего и сразу, решившегося обрушиться на юношу в самый неподходящий момент? В общем и целом сегодняшний день можно было смело охарактеризовать всего одной фразой: день, когда сон бессилен. И Лави такие дни ненавидел всей душой. Казалось, на него напал энергетический вампир, забрал всё, что мог, и теперь юноша медленно ползал от комнаты к комнате, от строчки к строчке, не чувствуя привычного энтузиазма и запала. Или это тяжкое, дурное предчувствие от ожидания дальнейшей работы с Ноями? Но стоило в двери целенаправленно ввалиться Вайзли, как юношу затопил ужас. К счастью, Ной тут же засмеялся и замахал поднятыми руками. — Ничего подобного! Ничего. Я не за этим. Про «этим» Вайзли имел в виду начавшуюся подготовку Лави к отправлению в Орден. И хотя на первый взгляд никакой особой коррекции или навыков Лави не требовалось, но вот чтобы сделать всё тихо, приходилось терпеть некоторые изматывающие уроки с Ноями вроде Вайзли, по сути, с первого дня мечтавшего залезть к нему в голову и раскопать всё от момента рождения, до самых мелких деталей его мышления. К счастью, в основном их урок состоял из передачи информации Лави, а не исследования его мозга и памяти. И он пока считался слишком ценным, чтобы вот так просто и неожиданно прийти в негодность. Так что Мудрость… Нет, стоило Лави начать вспоминать происходившее, как снова начинала раскалываться голова. Недаром прощаясь с юношей, он наказывал поменьше осмысленно копаться и думать. И, конечно же, сегодняшняя головная боль ни в какое сравнение не шла с тем, что испытывал Довен ранее. Почему Нои заполонили этот дом? — Хорошо, Вайзли, — Лави не позволил себе поскользнуться на имени, зная, что Ной относится к этому, как к прямому неповиновению. В отличии от Тики, негативно относящемуся к секретарю и на самом деле желающему, чтобы Довен чаще пытался называть его господином. — Что тогда случилось? — Я могу войти? — Ной с любопытством оглядывался, продолжая стоять на пороге. Конечно же, это не было простым вопросом. Это был вопрос из категории тех, на которые нельзя ответить отрицательно. И в то же время Вайзли, задающий такие вопросы… Лави слишком мало знал этого Ноя, но догадывался, что может значить такое приветствие, вспоминая рассказы о вампирах. Позволяя Вайзли войти, он позволял ему делать то, что тот пожелает. И, конечно, понимая всю глубину вопроса, Лави следовало запретить входить… Если бы он так же не понимал глубину своих взаимоотношений с Ноями, в том числе и с Вайзли, где вопрос оставался лишь частью игры, а ему уже давно позволили всё что только можно нафантазировать. — Конечно, — Лави позволил лёгкому колебанию проскользнуть в ответ, давая понять о своих размышлениях. И Мудрость Ноя в ответ улыбнулся, проходя глубже в просторный кабинет. Или это на первый взгляд было кабинетом. Право, по сравнению с зоной, отданной столу, книгам, стульям, рабочим принадлежностям, спальная зона с кроватью, притулившейся у самой стенки, выглядела просто жалко. И так же попиралась новыми стопками. Приоткрытое окно не справлялось с духотой, а общий простор оказался захламлён разным и нужным, большим количеством стопок разного рода макулатуры и не только. Входящим в его комнату обычно казалось, что хозяин растяпа, но Лави благодаря своим неординарным способностям мог хоть прямо сейчас ответить, что где и в какой стопке находится. Конечно, над некоторыми, старыми вещами придётся немного подумать, но, без сомнения, Довен царствовал над хаосом. И не испытывал большой любви к книжным полкам. — Как ты себя чувствуешь? — Вайзли с комфортом разместился на заправленной кровати, подложив под спину подушку и откинувшись назад, позволяя себе заняться разглядыванием не Лави (что само по себе уже необычно), но длинной полки. Тоже забитой до отказа. — Хорошо. А в чём проблема? — насторожился Лави. Вопросы подобного характера задавались обычно, когда Лави был в состоянии близком к помешательству или смерти. Чаще всего – от рук самих Ноев. И конечно, ни один из вопросов не содержал в себе тревогу или заботу. Человеческих по крайней мере. Как ценный ресурс он всё ещё кое-чего да стоил. Соответственно, и Вайзли интересовался по делу. Так как Лави не мог назвать свое состояние совсем уж хреновым, то ему собирались предложить эту оплошность исправить? — Мы вчера не просто так общались, — спокойно объявил Вайзли, и Довен лишь нахмурился. — И да, не вспоминай. Пока не уляжется – не трогай ничего, не ковыряй болячку. Так вот… мы встречались, а подобные встречи могут иметь свои не очень милые последствия, что никому не нужны. Побочные эффекты. Я при тебе о них не упомянул, но стоило вообще-то. Сегодня-завтра, наблюдай за своим состоянием. И если вдруг случится что-то нехорошее… акума-то предупреждены, но теперь и ты тоже. — А что может случиться? — не совсем желал знать ответ Лави. Но не спросить не мог. Не удержался. — Разное, — мечтательно протянул Вайзли. И выпрямился. — А что, уже что-то было? Конечно, путаница в воспоминаниях и разного рода непродолжительная амнезия самый ожидаемый симптом, что ты должен пережить с лёгкостью. Головные боли – тоже. Умеренной силы. Сильная боль любой части тела – тревожный знак, не так ли? Но предупреждение о том, что следует следить за своим здоровьем, это лишь часть всего, что я хотел сделать, придя сюда. Ты занят? — Не совсем. «Открыт всему новому» — с горькой улыбкой подумал юноша. — Отлично! Тогда нам придётся, как бы мне этого не хотелось, поговорить о моём имени. Лави — и теперь он винил в том именно вчерашние манипуляции Вайзли — не сразу сообразил, о чём шла речь. А сообразив, расслабился. — Ну, имя остаётся всё тем же. Необычное, конечно, но вряд ли сейчас вызовет подозрения. Лави отдаленно знал, что «Вайзли» это первое имя Ноя на каком-то старом языке. И на нём оно обозначало как раз «мудрость». У всех Ноев получалось двойное имя их тёмной сути: то, что подходило по смыслу, но звучало на современном языке, и то, что уже никто не понимал. Порой они пользовались вторым как прикрытием. — Я не желаю выбирать другое имя, — кивнул Вайзли, — хотя не все были довольны. — Ной развёл руками, показывая, что выбора больше не оставалось. Юноша успел вовремя засветиться перед людьми именно как Вайзли. Смену имени, конечно, можно было объяснить, но, учитывая опасность повторения ситуации, в которой Вайзли выкинет ещё какой-нибудь трюк, противостоять больше никто не смел. У Ноев и без этого дел хватало, ну в самом деле! Ковчег их знаменитый. И с Орденом продолжение войны. Живя с ними в одном доме, Лави не мог не услышать о последних происшествиях. И не заметить наплыва гордо носящих стигматы личностей. — Но тогда всё довольно просто, — перешёл на деловой тон юноша, — насколько я знаю, особых проблем быть не должно. Ты официально можешь быть далёким племянником Шерила, которого он собирается усыновить. Сейчас оформлена лишь опека. Так как у Господина Камелота нет сыновей, данный жест выглядит совершенно нормально в глазах общественности. Логично до чёртиков. Успокоятся даже те, кто недоумевал удочерению Роад, ведь в первую очередь надо думать о наследниках. Другое дело, что довольно велики возможности в плане того, какая биография была у тебя раньше и чем ты собираешься заниматься теперь. Всегда можно отретушировать историю. Сейчас конкретно для тебя мы имеем любопытно удобную позицию. — То есть многое зависит от моих желаний? — нахмурил тонкие брови Ной. Конечно, вот в чём Вайзли напоминал Тики. Своей потерянностью и полным незнанием, что делать с новой предоставленной жизнью. Не имеет ни малейшего понятия, чем бы желал заняться, что будет его официальным делом и реальным, будут ли они совпадать, просто оттого, что в своей жизни до пробуждения никаких профессиональных навыков не имел. И иметь не мог. Как и образования. Как и интереса к жизни, чем, собственно, и отличался от Тики Микка. Тот оказался любопытно привязан к свободе и образу жизни до пробуждения, к бродяжничеству, тяжёлой физической работе, друзьям-дуракам таким же, как он, не собирающимся останавливаться, чтобы осесть. Вайзли ненавидел свою жизнь до пробуждения. Та была пуста и совершенно бесполезна. Он был никому неизвестным нищим, без прошлого, настоящего и будущего. Быть может, и такой человек, как он, или… другой человек в его положении сумел бы подняться, нашёл бы работу, погрузился в неё с головой, как-то уравновесил бы положение. Встал на ноги и окреп. Возможно. Но Вайзли принадлежал именно к категории пропащих, что больше всего напоминали пьяниц. Им не было нужды вставать на ноги, обретать комфорт. Их не прельщали такие вещи. Их мало что прельщало, они тащились по жизни как могли, в направлении, в котором их регулярно пинали другие, занятые делом жители. Молодой, потерянный, понятия не имеющий, куда себя деть. Скорее всего, он таким был не от самого развития, а просто в один миг оказался без всего, что окружало раньше, и приспособиться не сумел. Или сумел, но в своём непревзойдённом стиле. Лави не верил, что Вайзли родился на улицах и жил там всю жизнь. Что он и раньше, и в лучшем положении, может быть, ещё в семье не знал, куда себя деть, – в это верил. Казалось, Мудрость родился с этим странным качеством, и оно никак не желало стираться из его личности даже после пробуждения генов Ноя и появления первых стоящих целей. Вайзли вспоминал жизнь до пробуждения с презрением. И Лави весьма опасался, что Ной в любой момент может понять мнение секретаря на этот счёт. Что даже пробуждённым он оставил в себе главный порок, ставший самой большой его проблемой. Потому он и старался думать о Вайзли как можно меньше. Но чем дальше шёл их буксующий на каждом повороте разговор, тем яснее становилась для юноши вся сложность положения. Вайзли понятия не имел, зачем ему вообще где-то здесь вкалывать, и не представлял себя частью семьи Камелота, понимая, сколько нудных обязанностей может свалиться на него. И конечно, Мудрость Ноя имел куда более интересные занятия, связанные непосредственно с тёмной сутью своей, планами Графа и собственными интересами – в том числе и интересом к Лави. Так что медленно, но верно разговор из очень сложного перешёл к душевному, и Лави уже точно не понимал, кто чей внутренний мир препарирует. А наконец сойдясь на простом мнении о том, что Вайзли вполне может оказаться старательным учеником, может, будущим учёным, погруженным в книги и исследования, имея право быть слегка чудаковатым с людьми, они перешли к более мелким деталями вроде его прошлого, контактов со всеми, включая Шерила. Разговор они продолжили даже во время обеда. Лави за последние дни, наполненные работой, стал потихоньку забывать, как это — есть с чужими, но Вайзли спустился с ним, занял место вместе с Трисией и Шерилом, продолжая разгребать переплетения легенды и фантазировать. Лави старался держать его в рамках легко осуществимых идей. Шерил же и Трисия отнеслись к подобному поведению довольно нейтрально. Шерил был весьма рад, что Вайзли вообще занялся своей историей, Трисия тихо беседовала с Лулу. К удивлению Лави, две женщины просто находили общий язык. И да, Лулу Лави и вовсе игнорировала. То ли от собственного высокомерия, то ли понимая, что юноша занят, и предоставляя необходимое пространство. Лулу была женщиной странной, и Лави всегда казалось, будто в ней скрыто второе дно, о предназначении которого никто, может, даже она, не догадывается. Несмотря на всё желание, оставшись после обеда в одиночестве, Довен не позволил себе подняться в свою комнату, понимая, что именно сейчас кровать станет привлекательной как никогда. А головная боль наконец утихла, и есть шанс реально поспать и отдохнуть. Он собирался сначала закончить историю Вайзли, полностью набросав бумаги, отдать акума, приказать следовать инструкциям и наслаждаться результатом чуть позже. Так что он отправился в самую неуютную для себя комнату – широкую гостиную приплющенной формы с интерьером дикой расцветки, холодными углами и изначально неверно сконструированным камином с отсутствующей тягой. Комната давно нуждалась в ремонте, конечно, но в данный момент предназначалась для встреч с особо нелюбимыми личностями. Конечно, атмосфера не располагала к вдумчивой работе, но и шансы заснуть Лави, как ему казалось, свёл к минимуму. Совсем забыл о тех самых побочных эффектах. Всё началось с обыкновенной нервозности. Юноше стало трудно сидеть на месте, фокусироваться на одной мысли. Он извертелся, меняя положение, обтирая себя, щипая и чувствуя, словно больной клаустрофобией в медленно закрывающейся коробке. Слова скакали со строки на строку, но уж на такие мелочи Лави было плевал и терпел. До тех пор пока не пришло чувство, будто кто-то скребётся в голове. Юноша был готов поклясться, что даже слышал, как это происходило, и чувствовал, как что-то царапает его макушку изнутри, медленно сползая к лобным долям и оказываясь прямо за глазами. Разумеется, его больной глаз не нашёл ничего лучшего, как заболеть. Накатившая тошнота и слабость окончательно свалили и почти заставили Лави подняться прямо к Вайзли, ведь тот предупреждал… Да только будто он что-то сделает! Ясно же, что Мудрость предупреждал, больше желая понаблюдать, и чтобы Лави не беспокоился особенно. И что всё это в порядке вещей… «Наверное» — подумал Довен, приоткрывая глаза в ответ на чьё-то приглушённое хихиканье и понимая, что, кажется, задремал на столе. — Какая милая работа профессионала. Как пасутся сны? — ехидный голос даже сонному Лави не нравился. И очень сонный Лави так же знал, что как бы ему этот голос не нравился, всё равно придётся… — Добрый вечер, господин… — он поднял голову, чтобы уточнить, но лучше бы того не делал, — Фидлер. Сонливость взяла своё, и юноша допустил в интонации целый мешок льда. Что породило лишь новый приступ смеха у Ноя, сидящего перед ним на расстоянии жалкого полуметра. Протяни руку и… без неё останешься. И хорошо если только без руки. Ной сидел в своём откровенно тёмном обличье. — Чем обязан? — Многим, — кивнул Фидлер своим мыслям, проводя длинными ногтями под губой. — Очень многим. — Зачем вы пришли ко мне, господин? — Лави устал. Страшно устал и не был способен ни на какие игры разума. И если Гниение пришёл издеваться – пусть выберет день получше, когда Довен будет иметь возможность забавно отбиваться. Сейчас же, несмотря на новую порцию сна, Лави выглядел ещё слабее, чем раньше. — Над чем ты уснул так трогательно? — поинтересовался Фидлер, и весь его вид говорил, что содержимое бумаг он уже просмотреть успел. — Данные по имени одного из ваших братьев. — Это не того ли, от которого ты таким овощем выкатился? — Фидлер поцокал языком, наклоняясь и ядовито улыбаясь. — Чего же он так неосторожно с нашим хрупким человечком? — Господин Вайзли действовал предельно деликатно, так как для дальнейшего использования я необходим в здравом уме, — сдержано парировал Лави, ненавидя стиль разговора этого Ноя и не понимая. — Необходим ли? Мне всегда казалось, что без некоторых черт характера и воли ты был бы в разы эффективней, — Фидлер плавно перетёк, опуская ладонь на спинку дивана и наклоняясь над самым Довеном. Юноша невольно втянул шею и задержал дыхание, широко распахнутым глазом смотря лишь в одном направлении. — К сожалению, я не эксперт в создании кукол и разного рода интересностей, что могли бы стать эффективными слугами, так что не мне судить. Да я и не за этим здесь нахожусь, знаешь ли. — Догадываюсь. — Умненький наш, — Фидлер снова рассмеялся, а Лави хотелось, чтобы Ной как можно меньше раскрывал рот. Особенно в непосредственном близости от его лица! — Мне, раз уж я здесь, пришла в голову чудная идея. Всё равно и мне следует образовать себе имя, так? А ведь именно ты этим занимаешься… — Боюсь, прямо сейчас… — Ты понадобишься к ужину Шерилу – да. Я уточнял, конечно же, — наклонившись к самому уху, прошипел Фидлер. Лави не смог подавить дрожь и убрать поглубже дикое ощущение, будто ухо сейчас откусят. Впрочем, для него это было бы не худшей судьбой, в таком-то положении. Вечно он крутился вокруг лица. Постоянно вокруг головы. И хоть оно отчасти объяснимо, но Лави знал, что достаточное количество паразитов Фидлер может посадить в тело и через кожу. Есть те, кто отлично её прокусывают. И очень любят под ней ползать. Лави, кажется, имел возможность узнать о всех типах паразитов, проживающих в Фидлере, но понятия не имел, сколько ещё проблем они в состоянии вызвать. — Так что там с моим именем? — Ваше имя полностью чистый лист. Нет никаких особых пожеланий у Господина Графа и нет позиций, что было бы полезно и удобно занять, — Лави тщетно пытался настроиться на рабочий тон, проклиная свою потребность во сне и Вайзли, доведшего его до такого состояния. В любом другом состоянии он бы не позволил ситуации повернуться вот так. Острый ноготь медленно провёл по горлу, и Лави почувствовал что-то.. Нет! Нет, он ничего не чувствовал! Ничего! Ничего сейчас нет! Он зажмурил глаза, пытаясь отделаться от ощущений, что никак не могли приходить к нему в настоящем. Он будет думать о деле. Фидлер. Кем он может стать для людей? Откуда Лави знать, если он в человеческом обличье всего раз мельком видел? Кем он был до пробуждения? Без понятия. Другие не говорили, общение с самим Ноем складывалось совсем не так, как хотелось бы. Ноготь остановился у самой ключицы. Тот самый ноготь, которыми Фидлер так любит разрывать кожу. Какая разница, что есть у паразитов? Ему нравилось причинять ещё большую боль и демонстративно расширяя раны пальцами, запускать в тело человека свою мерзость. Мерзость, которой он сам был полон. Лави ничего не знал о Фидлере. Больше всего боялся необходимости обсуждать с ним его имя. Пытался подвести сроки так, чтобы обсуждение проходило одновременно с кем-то ещё. Ноготь гулял по краю ключицы, как будто собираясь нырнуть под неё в любой момент. Лави ждал, прикусив губу. — И что? Вот на этом твоя работа и заканчивается? На том, что ты спрашиваешь, что хочу я? — Моя работа – подогнать варианты. Максимально полезные и… — Лави судорожно вздрогнул, чувствуя, как ноготь погружается в рану. — Мне надо отталкиваться от чего-то. От информации о том, что вы хотите от своего имени. — Знаешь, я скучаю по времени, когда мы были связаны, — вместо ответа продолжил гнуть своё Фидлер, извлекая ноготь и начиная рисовать кровью что-то поверх раны. — Славные были времена. Я чувствовал себя причастным. Сколько месяцев ты уже чист? — Восемь, — голос осел. От волнения, страха, отвращения, отчаяния. В Лави сейчас много чего замешалось. — Дааа.. Знаешь, я когда с тобой только познакомился, — Ной довольно хихикнул приятным воспоминаниям, падая рядом с юношей на диван и заставляя того окончательно скукожиться. Касаться раны и пытаться ощупать шею Лави даже не пытался. Чревато. Да и хотел он больше всего сейчас обрести вдруг гены Тики и провалиться сквозь пол. Или вырвать сердце Фидлера. И, видно, проступило что-то на его лице при последней мысли, что Фидлер снова захихикал. — В ту пору я полагал, ты загнёшься вот-вот. Но потом пришли Шерил с Роад и заставили вытряхнуть из тебя моих питомцев. — Часть, — тихо отметил Лави. Не мог не отметить. Потому что вытряхнули меньшую часть. Ту самую опасную, о возвращении которой он порой молился в следующие дни, мучаясь кошмарами и желая сдохнуть. — Да, — Фидлер довольно кивнул, разглядывая юношу. — Ты тогда даже был как-то…. Встань! И Довен мгновенно вскочил и обернулся лицом к Ною, едва удерживаясь от того, чтобы под знакомым жестоким взглядом не начать пятиться к выходу. Опять же чревато. Фидлер свёл руки, соединив кончики пальцев, думая о чём-то своём. Слегка склонив голову, так что левая серьга начала бесшумное раскачивание, скользя по Лави препарирующим взглядом. — А ты вырос, — Фидлер поднялся. — Говорят, даже ума набрался. И вот, подбираешь нам прикрытия для жизни настоящей. Думаешь, стоят они, эти прикрытия? В случае с Гниением ни черта они не стоили! — А я вот даже не знаю, как мне определить роль, что мне подойдёт. О которой я позже не пожалею. Чтобы не надоела, не приелась, не требовательна была, но с пользой Семье, конечно же… Ты ведь с такими критериями работаешь? Конечно, нет. Об особом комфорте членов Семьи думали не всегда. И Фидлер то знал. Просто намекал на размах проблем, ожидающих Лави, если он не сумеет выполнить все его пожелания. — А чем бы вы хотели заниматься? — Да вот если бы я знал! — ликуя, хлопнул в ладоши Ной. А Лави захотелось закатить глаза. Чревато. Можно остаться без своего второго. Ещё заменят чем-нибудь. Фидлер уже высказывал подобную идею. Благо, его остановили. Лави желал оставаться с родным, пусть и почти слепым глазом, являющимся так же дурным и иногда болезненным напоминанием, чем пытаться существовать с чем-то живым и совершенно чужим, тёмным в глазнице. Даже если оно будет к тому же видеть. Спасибо. Он придумает что-то… — ...не слушаешь! Он идиот! — озарение вспыхнуло одновременно с болью, пронзившей спину, позвоночник, отдаваясь на всём его протяжении от копчика, ударяя прямо в мозг и слепя на мгновение. Он чувствовал, чувствовал, жалобно завывая, как что-то живое и такое знакомое цепляется к его спине, пуская усики под кожу, придерживаемое ладонью Фидлера. Очередной паразит, конечно же. Наружный. Какой-то… Лави был слишком занят попыткой дышать и выть одновременно, чтобы иметь возможность думать об этом как следует. И слова Фидлера, медленные и взвешенные, с трудом проникали в его сознание: — Так что там нужно нам для работы? В первую очередь ты должен выслушать мои предпочтения, а что-то я не замечаю, чтобы ты был таким уж внимательным! Или ты успел позабыть, что это значит?