Мышонок в пшеничном поле

      Истину молвят, говоря, что глаза никогда не лгут. Как на водной глади появляется безупречное отражение неба, так и в них отражаются чувства и эмоции, таящиеся в глубине души или залегшие на самом её дне. Всегда разделяя эту нехитрую мудрость, Эадкильд полностью уверилась, что этот воин не боялся смерти. Его тяжёлый, непреклонный взгляд полнился решимостью — не было в нём ни страха, ни трусости, которая, словно червь, пожирала каждую обречённую душу изнутри. Лишь взаправду храброе, волевое сердце могло смиренно принять неизбежное и не позволить падать ниц, слепо вымаливая пощады. У этого воина было именно такое сердце: он не дрогнул, хотя знал, что умрёт не на поле брани, из последних сил не прижмёт к груди верный меч и не будет воспет в песнях. Ибо нарушил клятвы, данные родной Марке и её народу, презрел древние устои и очернил своё звание, превратившись из защитника мира в подлого преступника. Но, к своему стыду, Эадкильд было его жаль.       По всем законам Эомер приговорил его к казни, и, точно оголодавшие стервятники, на это зрелище слетелись многие зеваки. Посеяв среди них ропот, стражники рьяно судачили про убийство гостя в собственном доме, а до Эадкильд доносились лишь обрывки фраз, едва ли отличимые от тревожного шёпота. Хотела бы она знать подробности, но уста брата, который отрешённо взирал на бывшего соратника, были скованы молчанием. Да и сам Эомер не потрудился истолковать свою волю ни ей, ни Эовин, и они не стали настаивать, сразу подметив, как он поменялся в лице после полученной вести. Именно тогда недобрые предчувствия сдавили грудь Эадкильд железными клещами и более ни на миг не ослабляли хватку.       Знаменуя начало казни, гул голосов стал затихать, покуда над лобным местом не повисла неестественная, немая тишина. Заслышав слабое бренчание кольчуги, которое раздавалось в такт шагам, Эадкильд вскинула голову и поражённо охнула: к приговоренному направлялся не кто иной, как Синхельм. Облачённый в пластинчатые доспехи, что отливали серебром рыбьей чешуи, бывалый воитель выглядел величаво и торжественно: гордая выправка, чеканная поступь, решительный взор, устремлённый за горизонт. Вот только каждый мускул на его мрачном, с виду спокойном лице был предельно напряжён, а пальцы добела сжимали острую секиру, которая зловеще поблескивала в скромных лучах восходящего солнца, будто предвкушая кровь. Осознание происходящего резко ударило Эадкильд по вискам: всё верно, в Марке отродясь не было палача. Издавна повелось, что казнить осуждённого приходилось его родичу, дабы возмездие казалось ещё суровее, и девушка начала с ужасом подозревать, кем маршал приходился этому убийце. Ощутив себя так, словно без спроса прикоснулась к чужой тайне, она прикусила нижнюю губу и уставилась на затылок Эомера. Неужто именно поэтому напряжение так и вздымалось возле него удушливыми волнами, а на красивое, светлое лицо наползла хмурая тень? Сочувственно сдвинув брови, Эадкильд нащупала рукав брата и несмело вложила ладошку в его горячую ладонь.       Коротко поклонившись Эомеру, маршал повернулся к приговорённому. На миг жгучая ярость исказила черты его лица, и он, с силой надавив на плечо, вынудил мужчину рухнуть на колени. Из-за связанных за спиной рук тот едва не завалился набок, но Синхельм мгновенно возвратил его в равновесие, прорычал что-то невнятное и толкнул ближе к деревянному чурбану. Подумать только, совсем недавно этот молодой воин был для всех примером, а теперь даже дети бросали на него косые взгляды, потерянно прижимаясь к материнским юбкам. С рассветом он должен был отправиться в дозор, а попал на плаху. Скверный знак.       — Каждый из нас знает закон, — прозвучал зычный голос Эомера. — Муж, который стоит перед вами на коленях, преступил его минувшей ночью и забрал жизнь невинного, вашего соседа, друга, а может, и родственника. Расплата за убийство одна – казнь. — Он смолчал, а затем обратился к осуждённому: — Признаёшь ли ты, что обязан понести эту кару?       — Да, — твёрдо отозвался тот, взглянув на толпу исподлобья.       — Тогда я, Синхельм, сын Вилхельма, готов исполнить ему смертный приговор, как велят обычаи этих земель. И да воссоединится он с предками, коль те откроют перед ним врата в свою обитель.       Послышались захлебывающиеся женские рыдания — и накалившееся безмолвие треснуло. Эомер сухо кивнул, разрешая полководцу приступать. Воздух прорезал звук рвущейся ткани — к босым ногам преступника, оголяя спину, свесились жалкие клоки рубахи, лишившие его, казалось, последней защиты от гнева палача. Но в прощальном жесте ли, в благословении ли Синхельм опустил ладонь на его чело, а затем резко вдавил грудью в плаху, запачканную потёками въевшейся крови. Смахнул влажные соломенно-жёлтые волосы со склоненной шеи и, примеряясь для удара, медленно опустил секиру. Могло показаться, что вместе с маршалом застыло и время, обратив его в камень, если бы не движения пальцев, которые сжимались и разжимались на гладком древке в попытках перехватить его поудобнее. Хотя Эадкильд не первый раз присутствовала на казни, в этот миг нрав степной страны, тщательно скрываемый под личиной красочных пейзажей, показался ей особенно жестоким. Внезапно картина перед её глазами смазалась, поплыла, и она беспомощно возвела глаза к небу как раз в тот момент, когда стальное лезвие сверкнуло в лучах солнца.       Металлический запах свежей крови разносился ветром, забивался в нос и щекотал горло. Жадно впитывая ярко-алую жидкость, сочащуюся из обезглавленного тела, земля превращалась в бурую грязь, которая станет напоминанием о прошлых событиях, покуда не засохнет или не смоется дождём. Поморщившись от отвращения, девушка порывисто отвернулась и потянула Эадмунда к конюшням, но он вдруг упёрся и вынудил её в недоумении обернуться.       — Эовин была с тобой? — строго спросил Эомер, подходя ближе.       Эадкильд рассеянно поправила косу, перекинутую на плечо, и отрицательно покачала головой. То ли не поверив, то ли желая убедиться воочию, принц окинул разбредающуюся толпу цепким взором.       — Она отказалась идти. Сказала, что и без неё здесь достаточно любопытных глаз.       — И тебе надо было остаться в чертоге. Необходимость обсудить всё с Синхельмом не дала мне уследить за этим. — Он тряхнул головой и осуждающе взглянул на Эадмунда. — А вот твоему брату ничто не мешало этого сделать.       — Если бы хоть один из вас знал наперёд, как долго продлится казнь, то я непременно бы переждала её в своих покоях, — не без иронии заверила Эадкильд. — Но я всегда провожаю брата и даже в этот раз не могла пропустить его отъезд.       Эомер довольствовался скупым смешком. Дева уязвленно нахмурилась. О, как же она мечтала, чтобы этот задавака наконец признал, сколь воину важно помнить, что дома его ждёт любящее сердце! Будь то мать, сестра или жена — неважно, чья любовь будет согревать в холодной ночи, придаст сил в битве с врагом и, словно яркий лучик света, рассеет густую тьму. Для Эомера прощания были чем-то пустяковым да неинтересным, но Эадкильд очень хотелось, дабы он позволил скучать по нему так, как она скучала по брату.       — Вы скоро отправляетесь, Эадмунд. Синхельм и так слишком повременил... Прощайтесь, я подожду тебя возле конюшни. Надо потолковать.       Оторвав взор, замерший на удаляющемся горделивом стане, Эадкильд мягко улыбнулась брату и взяла его под руку. Не так часто они использовали выпадающий шанс, чтобы поделиться друг с другом пустяковыми мелочами, побыть вместе и насладиться уютом взаимопонимания, которое с каждым годом расцветало меж ними лишь буйнее. Даже несмотря на то, что Эадмунд сохранил неумолимость в своих решениях и не допускал своеволия сестры, а она всё так же упёрто следовала своим взглядам и привычкам, единодушие оставалось прочным, хотя иногда давало трещины. Были и споры, и жёсткие запреты, и слёзы обиды, пускавшие в сердце корни безрассудной ненависти... Но Эадкильд не переставала трогательно любить старшего брата.       — Что вы не поделили? — мимоходом поинтересовалась она, сощурившись от проказливых лучей, прорезающих кроны сосен.       Узкий переулок, по которому они неторопливо шли, вывел их на солнечную рыночную площадь.       — О чем ты?       — Что вы с Эомером не поделили? Даже словом не обмолвились.       — Немного разошлись во мнениях, — сообщил Эадмунд почти в полном соответствии с истиной. — Не забивай этим голову. Мужчины часто спорят о разных вещах, но всё непременно встает на свои места.       Эадкильд пренебрежительно фыркнула.       — Тебе ли не знать, что он до невозможности упрям и всегда поступает по своему разумению... Безоговорочно он готов принимать лишь советы конунга да старшего брата, и то редко. Не думаю, что он однажды изменит самому себе и признает...       Заглушив прочие звуки, совсем рядом раздался низкий вой боевого рога, который созывал всадников. Когда в горах перестало дрожать от его глубокого эха, повергающего в благоговейный трепет, девушка закончила прерванную речь:       — Он не признает твою правоту, скорее заставит тебя согласиться с ним.       Эадмунд не ответил. Ласково накрыв хрупкую ладонь, покоящуюся на его предплечье, своею, он чуть ускорился и ловко провёл сестру через толпу. Перед ними выросла прочная крепостная стена — деревянный великан в броне из камня, возле коего ютились городские конюшни, что сотрясались от мощных голосов. Воины то и дело выводили своих лошадей из стойл и стекались к воротам, присоединяясь к остальным. От обилия тёмно-зелёных плащей и щитов, слившихся в одно смутное колышущееся пятно, у Эадкильд разбегались глаза.       — Время покажет, сестрица, — уклончиво произнес Эадмунд, разворачивая её к себе. Его глаза сияли игривой таинственностью. — Главное... оставайся сама собой и, покуда ты видишься с этим невозможным упрямцем каждый день, пообещай, что присмотришь за ним.       — Это ещё зачем? — возмутилась она.       — Это важно для меня. Коль вы будете друг у друга на виду, я буду спокоен за вас обоих. А на самом деле... на самом деле Эомеру сейчас нужна поддержка, хоть он и не сознается в этом, даже приставь к его горлу кинжал.       Хлёсткое осознание того, что ближайший месяц жизни пройдёт в постоянной близости к Эомеру, кружило Эадкильд в вихре неловкости. А просьба брата так и вовсе ввергла в жгучее смущение, заставляя теряться в догадках, что на него нашло. Она не помнила, чтобы прежде Эадмунд выказывал острое желание беспокоиться о друге, однажды он даже осудил рвение похлопотать с его лихорадкой. Но разум услужливо подсказал ей: тогда принц не ведал нынешних трудностей.       — Мне нужно всегда быть рядом с ним?       Поначалу застигнутый врасплох таким вопросом, Эадмунд от души расхохотался.       — Оставайся собой, сестрица. Это всё, что надобно.       Рог протрубил во второй раз. Едва не оглушив, протяжный вой известил о начале сбора войска и отозвался в груди, заставляя всё тело оробело дрожать. Эадкильд крепко зажмурилась, с детской наивностью уповая спастись от прощального пения, которое впервые за несколько лет показалось ей тревожным.       — Эадкильд...       Распахнув ресницы, она бросилась брату на шею, заключая в кольцо рук и утыкаясь лицом в жёсткое плечо, охраняемое чешуйчатым доспехом. Оставаясь донельзя сдержанным, Эадмунд всегда пресекал такие порывы, но, пока он пребывал то ли в замешательстве, то ли в коротком смирении, она прильнула теснее. От него пахло вываренной кожей и сталью, и Эадкильд шумно вдохнула носом, пытаясь как можно дольше сохранить этот запах.       — Эадкильд, — недовольно процедил воин сквозь зубы, отстраняя её.       — Тебе совсем-совсем не нравится получать мою ласку? — спросила девушка недоверчивым голосом и лукаво склонила голову набок. — Или тебя смущает тысяча соратников, которые не привыкли видеть тебя робеющим от объятий сестры?       На мгновение он по-настоящему задумался, а потом заглянул ей в лицо — и в этих родных глазах, где, словно в ловушке, был заперт кусочек блёкло-василькового неба, она поймала отблески нежности. Эадкильд тепло улыбнулась. Вернув ей улыбку, Эадмунд рывком прижался к тоненькой фигурке, даря самые крепкие, надёжные объятия, которые говорили красноречивее всех фраз, хотя длились совсем недолго.       — Я люблю тебя, малышка, — прошептал он, касаясь чернильных волос поцелуем, и отступил назад. — Мне пора. Только давай договоримся, что ты не заскучаешь здесь и не станешь раскрывать Эомеру мою просьбу. Ладно? Ему не понравится, что я разбалтываю доверенные секреты. — Притворно поморщившись, Эадмунд склонил голову. — Прощай, милая сестрица.       — Возвращайся скорее.       Слетев с губ, эти сокровенные слова упорхнули в пустоту, ибо тот, кому они предназначались, уже шёл к конюшне размашистым шагом. Ощущая зарождающуюся в сердце тоску, Эадкильд поднялась вверх по улице, устланной ковром из сосновых игл, и встала лицом к крепостной стене. Неужели её жизнь так и будет полниться беспокойным ожиданием главного мужчины семьи из дозоров? С каждым отбытием ратников на границы она всё чаще ловила себя за неосознанным размышлением об этом; всё сильнее убеждалась, что ей суждено проживать свои дни подобно любой другой женщине и что по праву рождения у неё никогда не было иного выбора. Удел каждой девочки — стать женой, матерью, хранительницей очага и даровать воину то, что будет любо защищать от врагов собственной грудью. Но мысли об этом отзывались в сердце тянущей болью. Эадкильд твёрдо знала: ей вовек не откупиться от неоплатного долга перед страной, не изменить своего предназначения и не найти понимания со стороны, коль она попытается жить по нраву. Остаётся лишь оттягивать этот момент, покуда покорность судьбе не погасит желание борьбы за свободу от условностей.       Эадкильд угрюмо усмехнулась, внезапно осознав, что остановилась возле женщин, которые тоже наблюдали за построением тысячного войска. Расставшись со своими мужчинами у ворот, теперь они пытались отыскать взглядом их знакомые силуэты среди множества других, чтобы наградить ласковой улыбкой на прощание. Интересно, как часто они находили нужный? Подхватив эту бесполезную затею, дева простояла рядом с ними до тех пор, покамест боевой рог не заревел в третий раз и кони, сотрясающие землю своей поступью, не унесли наездников в необъятную ширь.

❋ ♘ ❋

      Эадкильд никогда бы не подумала, что однажды заблудится в Альдбурге. С виду он был небольшим городом, гораздо меньше Эдораса, но нынче ей приходило на ум сравнение с огромным муравейником с нагромождением путанных ходов, ответвлений и пересечений. Решив срезать путь и миновать столпотворение, которое неизбежно случилось на главной улице после отъезда Синхельма, она не сразу осознала, что заплутала. Иначе как можно было назвать то, что она уже третий раз натыкалась на вывеску непристойного заведения, хотя в первых двух случаях, несомненно, сворачивала в разные стороны? Попытки пройти вдоль горы, как и попытки двигаться всегда вверх по склону заканчивались неудачей — переулки либо приводили в тупик, либо так мерзко смердели, что дева просто не решалась туда идти. Скорее всего, она забрела слишком далеко вглубь города и попала на те улочки, которые оживали лишь по ночам.       Вопреки дневному свету, от коего делался пригляднее даже злой, дремучий лес, здесь всё выглядело неприветливо. Ветхие деревянные лачуги, привалившиеся друг к другу, перекошенные временем и кое-где прогнившие от сырости и недостатка солнечных лучей, молчаливо наблюдали за гостьей, скрипя от каждого порыва ветра, будто насмехаясь над её беспомощностью. Некоторые переулки оказывались настолько тесны, что ей приходилось вжиматься спиной в шершавые бревенчатые стены, дабы пропустить шатающегося пьяницу или наглого невежу, который и не думал сторониться. Несмотря на зарождающуюся в душе панику, Эадкильд стремилась сворачивать именно на безлюдные улицы, ибо от оценивающих, жадных взоров, что она ловила на себе, учащалось сердцебиение, а к позвоночнику прилипал озноб, опутывая конечности льдистой паутиной. Желания подходить и тем более заговаривать с живущими здесь людьми у неё не было. Но об этом она пожалела тут же, как только увидела тупик за крутым поворотом улочки.       — Заблудилась, любезная госпожа? — грубый, лающий бас, казалось, прозвучал прямо над ухом.       Сдавленно вскрикнув, Эадкильд подскочила на месте и порывисто обернулась. Перед ней, преграждая выход из западни, в которую она загнала сама себя, стоял высокий поджарый мужчина сомнительной наружности, и его цепкий взгляд ощупывал её с головы до ног. От испуга инстинктивно открыв рот, девушка прижала руки к груди: пожалуй, этот взгляд проникал в самую душу и шарил там, как когтистая рука, выискивающая что-то. Неопрятный, в покрытой пылью одежде, с завшивевшими клоками волос, которые уже тронула седина, незнакомец выглядел потрёпанным и жизнью, и долгой, грязной дорогой. Вероятно, он был бродячим торгашом или бывалым странником, бесцельно скитающимся в степи, а может, одним из того гнусного сброда, кой составляли дезертиры, сбивавшиеся в шайки, словно одичавшие псы.       — Немного не туда свернула, — ответила Эадкильд, впиваясь пальцами в кружевную вышивку на лифе. Из-за сумасшедшего стука крови в висках она с трудом могла расслышать собственный голос, который вдруг показался ей далеким и чужим.       — Бывает, захаживают сюда кое-какие благородные мужи, — криво улыбнулся незнакомец, ковыряясь ногтем в зубах, — но молодых леди в шелках, мехах да украшениях я вижу впервые. Куда шла-то?       — На рыночную площадь.       Он притворно неодобрительно покачал головой, а на его скуластом обветренном лице, где скупо блестели серые глаза, заиграла широкая ухмылка.       — Тогда я бы сказал, что ты свернула вовсе не туда, любезная госпожа.       — Вы... — запнулась Эадкильд, облизав пересохшие губы, — не могли бы... подсказать мне дорогу? Я гость в этом городе, оттого и заплутала. Шла от крепостных ворот, хотела поскорее добраться до... рынка. Меня там ждут.       — Значит, ты в Альдбурге совсем недавно... Так знай, что в его переулках легко потеряться и весьма непросто отыскать кого-то.       Мрачная насмешка прозвучала слишком двусмысленно. Эадкильд ощутила, как под кулачками, прижатыми к рвано вздымающейся груди, сердце резко пропустило удар и ухнуло вниз, отчего отяжелели ноги. Что делать? Звать на помощь? Не бояться? Скованный страхом разум отказывался соображать.       Явно позабавившись видом девы, оставшейся совсем без кровинки в лице, мужчина разразился хриплым хохотом:       — В дрожь бросило? Правильно. Твою-то красоту да чистоту беречь надо, а ты бродишь по таким местам в одиночестве, залепляя свои сапожки помоями. Слушай меня внимательно...       — Что вам нужно? — в отчаянии одёрнула его Эадкильд. — Золото? Украшения? Просто объясните, как выйти отсюда, и я отдам вам кошель, жемчуг и лисий плащ. Этого хватит, чтобы... перестать странствовать, открыть собственную лавку и заполнить её товаром. Или купить женщину... много женщин.       Судорожно выдохнув, она вперилась в незнакомца тревожно-выжидательным взором и с долей облегчения подметила, что предложение, бесспорно, сбило его с толку. Ставший отстраненным взгляд посмотрел куда-то сквозь неё, прежняя мысль в нём угасла. Мужчина ощерился и надменно хмыкнул.       — Сдается мне, ты не на рынок торопилась, любезная госпожа. Ты пташка в чинах, важная фигурка...       — Что вы ещё хотите? — растерянно произнесла Эадкильд, плотнее запахивая пушистую накидку. Невзирая на солнечные лучи, растекающиеся по угольным волосам, ей было холодно до дрожи.       — Будь оно неладно... — безнадёжно протянул бродяга, потерев переносицу. — Хочу, чтобы ты дала мне договорить! Али леди совсем манерам не учат? Я доведу тебя до «Дворовой крысы» и попутно расскажу дорогу. Так что слушай внимательно, иначе будешь блуждать здесь до сумерек.       И, небрежно махнув рукой, он размашистым шагом пошёл по проулку. Эадкильд замешкалась, не спуская глаз с его потёртой спины, и нервно сглотнула. Довериться подозрительному незнакомцу, не ведая, что у него на уме, и последовать за ним было боязно — очнувшийся от забытья разум предостерегал от этого. Стоило на миг предположить, куда на самом деле могут завести эти путанные ходы, — и даже кровь леденела в жилах, а на лбу выступала испарина. Но что-то крохотное внутри шептало, что мужчина не жаждал ни её тела, ни её богатств. Глубоко втянув носом воздух, дабы прояснить мысли, она подобрала подол платья и нагнала своего случайного проводника, просто повиновавшись чутью.       — Что я могу сделать в обмен на вашу помощь? — робко спросила девушка, остановившись напротив таверны с резной вывеской в форме крысы, которая сжимала в лапках собственный хвост. Через приотворённые окна вился каминный жар и аромат приправленной дичи, гремели весёлые истории и стук кружек, и мелькали раскрасневшиеся лица посетителей.       Мужчина ответил после долгой паузы:       — Разве что подарить мне жемчужную драгоценность из своей косы.       Опешив от столь странного пожелания, Эадкильд опасливо покосилась на него и высвободила из плена локонов перламутровую горошину.       — Если скажете, я отдам их все. Мне ничуть не жалко.       — Обойдусь, — отрезал он, спрятав украшение за пазухой. — Ты запомнила всё, что я поведал?       Леди заставила себя кивнуть, наткнувшись на его пристальный взгляд, который выворачивал душу наизнанку, обличая все тайны, желания и думы. Норовя избавиться от наваждения, она повела плечами и поняла, что у неё вспотели ладони, по-прежнему лежащие на волосах. Незнакомец хмыкнул, удовлетворившись то ли полученным ответом, то ли произведенным впечатлением, и уже было развернулся, дабы уйти, но вдруг застыл. Когда он вновь посмотрел на Эадкильд, в его странно отрешённых глазах стального цвета мерцали тревожные отблески.       — Ты должна понять, — сокрушенно молвил он, вынудив девичье сердце мучительно сжаться в ожидании. — Два жеребца не могут охранять одну кобылицу. Останется лишь тот, кто сильнее, стойче и благороднее, и не даст он ей покоя, ибо потеряет его сам.       — Что? — только и сумела переспросить Эадкильд у завернутого в поношенный балахон силуэта, который юркой тенью нырнул за ближайший угол.       Внезапно налетевший порыв ветра потянул за платье и подол плаща, приластился к телу и, казалось, пронзил до костей, заставив почувствовать себя уязвимой. От затылка, овеянного морозным дыханием, по спине пробежали мурашки, и она, зябко поежившись, опрометью покинула переулок.       Рыночная площадь встретила её громкими зазывами торговок, нахваливающих свой товар, веселым гоготом домашней птицы, выставленной на продажу, и ласковыми солнечными объятиями. Плотный, многослойный шум столицы подействовал как пощёчина, моментально возвратив в реальность. Наконец остановившись, девушка перевела дыхание, ибо от нехватки воздуха лёгкие горели огнем. Отсчитывая удары сердца, в ушах набатом звучали слова незнакомца, которые не шли прочь из мыслей. Эадкильд убеждала себя, что этот человек был в бреду или, может, сильно пьян, однако никак не могла избавиться от подсознательного беспокойства.       Повелев себе успокоиться, она вскинула лицо к небу: солнце давно вышло из зенита. Осенью, будто спасаясь от наступающих холодов, его огненный шар плыл по небосводу быстрее, значит, время уже перевалило за полдень. Досадливо скривившись, Эадкильд отчетливо припомнила, чем однажды обернулось её непредвиденное отсутствие, и подобрала подол платья, вознамерившись отправиться в чертог. Но едва сделала шаг, как почувствовала тяжесть мужской ладони на плече.       От щек отхлынула кровь. Дева на мгновение прикрыла веки и медленно повернулась, опасаясь собственных догадок. Бархат камзола, роскошная вышивка на длинном вырезе, который приоткрывал богатую ткань рубахи, сильная шея, упрямый заросший подбородок и такой же упрямый рот, — её испуганный взор скользил вверх, пока не добрался до глаз. Янтарно-зелёных, словно усталый осенний луг.       — Не ожидала? Или я так ужасающе выгляжу? — Эомер иронично вскинул брови, и усмешка затаилась в уголке его губ.       Разжав кулаки, смявшие шелковую юбку до скрипа, Эадкильд расслабленно поникла и прочистила горло.       — Не ожидала тебя повстречать. Что ты здесь делаешь?       — Возвращаюсь в чертог и хотел задать тебе тот же вопрос, когда увидел. — Смерив её быстрым взглядом, принц подбородком кивнул на пустые руки. — Ничего не приглянулось?       — Мне некогда было любоваться товарами. Я... заблудилась.       Перехватив её виноватый взор, скользнувший к повороту в переулок, Эомер сердито наморщил лоб.       — Мышонок, я понимаю, что тебе становится здесь скучно, посему не буду запрещать искать занятия... Но я всё ещё остаюсь главным и не могу допустить, чтобы с тобой что-то случилось, чтобы тебе навязали непристойное общество, а я бы не узнал об этом. Впредь думай головой перед тем, как исследовать закоулки города в одиночку, ты уже не бестолковое дитя.       — Но ты бранишь меня именно так, — тихо возразила Эадкильд, разглядывая мыски его сапог.       — И думаю, не нужно разъяснять, почему. Пойдём.       Засеменив рядом, леди украдкой взглянула на его точёный профиль и натянула на нос мягкий воротник из рыжего меха, дабы скрыть блаженную улыбку. Эомер беспокоился за неё, и его сдержанная, скупая на нежность забота была чарующе приятна.       — Даже для меня Альдбург остаётся неизведанным, — вдруг продолжил он. — Если подумать, то я знаю город едва ли больше твоего. В то время как другие мальчишки носились по его закоулкам, я занимался с наставниками, а затем брал деревянный меч и шёл на тренировочное поле. Моей потехой было военное искусство.       — Не жалеешь об этом?       Эомер хмыкнул.       — О том, что провёл детство тренируясь с отцом? Нет.       — Тебе есть что о нём вспомнить, — тоскливо вздохнула Эадкильд. — А я своего отца никогда не знала, не помнила и, пожалуй, даже не видела. Могу лишь представлять, каким он был человеком, глядя на своё лицо в отражении и вспоминая об убийстве матери. Если бы... если бы всё сложилось иначе, интересно, каким бы тогда было моё детство...       — Если бы сложилось иначе... — протянул Эомер, раздумывая. — Тогда ты проживала бы совершенно иную жизнь.       Они шли так близко друг к другу, что Эадкильд пришлось вскинуть голову, чтобы заглянуть в его ясные глаза. Действительно, рассуди судьба по-другому, сейчас бы она не прогуливалась по Альдбургу, не распахивала душу перед этим рослым воином и не пыталась разгадать, отчего он так пристально смотрел на неё. И пусть разум, задурманенный грёзами о свободе, был далеко от окружающей действительности, сердце всецело принадлежало этому мгновению, которое смутило его покой.       Побоявшись столкнуться с кем-то на дороге, Эадкильд отвела взор. Под сенью шепчущихся на ветру сосен, стелясь по склонам гор, расползался сумрак. Навечно убаюканные под белоснежным покрывалом, каменные вершины уже заслонили солнце, и удлинившаяся сизая тень окутала город своими прохладными объятиями, не позволяя запамятовать о царящей в этих краях осени.       — Эомер, — позвала девушка, вспомнив, что её беспокоило, — скажи, нельзя ли было смягчить наказание для сына Синхельма?       — Сына? — Эомер непонятливо нахмурился. — У него, насколько я знаю, трое дочерей. То был племянник, сын брата, погибшего от орочьего ятагана много зим назад. Вместе с моим отцом. — Стиснув зубы, он надолго замолчал. Эадкильд решила, будто рассказ окончен, однако принц заговорил снова: — Закон одинаков для всех подданных. Без исключений. Если я однажды не совладаю с собой и во власти эмоций подниму меч на человека, то тоже лишусь жизни.       — Тогда постарайся держать руки подальше от меча, — задорно начала она, сглаживая обстановку. — Нет, всё же лучше...       — ...лучше держать этого человека подальше от меня.       Она переливчато засмеялась над схожестью мыслей и, подхваченная крыльями душевной беседы, наконец оставила свои тревоги. Незаметно замедлился шаг, и всё чаще возникали поводы встать на месте, что-то обсудить и указать на раскинувшийся на склоне холма город или бескрайнее травяное море, омывающее его берега. Молодые люди останавливались, пылко спорили и тотчас шутили... А наблюдающая за гибельными землями на горизонте Эовин заметила их с крыльца чертога и залюбовалась.       — Не видела вас обоих с рассвета, — вымолвила она вместо приветствия. В её тоне не было упрека — чистый голос звенел, как весенний ручей, насыщая жизнью этот унылый, сонный уголок, прозябающий под кровом гранитных скал.       — Много дел, — на ходу бросил Эомер.       Стражи резво отворили массивные двери, склонились в поклоне, и он вошёл в большой зал с колоннами, откуда дохнуло радушным теплом и запахом горящего дерева. Плавно переведя взор с брата на его спутницу, Эовин благосклонно улыбнулась, и её прозрачно-небесные глаза распахнулись чуть шире то ли в лёгком удивлении, то ли в осторожном любопытстве.       — Я ужасно голодна, а это долгая история. — Внезапно осознав, насколько сильно устала, Эадкильд потянулась к уюту. — У меня есть, что тебе рассказать.       — Как и у меня.

❋ ♘ ❋

      ...она не помнила, чтобы поместье её семьи было таким огромным. Светлые и тёмные, просторные и тесные, пустые или заставленные смутно различимыми предметами, комнаты не заканчивались, но Эадкильд отчётливо знала, куда идти. Посреди глухой тишины стен, сдавливающих со всех сторон, она слышала хруст старых половиц и шелест платья, которое давило на плечи своей тяжестью. Оно оплетало, будто вязкие водоросли, заставляя еле волочить ноги, а слепящие блеском драгоценности впивались в кожу, оставляя ожоги, душили и грузом тянули к земле. Гневно зарычав, Эадкильд с такой силой дернула за сверкающие нити ожерелья, что каменья рассыпались по полу и растаяли, как капли дождя. Затем беспощадно рванула подол, высвобождаясь из тугого льняного кокона, и со вздохом облегчения толкнула дверь.       Послышалось дребезжание неустойчивой посуды.       Не было больше ни многочисленных комнат, ни долгих коридоров. Перед взором изумрудилась степь, высились громады голубых скал, и полуденное солнце сияло до боли в глазах, вынуждая прикладывать ладонь козырьком, дабы всмотреться в горизонт.       — Видишь его? — шепнул Эадмунд, приобняв сестру за талию. Его глубокий, грудной голос показался совсем чужим и прозвучал непривычно густо.       Нашарив взглядом крохотную точку, пасущуюся на лугах возле серебристых вод, Эадкильд ликующе воскликнула:       — Да!       — Тогда скачи, но возвращайся к вечеру. И помни, что останется тот, кто сильнее, стойче и благороднее.       — Что это значит? — Хлестнув себя длинными косами, девушка порывисто развернулась и заглянула в лицо брата со смазанными чертами.       В сознание ворвался неуместный шорох большой груды тряпья, которая заворочалась за спиной и затихла.       — Ты веришь всяким глупостям, — вздохнул воин, надевая шлем. — Я уезжаю с Синхельмом. У него нет сыновей, и, должно быть, это его печалит.       Ловко запрыгнув в седло, он натянул поводья и вскинул руку с копьем, уводя за собой эоред. Эадкильд осталась одна. По небу стремительно проплывали облака, напоминая осколки льдин, подхваченные бурным течением реки. Мягкий ветерок, который вдруг стал осязаемым, играл с тонкими прядями волос, чувственно перебирал их и пропускал между пальцами, вселяя умиротворение. Нежную кожу шеи овеяло горячим воздухом, и Эадкильд невольно откинула голову, подставляясь под нескромные ласки. Даря невиданное досель наслаждение, сухие губы невесомо заскользили ниже, по изгибу плеча, а к животу прижалась широкая ладонь, напористо задирая ткань одеяния.       Поддавшись этому действию, девичье тело напряглось — и безмятежное небо перед глазами вмиг исчезло, превратившись в угольное беспросветное полотно. Остались лишь ощущения. И совсем рядом раздался противный скрип деревянных досок...       — Проснись и поприветствуй меня, как положено, — настойчиво потребовал расплывчатый голос, и кто-то встряхнул её за предплечье.       Грудь мощно сдавило изнутри, резко распахнулись веки — и Эадкильд, совершенно обеспамятевшая от страха, перекатилась набок и, запутавшись в одеяле, рухнула с кровати на холодный пол. Колени обожгло болью и нещадно засаднило, а сердце подскочило, встало поперёк горла, лишая возможности даже вскрикнуть. Всё ещё не до конца понимая, что происходит, она наугад, ползком кинулась к небольшому столику, который представился единственным спасением среди непроницаемого мрака опочивальни.       — Совсем ошалела? — прошипел хмельной голос.       Даже спросонок он показался Эадкильд знакомым, но было уже поздно: она яростно замахнулась и метнула бронзовый подсвечник в слепую черноту под пологом, где остался непрошеный гость.