Never Say Die

И выход нашелся, причем практически мгновенно. «У тебя такие знакомства, куколка, тебе ли переживать! Наш «сэр» нам должен, считай, вот и пусть отдувается». А ведь и правда – пусть, согласилась Серас, набирая номер. – Сэр Эдвард, мне нужно в Ватикан, очень срочно, – выпалила она после короткого приветствия. – Зачем, позволь поинтересоваться? – судя по холодноватому, напряженному тону, восторга идея у Айлендза не вызвала. – Я хотела поговорить с Хайнкель Вольф, лично. Она должна знать что-то о… о Рикардо. – Серас, ты занимаешься ерундой. Думаешь, я не пытался? Знаешь, что мне сказали? Что сестра Хайнкель удалилась от мирских дел, никого не принимает и едва ли не дала обет молчания. Она молится о спасении души и ей не до гостей, особенно – проклятых протестантов. Вот что мне сказали, когда я примчался к ней в этот чертов монастырь! – Со мной она поговорит, – с неизвестно откуда взявшейся убежденностью (конечно, поговорит!) настаивала Серас. – Серас, откуда такой оптимизм? Ты – вампир, уж точно неподходящая компания для монашки! Тем более – сама сказала – вы и виделись всего пару раз. «Зато каких пару раз!» – мысленно похвалилась Серас, а вслух сказала: – Ну… Я умею ходить сквозь стены. – Даже через освященные? – Что-нибудь придумаю! Это уже моя забота. Если бы все было так просто со святостью, подумала она, вампир, с которого все и началось для нее полвека назад, не смог бы выдать себя за священника и закусывать прихожанами. – Ладно. Хорошо. Хуже, чем сейчас, от этого вряд ли будет, – сдался Айлендз. – А что тогда моя забота? – Самолет, документы, наверное… И что-то нужно сказать мистеру Бенсону, что я не сбежала, а на задании. Сэр Эдвард тяжело вздохнул: – Твой Бенсон мне и так как кость в горле! Не сегодня-завтра он докопается до хозяев нашего католического вампира, и бог знает, что там всплывет… – Тогда тем более надо спешить. – Ладно. Это я улажу. Вылетишь послезавтра. «Поздно!» – хором возмутились два голоса в ее голове. – Поздно, – покорно повторила Серас. Айлендз скрипнул зубами, словно тоже их услышал. – Хорошо. Завтра ночью. Это и так на грани возможного. Сейчас одиннадцать вечера. Что-то еще? Говори сейчас, или я не успею. – Оружие, – она вспомнила про тяжеленный громоздкий «Кассул». – Мне нужен пистолет. Или два. И мой «хвост» – не хотелось бы, чтобы за мной в Рим притащились упыри… В сердитое неодобрительное молчание по ту сторону связи вплетался негромкий равномерный плеск. «Он что, все-таки свалил к чертям собачьим?» – А… а вы где? – вырвалось у Серас. – Простите. – В самом безопасном месте, как ты и хотела. Посреди текущей воды. * * * Документы и две «Беретты Tomcat» Серас доставили уже к полудню. «Не забудь солнцезащитные очки и оденься по-человечески», – было написано на прилепленном к папке с бумагами стикере. «Ты, кажется, сетовала, что тебе достаются слишком большие пушки? Наслаждайся! – издевался Пип, а она озадаченно вертела в руках крошки-пистолеты. – У этого индюка хорошее чувство юмора!» «Интересно, у меня будет когда-нибудь оружие «без чувства юмора»? – вздохнула Серас. «Зато они незаметные. Для непрофессионала, по крайней мере», – утешил ее Бернадотте. Минутой позже выяснилось, что чувство юмора сэра Эдварда распространялось не только на выбор оружия: лететь Серас предстояло на частном самолете, принадлежащем столь же высокородному, сколь и любвеобильному молодому человеку. Знаменитый повеса, завсегдатай светских хроник и участник многочисленных, но безобидных скандалов, решил свозить очередную пассию на пару дней полюбоваться красотами Италии. Конечно же, неофициально. Конечно же, не для прессы. «У тебя есть шанс стать принцессой, куколка! Уж он-то твои сиськи оценит!» Приписка «оденься по-человечески» стала приобретать очень неуютный, почти зловещий смысл. Серас представила газетные статьи о «вопиющей вакханалии толерантности» и поежилась. В конце концов, один «принц» на ее пути уже попался и после этого ее жизнь (а точнее – уже не-жизнь) стала, несомненно, куда более интересной, но слишком уж беспокойной. «Глупости какие, как будто он на самом деле полетит в этом самолете!» «А ты бы хотела?» – не унимался капитан. «Ага», – хихикнула Серас, на сей раз решив для разнообразия не оправдываться. * * * – Возьмите, – Серас осторожно опустила на постель «Кассул». – Мало ли… что. Пусть будет у вас. Жест был скорее символический, с горечью признала она. Раны Алукарда, по крайней мере, видимые глазу, затянулись, он разговаривал вслух, лениво посасывал донорскую кровь из пакетиков, перебирал бумаги Абрахама, но вставать не пытался, и это ясно говорило о том, что до сражений еще далеко. Худая, бледная до синевы рука Хозяина огладила ствол, рукоятку, словно потрепала по загривку верного пса, дождавшегося его возвращения. «А вдруг он его не поднимет, после всего?» – с испугом подумала Серас, но, будто в ответ на ее слова, Алукард взял пистолет, вытянул руку, выбирая видимую лишь ему одному цель, и зубасто ухмыльнулся. – Приятно, когда в мире есть вечные ценности! – Он… он очень красивый, – похвалила Серас и почему-то покраснела. – Но его же очень неудобно носить! Никуда не помещается. А «Шакал» был еще больше! И никогда никаких оттопыренных карманов, громыхания, запутавшихся рукояток. Ни секунды промедления в момент атаки. – …вам они не мешали? От громового хохота Хозяина заходили ходуном стены. – Ты слишком человек, Полицейская, – ответил Алукард, отсмеявшись. – Ты все еще думаешь, как человек. – В каком смысле?.. – Карманы, вес, размер – все это неважно. Это пространство людей и проблемы людей. Оружие может стать частью тебя. Как нога или рука. Разве кто-то думает, куда ему деть руки? «Я – постоянно», – подумала Серас и снова покраснела. «А он дело говорит, девочка, – оживился капитан. – Разве ты видела когда-нибудь, чтобы он терял пистолет или у него заканчивались патроны? Полезная штука!» Она видела, но никогда не задумывалась: превращался ли Алукард в многоглазую тьму или стаю летучих мышей, лишался ли в бою конечностей или даже головы – что бы ни происходило, пистолеты всегда оказывались при нем, в идеальном порядке. Как и одежда. «Это же Хозяин, он такое умеет», – Серас довольствовалась этим объяснением и никогда особенно не задумывалась, может ли она так же. Со временем, впрочем, начали сами собою приходить в порядок испорченные чулки, юбки, рубашки, но она списывала это на побочный – и приятный – эффект регенерации. Оружие же всегда оставалось для нее совершенно отдельным, и порой весьма неудобным и громоздким, чужеродным предметом. – Я тоже хочу такому научиться. – Простого рецепта для тебя нет, Полицейская, пока ты не поймешь главного: все, что видят другие – твое лицо, тело, одежда – лишь продолжение твоей воли, желания остаться в этом мире даже немертвой. Тебе кажется, что твое тело – сосуд для твоего духа, но это не так: твой дух лишь воссоздает привычный сосуд снова и снова. – Значит, я в любой момент могу изменить что-то, например… – Серас невольно опустила взгляд на вырез своей рубашки. Алукард пакостно ухмыльнулся. «Даже не думай! Куколка, я знаю, что тебя все достали и бегать неудобно, но, умоляю, – нет!» – Это возможно. Но для этого нужно много чужой крови и много силы, Полицейская, – вздохнул Хозяин. «А у тебя всего одна запасная душа», – повисло в воздухе несказанное. Что ж, получается, этот путь не для нее. – Изменить внешность в любой момент, как ты говоришь, ты сейчас не сможешь, – продолжил Алукард. – Но если будешь тренироваться, то с оружием справишься. – Но как? – не унималась Серас. – С чего начать хотя бы? – Тебе нужно понять оружие, познать его, принять в себя. Растворить в своей крови и собрать заново. Стоило поучить тебя сразу, конечно. Чудно. Так, конечно, куда понятнее. Просто яснее ясного. С другой стороны, никто не заставляет ее заниматься всем этим прямо сейчас. А потом она разберется. – «Принять в себя?» – Серас фыркнула от смеха. – Вы мой «Харконнен» помните? Это какое-то извращение, уж простите. * * * Самолет приземлился в Риме ранним – еще не успела истаять ночная дымка – утром. Черная, густо тонированная машина, навевавшая мысли о похоронах даже Серас, домчала ее до небольшой гостиницы на окраине города. «Я к вашим услугам, сеньорита, – выдавил из себя сумрачный, как и его машина, водитель. – Если пожелаете куда-то отправиться, звоните», – и протянул визитную карточку. Машина Серас не понравилась и водитель – тоже, но она и вправду почувствовала себя немного принцессой. «Римские каникулы», – вспомнила она. Как раз про сбежавшую принцессу. Искушение сбежать всплыло из ниоткуда и накрыло ее с головой. Покрасить волосы. Побродить по улицам. Походить по музеям, как примерная туристка. Купить новые туфли. Посидеть в одном из маленьких ресторанчиков… «Ты все равно ничего там не съешь, куколка! А в туфлях на охоте не побегаешь. Так что пей свою кровушку и поедем, пока солнце еще не жарит. Нас ждет Хайнкель Вольф, не забыла?» «Так уж и ждет», – буркнула расстроенная Серас. «А нам что, есть до этого дело?» * * * Толстая пожилая монахиня, представившаяся сестрой Терезой, скосила глаза на бюст Серас, туго обтянутый простой серой водолазкой, и неприязненно поджала губы. – Жаль вас разочаровывать, но сестра Хайнкель не принимает посетителей. Но вы можете осмотреть… – Большое спасибо, с удовольствием, непременно, – соврала Серас, сладко улыбнувшись одними углами губ: даже тут, у монастырской ограды, ей было неуютно. Ныли клыки, почему-то ломило колени, и голодное мутное беспокойство заставляло ее переминаться с ноги на ногу и выламывать сцепленные в замке пальцы. Со святостью, к несчастью для нее, здесь было все в порядке, но как бы ей ни было тяжело, монастырь нужно осмотреть – на случай, если придется вернуться сюда ночью. – Но мне все-таки хотелось бы поговорить с сестрой Хайнкель. Понимаете, мы работали вместе… «Только немного по разные стороны», – напомнил Пип. Монахиня изумленно распахнула глаза: похоже, она была, пусть и в общих чертах, в курсе «профессии» сестры Хайнкель, но, помявшись мгновение, снова отказала: – К сожалению, нет. Сестра посвятила себя молитве и воспоминания о прошлом могут смутить ее душу, так она сама говорит. – Хорошо, – стиснув зубы, кивнула Серас. – А позвонить ей можно? – Сестра Хайнкель разговаривает лишь с сестрами этой обители. «Загипнотизируй ее – и дело с концом!» – разозлился Бернадотте. Идея была привлекательной, даже очень: Серас даже почувствовала легкое щекотное покалывание в кончиках пальцев – предвкушение, с которым выплескивалась наружу потревоженная святостью места сила. Вот только… «Она монахиня все-таки, а вдруг на них не действует? – засомневалась Серас. – Если она меня раскусит, освященного серебра на нас тут точно хватит». – Я уверена, что сестра Хайнкель захочет поговорить со мной… – Все, кто к ней приходит, так говорят, – высокомерно улыбнулась сестра Тереза, но тут же смягчилась. – Но вы можете послать ей записку. Так тоже все делают. Ну, хоть что-то, с облегчением выдохнула Серас. Ей придется быть очень, очень убедительной, причем без всяких «сисек». А еще – как-то доказать, что это именно она, а не кто-то, присвоивший ее имя. И не выдать себя сестре Терезе, которая – можно было даже не сомневаться! – обязательно прочтет послание. «Мне очень нужно с вами поговорить», – быстро накарябала Серас и задумалась, прикусив кончик карандаша. – Готово? – поторопила ее монахиня. – Нет, минутку, – от волнения Серас прокусила дерево до грифеля. – Сейчас. Ну же! Думай-думай-думай!! Постой-ка! Вот то, что нужно. «Я и моя тень Победы», помните?» – дрожащими руками дописала она и отдала записку сестре Терезе. Та без малейших колебаний прочла написанное, подняла брови в бесцеремонном изумлении, но сказала только: – Так вы хотите осмотреть обитель? – С удовольствием. Об удовольствии, конечно, не было и речи. Экскурсия стала для Серас сущим наказанием. Держаться в тени. Ничего и никого не касаться руками. Никому не смотреть в глаза. Не прислушиваться к словам молитв и цитатам из Писания. Но как ни старалась она соблюдать эти нехитрые правила, ощущения были ненамного лучше, чем если бы ее окропили святой водой, придавили бетонной плитой и прочли «Отче наш». Стоило признать, что это место было намного неприятнее лондонских подвалов, пусть и переживших «противовампирскую обработку». «Ну, как тебе красоты Италии? – выдавил Пип глухим от боли, чужим голосом. – Погуляем еще?» «Заткнись, – стиснула зубы Серас: мир двоился и плыл перед глазами, а зверь в клетке ее тела и души выл, метался и скреб когтями. – Я сейчас…» Она не знала, что она «сейчас»: ей до сих пор не приходилось гулять по монастырям – один черт знает, что способна вытворить здесь ее природа, но больше всего боялась за с невероятным трудом замаскированную левую руку. «Давай сюда, – Серас потащило на скамейку под огромным платаном. – Надеюсь, собор мы осматривать не пойдем?» Собор ее прикончит, это точно. Или, что еще вероятнее, окончательно выведет из себя растревоженную вампирскую сущность. Конечно, Серас была в курсе, что у ее рода сложные и неприязненные отношения с Господом, но не предполагала, что настолько. Что бы кто ни говорил, в глубине души она не считала себя такой уж грешницей: в конце концов, вся ее вина в том, что она не захотела умереть однажды. Как будто в двадцать лет кто-то хочет! Но даже если это и преступление в глазах Создателя, что ж, она искупает вину как может: убивает чудовищ, спасает людей и уж точно не причиняет зла никому, кроме самого зла. «Но, кажется, Богу этого маловато», – с грустью подумала Серас. С другой стороны, быть может, она просто сделала недостаточно и нужно еще больше? Эта мысль немного приободрила ее: нет проблем, Господи! Ведь она, Серас Виктория, собиралась жить еще очень, очень долго. – Сеньорита, сеньорита, с вами все в порядке? – вырвал ее из задумчивости высокий беспокойный голос сестры Терезы. – Да… Простите, – Серас провела по лицу ладонью, стряхивая слабость и оцепенение. – Голова закружилась немного… Монахиня поджала губы без тени сочувствия. – Вам повезло. Удивительно! Сестра Хайнкель согласилась поговорить с вами. Не сейчас! – остановила она попытавшуюся вскочить на ноги Серас. – Она просила вас прийти в сад в девять вечера. Вот пропуск. Сестра сунула ей в руку голубую бумажку с неразборчиво нацарапанным именем – Анжела Джонсон – и какими-то печатями, сухо попрощалась и тут же удалилась, всей спиной и колыханием тяжелых бедер демонстрируя возмущение столь невероятным нарушением обычного порядка. Похоже, встретиться с сестрой Хайнкель было куда труднее, чем получить аудиенцию у Папы Римского. «Ха, а она о нас заботится! Вечером здесь будет не так уж и плохо». «Да, спасибо, что не в полдень и не во время службы, – согласилась Серас, – это было бы в их стиле». По крайней мере, она наконец выспится как следует. Ни гулять, ни перекрашивать волосы, ни покупать туфли уже не хотелось. * * * В теплых густых сумерках монастырь Святой Анны и в самом деле встретил Серас Викторию намного приветливее – как добрую знакомую. Она с наслаждением вдыхала теплый сладкий воздух, скользила в густых тенях, следуя за молчаливой монахиней, которой, к счастью, оказалась уже не сестра Тереза. Стоило сосредоточиться, вспомнить об опасностях, которые таила для вампиров освященная земля; о том, в конце концов, что Хайнкель была опаснейшим бойцом Тринадцатого отдела и одному богу известно, что сама она рассчитывала получить от этой встречи. Но сумрак был ласковым и спокойным, и, даже изо всех сил прислушавшись, Серас не уловила ни стука тяжелых армейских ботинок, ни шумного дыхания солдат, ни биения взволнованных сердец. Хайнкель Вольф была одна – острое вампирское зрение без труда отыскало ее ссутуленную фигуру в самой густой тени деревьев. Она сидела на скамье и задумчиво перекатывала в руке четки – молилась или просто наслаждалась бархатной итальянской ночью. – Это сестра Хайнкель, – прошелестела монахиня, когда они подошли ближе. – Идите, – и тут же поспешила обратно, как показалась Серас – с негромким, но явственным вздохом облегчения. – Ну, здравствуй, кровопийца, – поприветствовал ее сухой, трескучий и насмешливый голос. – Зачем приехала? Валяй, рассказывай! Зубы Хайнкель так и не вставила, и ее скверный английский было почти не понять: Серас скорее угадывала, чем действительно различала слова. Но эта добровольная шепелявость была единственным, что осталось от прежней Хайнкель Вольф. Хотя, пожалуй, еще глаза: внимательные, цепкие, холодные, словно она все время смотрела через оптический прицел и все, что видела, считала своей целью. По крайней мере, ее, Серас Викторию, точно считала. Вот только говорила голосом и смотрела глазами беспощадной искариотки сейчас высохшая и дряхлая старуха. То, что люди стареют, не было новостью для Серас: она видела, как время меняло лицо Интегры Хеллсинг – долгие годы, день за днем – и так же постепенно привыкала к печальным переменам. Если бы кто-нибудь спросил ее, она бы искренне повторила вслед за Хозяином, что ее госпожа все так же прекрасна: что в двадцать пять, что в пятьдесят, что в семьдесят лет. Хайнкель же не старела, ей всегда было какое-то неопределенное число лет вокруг тридцати, и казалось, что для женщины с настолько изуродованным, искореженным лицом возраст уж точно неважен, но эта разительная перемена, переход от одной формы уродства к другой, поразил Серас куда больше, чем увядание красоты Интегры. Морщинистое, сероватое в вечернем сумраке лицо, кое-как залатанное огромными пластырями, тонкие, высохшие губы, заострившийся подбородок – зрелище ничем не прикрытой старости отталкивало и завораживало одновременно. – Что уставилась? Похорошела я? – каркнула в ответ на повисшее молчание Вольф, и Серас поняла, что за долгие годы своей не-жизни так и не научилась владеть собой, – Ты-то ничего, такая же краля, как была. Рада теперь, небось? – Не знаю, – пожала плечами Серас и, усевшись рядом, соврала: – Я как-то не думала. – Ладно, – благодушно согласилась Хайнкель и снова спросила: – Так зачем приехала? Только не говори, что скучаешь. «А может, и скучаю», – чуть не сказала Серас, но вслух произнесла: – Я по поводу Рикардо. Лицо Хайнкель дрогнуло, а взгляд сделался еще острее, окончательно стряхнув старческую рассеянность. – Кто это? – Вампир, которого Ватикан запустил в Англию. – Вампир? В отличие от протестантских еретиков, Римская католическая церковь не нуждается в помощи нечисти, – выплюнула Хайнкель. «Хорошо сыграно, – одобрил Пип. – Почти поверил». – Я знаю о проекте Misericordia, – просто сказала Серас. – Ты знаешь немного, раз приехала. – Я знаю, что вы изучали немертвых, воспользовались бумагами профессора ван Хельсинга, а теперь по Лондону гуляет вампир с серебряными пулями, освященными ножами, пьет души десятками и не сходит с ума! Совпадение, скажешь? – Сказать я могу что угодно, – ухмыльнулась Хайнкель. – Почему ты решила, что я стану помогать тебе? То, что я согласилась говорить с тобой, вовсе не значит, что я на твоей стороне и мне есть дело до ваших бед. – Что же тогда? Соскучилась? – в тон Хайнкель парировала Серас, а про себя подумала, что, кажется, начинает понимать, почему Хозяин при встрече с Александром Андерсоном без лишних слов хватался за пистолет. – Неа, – протянула монахиня и резким, злым движением сорвала лист с нависшей ветки. – Решила позлорадствовать, – худые, темные от загара пальцы ловко скрутили лист в тонкую трубочку, а потом разорвали надвое. «Давай, – шепнул Пип. – Пора. Зуб даю». Серас окинула взглядом темноту вокруг – никого – и неловко извлекла из одного кармана куртки чуть помятую пачку сигарет, а из другого – зажигалку. – Ого, – прищурилась Хайнкель, – а ты знаешь толк в простых человеческих радостях, кровопийца! Это, значит, мне? – Ага, – кивнула Серас, – Я подумала… – Правильно подумала. А мои святоши точно не додумаются, – она щелкнула зажигалкой с грацией заядлого курильщика и с наслаждением затянулась. – Кстати. Сама-то хочешь? – Нет. Я не курю. – «Да ладно!» – преувеличенно изумился капитан и выпустил внутри целое облако вонючего дыма. – Ну, почти, – поправилась Серас. Хайнкель пожала плечами, и пачка с зажигалкой сгинули в бесчисленных складках монашеского одеяния: – Как хочешь. Мне больше достанется. Итак, на чем мы остановились? Я должна помочь тебе, потому что ты принесла мне покурить? – Если это веская причина, почему бы и нет, – засмеялась Серас, но тут же добавила, уже серьезно: – Потому что гибнут люди, много. И погибнет еще больше. Да, я знаю, что это не твои люди и тебе плевать, ты скажешь, но… – она замолчала, уставилась на носки собственных ботинок, отчаянно ища слова, и выпалила: – Не повторяй одну и ту же ошибку дважды. Тишина. Серас подняла голову и с опаской поглядела на бывшую искариотку. Хайнкель сверлила в темноту неподвижным, тяжелым взглядом и курила. – Пару лет назад, – медленно произнесла она, – я бы тебя за это серебром нашпиговала, как свинью – чесноком. А сейчас… «А сейчас ты стара, больна и у тебя нет оружия», – подумала Серас, но услышала совсем другое. – …а сейчас я думаю, что, может, ты и права, и пора подумать о душе. Так что ты хотела узнать? Спрашивай.