Уроки этикета в Адар Манор

      — Ты мне подходишь, — вновь повторил Коул, на что я снова ответил ему напряжённым молчанием.       Я продолжал изучать незамысловатый узор на лимонных обоях в комнате, который сводился к переплетённым завитушкам. Они тянулись в разные стороны: и в длину, и в ширину, и в диагональ, повторяя друг друга и делая себя непохожими на своего брата; срастались друг с другом и резко разрывались, чтобы срастись с кем-нибудь другим; сливались с обоями и тут же вырывались из-под гнёта однотонной желтоватой бездны, заявляя о своей оригинальности; пропадали под потолком, чтобы потом оказаться в самом низу. И продолжали тянуться и тянуться. Прямо как те бесконечные секунды между «ты мне подходишь», которые тоже тянулись и тянулись друг за другом, тоже повторяли друг друга, тоже срастались. В минуты. В такие же бесконечные и однотипные.       — Ты мне подходишь.       Я смотрел на обои, пока мои глаза не заслезились. Тогда я перевёл взгляд в сторону тяжёлой шторы, что ниспадала на пол волнами. Взгляд осторожно ощупал материал и вынес вердикт: мягкие. Скатился раз по ним, скатился два. Он бы мог и третий, только понял, что мне неудобно коситься в сторону и делать вид, что я не замечаю лица Коула, которое закрывало львиную долю всей комнаты. Я предложил взгляду перебраться на красивую люстру, которая была похожа на ветки дерева, что несколько столетий разрастались и крепли, чтобы сейчас предстать в таком великолепие передо мной. Взгляду могли бы понравиться мягкие изгибы и нерезкие переходы, если бы не одно «но»: люстра уже была занята. Занята ветром-странником, который пролетая мимо Адар Манор, приметил за одной приоткрытой дверью то, чем можно позвенеть. А именно плодами-хрусталиками, что симметрично росли на ровных и крепких ветках люстры. Мой взгляд, да и я сам, оказались интеллигентами до мозга костей, поэтому не посмели посягнуть на чужую территорию. Мы скромно удалились искать другое место. Но, к нашему большому сожалению, места, которое нам нравилось бы обоим, мы не нашли. Я предложил белую вазу, что стояла на прикроватной тумбочке. У неё был милый зелёный ободок на горлышке и свежие лилии. Взгляду не понравились вызывающие формы вазы, её безликость и не к месту присобаченная зелёная кайма, хотя как по мне, то она выглядела вполне органично. Взгляд предложил мне картину на стене. Сплошь зелень и деревья. Ничего примечательного, никакой отрады для души, зато взгляду, где было устроиться. Между рамой и стеной было небольшое пространство, где можно было скоротать время. Я отказался. Взгляд сказал «нет» каминной полке, я отказался от предложения устремить свой взор на штангу над моей кроватью.       Кстати, зачем нужна эта штанга?       Каким бы притягательным не было умственное расследование тайны штанги над моей постелью, я не смог как следует окунуться в её разгадку, мне даже не позволили покрутиться рядом. Взгляд магнитом тянуло к пристально взирающему на меня Коулу. Сначала взгляд, потом мысли, а потом и всё моё существо.       Спустя несколько минут, я сдался на милость победителя. В этом отчасти были виноваты мои затёкшие ноги, на которых восседал этот маленький паршивец. Но по большей части я кинул под ноги мальчика белый флаг только потому, что другого выбора у меня по определению не было.       — Хорошо, Коул, — со вздохом произнёс я. — Я рад, что начал подходить тебе спустя два дня, после моего прибытия в замок. А теперь ты бы не пожелал бы слезть с моих ног? Весишь ты отнюдь ни как бутылочка коровяка.       — Больно хотелось мне сидеть на твоих ногах, — скривился Коул, но встал.       Я ждал, пока мальчик окажет мне любезность и протянет руку. Самостоятельно подняться в данную минуту мне бы удалось с большим трудом, поэтому помощь Коула была бы просто неоценимой. Что поделать, не молодею. А ещё ноги, которые по ощущениям скорее были не ногами, а двумя свежеспиленными брёвнами на делянке, что мне предстояло поднять в одиночку.       Коул оправился, отряхнул несуществующую пыль с джинсов, поправил модные отвороты на них, перезаправил клетчатую рубашку, очень похожую на ту, что носит Джон. Но меня, по правде, одолевают сомнения, что Коул и Джон покупали рубашки в одном и том же магазине. Это прекрасная тема для размышлений перед сном, когда я, приняв удобную позу на кровати, должен провалиться в сладкое забытье, но ещё не провалился, и для того, чтобы скорее оказаться на краю между сном и реальностью, мне требуется какая-нибудь интересная тема для обсуждения с самим собой. А пока я протянул руку мальчику, который перестал осматривать себя, до сих пор ожидая помощи.       Коул выгнул бровь, с удивлением глядя на мою руку. Я потряс ею, чтобы до мальчика дошла моя мысль, что мне бы не помешала помощь. Жест получился более чем многословный, но Коул не понял, продолжая стоять и нагло улыбаться.       — Ты поможешь мне? — натянуто спросил я, когда моя рука, застывшая в воздухе, налилась свинцом и медленно начала опускаться вниз.       — Помочь? Мне? Тебе? — с каждым вопросом Коул удивлялся ещё больше, но не переставая при этом улыбаться. Свои руки он спрятал за спину. — С чего бы это? Сам встанешь. И руку убери, пройти мешает.       Я опустил руку, которая совершенно не препятствовала мальчику, и Коул, перешагнув через меня, направился к входной двери. Он бесшумно повернул в скважине ключ, слегка приоткрыл дверь, высунул голову в коридор, наверное, для того, чтобы удостовериться, что там никого нет. Когда мальчик убедился, что коридор пуст, он что-то негромко скомандовал и пулей вылетел за дверь.       На одно мгновение мне показалось, что я различил «за мной!», но тут же списал всё на чересчур богатое воображение.       Вместо того чтобы ещё что-нибудь списать на богатое воображение, я начал мять ноги. С возрастом отёчность спадает очень и очень неохотно. Приходиться прикладывать для этого значительные усилия, которыми ты не всегда располагаешь. А мне, так или иначе, нужно было подняться. Хотя бы для того чтобы закрыть дверь.       Но делать этого не потребовалось, потому что через несколько секунд в неё просочился Коул. С разгневанным лицом он хлопнул дверью и стремительным шагом направился ко мне.       — Эй, ты! — негодующе зашипел он. — Я тебе чё сказал делать, старпёр? — Коул с размаху упал на мои ноги и схватил за лацканы пиджака. Я стиснул зубы и сжал дёрнувшуюся в сторону головы мальчика руку в кулак. — Я предельно ясно сказал встать и следовать за мной. Что из «встать» и «следовать за мной» тебе не понятно? — для того чтобы смысл слов дошёл до «старпёра», меня потрясли всё за те же лацканы.       А вот этого я вытерпеть уже не смог.       — Всё понятно, — я грубо схватил Коула за руки и оторвал их от себя. — Всё бы было понятно, если бы ты сказал это по-человечески, — у мальчика от удивления полезли глаза на лоб. — На что бы я ответил, что мне нужно энное количество времени, чтобы подняться на ноги, потому что кому-то западло было помочь мне подняться.       — Я не обязан тебе помогать, — пробубнил Коул, отводя взгляд и делая попытки вырваться.       — Как и я тебе, — я не постеснялся скинуть мальца со своих ног одним движением.       Коул завалился на бок, да так и застыл в этой неудобной позе с вытянутым лицом. Он смотрел на меня очень пристально, будто пытался разглядеть в моём лице нечто ведомое только ему. Я видел этот взгляд впервые.       Несмотря на то, что я стал свидетелем странного взгляда мальчика, в котором помимо удивления угадывалось неприкрытое любопытство, я вернулся к растиранию своих ног. В полном молчании и под изучающим взглядом.       Спустя минут десять или пятнадцать я смог подняться и с хрустом потянуться. Коул же остался лежать в той позе, в которой оказался после падения.       — Почему ты лежишь? — поинтересовался я, отдёргивая задравшуюся брючину, что некрасиво оголяла мою волосатую ногу. — Ты, по-моему, торопился.       Вместо ответа Коул вытянул в мою сторону руку.       Я недоумённо посмотрел на неё.       Бог из столба, ты сам был свидетелем той неприятной сцены, что устроил мне это маленькое чудовище. Ты видел, каких мне сил хватило не сорваться и не выкинуть чего-то недостойного меня — взрослого человека. Я и так нагрешил сполна ночью, о чём буду помнить и сожалеть ещё долгое время. Но, бог из столба, я переборю в себе это сильное желание. Я не позволю появиться на своём лице ни одному малейшему намёку на ехидство. Я не выгну бровь и не одарю мальчика презрительным взглядом. Чёрт, бог из столба, а мне так хочется это сделать!       Я обречённо вздохнул и протянул руку Коулу.       — Старикан, — сказал он, когда поднялся с пола, — а ты, оказывается, ещё и клоун! Только учти, старикан, — Коул изменился в лице. Насупил брови и напустил на своё лицо злобы, — я клоунов ненавижу.       Мне оставалось лишь молча проглотить и неприятные слова, и высокомерный взгляд и пожалеть, что я всё-таки протянул руку этому паршивцу. Нужно было, несмотря на все предрассудки совести, отплатить мальчику его же монетой. А лучше — развернуться и уйти, оставив это чудовище один на один с собой.       — Чё встал? — грубо окликнул меня мальчиковый голос. Коул уже одной ногой стоял в коридоре, нетерпеливо постукивая пальцами по двери и бросая через плечо уничтожающие взгляды. — Давай быстрее шевели своими ветхими конечностями! Я не хочу, чтобы меня пропалили и сдали отцу из-за старикана, который на девяносто девять процентов состоит из тормозной жидкости. Мне по горло хватает и одного ареста.       Мальчик выбежал из моей комнаты.       Бог из ворот, скажи, есть ли у меня restart? Можно мне просто выключить эту страшную игру под названием «Адар Манор»? Я безоговорочно признаю себя проигравшей стороной и уеду оплакивать своё поражение. Домой. За баночкой запотевшего «Мёрфис» и записанными на видеокассеты гэльским футболом. Для меня нет большей радости, чем смотреть на моих любимых «Керри».       Я снова оказался в комнате Коула.       — Садись, — мальчик кивнул на кушетку, где лежала гора одежды и открытая коробка с пиццей. Я прикинул взглядом, можно ли мне было как-нибудь извернуться и примоститься на том маленьком свободном от рукавов рубашек и брючин кусочке кушетки, и сделал вывод, что, несмотря на всю мою изворотливость и неприхотливость, сделать это будет невозможно. Я вздохнул и начал разбирать завал. — Чё это ты удумал, старпёр? — гаркнул над ухом Коул, и только что аккуратно сложенная рубашка выпала из моих рук. — Я тебе сесть сказал, а не в моих вещах копаться, извращенец, — мальчик столкнул гору, освободив мне тем самым место. Я наклонился, чтобы поднять упавшую рубашку, но едва я протянул руку, как меня тут же ударили по ней с сокрушительной силой. Рубашка с пола исчезла, а на меня вылился целый ушат оскорблений, пока я сквозь стиснутые зубы переносил боль во второй руке. Первую от греха подальше я убрал за спину.       Наконец я смог устроиться на кушетке. Она оказалась очень низкой, совсем неподходящей моим длинным ногам. Пришлось немного помучиться, чтобы найти подходящую позу, где моим ногам было бы максимально удобно. Коленками я практически доставал до своего заросшего подбородка.       Я неосознанно потянулся к колючей щетине. Задумчиво начал поглаживать её, поглядывая на Коула. Я следил, как мальчик выдвигал и задвигал полки, с шумом копаясь в них. Там что-то шипело, ныло, выло и шуршало. Но Коул будто не замечал этих странных звуков, продолжая варварски потрошить внутренности своих полок.       — Да где же он? — сердито прошипел мальчик, застыв над одной из переворошенных полок.       Несмотря на грозное лицо и рычащие нотки в голосе, мальчик выглядел скорее жалко и потерянно, чем по-настоящему сердитым. И в этом в большей степени был повинен я.       Весь день меня одолевали муки совести по отношению к Коулу. Я корил себя последними словами за свой чудовищный и недостойный взрослого человек поступок. После каждого полученного приглашения от Бартла О’Нейл оттрапезничить с ним, во мне разгоралось желание восстановить справедливость. Я в ту же секунду готов был кинуться к хозяину замка и сознаться во всех своих злодеяниях. Я видел себя, стоящим перед чудовищем, смелым и решительным. С губ моих почти срывалась пылкая речь, которая должна была убедить Бартла в том, что Коул не виноват. Я даже сам начал верить в это.       Только, к моему огромному неудовольствию, эта мысль не вышла за переделы моего существа. Облюбованная моим же самомнением и раздутым благородством, она не пожелала явиться свету, когда пришёл её черёд. То ли испугалось ответственности, которое ей придётся нести, то ли заразительного смеха, которым меня баловали две молоденькие горничные целый день. Отдельного воспевания требовал смех Смеральдины, её громкие замечания по поводу и без, что отрывали меня от горьких раздумий. Иногда я старательно не замечал ни того, ни другого, за что впоследствии был сильно наказан. Чёрный локоть Смеральдины теперь будет мне сниться в страшных ночных кошмарах, а от её удара этим самым локтём под рёбра, буду ещё несколько дней приходить в себя.       От моих забот отвлекали заботы садовников о семействе слонов, что появилось в зимнем саду Адар Манор относительно недавно и благодаря стараниям всё тех же заботливых садовников. Они поведали, как в одну безлунную ночь из огромного и неухоженного куста появился папа-слон. «Это были пришельцы!» — как одна твердили служанки, заливаясь смехом и строя догадки, какие они эти пришельцы; «Нет, это сделали лепреконы, перепившие потина! Поэтому вместо горшка с золотом… слон!» — восклицал часовщик Луи, сам очень смахивающий на лепрекона: маленький и с красным носом; «Дурачье, — заявляла Смеральдина, перекрикивая всех, — наверняка это снова проделки Коула!». И только заботливые садовники молча переглядывались и улыбались друг другу.       Были ли это пришельцы, лепреконы или проделки Коула, но слон понравился всем обитателям замка. Бартл О’Нейл его тоже видел. Сказал: «Если за ним не будет должного ухода, выбросить». За слоном ухаживали каждый день, а через неделю у него появилась жена и ребёнок.       Некоторые охранники замка тоже кушали вместе с прислугой, поэтому они не могли остаться в стороне. Охранники рассказывали смешные истории, но сегодняшние рассказы были по большей части грустными.       В утренней перестрелке был ранен один из охранников. Пуля прошлась по руке, некрасиво вспоров кожу. К счастью, не задев ни единого жизненно важного органа, всего лишь царапина, коей охранник хвастался и на обеде, и на ужине, будто золотой медалью. Он сам сиял, как начищенная монетка в два евро. Но для меня царапина охранника стала огромной душевной раной, которую я буду залечивать продолжительное время.       — Эй! — перед моим лицом щёлкнули детские пальцы. — Сколько ещё можно меня игнорировать, старикан?       — А… — я очнулся и поднял глаза. Коул стоял рядом с раздражённым лицом. Я не придумал ничего лучше, как сказать правду: — Прости, я задумался.       — Задумался он… Я тебя к себе в комнату не думать позвал, я за это тебя, будь уверен, сделаю, — грозно выпалил мальчик. Я кивнул, соглашаясь с его словами. Спорить не хотелось. А Коулу, видимо, хотелось ещё меня поругать, но повода не было. Поэтому мальчик стоял и злобно поглядывал на меня, выжидая, пока я не сделаю что-нибудь такого, за что меня можно будет смело отчитать. Но я сидел тихо, не сводя своего взгляда с мальчика. Маленькое чудовище не выдержал и кинул передо мной лист бумаги. — Вот.       Я опустил глаза на бумагу, немного мятую и с жирными отпечатками в правом углу.       — Договор? — спросил я, прочитав заглавие. — Какой договор?       — Прочитай — узнаешь.       Я с подозрением глянул на мальчика, ожидая увидеть подвох. Уж кто-кто, а я мог на всех основаниях предположить, что уткнись я в листок, при этом ослабив свою бдительность, меня тут же настигла бы кара возмездия, отголоски которой я ощущал весь день где-то поблизости.       Но сколько бы я не вглядывался в глаза Коула, сколько не искал намёки на ловушки, я видел всего лишь тлеющие угли злобы и затаённую, непонятную мне тревогу. Непонятную в том смысле, что ей просто неоткуда было взяться. Если уж начистоту говорить, то тут мне впору тревожиться и волноваться.       Я всё-таки вновь опустил глаза и углубился в чтение.       Когда мои глаза добежали до последней строчки на второй странице, они тут же вернулись назад, перечитывая все строчки задом наперёд. Тем самым стараясь угнаться за ускользающим от меня смыслом. Я вернулся в самое начало и повторно перечитал договор, вчитываясь в каждое слово, проговаривая в нём каждую букву. Но мои попытки оказались тщетными. Второй раз я дошёл до последней точки и второй раз я ничего не понял.       — Ну? — прервал наше молчание Коул.       — Что это? — кивнул я на листочки. Я не хотел раньше времени дать понять, что совершенно не понял, что мне подсунул этот паршивец, поэтому решил извернуться и пойти в наступление.       — Ты прочитал?       — Предположим.       — Тогда ты должен знать, что это.       — Это мне ничего не дало.       — Как не дало? — удивился мальчик, схватив со стола листок с договором. Быстрым взглядом он пробежался по первой странице, потом перевернул. — Тут же всё написано.       — Что именно «всё»?       — Всё, что тебе нужно знать, и всё то, на что ты должен дать своё согласие.       — Согласие? На это? — я показал на листок, что Коул держал в руках. — Прости меня, но этот бред я подписывать не буду.       — Почему бред? — изумился мальчик. — Тут нет никакого бреда. Это просто ты дурак и ничего не понял. Хотя тут всё ясно и понятно.       — Прямо как дважды два, — не смог удержаться я от ехидства.       — Причём тут дважды два? Я тебе про договор говорю, а ты мне про какие-то дважды два втуливаешь.       Я растерянно замолчал, не зная, что на это ответить.       — От тебя требуется лишь подпись. Здесь, — Коул ткнул в конец второй страницы. — Ручку сейчас дам.       Мальчик метнулся к своему столу, где возвышалась гора разнообразного мусора. Заглянув с одной стороны, с другой, мальчик понял, что так у него ничего не выйдет, поэтому он прибегнул к крайним мерам. Гора мусора сошла со стола подобно тому, как сходит лавина с вершин Альп или Эвереста.       Мне показалось, что под ногами у мальчика разверзлась земля, и из этой расщелины хлынул поток, который превратился в звенящее, слепящее, блестящее, шуршащее море под ногами мальчика.       — Ага, вот она! — Коул поднял над собой ручку и побежал ко мне, пробираясь ко мне напрямик через мусорное море. — Короче, на, — ручка упала мне на колени, — подписывай.       — Так, — терпение моё лопнуло. Этот фарс перешёл все границы. — Стоп. Сейчас настал тот момент, когда нам стоит сделать вынужденную остановку.       — Зачем? — не понял Коул.       — А для того, чтобы наше недопонимание не раздулось до катастрофических масштабов! — я сказал это резче, чем мне хотелось, но, похоже, мальчик этого и не заметил. — Я хочу, чтобы ты мне наконец объяснил, что здесь происходит.       — Ты сидишь в моей комнате, старик, — сказал Коул, поглядывая на меня с сомнением в моей психической адекватности. — И ведёшь себя очень палёво. Кричишь, байду всякую разводишь, когда я тебя не просил об этом. Тебе всего лишь нужно подписать бумажку, где всё ясно и понятно написано, что от тебя требуется.       — «Ясно и понятно»? — с нотками возмущения спросил я у мальчика. — Что тут, по-твоему, «ясно и понятно»? Какой из пунктов мне тут должен быть ясен и понятен? Наверное, — я вырвал листок из рук Коула, не потрудившись сделать это менее резко и вызывающе, — вот этот, первый: «…целиком и полностью должен войти в моё подчинение», — я поднял глаза. — Что это значит?       — То и значит. Подчиняться мне должен.       — Зачем?       — Не важно, главное, должен. Дай листок, — Коул вырвал у меня из рук бумажку, — подпишу ещё в первом пункте: «… целиком и полностью должен войти в моё подчинение и не задавать глупых вопросов».       — Хорошо, предположим, я оказался доволен твоим скудным объяснением. А вот это, — я ткнул во второй пункт договора: — «…должен делать всё, о чём бы я не попросил, и что бы я не приказал».       — Тут тоже всё ясно.       — Возможно, тебе, Коул, и ясно, потому что, прости меня за дерзость, ты сам составлял этот наиглупейший договор. Но вот я, например, прибываю в растерянности. Что обозначает твоё «чтобы я не приказал»? Если ты мне прикажешь спрыгнуть со своего балкона, мне, не задумываясь, идти на балкон и перекидывать своё тело через перила.       — Нет, конечно, — вспыхнул мальчик.       — Но именно так и понимаются твои слова, Коул.       — Я имел в виду, чтобы мои просьбы и указания выполнялись сразу.       — Зачем?       — Это не важно.       — Это тоже не важно? — усмехнулся я. Я снова пробежался беглым взглядом по странице с текстом. — О, вот это мне понравилось больше всего: «…не буду сбегать с уроков, начну вести себя прилично…» Тут я так понимаю, мы подошли к цене вопроса. Ты решил меня купить за твоё смирное поведение во время наших с тобой уроков, верно я тебя понял?       — Ну да.       — То есть твои странные условия для меня, без объяснений отчего и зачем это всё, в обмен на мнимое хорошее поведение с твоей стороны?       — Я не понял, что значит «мнимое», но это не важно, — Коул приблизился ко мне. — Подписывай уже.       Я положил бумагу на стол. Взял из протянутой руки Коула ручку. Покрутил её в пальцах, размахнулся и швырнул ручку в ту кучу мусора, из которой она и появилась. У мальчика отвисла челюсть.       — Раз для тебя неважно, — я постарался голосом показать, где кроется корень всех проблем, — объяснять мне, во что ты собираешься меня втянуть, то и я нахожу неважным факт моей подписи каких-то там договоров, — я встал с кушетки и развернулся к двери, намереваясь покинуть комнату мальчика.       — Остановись, старик! Ты… ты вообще охренел?! Что ты себе позволяешь?!       Я пропустил мимо ушей восклицания маленького чудовища.       — Старик!       Коул схватил меня за руку, повиснув на ней. Я стиснул зубы, потому что этот паршивец схватился со всей силы именно за мою покалеченную руку.       — Старик, ты должен подписать! — крикнул мальчик, потянув меня в сторону своего стола.       — Должен? — удивлённо переспросил я, ухватившись за ручку двери. К моему большому огорчению она не поддалась, и мне пришлось продолжить: — Ты не заметил, Коул, что я больно много оказался тебе должен прямо с первых минут моего прибытия в Адар Манор? А ты что-то не сильно рвёшься записывать себя в мои должники. Заметь, Коул, мне проще сейчас собрать свои скромные пожитки, сходить к твоему отцу, получить от него месячный оклад и уехать отсюда. Лучше я найду другую работу, с маленькой заработной платой, чем буду здесь страдать от твоего чудовищного характера, либо же, — я ткнул в сторону столика, где преспокойно лежал договор, — подписав эту бумажку, буду страдать от собственного вранья. Для чего мне это нужно? — Коул молча испепелил меня взглядом. ¬— Правильно, Коул, мне это не нужно. Поэтому, с твоего позволения, я откланяюсь к себе в комнату. Спокойной ночи.       Я вновь покрутил ручку. Щёлкнул замок, и дверь открылась. Я облегчённо вздохнул про себя.       Это было чересчур грубо, но это было единственное верное решение. С таким людьми, как Коул, нужно общаться либо грубо, либо вообще никак. Я бы предпочёл никак, оно вернее, но обстоятельства столкнули меня лицом к лицу с этим ходячим воплощением богатой жизни, и к этому нельзя было просто привыкнуть. Нельзя просто сказать: «я перетерплю», пан или пропал, не иначе. Но теперь-то можно успокоиться и настроиться на остаток вечера, который я проведу в тишине своей комнаты.       Улыбнувшись своим мыслям, я сделал шаг. Дверь с грохотом захлопнулась прямо перед моим носом. Я едва успел отскочить в сторону, едва отдёрнув ногу, прежде чем её бы сплющило мощным ударом. Навалившись всем телом на дверь, Коул смерил меня презрительным взглядом и процедил сквозь зубы:       — Притормози-ка, старикан, — я громко сглотнул. — Тебе нужны объяснения? Хорошо, старикан, ты получишь свои объяснения.       Коул решительно схватил меня за руку, подвёл к двери, которую я раньше отчего-то не приметил, и, резко дёрнув её на себя, втолкнул меня в полутёмную комнату и зашёл вслед за мной, прикрыв за собой дверь, чтобы никто не помешал. В моём же случае, отрезав все маломальские попытки к побегу.       Это была комната-шкаф. Очень похожая на ту, что повстречалась мне в первой комнате Адар Манор, в которую меня поселили. Немного тесноватая из-за полок, что расположились вдоль стенок. Четыре на каждую. Успел посчитать, пока Коул запирал за нами дверь. Широкие. Если бы я захотел, то запросто мог поместиться на одной из них. Но я не горю особым желанием этого делать, только если…       Неприятная догадка заставила меня замереть, схватившись за одну из полок, чтобы не потерять равновесие. А кто меня спросит, когда будут засовывать моё безжизненное тело на одну из этих широких поверхностей? Разрубят на несколько частей, чтобы в мешок всё поместилось, и куда-нибудь в дальний уголок на нижнюю полку: жить и гнить.       Щелчок за спиной заставил меня резко развернуться и принять позу боевой готовности: ноги на ширине плеч, чуть согнутые, покачиваясь из стороны в сторону; руки сжаты в кулаки и зафиксированы на уровне подбородка, левый кулак прижат к губам, правый — в любую минуту готовый быть выброшен в сторону, откуда исходит опасность.       В этот момент Коул отвернулся от двери. Мой кулак застыл в паре сантиметров от его лица. Глаза мальчика уставились на него, злобно посверкивая:       — Старик, ты ничего не перепутал?       Я нелепо замер всё в той же воинственной позе. Ну не говорить же ему, какие глупые мысли закрались в мою голову. Вполне возможно, они придутся Коулу по душе.       Мальчик обошёл меня и быстрым шагом пошёл вдоль полок. Я решил тоже не отставать, чтобы не разозлить его ещё больше.       Впереди была стена, украшенная гирляндами и подсвеченная красноватым светом маленьких лампочек. Их света едва хватало осветить доску с натянутой тканью. Обычно такая доска всплывает в каждом втором американском фильме про подростков, они крепят на неё фотографии с летнего отдыха, любовные записочки, напоминалки, девочки вешают постеры своих любимых певцов и актёров, мальчики не гнушаются вешать вырезанных из журналов обнажённых женщин с затвердевшими сосками и аппетитными изгибами, а также множество прочих глупостей, что роится в головах и в жизни у подростков.       Доска Коула ничем не отличалась от досок всё тех же американских детишек. Она была покрыта аляповатыми пятнами, в которых угадывались фотографии, наверное, на них были изображены места, которые мальчик хотел бы посетить, или же он побывал там, запечатлев себя со всеми известными памятниками и достопримечательностями; белыми, синими, розовыми, зелёными и жёлтыми квадратиками — стикерами, где я едва мог различить неровные строки, возможно, какие-то важные мысли или напоминалки.       Хорошая штука стикер. Неотъемлемая часть в хозяйстве. Ушло в прошлое то время, когда приходилось выдёргивать листы из тетрадей, писать на полях газет или на задниках книг. Это время ушло в прошлое и, похоже, оно меня ненароком захватило с собой, потому что я всё так же пишу на полях «Ириш индепендент» или «Ириш тайм», когда звонит Джед и диктует номер «новой работёнки», что ему скинул на «мыло» Финн, либо же мне приходится второпях перелистывать страницы книги до конца, забыв в очередной раз запомнить страницу или хотя бы заложить то место, что я читал, и делать пометки новой идеи, что пришла в голову Финну, но он ну никак не может записать её, потому что висит вверх ногами на высоте двадцати трёх этажей, пытаясь убедиться в достоверности слов своего коллеги, а именно: «через сколько минут здоровый человек потеряет сознания, замерев в такой позе». Стикеры закупаются мной в невероятных количествах, чтобы потом валяться по всей квартире, раскрашивая моё холостяцкое жилище в яркие краски.       Я подскочил к доске за Коулом, уступив ему всего секунду. Подскочил, да так и застыл. От неожиданности я даже чуть приоткрыл рот. Хотя был уверен, что после войны и всего, что я повидал там, мне больше никогда не придётся удивляться настолько. Моё удивление была сродни тому, что испытывает человек, когда узнаёт о чём-то, что не должен был узнать. Это не чистое удивление. Удивление с примесью неверия, недоумения и… страха.       Я немного поторопился ограничивать доску Коула только американскими фильмами про подростков. Как это обычно бывает: поспешил с выводами. Та доска, что сейчас висела в шкафу-комнате, достойна была сняться в фильмах про полицейских или детективов, в ужастике или триллере или во всём и про всех сразу.       По всей доске было разбросаны цветные головки кнопок, которые держали немыслимое количество фотографий молодых людей, снятых в профиль, прямо, на большом расстоянии, очень близко, смазано, чётко, когда светило солнце, когда была ночь, в дождь, в пасмурный день, в день, когда небо было до слёз синим. Лица на снимках была до неправдоподобности похожи, что в первое мгновение принималось мной, как размноженное лицо одного человека, запечатлённое в разные отрезки жизни. Лица, по форме напоминающие сердце с круглыми скулами, которые отчётливо выступали, отчего лица становились похожи больше на женские, чем на мужские, широкий и ясный лоб, подбородок маленький и немного заостренный, как неточённый карандаш, нос ровный и прямой, с тонкой верхней частью, что, по-моему, было за честь иметь любой девушке, губы, как и лицо, были сплошь сердечки, яркие и пухлые. Не всматриваясь в фото, можно запросто спутать пол обладателей всех этих маршмеллоуских черт. Мутно-красное освещение играло в этом не последнюю роль.       Но не смотря на мистическую похожесть, тот на одной фотографии, то на другой, можно было найти неяркие отличия. То могли быть чуть раскосые глаза, глуповатый взгляд, выпяченная губа, щербинка в зубах, слегка приплюснутый нос, мохнатые брови. Так что внимательно поосмотревшись, я сделал вывод, что на фотографиях запечатлены разные люди, пусть и похожие на первый взгляд.       Но не только похожая внешность объединяла эти фотографии, ещё их роднили между собой жирные красные кресты, которыми были неаккуратно перечёркнуты лица молодых людей. Выглядело это очень зловеще, вызывая во мне неприятные ощущения. Будто чья-то когтистая лапа начала неприятно скрести по рубцам, с которых едва-едва спала припухлость и краснота. В голове замелькали автоматные очереди, беззвучные крики, обезображенные лица, перечёркнутые крест-накрест фотографии, ряды трупов, запах палёного мяса, шум в ушах, потеря ориентации, яркий свет, дуло автомата, упирающиеся в лоб, усмешка талиба с грязным лицом, моя фотография с моим личным крестом. Я вспомнил ещё обо одних крестах. О чёрных и ровных, которые наловчился делать наш командир, зачёркивая очередную фотографию умершего сослуживца. Каждый новый крест — новая выжженная метка на душах выживших. И уже не сосчитать этих выжженных крестов.       Рядом громко закопошился Коул. Мальчик поспешно пытался что-то сорвать с доски, при этом активно оттесняя меня от неё. Выглядело это чересчур подозрительно. Поэтому я не гнушаясь своего положения взрослого человека, одним движением скрутил руки Коула за спиной и потянул назад. Он не сопротивлялся, мягко упав на выставленную мной вперёд коленку. Я с лёгкостью перенёс его чуть в сторону, чтобы он не мешался мне, и мой взгляд смог в полной мере насладиться тем, что скрывал от меня Коул.       А скрывал он от меня фотографию измождённого мужчины. Осунувшееся лицо с неглубокими морщинами, что словно тени затаились на широком лбу, и мясистый нос с высоким и широким хребтом, производящее впечатление прямого продолжения лба, забирали большую часть внимания на себя, оставляя тонким губам с опущенными уголками и большому округлому подбородку-попке прямоугольной формы ничтожные мазки взглядам. Ещё отличительной чертой этого прямоугольного лица можно было назвать глаза, не будь они такими воспалёнными и с синяками, которые залегли усталыми путниками под нижними веками. Уставший взгляд, устремлённый в сторону, невыразителен и не говорящий ни о чём.       Не зная этого человека, я, возможно, предположил, что это взгляд одухотворённого человека, и он не невыразителен, а глубок и задумчив. На лице отпечаток нелёгкой думы, и весь вид говорит о скором пришествии вдохновения. Седина на висках говорит о почтенном возрасте, о прожитых годах и огромном жизненном опыте, коим он собирается поделиться с будущими поколениями. Может быть, этот человек писатель, поэт, композитор. Может, именно в этот момент он создаёт новую картину или сочиняет оду. Это всё могло бы быть с тем человеком на фотографии, если бы я не знал его. Но я знал. Это был я.       Ко всему прочему я на фотографии был испещрён маленькими дырочками, как если бы в мою фотографию кидали…       Я бросил вопросительный взгляд на Коула. Мальчик виновато прятал за спиной руки.       — Кхм, Коул…       — Ай, ладно, не продолжай, — вспыхнул мальчик и вынул из-за спины свои руки. На мальчишеских ладонях лежали дротики с разноцветными крылышками. Моя фотография стала мишенью для игры в дартс, и, глядя внимательно на расположение дырок, я могу сделать вывод, что мальчик имеет отличный прицел.       — Одолжишь? — я кивнул на дротики. Коул не стал возражать и протянул мне их. Я сделал несколько шагов назад. — А ты, чё, ругать меня не будешь что ль? — поинтересовался мальчик, когда я начал прицеливаться.       — Что ль не буду, — ответил я. — Коул, мой тебе совет, уйди за мою спину, пока я кидаю.       — Угу, хорошо, — быстро согласился он, но успев сделать всего шаг, очнулся и яростно накинулся на меня: — Ты часом не оборзел, старпёр? Никуда я не. У тебя ещё приказывалка не выросла, чтобы мной помыкать! — я пожал плечами. — Если я тебя привёл сюда, это ещё ничего не значит! Ты не думай, я тебя не простил за твои выходки. Знай, я дорого возьму за каждую, старикан. К тому же, это, я не из боязливых, хех. Люблю опасность… Ты чё?!       Пока Коул рассыпался в оскорблениях, я не медлил и опробовал дротики в действии. Они со свистом рассекли воздух и друг за другом воткнулись мне прямо в нос — середину фотографии. Только последний дротик стёр с лица мальчика самодовольную улыбку, заставив его вдобавок ещё и отпрянуть в сторону.       За неимением других слов, выражающих крайнее удивление, Коул повторил ещё раз своё «ты чё?!». И ещё раз. И ещё, буравя меня испуганным взглядом.       — А если бы ты в меня попал, уродище? — слабым голосом спросил меня мальчик.       — Возможно, именно тогда бы до тебя дошло, что я не просто из своей прихоти попросил тебя зайти за мою спину.       — Если бы ты в меня попал одним из дротиков, то до меня бы ничего уже не дошло.       — Я тебя предупреждал, — я подошёл к собственному фото, отметил про себя, что первые два дротика немного отклонились от заданного курса, но в целом, я до сих пор хорошо прицеливаюсь. Я собрал дротики и отдал их Коулу, что ещё не вышел из состояния лёгкого шока.       — Старик, я тебя притащил сюда не для того, чтобы ты убил меня дротиками.       — Это хорошо, что не за этим. Но, может, ты перестанешь молчать и расскажешь наконец, зачем я здесь?       Коул сделал шумный вздох и подскочил к доске.       — Я пригласил тебя сюда ради него, — мальчик ткнул пальцем в фотографию ещё одного мужского лица. — Этот человек испортил мне жизнь, за это его нужно наказать. Я этим уже занимаюсь, но у меня мало что получается. Мне нужна помо… помощник. Да мне нужен помощник, который всегда будет вне подозрения. Раз тебе теперь всё стало ясно, — в тусклом свете гирляндных лампочек мальчишеские глаза заблестели, как новенькие афгани, — подписывай!       Я сделал вид, что не заметил вновь протянутого мне договора, аккуратно, насколько мне позволяло узкое пространство, я протиснулся между полками и мальчиком, чтобы вновь оказаться лицом к лицу с доской и фотографиями.       Рассматривая в первый раз фотографии, я не заметил, что рядом с каждой из них по три стикера, в редком случае их можно было насчитать больше. Одна из бумажек была с непонятным для меня зафиксированным временем, всегда разным; вторая с пометками, типа: «не боится холода», «в кармане прячет брызгалку для рта», «боится тараканов», «рассматривает вещи в замке», «читает молитвы и боится темноты», «теребит пуговицу»; а вот третий листочек представлял собой могильный холмик с крестом и подписью, тоже отличающимися друг от друга: «был смыт течением реки», «брызнул себе в горло клей», «в салате — живые тараканы, в супе — сваренные, в десерте — мороженные, в напитках — захлебнувшиеся», «в чемодане нашли украденную „Семью художника в саду“ Клоде Моне — оригинал», «заперт ночью в церкви», «пуговица с силой тока в 15 мА».       — Что это? — спросил я, указывая на могильный холмик с подписью «пуговица с силой тока в 15 мА».       — М-м, это мой папаня приставил этого упыря ко мне в прошлом году. Занудный, просто жуть. Да ещё мямлил постоянно. И волновался. Оттого пуговицу всё время на пиджаке теребил. Ну, а я не дурак: обыкновенную пуговицу поменял на пуговицу электрическую. Видел бы, как его заколбасило, когда он в очередной раз схватился за неё, — рассмеялся мальчик. — Правда, заряд там был не о чём, сам видишь. Я бы мощнее сделал. Да только, — Коул шмыгнул носом, — выше 15 мА уже начинается превышение порога неотпускающего тока, ну, там и последствия всякие нехорошие.       — Ты ударил током человека? — я до конца не мог поверить в слова этого маленького чудовища. Нет, не чудовища — монстра.       — Ударил? Да какой же это удар, его просто потрясло… — мальчик покраснел от моего пристального взгляда. — Ну, не знал я, что у него такой низкий порог сопротивляемости! Он просто потерял сознание, и всё! Жив, здоров, — и уже тише он добавил, — и отец ему оплатил лечение.       Я с ужасом уставился на доску, которая пестрела могильными холмиками.       — А это? — ткнул я в «был смыт течением реки».       — Это уже зимой было, прямо под Новый год. Заявился к нам в замок весь из себя морозостойкий. Ходил в футболках, когда мы в замке чуть ли не в верхней одежде жили. Какие-то неполадки с отоплением были, не помню. Он и ко мне приставать начал: «мол, надо закаляться». Прикинь, в первый день со своими советами полез, советчик хренов. Ну раз хочется ему закаляться, пожалуйста. Мне что ли ему чинить препятствия? Я типа ему пошёл речку показать, а он взял и поскользнулся на берегу и прямо в воду. Течение у реки слабое, поэтому я пошёл домой, думая, что он сам выплывет.       Коул замолчал. Я с трудом заставил себя спросить:       — И что с ним стало?       — С ним-то… — мальчик нервно отдирал кончиками зубов кожу с нижней губы. — Ниже по течению озеро есть. Рыбалки там зимние очень популярны. Кто-то вот из рыбаков и увидел его.       — Коул, это же бесчеловечно!       — Возможно, — согласился Коул. — Но ты бы слышал, какой весёлый «бултых!» он издал! Даже вскрикнуть не успел, прокатился по мокрой траве и топором ушёл под воду.       — Получается, что все эти люди… — я сделал жест в сторону фотографий.       — Были мной выжиты из замка, да-да. А бумажки со временем: сколько им удалось продержаться здесь.       Мне стало дурно. Я не мог смотреть в лицо этому монстру, поэтому отвёл взгляд. И тут же наткнулся им на свою фотографию. Рядом с ней я насчитал целых пять стикеров — своеобразный рекорд — «старпёр-извращенец», «до блевотины вежливый», «есть дар перемещения: если нет, спросить, как он попал в мою комнату», «носится со своим телефоном». Среди этих записей не было ничего, что могло бы помочь мне закончить свою работу с такими же плачевными последствиями. На последнем стикере первая фраза была перечёркнута несколько раз, но слово «спас» я смог различить. Также как и слово «зачем?». Бумажки со временем рядом со мной не было.       — А со мной пока не получается, да? — я ещё раз внимательно посмотрел на доску. — И ещё с ним не получается, верно? — спросил я, показывая на фотографию человека, которого Коул всем сердцем ненавидит. Даже сейчас, просто глядя на фотографию, мальчик заметно дрожал, тяжело дышал и скрипел зубами.       На фотографии был изображён тот же тип лица: ровный, милый, с голубыми глазами. Вроде бы глаза и такие же голубые, но вот…       Я шагнул чуть ближе.       Вот взгляд его отличался ото всех фотографий с «близнецами». Холодный, неприятный, хитрый и скрытный, как засапожный нож, что я держал в правом сапоге на случай рукопашного боя с талибами. Несколько ударов изогнутого кверху лезвия доставали до защищенного со всех сторон грудной клеткой сердца и выигрывали для тебя ещё несколько дней жизни. Хорошо, когда такой нож пришит к изнанке твоего сапога, спокойнее. Страшно, когда у тебя нет его. Ещё страшнее, когда у врага он есть, а у тебя — нет.       Я опустил взгляд на Коула. Мальчика трясло, но он продолжал смотреть на фотографию.       — Знаешь, — я положил руку ему на плечо. — Может, ты расскажешь мне, что конкретно от меня требуется.       Чуть позже я лежал у себя в комнате, обдумывая слова Коула.       «Мне нужен помощник. Человек, на которого подумают в последнюю очередь. Этот Меллан испортил всю мою жизнь. С самой первой минуты его появления в замке и по сей день, он отравляет воздух, которым я дышу. Он — гад. Но гад живучий. Сколько бы я не старался, сколько бы гадостей ему не делал, Меллан всё равно выбирался сухим из воды. Постоянно. А когда прознал, что я ему жить мешаю, начал отцу моему приседать на уши. Урод! Старикан, ты обязан мне помочь. У меня ещё много идей по устранению этого гада, только я постоянно нахожусь под надзором работников, Райогнана и моего отца. Каждый мой шаг отслеживается, и я не могу ничего сделать.       Старпёр, ты будешь моими карающими руками. Через тебя я воплощу все свои планы в жизнь, и вместе с тобой мы уничтожим этого гада. Взамен я обещаю стать примерным и послушным мальчиком. Для виду мы с тобой даже поиграем в дружбу. Я буду исправно сидеть на твоих занятиях, возможно, научусь говорить „спасибо“, и, наконец, запомню твоё имя. Кстати, как там тебя… Киф? Вот видишь, я уже запомнил твоё имя, старикан. Поэтому, ты уже не можешь мне отказать. Ну чё, будешь подписывать?»       В моей голове раздался громкий щелчок. Как будто автоматически выключился проигрыватель. В комнате вновь стало тихо.       На часах уже было давно за полночь. С Коулом мы расстались пару часов назад. Точнее, я настоял на расставании. Мне необходимо было время, чтобы поразмыслить над сложившейся ситуацией, о чём я решил незамедлительно сообщить мальчику. Конечно, Коул не отстал от меня по одному лишь моему хотению, но через закрытую дверь даже ему оказалось тяжело общаться. Поэтому он отстал от меня, дав подумать над решением до утра.       Вот я и думал. Уже два часа, чего я сам совершенно не желал. Мой организм устал и требовал отдыха, но мои мысли так громко шумели в голове, что любой намёк на сон бежал, подхватив чемоданы, к менее шумным мыслям. Впервые даже я был не рад такому соседству.       Не ко времени я вспомнил о еде. Да-да, о еде. Отчего бы и не вспомнить о своё животе, когда на повестке дня такие серьёзные вопросы, от решения которых зависитвся моя жизнь. И это в буквальном смысле.       Мысли о еде разбудил во мне адский голод. Я так захотел есть, что тут же, без каких-либо раздумий, решил поставить под удар моё и без того шаткое положение в этом замке и отправиться на кухню.       Чтобы я не успел обратить внимание на недостатки этой идеи, что уже налипали на меня, как грязь в дождь прилипает к ботинкам, я неуклюже сполз с кровати, вышел в коридор, прикрыв за собой дверь. Не закрыл я её намеренно, оставляя для себя пути отхода: кто знает, вдруг по замку ходит ночной патруль? А так хоть я буду спокоен, что в нужный момент ключ не застрянет в скважине. Таких неудачников со сломанными ключами хватает и в кино. Я буду чуть умнее.       Замок ночью был пустынен, и мне на пути не встретился ни один ночной патруль, который бы захотел гнать меня через многочисленные коридоры Адар Манор, предвкушая мою поимку, но, увы, в конце обречённые кусать кулаки, полушёпотом восторгаясь моей гениальностью и многогодовым просмотром фильмов соответствующей тематики. Нет, я шёл по коридорам, объятым тишиной. Через многочисленные окна проникало лунное сияние, превращая полумрак, что царил в замке, в мягкое мерцание. Казалось, что я уже давно не на земле, а где-нибудь на дне океана, в толще воды, где мерцает сама темнота, освещая дорогу морским обитателям.       Я свободно плыл по коридорам и лестничным пролётам, пока не доплыл до кухни. Только сейчас, когда до двери оставалось несколько шагов, я вспомнил, как толстый Вивьен с блестящим от пота лицом рассказывал мне сегодня про ключ от кухни, который хранится у него. Мол, он, Вивьен, такая важная персона в этом замке, пользуется таким безграничным доверием, что ему отдали на сохранение целый один ключ. Помню, как я восторгался этим, потихоньку отодвигаясь от повара, который нависал надо мной, тяжело дыша в моё лицо запахом скисшего молока. Когда отодвигаться стало больше некуда, Вивьен, забрызгав слюной мою ушную раковину, сказал, что запирает на четыре поворота кухню, чтобы никто не покусился на его кухню. У кухни должен быть один хозяин, и это он — Вивьен.       Отчего я не вспомнил об этом разговоре, когда первая мысль о еде вторглась в мой неспокойный порядок мыслей? Неужели весь этот путь был проделан зря?       Я уже было впал в печаль, предвкушая бессонную ночь окрашенную грустными диалогами меня и моего организма, как мне на глаза, словно спасительный луч, попалась едва заметная щёлка в дверях.       На радостях, что так всё удачно складывается, я забыл об осмотрительности. Я вошёл на кухню бесшумно, оставив точно такую же щёлку в дверях, сделал несколько шагов вглубь. Живот одобрительно заурчал, я чуть было не заурчал ему в ответ, но увиденное заставило меня застыть и заглохнуть в считанные секунды.       За столом, за которым сегодня обедала прислуга и, в частности, я, сидел Бартл О’Нейл. Мой работодатель собственной персоной с беконом в зубах. Закатанные рукава рубашки, расстёгнутый ворот, пиджак на спинке стула — видно, что гостей он не ждал. На зубцы вилки в его руке было ещё нанизано четыре сочных куска.       Он тоже застыл, увидев меня. Теперь можно было бы поспорить, чья поза в эту секунду выглядела нелепее.       — Приятного аппетита, — первый очнулся я, вытянувшись в струнку. Я еле успел отдёрнуть руку, чтобы ненароком не отдать честь.       Хозяин замка смотрел на меня с нескрываемым раздражением. В его взгляде читалось неприкрытое желание убить меня. Но вместо этого он скрипнул своими мощными челюстями и заглотил кусок бекона. Я не заметил, жевал Бартл или нет, но вот ярко выступающий кадык дёрнулся, и я услышал, как хозяин Адар Манор проглотил несчастный бекон.       Я мысленно отругал себя и свой не вовремя проснувшийся голод последними словами. Поклялся, что если сегодня выберусь из кухни живым, больше никогда не пойду на поводу у своего желудка.       Бартл О’Нейл приблизил ко рту вилку, с оставшимся на ней беконом, и, зыркнув в мою сторону взглядом, всё ещё не предвещающим ничего хорошего, одним махом съел все кусочки. Его челюсть настолько обленилась, что не удосужилась сделать хотя бы пару жевательных движений, прежде чем все куски бекона были громко сглотнуты. Хозяин замка оттёр руками рот и положил вилку на стол, развернувшись ко мне вполоборота.       Мой многогодовой опыт в просмотре фильмов умалчивает, как поступать в такой момент. По-моему, уже никак. Просто смириться и надеяться, что хотя бы вы останетесь живыми и невредимыми. Нет, хотя бы просто живыми.       — Присоединиться не желаете?       — А? — я опешил. «Опешил» — даже не самое подходящее слово. Я пришёл в такое изумление, что забыл, как дышать. Я одеревенел и просто стоял с распахнутым ртом, при этом некрасиво пялился на Бартла О’Нейла, который видя всё это, наверное, пожалел несколько раз, что пригласил меня пройти испытательный срок.       — Или вы всё же также трусливо отклоните моё приглашение, отделавшись от меня тем, что «вы — прислуга и есть вы должны в соответствующем обществе».       Хозяин замка нагло процитировал мои слова, которые были мной вымучены сегодняшним утром. И всё только для того, чтобы я не показался невежливым, когда я отклонял его приглашения, хотя в тот момент, я готов был разорвать его на куски и сказать ему какое-нибудь грубое слово. Например, дурак.       — Я бы сказал, что пришёл выпить воды.       — А что же не с прислугой поесть? — ядовито осведомился он, на мой холодно-отстранённый тон.       — Вы видите здесь хоть одного человека, не считая, конечно, нас с вами?       Уголки губ Бартла дрогнули.       — Вы пришли попить воды? — спросил он.       — Нет, — сказал я прежде, — У меня плохо получается врать. Настолько плохо, что готов признаться, что решился нарушить комендантский час, пробраться на кухню и обворовать вас на еду.       Бартл О’Нейл поднялся с места, неспешным шагом подошёл к холодильнику, с минуту копался в его нутре, чтобы вылезти оттуда до макушки нагруженным всевозможными тарелками и пластиковыми контейнерами. Он без труда донёс эту пирамиду до стола и прикрикнул на меня:       — Чего стоим? Помочь не желаем?       Я тут же кинулся на помощь хозяину замка. Уже через минуту мы восседали за столом, с шумом открывали пластиковые коробки, двигали тарелки из стороны в сторону и ели.       Пока мы были заняты холодным мясом, непропечённой картошкой, остатками заветренного рагу, заливным, размазанным по коробке желе, мы молчали. Было слышно только глухое пережёвывание и хруст. Иногда мы бросали друг на друга быстрые взгляды. В них не было ни оценки, ни злости, ни доброты. Мы просто проверяли, ни привиделись ли мы друг другу, не сон ли это?       Бартл доел кусок курицы в размякших сухарях, похожих уже скорее не на сухари, а на мутные выделения из носа, и потянулся к контейнеру с рагу. Хозяин Адар Манор успел съесть два неаппетитных куска грязно-жёлтого картофеля, от которого немного пахло тухлятиной, прежде чем отшвырнуть от себя вилку, вскочить, собрать все коробки и тарелки, вдобавок ко всему выдернуть у меня из рук куриную ножку и выкинуть всё это в мусорное ведро.       — Как это вообще можно есть?! — спросил меня Бартл, будто до этого не он уплетал ту же самую курицу.       Я слегка пожал плечами, аккуратно положив вилку рядом с собой:       — Так не ешьте, если вам не нравится, чего проще?       — Куда уж проще… — слабо отозвался Бартл, почесав затылок. — Вивьен единственный повар здесь.       — Если вам не нравится, как готовит Вивьен, найдите нового повара. Ну, а если вы не хотите его увольнять, то найдите ему помощника.       — Мне некогда этим заниматься, — сказал хозяин замка, и я почувствовал в его голосе холодную отрешённость, с какой обычно отдают команды солдатам. — У меня много других забот, и заниматься такими мелочами мне не досуг. Эти обязанности лежат на Меллане — моём помощнике и секретаре. Он… он неплохо знает, что мне нужно.       Я кивнул:       — Может вам тогда поговорить с Вивьеном? Сделать ему внушение.       — Я же сказал, что у меня нет на это времени! — крикнул Бартл.       На кухне повисло неловкое молчание.       — Тогда, — я непроизвольно отметил про себя, что по части вспыльчивости отец и сын очень похожи, — я не понимаю причину ваших возмущений. Если вы ничего не предпримите, то вам остаётся всего лишь одна вещь: терпение.       — Терпение… У меня нет времени на такую роскошь, — тяжело вздохнув, Бартл сложил руки на груди и уставился на стол с объедками. — И это у меня забрали. Я даже не могу вспомнить, что мне оставили. Ненавижу этот замок. Каждое окно, каждый коридор… Многочисленные трубки-коридоры, тянущиеся к моему телу, день за днём выкачивают из меня, — его голос дрогнул и превратился в шёпот, — всё хорошее.       Поражённый такой внезапной откровенностью, я не нашёл ничего лучше, чем спросить:       — Вы жалеете?       — Нет. Да. Только об одном. Об испорченных отношениях с моими слугами. Нет, не слугами, а с моей семьёй. Не знаю, успели ли они уже вам рассказать, но большинство работающих здесь людей знали меня ещё ребёнком. Я рос на их глазах. Я жил с ними бок о бок. Они последовали за мной, когда пришло время переехать сюда. Они помогали мне с Коулом, когда у меня не было на него времени, — я неудачно дёрнул локтем, и вилка, что лежала под рукой, упала на пол. Её звон отозвался во мне тяжёлым чувством необъяснимой вины и грусти, хлынувшим ото всюду. Бартл вздрогнул, дёрнулся, но закончил. — А потом всё стало плохо.       Хозяин замка снова подошёл к холодильнику и достал из него тарелку с куском пирога, украшенным взбитыми сливками.       Бартл отломил маленький кусок, съел, поморщившись:       — Безвкусная дрянь.       Пирог отправился вслед за всей остальной едой.       — Стопка бумаги была бы многим вкуснее. Помню, — неожиданно помягчевшим голосом продолжил хозяин Адар Манор, — в детстве я постоянно ел замечательный и ни с чем несравнимый пирог с клубникой, что пекла Смеральдина. Этот незабываемый аромат клубники, что заставал тебя утром в кровати.       — Вы могли бы попросить Смеральдину испечь его вам и сейчас.       Бартл полоснул по мне взглядом. Он снял со стула свой пиджак.       — Ещё раз повторяю: у меня нет времени на всякие глупости.       — Если у вас нет, я бы мог с радостью одолжить вам немного своего: я мог бы попросить Смеральдину испечь пирог. Даже могу не говорить, что это для вас.       — На твоём бы месте я бы не спешил так разбрасываться своим временем. Его надо тратить с умом, — назидательно сказал Бартл, будто перед ним желторотый птенец, а не мужчина среднего возраста. — У Смеральдины есть время печь только на выходных, сомневаюсь, что к этому моменту ты всё ещё будешь работать здесь.       Моё сердце пропустило удар. Уже в спину хозяина замка я кинул едва слышным голосом:       — Почему вы так решили?       — А это не я решил, а ты. С Коулом ты так общий язык не нашёл. Вдобавок ещё мой замок превратил в площадку для экстремальных видов спорта. Кидаться под копыта лошади — новинка. Ты можешь прославиться на этом поприще. И да, — Бартл оглянулся уже в дверях и спросил: — Джон? Насколько может низко пасть человек с такими изумительными рекомендациями, которые кажутся больше липой, чем правдой?       Хозяин Адар Манор ушёл, а я, посидев двадцать минут в одиночестве, решил действовать.       Утром чуть забрезжил рассвет, я уже стучался в комнату Коула. Мальчик долго не отвечал, а когда наконец открылась дверь из щели выпала голова с сонным и зевающим лицом. Я затащил и лицо, и голову, и мальчика обратно в комнату, попутно рассказывая о том, что согласен участвовать во всех его замыслах. А раз я участвую в замыслах Коула, то и он, пусть будет любезен участвовать в моих.       На этой счастливой ноте я засунул полуспящую голову мальчика под мощную струю холодной воды. Завизжав, Коул отпрыгнул от меня, ругаясь последними словами. За минуту я узнал о себе много интересного и неизвестного. Ещё с час я слушал упреки в свой адрес, но они постепенно стихали, пока не сошли на нет. Своё влияние тут привнёс подписанный мной договор.       Всю утро мы потратили на уборку комнаты Коула. Несколько раз пришлось закрывать его то в ванной комнате, то в его тайной, чтобы он не мешал мне выкидывать хлам из его тумбочек. Не сомневаюсь, что стикеры с лестными эпитетами около моей фотографии возросли в геометрической прогрессии. В итоге, около порога было выставлено пять больших чёрных мешков, набитых под завязку. После того как я выпустил Коула, их стало на два меньше. Оказалось, что половина хлама — это жизненно важные элементы будущих изобретений.       К завтраку мы спускались вдоволь наругавшиеся. Но зато Коул умытый, причёсанный и в чистой рубашке, которую мне удалось натянуть на него. Правда, взамен пообещав, научить его перемещаться в пространстве.       За завтраком Коул вёл себя как образцовый ребёнок. Пришёл, поздоровался с отцом, кивнул дворецкому, сел, тихо съел кашу, бутерброд с маслом, выпил чашку чаю, и, извинившись, отбыл в свою комнату.       Бартл О’Нейл бросал на меня непонимающие взгляды. Райогнан за его спиной тоже выглядел крайне удивлённым. Я не доставил им удовольствия своим присутствием. Извинившись, я тоже ушёл.       Коула я, правда, нашёл в комнате. Он вовсю орудовал ножницами, кромсая единственную порядочную рубашку, что я нашёл в его захламлённом шкафу. На мой вопрос, он ответил истеричным воплем, что это издевательство заставлять людей наряжаться в эти чехлы для тела, которые застёгиваются под самым подбородком и мешают дышать.       Мальчик хотел тут же приступить к составлению глобального плана по выживанию гада-Меллана из Адар Манор, но ему пришлось напомнить, что я согласился на условия Коула не за баранку. На что маленькое чудовище мне заявило, что он тоже согласился ни на условии, что мы сразу приступим к занятиям. Весь день мы провели в комнате мальчика, ругаясь и не уступая друг другу. В порыве гнева мальчик порвал договор. Остаток вечера мы сидели и составляли его по новой.       Утром ко мне в комнату заявился Коул и бросил к моим ногам белый флаг. Было решено для начала попривыкнуть к обществу друг друга.       За завтраком мы снова шокировали хозяина замка и его дворецкого, как за обедом и за ужином. Мы практически не разговаривали друг с другом. Бартл О’Нейл выжидательно смотрел на сына, но Коул не обращал внимания, показывая вершину терпения. Зато после чинных «спасибо» и «извиняюсь» я с час должен был слушать бубнёж мальчика. Это в лучшем случае. В худшем — мы тайком спускались к Смеральдине, и, сидя в комнате служанок, пропахшим свежим бельём, я шипел от боли, пока темнокожая горничная смазывала мне йодом царапины. Если я пытался помешать ей, она безжалостно лупила меня по рукам. Коул сидел в уголке и хихикал надо мной.       Только Смеральдина была в курсе, что наша внезапная и обоюдная любовь, была лишь игрой на публику. Только она одна знала, что выходя счастливые и улыбающиеся на прогулку чуть ли не за ручку, я полдня проводил в поисках Коула, что убегал, стоило ему оказаться за переделами замка. Только она одна знала, что мальчик не собирался выполнять свою часть договора. На уроках он присутствовал, но слушал музыку или играл в psp, что ему под шумок отдали охранники. Только горничная была в курсе, зачем мне понадобился клубничный пирог ко дню моего отъезда.       Так незаметно наступило воскресенье — мой первый выходной день.       За завтраком ни Коул, ни я не проронили ни слова. Бартла О’Нейла не было, потому что с самого утра у него появились срочные дела, которые не терпели отлагательств.       Мальчик быстро умял свою порцию, кинул мне «пока», и убежал к себе в комнату. Я доедал свой завтрак в полном одиночестве, зато окрылённый скорой встречей с моими друзьями, которые в эту минуту ехали в машине Финна сюда, чтобы отвезти меня домой.       В холле меня ждал Райогнан.       — Спасибо за работу, Киф, — поблагодарил меня дворецкий, протянув белый объёмистый конверт. Внутри него оказались деньги. — Вы хорошо постарались. Хозяин очень удивлён результатом. И доволен, конечно же, — поспешно добавил Райогнан. — Со следующей недели вы официально приняты на работу. Завтра, как только вы приедете, мы всё оформим в должном виде. А пока я желаю вам хорошо отдохнуть и набраться сил к будущей неделе.       Я улыбнулся, собираясь отблагодарить Райогнана за замечательные слова, заодно ещё поинтересоваться, как хозяин замка оказался в курсе моих дел, если дворецкий обещал молчать, но не успел. Стоило мне на секунду отвлечься, посмотрев на циферблат часов, что стояли в холле, а Райогнана и след простыл.       Так как Смеральдина в воскресенье тоже отдыхает, то пирог мне передали другие слуги.       Я стоял и облизывался от невероятно приятного запаха, что источал ещё тёплый пирог в моих руках, когда двери холла распахнулись и вошёл молодой человек в распахнутом пальто и солнцезащитных очках, хотя за окном с самого утра лил дождь.       — Опа-па, — молодой человек бесцеремонно подошёл вплотную ко мне и начал разглядывать сквозь тёмную оправу. Он жевал жвачку, неприятно чавкая. — А кто тут у нас?       — Я новый преподаватель Коула…       — Бежишь домой? — перебил молодой человек меня. Он надул небольшой пузырь, который лопнул в нескольких сантиметрах от моего лица. — Правильно, здесь нечего ловить, оревуар. Приятно было с тобой не познакомиться.       — Я еду домой, потому что сегодня воскресенье. С завтрашнего дня я официально буду работать в Адар Манор на должности преподавателя этикета.       Молодой человек замер и развернулся.       — Хм, ничего себе. Как милашка Коул допустил, чтобы кто-то взял над ним шефство, — в этот раз пузырь получился ещё больше. Молодой человек приблизился ко мне, продолжая чавкать. Он приспустил очки, и я увидел его выразительные и неуютные голубые глаза. — Я Меллан, — человек с фотографии стянул с руки перчатку и протянул руку в мою сторону. Человек, которого так ненавидит Коул. Меллан, не дожидаясь, схватил мою руку, потряс, выпустил её, брезгливо оттёр свою ладонь об полы пальто, — секретарь Бартла О’Нейла. Только что вернулся из деловой поездки. Прости уж, мне не рассказывали о тебе. Наверное, Бартл думал, что это и неважно, — Меллан смерил меня взглядом и вернул очки на место. Перед моим лицом лопнул очередной пузырь. — Ну я пошёл, а то Бартл меня заждался. И это, поздравляю тебя. Умоляю только, продержись хотя бы неделю, — он фыркнул и повернулся ко мне спиной, чтобы уйти.       Я переборол себя и не стал говорить Меллану, что тут проработал практически неделю, но всё равно окликнул его и попросил передать этот пирог Бартлу.       — Ты смеёшься? — Меллан посмотрел на торт в моих руках. — Бартл не ест всякое… такое. У нас для этого повар есть. Вивьеном зовут. Мастер своего дела. Бартл от него в восторге. Поэтому свой пирог можешь увезти с собой. Чао-какао.       Меллан ушёл.       Я постоял ещё немного. Потом услышал звук подъезжающего автомобиля, а следом и гудки. За мной приехали.       — Это ваш водитель? — раздалось над ухом.       Райогнан улыбнулся мне, когда я подскочил и чуть не выронил из рук коробку с пирогом.       — Нет, не водитель. Друзья согласились подвезти меня до города.       — Как мило. Вы оказываете любезность, водясь с людьми низшего круга.       — Я друзей выбираю не из-за социального статуса и счёта в банке, как, впрочем, и всех людей, с которыми я хочу связать свою жизнь, — ответил я дворецкому. Гудки повторились. — Я пойду, если вы не возражаете.       — Что вы, ни в коем случае.       — Ах да, чуть не забыл, — я вручил коробку с пирогом улыбающемуся Райогнану. — Если вас не затруднит, передайте, пожалуйста, это Бартлу О’Нейлу.       — С превеликим удовольствием.       Я накинул свой пиджак на голову и выбежал из замка. Когда я сел в машину, то изрядно промок, но тут же был закутан в плед. А под громкое «пам-па-ра-рам» мне вручили ещё бутылку «Мёрфиса».       — Прикинь, — весело говорил Финн, пытаясь разглядеть меня в зеркало заднего вида, — ни в одном придорожном магазинчике не было баночки, которую ты любишь. Одни бутылки! Киф, родной, я сильно ругался.       — Как только он начинал качать права, его тут же пинками выгоняли из магазина, — поделился Джед, обернувшись ко мне. Он не вёл машину, ему было можно.       — За правду надо бороться!       — Так, а я о чём? — Джед наклонился ближе ко мне и прошептал. — Фингал он наборол во втором магазине, увязавшись за продавцом в служебные комнаты.       — Я уверен, что он прятал там банки «Мёрфис», скотина! Я же ему своё удостоверение журналиста показывал, зачем меня по лицу надо было бить. Кулаком! — пожаловался Финн, на секунду повернув ко мне своё разукрашенное лицо.       — А тебе идёт, Финн, — рассмеялся я, открывая бутылку и делая два больших глотка. — Чаще борись за правду, она тебе к лицу.       — Приедем домой, я тебя заставлю эту правду померить!       — Да-да…       Я отвлёкся на вибрацию в кармане. Мне на телефон пришло сообщение с неопределённого номера.       «Спасибо за пирог».