Мышонок в пшеничном поле

      Накопившаяся усталость и выпитый вечером кувшин вина достаточно ослабили чувства, дабы Эомер не успел среагировать на опасность, таящуюся за тяжёлым свистом рассекаемого воздуха, который послышался в кромешной темноте. Слева обрушился удар чего-то холодного и увесистого, голову мгновенно прошила тупая ослепляющая боль. Повалившись на кровать, он зашипел сквозь стиснутые зубы и уткнулся лицом в волчье одеяло: висок пульсировал, голова раскалывалась, будто яичная скорлупа, а в глазах мельтешили разноцветные точки, вызывая тошноту.       — Сучья кровь! Убить меня вздумала?! — в мех прорычал Эомер, бессознательно коснувшись рассеченной брови.       Ответом ему послужила настороженная, звенящая тишина, которая лишь усиливала шум крови в ушах, заставляя прижиматься лбом к мягким шкурам. Затем на удивление знакомый голосок боязливо промолвил:       — Эомер?       Напрягшись всем телом, он поднял взмокшее лицо, попусту вглядываясь в густой мрак, и, словно охотничий пёс, учуявший зверя, замер, желая убедиться, что ему не послышалось.       — Эадкильд?       — О, Эру! — пораженно прошептала девушка.       Мимо прошелестели одеяния, по голому каменному полу зашлёпали босые пятки, в углу звякнула утварь, оставленная на столике, и уверенно зачиркал кремень, сыпля на сухие дрова яркими снопами искр. Опираясь на локоть и не сводя глаз с девы, ловко раздувающей пламя, Эомер медленно сел. Неведомо почему сердце то смолкало, то ускоряло свой бег при одной лишь мысли о том, что ею окажется Эадкильд. Длинные локоны, сливающиеся с ночью и в то же время играющие медными отблесками, спадали на её лицо, лишая возможности до конца убедиться в собственных догадках, и он напряжённо ждал, утирая ладонью сочащуюся кровь.       Когда на поленьях расцвели огненные лепестки и глаза привыкли к свету, в тени камина племянник конунга явственно увидел привычное острое личико, выражающее крайнее удивление вкупе с возмущением. Опоенный хмелем разум вмиг прояснился, и его поглотила вязкая пучина дум о том непотребстве, что он позволил в отношении давней подруги. Отчего-то сейчас все случайности, происходящие неподобающе часто и связанные с ней, её обликом, показались вовсе не случайными и походили на чей-то злой умысел.       Эадкильд стояла, скрестив руки на груди, и уже намеревалась открыть рот, но принц опередил её.       — Что ты здесь делаешь? — Он нахмурился, а в голосе прозвучала сталь.       — Что я?.. — у девушки перехватило дыхание от негодования. — Что я здесь делаю?! По твоему велению я здесь сплю. Оглянись вокруг! Эти покои предоставили мне, и в них нежданным гостем оказался не иначе, как ты!       В замешательстве сведя брови, Эомер вскользь обвёл вокруг себя глазами. Цепкий взор дозорного выхватил из потемок контуры старого гобелена, резной загородки в углу, золотой рамы зеркала... Именно здесь из уст матери звучали истории о бравых воинах, кои будоражили воображение мальчонки, мечтающего стать одним из них. Много зим назад эти истории и жизни их героев оборвались навсегда. С тех пор хозяин опочивальни больше не переступал её порог, дабы не встречаться с призраками прошлого. Явно не по своей воле он очутился тут и сейчас.       — Факелы не горели, — припомнил сын Эомунда, поднимаясь с кровати. Каждое движение отзывалось в виске невыносимой дёргающей болью, а левая сторона лица всё ещё пылала от удара подсвечником. — Я вошёл в дверь, что в тот момент показалась мне нужной. К тому же, она была не заперта.       Эадкильд надменно фыркнула.       — Ты перепутал покои? А тебя не смутила девушка, лежащая в твоей постели?       Подобрав камзол, наскоро снятый перед сном и брошенный на пол, Эомер встряхнул его, перекинул через плечо и обернулся с ухмылкой на устах. Зычный глас прозвучал уверенно и заносчиво:       — С чего бы? Тебе необязательно знать об этом... однако, бывает, в своей кровати я нахожу дев, которые оказываются там весьма неожиданно, но совершенно добровольно.       — А что мне обязательно знать? — бесцеремонно начала Эадкильд, вздёрнув подбородок. — Может то, сколько вина ты выпил, раз сумел заблудиться?..       В какой-то момент рассудок вновь подёрнулся хмельной поволокой, и Эомер перестал слушать. Он бессмысленно разглядывал черты её лица, не испытывая ярости от столь вольного поведения с ним, не чувствуя озлобления от смелых девичьих речей — в этой ситуации провинность лежала только на его плечах. А тянущая нега в расслабленном стане размывала грани происходящего и заглушала все чувства, навевая лишь думы об отдыхе.       — Я достаточно поплатился за ошибку, — прервав выговор, хмуро бросил он и нетвёрдой походкой устремился к выходу. — Лучше озаботься тем, дабы в ночное время твои покои были заперты. Покуда в них ещё кто-нибудь нечаянно не забрёл.       — Постой! — воскликнула Эадкильд и, принуждая развернуться, поймала за руку. Выразительные очи медового цвета, в полутьме ставшие почти чёрными, с беспокойством вглядывались в угрюмое мужское лицо. — Прости меня... я не ожидала... не рассчитала силу. У тебя кровь идёт.       Поморщившись от её невесомого, но болезненного прикосновения к рассеченной брови, Эомер повёл головой в сторону. Упрямая обида, словно скользкая змея, доселе дремавшая в груди, сдавила горло.       — Я подметил. Не страшно, пройдёт, — отбрыкнулся он, вознамериваясь продолжить путь, однако Эадкильд по-прежнему удерживала его за запястье.       — Нет, не пройдёт. Нелишне сходить к лекарю. Обещай, что поутру сделаешь это или вызовешь его к себе.       Презрительно скривив рот, Эомер смерил её таким взором, в коем читалось нарастающее раздражение ко всем нравоучениям, что ему придётся выслушивать.       — Не надо так смотреть! Ты же капитан эореда и лучше меня должен понимать, чем опасна вовремя не заживленная рана.       — Это пустяк, а не рана. И по такому вздорному поводу за лекарем бегут только зеленоротые юнцы да девицы.       — Столько времени уже минуло, а ты следить о здоровье так и не научился!       — Неучтиво осуждать чужое воспитание, коль в своём есть изъяны. Или это поучение, как и прочие, ты тоже не усвоила?       Казалось, Эадкильд начало съедать раздражение. Сузив глаза, она предупредительно выставила указательный палец и отчётливо сообщила:       — Ты посреди ночи вломился в опочивальню, нарушил мой сон, получил подсвечником по голове и заставил чувствовать себя за это виноватой! Посему ты заглянешь к лекарю либо немедля дашь мне похлопотать с твоею раной, либо... либо я расскажу всё Эовин! — леди качнула волосами и деловито скрестила руки. — Коли так, тебе точно не отвертеться от лечения и, поверь, не избежать куда больше поучений!       Ленивая полуулыбка, вызванная её нарочито суровым видом, едва не переросла в раскатистый хохот.       — Ты грозишь расправой от моей младшей сестры?       — Я всего лишь не хочу доставлять ей лишних хлопот. Со стороны подруги и, подавно, со стороны брата будет весьма подло волновать Эовин по столь... вздорному поводу. — Эадкильд притворно-сочувственно свела брови и уставилась снизу вверх на рослого воина, с чьего самодовольного лица вмиг сползла насмешка. — Ты же не намерен этого делать, верно?       Следовало бы сыграть с глупым мышонком в игру по его же правилам, но сил собрать мысли в кучу сейчас, будто назло, не было. Сцепив зубы, Эомер глубоко выдохнул через нос и, не отводя мрачного взора от широко распахнутых молящих глаз, позволил эмоциям угаснуть внутри, не вырвавшись наружу. Правы оказались мужики, судача в походах о том, как любая женщина уже сызмальства ведала, за какие ниточки надо дергать, дабы добиться своего.       — Позволь, я осмотрю рану, — видя замешательство принца, мягко произнесла Эадкильд, скользнула кончиками пальцев по сильной ладони и сжала чуть крепче. — Если вздумается, ты можешь считать это пустяком, но это важно для Эовин... и для меня.       В камине приятно похрустывали сухие поленья, из красных и ярких становились сизыми, чёрными и вновь вспыхивали, прогоняя прохладу, властвовавшую в покоях ночью. Непроглядная темень, с незапамятных времён гнездившаяся в этих глухих стенах, пожирала приглушённое свечение пламени и скрадывала очертания предметов, которые словно перетекали сквозь нечеткую границу из одного в другое. Не было слышно ни звука и никто не ведал, что деялось в бывшей опочивальне наследника — дворец плотно укутывала пелерина сонного безмолвия.       С неохотой Эомеру пришлось уступить. Не отрывая взгляда, Эадкильд неспешно, точно боясь спугнуть неосторожным движением, увела его к очагу, и он покорно последовал за нею, напряжённо изучая тёмно-янтарные глаза. Дыхание неожиданно отяжелело, участилось, а внутри, под рёбрами, пробудилось уже некогда пережитое чувство, разлилось по сердцу и благодатью, и смятением.       — Присядь. Мне нужна вода.       Позволив изящным девичьим пальцам выскользнуть из своих, Эомер ощутил мимолётный укол разочарования, и, словно в подтверждение этому, в камине резко стрельнула обуглившаяся головёшка. Оставив камзол на краю кровати, он устало размял шею и устроился в кресле, откидываясь на обшитую бархатом спинку. Что за напасть была оказаться именно здесь? Неужто это — просто очередное совпадение? Или какой недоброжелатель всё подстроил, вздумав дурачить племянника конунга? Может, Эадмунд? Чем больше идей роилось в голове, тем сильнее опасения крутили живот, впивались в внутренности ястребиными когтями, уверяя: что-то скрылось из виду, причём весьма давно.       Внезапный звук рвущейся ткани над ухом вытянул из бездонного омута размышлений, возвратил в окружающую действительность и напомнил о несносной боли в виске. Дотронувшись до воспалённой раны на брови, которая начала покрываться мягкой корочкой, Эомер поклялся вернуться к собственным домыслам в наиболее подходящее время.       — Смотри на огонь, — процедила Эадкильд, сердито отняв от лица его руку, так и норовившую сковырнуть струп.       Стоя у небольшого столика, уже занятого склянками с мутными травяными отварами и мазями на медвежьем жире, она смочила полотняный лоскут в чаше для умывания и, встряхнув, отжала лишнюю воду. Случайные капли, разбившиеся о костяшки пальцев, вынудили Эомера недовольно цокнуть языком и демонстративно вытереться о штаны.       — Уже жалею о том, что позволил тебе стать моим лекарем.       Повернувшись, Эадкильд рассерженно ударила голеностопом по его ногам, расставив их в стороны, и шагнула вперёд, отчего Эомер неуклюже дёрнулся и в недоумении вскинул глаза. Необходимый сейчас глоток воздуха застрял в глотке: леди оказалась ближе, чем он мог ожидать, ближе, чем ей полагалось. Тёплые, по-прежнему заспанные, очи в обрамлении густых ресниц приковывали взгляд, а растрёпанные косы щекотали его ладони и наполняли лёгкие сладким ароматом цветов. Хотелось коснуться длинных локонов, ощутить их мягкость, пропустить чёрный шёлк меж пальцев и...       Нахмурившись, молодой капитан смял подол рубахи в кулаке и тряхнул головой. Пьяное наваждение, словно тонкая завеса тумана, растаяло ещё внезапнее, чем появилось, а в сознание вклинился звонкий голос.       — А я жалею, что не размахнулась подсвечником посильнее, — съехидничала Эадкильд. — Быть может, тогда ты бы вёл себя намного вежливее.       Сцепив зубы так, что резче обозначились скулы, он порывисто отвернулся к камину, будто выражение глаз могло выдать одолевшее его желание. То, как её близость ослепила разум, пусть и задурманенный выпивкой, совершенно сбило с толку.       Мягко взяв за подбородок, Эадкильд приподняла его голову и промокнула рану обрывком чистого полотна. Мокрая прохлада ткани вмиг взбодрила, а чуткое прикосновение уняло напряжение. Прикрыв веки, Эомер сделал медленный вдох.       — Удар у тебя вышел знатным, — то ли похвала, то ли укоризна сорвалась с его губ.       — Просто сильно напугалась, — тихо отозвалась девушка, — и посчитала нужным защититься. Ты ведь меня знаешь, я с детства умею за себя постоять.       Хмыкнув, он посмотрел на неё.       — Это верно. Но в Альдбурге живёт хороший народ и к гостям дворца относится с почётом. Едва ли кто из местных посмел бы зайти сюда без приглашения, — молвил Эомер, вновь чувствуя непринуждённость, и с толикой гордости добавил заплетающимся языком: — Не ведаю отчего, однако здешние люди всегда казались мне более благонравными, чем в Эдорасе.       — Эти края тебе по душе — в них ты родился, вырос... Впрочем, трудно не любить земли, кои были тебе завещаны и находятся под твоим покровительством.       — Нет, — Эомер убеждённо мотнул головой, — я не правитель.       Эадкильд отстранилась, вынудив поднять глаза, и растерянно вопросила:       — Почему? Разве у тебя что-то не ладится?       — Такового ещё не случалось, — не задумываясь ответил он. Нежный облик девушки напротив, её ласковый взор и прелестное личико внушали доверие, так что слова сами полились из уст, оглашая назревшие сомнения: — Дело не в умениях, мышонок. С охотой я учился на воина – не на властителя – ибо гнался за званием маршала, грезил походить на отца... Да сам не заметил, как дозоры и сражения стали образом жизни. Без них теперь я не могу представить свой привычный уклад.       Мгновение поразмыслив, Эадкильд продолжила смывать запёкшуюся кровь.       — Перемены будут терзать до тех пор, пока ты не научишься открываться им и впускать их в свою жизнь. Новое не всегда плохое, не нужно думать иначе.       — Но мне нравится собственная жизнь такой, как она есть, — небрежно пожал плечом Эомер. — Я не хочу изменений. И поверь моему воинскому опыту, в погоне за красочными переменами ты рискуешь привнести в свою жизнь лишь горечь...       — У твоего отца и конунга Теодена, — вкрадчиво проговорила девушка, — получилось разделить обязанности и...       — Для чего ты пытаешься уговорить меня? — намного резче, чем ожидалось, прервал её принц. — Оставим это пустословие.       Вновь отпрянув, Эадкильд окатила его ледяным взглядом, от которого в груди мучительно защемило, и отошла к столику со снадобьями, забренчав стеклянными пузырьками. Эомер утомлённо потер переносицу и прижался затылком к высокой спинке кресла, полузакрытыми глазами обшаривая опочивальню в поисках крепкого пойла, что промочило бы сухое горло.       — Здесь нет вина, не ищи, — верно приметила девушка, вернувшись. Безмятежность её лица дополняла рассеянная, чуть укоряющая улыбка. — И оно может не понадобиться, коль ты хотя бы иногда позволишь себе высказываться.       Эомер не отозвался. Тогда, приложив к саднящей ране кусочек ткани, пропитанный приторно-смолистым запахом трав, Эадкильд свободной ладонью зачесала его непослушные пшеничного цвета пряди назад. В этом действии воину почудилось что-то похожее на ласку, и по его спине от затылка побежали мурашки, как струйки слабого ветерка, приносящего наслаждение в знойный день.       — Прижми, я сейчас...       Приятно содрогнувшись, Эомер непроизвольно посмотрел ей вослед — и сердце, что прежде отмеряло тугие удары, странно взволновалось, заметалось по грудной клетке и подскочило вверх, до самого горла. Только сейчас он обратил внимание на то, что Эадкильд была одета в кремовую тунику, даже не доходящую до колен. Молодой капитан почувствовал волны накатывающегося удушливого тепла — никогда прежде он не видел её обнажённых стройных ног, которые казались ещё длиннее благодаря короткому одеянию. Отыскав в складках одеяла свечу и подобрав бронзовый подсвечник, девушка вернула их на столик, быстрым шагом подошла к очагу, взяла с каминной полки лучину и, нагнувшись, поднесла её к пламени. Лёгкая льняная рубаха была выделана так тонко, что просвечивалась в бликах огня, рисуя контуры точёной фигуры, но Эадкильд, похоже, не понимала этого. Зато племянник конунга, точно окаменев, не мог оторвать потемневший взор от раскинувшейся перед ним картины. Ведомый инстинктами, он судорожно сглотнул и оценивающе склонил голову набок, однако утолить своё мужское любопытство не успел — леди выпрямилась и вновь направилась к столику.       — Надо зашить твоё рассечение, — сказала она, зажигая свечу.       Увлёкшись нахлынувшими грёзами, Эомер не сразу сообразил, что данные слова предназначались ему. Взглянув на её чёткий, красивый профиль, мерцающий в золотистом ореоле света, он сморгнул отрешённость и с иронией поинтересовался:       — Ты серьёзно?       — Вполне, — голос Эадкильд звучал ровно, очевидно, она предпочла пропустить интонацию собеседника мимо ушей. — Зашивать я умею, уж поверь.       — Верю, что ты научена покрывать свои платья узорами... Но моё лицо – не кусок полотна, — протестующе заявил Эомер, сморщив лоб.       Задумчиво проведя пальцем по губам, Эадкильд покосилась назад и устремилась к дубовому сундуку с вещами.       — Эомер, я... видела, как зашивают раны, и уверена, что справлюсь. Ты держишь примочку? — спросила она, перебирая ворох разноцветных тканей, и вновь посмотрела поверх плеча. — Славно.       Не желая так просто отпускать ситуацию, которая оставила недомолвку и вызвала возмущение, воин грозно выпрямился в кресле.       — Была в обители исцеления? Здесь?       — В Эдорасе, — немного погодя ответила девушка, захватив из сундука кожаный свёрток.       Буравя её взором, Эомер с нетерпением наблюдал за тем, как она раскрыла его на столешнице и выудила оттуда закруглённую иглу. Побывав у целителя с десяток раз, он знал, на что нужны такие иглы, и это заставило нечто неистовое вскипеть внутри.       — Может, ещё и напросилась попробовать?       Его тон не повысился даже на малость, но Эадкильд заметно вздрогнула, подняла подбородок и расправила плечи, неестественно прямо держа спину. Не испытывая особого удовлетворения от собственной прозорливости, Эомер отбросил на стол высохшую примочку и осуждающе качнул головой.       — Эадкильд...       — Один раз, — пробурчала она, потупив взгляд, словно нашкодившее дитя, и вдруг вспылила: — День ото дня я только и делаю, что вышиваю, подбираю ткань на платье, прогуливаюсь по саду и помогаю Эовин вышивать и подбирать ткань... В чем прелесть такой скучной, никчёмной жизни?! Я всего лишь хочу быть полезной.       Повиновавшись внезапному порыву, Эомер вскочил на ноги и бережно взял маленькие прохладные ладони в свои, испытывая безграничную нежность к уязвимому созданию, стоящему напротив. Глупая, она и не осознавала, насколько была нужна окружающим. А рядом с ним, широкоплечим воином, выглядела совсем хрупкой и беспомощной, поэтому он захотел утешить её, но счёл, что слова будут лишними. Немного растерявшись, Эадкильд тоже смолчала, только беспорядочно всматривалась в его пытливые зелёные глаза и легонько сжимала его пальцы, будто нуждалась в тепле. Её осторожные прикосновения приносили умиротворенность и душевное спокойствие, коих Эомер давно не ощущал ни в родных стенах, ни в Золотом чертоге, ни подле сестры. Всецело отдаваясь этому мгновению, которое стёрло прежде воздвигнутые границы, он чувствовал, что даже сердце стучало в груди по-иному, и с трудом мог совладать с единственной мыслью, назойливо царапающей сознание. Едва не воплотив её, он высвободил руку, заправил выбившийся чёрный локон за ухо и трепетно провёл тыльной стороной ладони по девичьей скуле, а его лицо осветилось неловкой сдержанной улыбкой.       — Целительство – это добровольное женское занятие, — протяжно изрёк Эомер. — Я не смею запрещать тебе оказывать посильную помощь раненым. Тем более, ты, как любопытный котёнок, всюду залезешь и, покуда не получишь по носу, не усвоишь, что разрешается, а что – нет.       — Но давеча ты гневался на меня за это, а сейчас...       — А сейчас я ранен и нуждаюсь в твоей помощи. Поможешь?       Несильно потянув девушку на себя, сын Эомунда опустился в кресло и, подперев щёку кулаком и украдкой поглядывая на неприкрытые стройные ноги, дал ей возможность подготовиться. Смочив ладони в резко пахнущем настое, Эадкильд пропитала им шёлковую нить и заправила иглу, которую прокалила над пламенем свечи. Каждое её действие было настолько сноровистым, что Эомер смекнул: она выполняет подобные поручения далеко не первый раз.       — Травы должны унять боль, но тебе всё равно будет неприятно, — объявила леди, уложив его голову на спинку кресла и чуть повернув её к огню.       — Мне не привыкать. Просто делай, что надобно.       Твёрдо кивнув, она пятерней пригладила его волосы, так и оставив ладонь покоиться на макушке, а затем бережно ввела иглу под кожу. Эомер скривился и опустил взор. Отвлёкшись на языки пламени, причудливо играющие в камине, он пытался определиться во времени, о котором потерял всяческое представление. Зал совета принц покинул уже далеко затемно, совершенно не разбирая дороги, и, сколь много времени прошло с момента прихода сюда, он не понимал — из-за отсутствия окон эта опочивальня всегда накрепко погружалась в ночь, даже если наступало утро. В следующий миг он не на шутку задумался над донесением Эльфхельма о том, что к конунгу на поклон явился слуга Тёмного Властелина с распоряжением купить лучших вороных коней. Военачальник пылко писал: «Не дослушав того до конца, король Теоден наотрез отказался и, воплощая волю народа и выражая всеобщее мнение, отправил гонца восвояси. Рассуждал наш повелитель здраво, а колкими речами заставил добрую половину присутствовавших посмеиваться над посланником. К несчастью, такая горячность вызвала у конунга приступ кашля, посему его вновь уложили в постель». Эомер догадывался, что Саурон затеял неладное, если начал вести переговоры, и сейчас Марке, как никогда, нужен сильный вождь. Поэтому бодрое оживление дяди послужило ему первой причиной пригубить вино.       Далее мысли молодого капитана принялись перескакивать с одной на другую, становились более быстрыми и менее связанными между собой, потом уступили место образам, будто он погружался в дремоту. Но одна какая-то навязчивая мысль о нынешнем вечере не давала покоя. Воин попытался отмахнуться от неё, как от надоедливой мошкары, однако та вилась вокруг него и дразнилась, пока он не взялся за неё всерьёз и не вспомнил... Сердце резко пропустило удар, затем зачастило, а взгляд решительно скосился на темноволосую девушку.       Видно, устав стоять склонившись над ним, она коленом оперлась на сиденье кресла, так что Эомер вдруг отчётливо ощутил тепло и гладкость её тела даже через грубый покров штанов. Воздух вокруг стал тяжелее, мгновенно закипевшая в жилах кровь бросилась в лицо. Он почувствовал, что глубоко внутри, лишая самообладания, поднялась волна жара и неясного влечения... Как же так? Ведь Эадкильд всегда оставалась для него второй младшей сестрой, той непоседливой малышкой, которую он с детства оберегал по привычке. Но блуждающий по её стану взгляд вновь и вновь отмечал, что некогда маленькая нескладная девочка уже давно повзрослела, превратившись в редкой красоты цветок, оттого такой ценный и манящий. Словно сотканная из туманной дымки, ткань подчёркивала плавную линию бёдер, через неё в рыжем сиянии камина вырисовывались изгибы талии, а искусно расшитый вырез рубахи приоткрывал тонкие ключицы и тугую округлость грудей. Не в силах повелеть себе думать о чём-то ином, Эомер предался воспоминаниям о том, как по ошибке касался её шеи поцелуем, скользил ладонью по животу, опускаясь ниже... Внезапно в глазах помутнело от возбуждения, усиленного злостью и едким отвращением к самому себе. Разве дозволено испытывать такие чувства, смотря на сестру?       Будто очнувшись от сладкого дурмана, принц до хруста сжал кулаки и дёрнул головой. Эадкильд беззвучно ахнула.       — Я едва не поранила тебя! — сердито воскликнула она и, мягко приложив ладонь к заросшей щеке, повернула его лицо, чтобы заглянуть в глаза. — Что такое? Больно?       Отняв её руку, Эомер порывисто отвернулся и дотронулся до рассечения на брови, которое теперь стягивал аккуратный шов.       — Долго ещё? — нетерпеливо рыкнул он. Внутри всё клокотало, от разом нахлынувших эмоций вздымалась грудь, а в сознании воцарилась неразбериха, которую лишь подкрепило остаточное влияние вина. Племянник конунга жаждал поскорее убраться отсюда и уже не скрывал этого.       — Н-нет, я почти закончила, — в девичьем голосе слышались тревожность и смятение. — Что вдруг произошло?       — Мне лучше уйти, — отрезал Эомер.       — Я что-то сделала?..       — Эадкильд, — жёстко выдавил он, на мгновение прикрыв веки, — заканчивай начатое. Без вопросов. И не медли.       — Как пожелаешь.       Безукоризненное повиновение, пусть наигранное и холодное, не было ей присуще, однако Эомер остался благодарен деве за немногословность, даже когда она, как бы ненароком, сильнее потянула шёлковую нить. Боль, которая поползла по левой стороне лица, отчасти отвлекла его от назойливых дум, но ничуть не поумерила безудержную ярость, в коей сгорало сердце. Ощущая, как в ушах оглушительно стучит кровь, он нахмурился и стиснул челюсть, отчего под кожей проступили желваки. Почему Эовин не вызывает в нём таких необъяснимых чувств? Ведь он находился рядом с самого рождения, видел её взросление, замечал изменения фигуры... Осознание резко ударило по вискам: Эадкильд никогда не была ему родной сестрой — младший принц любил её почти как сестру. Наверное, потому всё казалось таким сложным.       Перекусив нить, девушка гордо отошла и, начав прибираться на столике, молча дала понять, что закончила. Сгустившееся вокруг напряжение лопнуло порванной струной, и на короткий миг Эомеру значительно полегчало. Уперев ладони в подлокотники, он рывком поднялся с кресла и, едва не покачнувшись, сгрёб рукой оставленный на кровати камзол. Более ничто не держало его здесь, однако напротив двери он остановился и в полуобороте произнёс:       — Благородные леди на ночь задвигают щеколду. И не ходят в одном исподнем при посторонних мужчинах.       Хлестнув себя длинными косами, что взметнулись вверх подобно чёрным змеям, Эадкильд развернулась, явно намереваясь выплеснуть негодование. Но воздуха, дабы начать речь, не доставало, и она жадно хватала его ртом, словно рыба, выброшенная на берег. Вдруг её глаза широко округлились — дева оторопела и быстро сомкнула уста, клацнув зубами. Мгновение она стояла, как вкопанная, а затем медленно, будто опасаясь увидеть что-то жуткое, опустила голову и осмотрела себя. С губ слетел сдавленный писк, который воин уже не мог расслышать — не преминув хлопнуть дверью опочивальни, он размашистым шагом направился в свои покои.

✵ ♞ ✵

      Сквозь путанные, вязкие сновидения, которые утягивали в свою тёмную пучину и грозились не отпустить, Эомер различил тихий стук в дверь. Первым делом проснулось новое, неведомое ощущение воодушевления и насыщенности; какое-то непривычное чувство переполнило сердце, заставив его учащенно биться в приятном предвкушении перемен. И только потом пришло яркое осознание, что всё изменилось. Вмиг очнувшись ото сна, племянник конунга открыл глаза. В тиши, нарушаемой сбивчивым дыханием и шуршанием простыни, второй стук прозвучал почти оглушительно. За дверью послышался тонкий девичий голосок, отчего в груди стало ещё тесней, а сердце замерло в ожидании чего-то. Резко сев в кровати, Эомер с надеждой повернулся к выходу, но тотчас с толикой разочарования вспомнил, кто нарушил его покой.       — Войдите, — безразлично скомандовал он, откинув одеяло.       Дверь распахнулась и в опочивальню протиснулся слуга, неся два огромных ведра, от которых валил пар. Вслед за ним явилась девушка с таким же ведром студёной воды и чистой одеждой и, заприметив взлохмаченного Эомера, только что поднявшегося с постели, застыла на пороге.       — Простите, господин, — пролепетала она, опуская ресницы, — вы велели приготовить ванну ближе к полудню. Мы полагали, что вы уже давно бодрствуете...       — Всё верно, наполняйте.       Подойдя к деревянной бадье, он сдёрнул рубаху через голову, отбросил её на резную перегородку и потянулся — пробуждение было нелёгким. Ночью вернувшись в опочивальню родителей, где теперь разместился сам, Эомер не намеревался ложиться спать — думал, что разум будут терзать всклоченные мысли и лишь вино по обыкновению поможет забыться. Однако въедливые воспоминания о тех историях, что приключались с ним во хмелю, вызвали такое омерзение, что ни одна рубиновая капля не попала в рот, а принц, не сыскав иного занятия, рухнул в постель и мгновенно погрузился в сон.       Поймав на себе застенчивый взгляд служанки, чьи веснушчатые щёчки залились румянцем, он безразлично отвернулся и ладонью зачерпнул из бадьи воду. На ощупь она оказалась непривычно горячей, но зябким осенним утром это, пожалуй, было в самый раз. Полностью всем довольствовавшись, Эомер небрежно махнул рукой — и слуга низко поклонился, прихватил вёдра и молча скрылся за дверью. А девушка повременила.       Поняв это каким-то внутренним чувством, сын Эомунда, боровшийся с завязками на штанах, вскинул вопросительный взор.       — Что-нибудь ещё изволите, владыка? — отнюдь не стеснительно спросила она, сложив губы в томную полуулыбку.       Молодая прачка была хороша, не поспоришь: милое личико располагало к себе, гладкая кожа сияла чистотой, а женственные округлости и изгибы цепляли глаз. Однако Эомер не почувствовал ни интереса, ни вожделения, лишь поморщился от вычурного обращения и продолжил развязывать шнуровку.       — Ничего. Можешь идти.       Мелькнул девичий силуэт, облачённый в неприметного цвета платье, щёлкнула дверь, и племянник конунга, оставшись нагим, залез в бадью, от которой в непрогретый воздух струился плотный белесый пар. Вода обволокла его теплом, расслабила мускулы, но не сумела даровать полную безмятежность. Лежать вот так, прикрыв веки, удобно устроив ноги на бортике и на короткий миг сбросив бремя навалившихся забот, было бы настоящим блаженством, если бы в сознании не мельтешили докучливые думы об Эадкильд. Эомер по-новому осознавал, какое значение она для него имела, и от этого на душе становилось по-особенному волнительно.       Так долго оставаться наедине с чувствами, что выбивали из равновесия и требовали принятия определенных решений, он не сумел. В который раз запрятав их поглубже, воин с плеском поднялся из подостывшей воды, ступил на пол, насухо вытирая сбегающие вниз капли, и переоделся в свежую одежду. Если всё пойдёт по намеченному плану и не случится ничего непредвиденного, то в этот день ему дозволяется позабыть о троне: устроить смотр новобранцев, потренироваться на мечах, вывести Рассвета из стойла и промчаться по родной степи. Подобно большинству тех, кто впервые столкнулся с чем-то новым, Эомер ощущал гложущую тоску по временам, когда был беззаботным юнцом, на котором лежала ответственность разве что за свою жизнь, а самой большой проблемой казался пропущенный дозор. Однако те времена безвозвратно минули, всё приняло другой оборот, и оставалось лишь свыкнуться с нежданными переменами, ставшими проверкой привитых отцом и дядей умений. Может, новое и вправду не всегда плохое?       Угрюмо усмехнувшись, принц зашагал к выходу, но, словно запамятовав что-то, внезапно замер в центре пустой опочивальни и медленно повернул голову к камину. На полке, переливаясь радужным блеском, лежала шпилька с каплей перламутра — любимое украшение Эадкильд, однажды потерянное в королевском саду. Эомер держал хрупкую драгоценность при себе, дабы вернуть владелице, однако постоянно упускал удобный момент — то забывал, то колебался. Вот и сейчас он решил не брать жемчужину, хотя ноги сами вели на поиски темноволосой леди.       В дальней части чертога всегда стояла прохлада и пахло сырой землёй. В затёртых подсвечниках слабо мерцали свечи, оплывшие бесформенными огарками, и отбрасывали на неровно обтёсанные стены причудливые, изгибающиеся тени. Опасно теряясь в темноте, узкие ступени, кое-где сколотые, обшарпанные, вели в винный погреб, вырубленный глубоко в скале подальше от дневного света и резких перепадов температуры. Было время, когда каменный ход казался чересчур большим, теперь же он стал настолько тесным, что Эомеру приходилось спускаться боком, дабы поместиться. С каждым шагом по лестнице до него всё отчетливее доносился дивный, звенящий серебром голос, который тихо мурлыкал песню, по обыкновению напеваемую женщинами за работой, будь то вышивание или уборка урожая.              Звезды гаснут, ночь уходит —       Солнце красное восходит.       Тьма уносится светлой рекой.       Новый день дарует покой!              Мои сёстры надели серый наряд,       Вороного коня седлает мой брат.       В поле спеет рожь да пшеница,       Вышли мы все потрудиться!              Под сводами грота этот напев, усиленный эхом, слышался необычайно чисто и загадочно, что впору было заслушаться. Спускаясь по лестнице, молодой капитан эореда вдруг подумал, как убаюкивающе, должно быть, действуют колыбельные из её уст и как задорно звучат детские прибаутки. Эадкильд пела прекрасно, о чём он даже не ведал, ведь никогда не спрашивал об её умениях и интересах.       Едва не пропустив крайнюю ступеньку, он оказался в гроте, полностью погружённом во мрак, за исключением небольшого пространства у противоположной стены, возле которой брезжил неясный, расплывчатый отблеск. Как мотылёк, пленённый огнём свечи, Эомер направился к свету и сквозь высокие стеллажи, обвитые седыми космами паутины и пыли, заметил саму девушку.       — Не страшно тебе здесь одной? — бросил он на ходу.       Подавившись последней нотой, Эадкильд вздрогнула и резко обернулась.       — Проклятье! — сердито выругалась она, изучая его обезумевшими глазами и от испуга впиваясь пальцами в кружевную вышивку на лифе платья. — Я не слышала твоих шагов.       — Да... — усмехнувшись, протянул принц. — Поёшь ты точно дриада из россказней стариков, а сквернословишь похлеще мужлана. Неужто поездка в Альдбург на тебя так повлияла?       — Сам ты... мужлан! — осмотрев его с головы до ног, огрызнулась девушка и, гордо вздёрнув подбородок, отвернулась к деревянному стеллажу. — И не такое услышишь, ежели будешь подкрадываться, когда я увлечена делом.       — Твоя вина, что потеряла бдительность.       — Я не в засаде сижу, — буркнула Эадкильд, вынимая из подставки кувшинчик. Затем по-простецки обтёрла фигурную печать рукавом, остатки пыли сдула, едва не чихнув, и вымолвила уже более мягко: — Судя по годам розлива, этот погреб полон историческими ценностями. Горько выронить и разбить хотя бы одну из них. Например, вино в моих руках, почитай, твой ровесник.       На миг скосившись на глиняный сосуд, Эомер вновь пристально взглянул на деву. С самого пробуждения совесть разъедала его разум, как щёлок, и мучительно жгла сердце, но сейчас на душе стало много легче и свободнее. Ведь Эадкильд была добродушна, беззаботна и общалась так естественно, словно и вовсе не держала зла за случившееся ночью.       — Не беда, — небрежно произнёс он и шагнул ближе, захватив с бочки дощечку с прикреплённым к ней пергаментом, крохотной чернильницей и гусиным пером. — Всё это накапливалось десятками лет, если не дольше, и, как видишь, осталось почти не тронутым. Выдержанные вина весьма крепки, часто их пить не станешь.       — Не понимаю. Зачем их вообще пить, если быстро хмелеешь? — удивлённо спросила девушка, поднеся кувшин к пламени свечи.       — И не поймёшь, — Эомер строго качнул головой, списав дату, указанную на восковом клейме, и вскинул глаза. — Тебе Эовин поручила провести учёт?       — Нет. Я напросилась помочь.       Дёрнув уголком рта, племянник конунга хмыкнул.       — Захотела быть полезной?       — Ты помнишь... — в волнении закусив губу, Эадкильд потупила взор.       — Из вчерашнего я помню многое, — посерьёзнел он, когда в одно мгновение перед ним, словно пронзающая небеса молния, пронеслись обрывочные воспоминания. — И прошу прощения. Не думай обо мне худо, у меня и в мыслях не было повести себя так... Я совершил столь недостойный поступок лишь оттого, что не владел ни собой, ни ситуацией.       После короткой паузы, верно, потраченной на обдумывание услышанных слов, девушка грустно улыбнулась, чем ввела Эомера в замешательство. Что он сказал не так? Или она ждала других речей?       — Всё в порядке, — молвила Эадкильд. — Я догадалась о причине твоего поведения по приходу сюда, когда увидела пустующее место в стеллаже и отсутствие там пыли.       Воин посчитал должным оправдаться:       — Конунгу стало лучше.       — Он идёт на поправку?       Эомер сокрушенно поджал губы то ли от неприятного осадка, который вызвал её унылый вид, то ли от неимения по-настоящему обнадеживающих вестей.       — Нет. Пока нет... Почувствовал в себе немного сил, приободрился и вновь слёг.       — Ему нужен покой и крепкий сон.       — Лекари знают своё дело. А мы можем посодействовать королю с крепким сном, ежели угостим его добротным выдержанным вином из Альдбурга. Давай, я подсоблю тебе с этим поручением, — участливо предложил Эомер, подняв руку, держащую пергамент с нацарапанными на нём датами и количеством бутылок, кувшинов и бочек, кои были закупорены в тот или иной период.       — Я почти закончила, но... — Эадкильд равнодушно пожала плечами. — От помощи не откажусь. Спасибо.       Эомер кивнул, соглашаясь. Тогда она начала по очереди извлекать с полок сосуды с рубиновым напитком, бесцеремонно утирала серый налёт с восковых печатей манжетой одеяния, пошитого из дорогой ткани, и один за другим называла годы розлива. Поглядывая на неё с недоверием, младший принц делал пометки пером и беззвучно ухмылялся. Сейчас Эадкильд ясно напоминала ему ту егозливую девчонку, которая не страшилась испачкаться и не брезговала выполнять работу слуг, если оная обещала подарить новые впечатления. Как же она отличалась от тех женщин, с коими ему приходилось сталкиваться в своей жизни! Такая простая, такая живая, такая... родная.       В одночасье предложение Эадмунда, внезапно пришедшее на ум, перестало казаться безумным и невозможным. Но от дальнейших размышлений племянника конунга отвлёк возмущённо-резкий девичий голос:       — Чего ты забавляешься?       — Первый раз вижу, чтобы леди убирала грязь рукавами, — ответил Эомер, пряча ухмылку. — Поберегла бы свой богатый наряд. Бабушка небось золотом платила, дабы прельщать взоры благородных семейств.       — Платьев у меня много, — с долей гордости отозвалась Эадкильд и, приблизив к свету кувшин, что лежал в её ладонях, заинтересованно повертела. — А вот кувшин вина две тысячи девятисотого года Третьей Эпохи один единственный!       Тон прозвучал шутливо, она засмеялась, и Эомер подхватил переливчатый смех. Счастливый взгляд сияющих медовых глаз и эта лучистая улыбка, предназначавшаяся только ему, всколыхнули разум, и он ощутил глубоко внутри себя приятное тянущее чувство. Точно озарение, в сознании промелькнула идея, которую ранее молодой капитан мог бы посчитать неразумной, вот только на этот раз он твёрдо настроился не отрекаться от неё.       — Две тысячи девятисотый... Самое зрелое вино. Отвезём его в Эдорас, — сказал он, в задумчивости запуская пятерню в волосы, и пробежался взором по занесённым датам. — Будет воистину королевский дар.       — В таком случае, покамест отставь его на бочку. У нас остался последний кувшин, — заявила Эадкильд и, в точности повторив все свои действия и вновь не пощадив платья, чётко назвала: — Две тысячи девятьсот девяносто пятый год Третьей Эпохи. Записал? Всё. Мы закончили.       Просунув гусиное перо в кожаную петлю, закреплённую на дощечке, Эомер бегло осмотрелся по сторонам. В тёмном погребе, пропахнувшем сбродившим виноградным соком, прохладой и странным ароматом растений и влажной почвы, сохранилось всё в точности, как он запомнил: столько же полок, стеллажей и дубовых бочек, среди которых не то чтобы навести порядок, скорее запутаться можно.       — Теперь здесь всё подсчитано и моя сестра будет довольна? — насмешливо спросил он, протягивая Эадкильд опись винных запасов.       — Разумеется! Я даже поведаю Эовин о том, что ты принял участие, — торжественно заявила она, впрочем, не скрывая глумливую интонацию. — Тогда она будет вдвойне довольна.       Вздернув подбородок, племянник конунга ответил в такой же манере:       — Не забудь поведать о том, как ты десятки кувшинов избавила от пыли. Да не упусти подробностей — авось слуги пожелают испробовать новый способ чистки.       — Хочешь, тебя научу? У твоего камзола вон какие рукава широкие.       — Только не смей делать подобное предложение своему жениху. Он может неправильно рассудить.       — Эомер...       Тот невинно развёл руками:       — Ты первая затеяла перебранку, а я не сумел остаться в долгу.       Дева, насупившись, долго глядела на него, но лишь укоризненно качнула головой и тяжело вздохнула.       — Давай поднимемся.       — Как давно ты здесь? — Эомер стиснул ладонью горлышко кувшина, хранившего память более сотни лет, уже представляя, как преподнесёт его дяде.       Подхватив подсвечник и вытягивая свечу перед собой, Эадкильд напоследок окинула вокруг взглядом и, не ища помощи, сунула подмышку деревянную дощечку. В своей независимости, которая становилась напускной, если подле находился готовый подставить плечо мужчина, она очень походила на Эовин. А упрямства, пожалуй, набралась у этого самого мужчины, что вышагивал рядом.       — Я здесь с рассвета и уже чувствую себя под землёй не уютно, — начала леди, направляясь к каменной лестнице, выделяющейся в темноте мутным пятном огненного цвета. — Покуда мы пребываем в Альдбурге, твоя сестра выказала намерение навести порядок в чертоге. Я хочу ей помочь... Заверяю, мешать мы не будем.       — Зачем ты мне это говоришь? — непонятливо произнёс Эомер, поднимаясь следом за ней. Даже её свеча не давала достаточно света для видимости ступеней, и он держал свободную руку на весу, готовый в любой момент поймать Эадкильд за локоть.       — Ты же здесь главный.       — Кто-то ещё не запамятовал об этом? — В его голосе прозвучала ирония.       Девушка на миг остановилась, дабы подобрать расшитый подол платья, и бросила через плечо:       — Нам с Эовин нечем заняться.       — Мышонок, я же намедни сообщил тебе, что не стану запрещать искать занятия, если станет скучно, и от своих слов не отказывался. Ты – гость, тебе не нужно моё разрешение. А Эовин вольна обустраивать родной дом, как заблагорассудится.       Преодолев подъём, Эадкильд задула свечу и поместила в незаметную, высеченную в граните скал нишу для последующих посетителей винного погреба. Когда леди повернулась к Эомеру, на её устах играла очаровательная улыбка, которую она безуспешно пыталась подавить.       — А шов-то на брови выглядит неплохо...       — Разделишь со мной утреннюю трапезу? — вдруг вырвалось у него.       — Конечно. С радостью. Эовин тоже позовёшь? Она, вероятно, до сих пор в библиотеке.       Твёрдо шагая по коридору, Эомер хмурился то ли от того, что позволил неосторожной фразе слететь с языка, то ли от неуместного упоминания сестры. На душу, будто затмение, внезапно легло беспокойство, и он почувствовал, как кровь прилила к голове и запульсировала в висках, задавая ритм мыслям, которые пора было озвучить. Но что-то сковывало, удерживало невидимыми путами, не предоставляя возможности свершить последний, решающий шаг, одновременно пугающий и вожделенный. Оплетая липкой сетью и проникая вглубь разума, неопределённость засоряла его, и племянник конунга, наконец, рассудил, что так больше не могло продолжаться.       — Эадкильд, — после недолгой паузы строго произнёс он, — у меня есть к тебе важный разговор. Я знаю, как несерьёзно ты относишься к своему жениху...       — О, Единый! — измученно воскликнула девушка. — Тебя Эадмунд надоумил?       — Выслушай, прошу. Ты мне дорога, и я не смею допустить, чтобы тебя принуждали к чему-либо, в данном случае, к свадьбе с неприятным тебе и недостойным тебя мужем. Посему я попробую помочь, как-то уладить этот вопрос, — взвешивая каждое слово, излагал Эомер.       — Ничего не выйдет. Ежели я откажусь от Гимвальда, бабушка подыщет другой... вариант.       Плавно уводя беседу в нужное русло, он замедлил шаг. Никогда прежде принц не был столь уверен в выборе, который намеревался сделать, и это придавало воодушевления и оттесняло волнение.       — Ты сама должна выбрать, Эадкильд, но только не из числа породистых материных сынков, что занимаются бабьим ремеслом. Ты заслужила другого, того, кто будет уважать и заботиться о тебе, как о родной... — не сумев подобрать подходящей фразы, он сжал свободный кулак и остановился на развилке, пользуясь отсутствием посторонних глаз и ушей.       Чуть склонив голову набок, Эадкильд прищурилась:       — Не все мужи занимаются... бабьим ремеслом!       — Верно. Не все. — Эомер убеждённо тряхнул волосами и заглянул в её глаза, ловя в них поддержку, ибо каждое новое слово давалось с трудом. — Бесспорно, брат говорил тебе это ни один раз, и я буду с ним солидарен в том, что лучшие мужи – это воины. Справедливые, надёжные, сильные... знатного рода. С таким никто не сравнится, Эадкильд, и я принял решение просить...       Вынудив осечься, девушка негодующе всплеснула рукой, и внутри него всё резко оборвалось.       — Предложишь мне в женихи кого-то из своей дружины?       — Я не это имел в виду.       — Ты только и делал, что восхвалял воинов. Зачем унижать остальных в сравнении с ними? Будто в Марке никого, кроме всадников с мечом, отродясь не существовало! Вспомни хотя бы... кузнецов. Без них у бравых воинов не было бы чем сражаться, разве что своей напыщенной важностью да хмельной храбростью!       Сведя брови на переносице, принц старался сдерживать противоречивые эмоции, разрывающие грудь. Ярость сменялась горечью и обидой, потом обращалась в призрак искреннего недоумения и вновь уступала место горячей волне исступления. Несколько потерянный взор, вперившийся в сердитое девичье лицо, будто застилала серая, грязная пелена — и на душе расплывалась муть и холод, а затем разливался жидкий огонь гнева. На что Эомер рассчитывал? Что неуправляемая девица наконец воспримет чьи-то речи всерьёз и выслушает, не огрызнувшись?       — Кузнецы... — процедил он сквозь плотно стиснутые зубы. — Да пёс бы их взял, коль ты ставишь кузнецов вровень с воинами!       — Они будут даже получше некоторых хамоватых вояк.       Совладав с собой, Эомер недобро усмехнулся и, напустив на лицо маску хладнокровия, навис над хрупкой фигуркой, с вызовом посмотревшей ему в глаза.       — Ежели тебе так приглянулся тот юный кузнец, то прошу прощения, что увёз тебя из Эдораса. И позабудь всё услышанное, я допустил непозволительный промах, полагая...       Голос непроизвольно дрогнул, взгляд наполнился смятением. Порывисто склонив голову, дабы скрыть мимолётное чувство, кое вырвалось из-под контроля, сын Эомунда на миг застыл, а затем круто развернулся и чеканной воинской поступью пошёл прочь, услышав вслед упрямое:       — Его имя Брун.       Сам того не заметив, Эомер оказался в опочивальне. Безрассудно, словно одержимый, он подлетел к небольшому столику у стены и разъярённо смахнул рукой всё, что на нём находилось. Раскатившись по полу, зазвенели медные бокалы, а по стыкам меж каменных плит, точно кровь по жилам, заструилось густое вино. Установив на пустую столешницу принесённый из погреба кувшин и упершись в неё ладонями, племянник конунга тихо выругался и глубоко вдохнул пряно-древесный аромат, который уже витал в воздухе. Полегчало.       В коридоре послышались торопливые шаги — и в дверном проёме мелькнула светлая макушка.       — Господин, у вас всё в порядке?       — В полном. — Эомер повернул голову к парнишке лет шестнадцати, который дикими глазами рассматривал багровую лужу под ногами, и приказал: — Распорядись наточить копьё, тотчас собери еды в дорогу и оповести охотников о том, что мы отбываем.       — Вашу одежду тоже подготовить?       — Какую одежду? — Молодой капитан грозно выпрямился. — Я, что, нагим перед тобой стою?       Растерявшись, слуга потупил взор.       — Охотничью. Кожаный камзол, нарукавники и, может...       Презрительно фыркнув, Эомер сделал шаг к двери, чем смутил парнишку ещё сильнее: тот виновато вжал шею в худощавые плечи и пальцами затеребил штанину.       — Я велел снарядить меня копьём и скарбом, ничем более. Не трать напрасно моё время.       — Но... как же, господин?.. — рьяно воскликнул юнец, вскинув очи, в которых читалась неподдельная тревога. — Вы с копьём на крупного зверя идёте. Опасно ведь, а кожа убережёт...       Однако тот уже двигался по коридору, и последние слова предупреждения, хоть и донеслись до него, не сумели пробиться сквозь надёжную стену своеволия, подпитанного ослепляющими эмоциями. Эомер видел лишь один выход из сложившейся ситуации, берущей начало ещё с ночи — это забыться в пылу схватки, ощутить вкус победы.       — Мне не нужны доспехи, — рыкнул он, даже не осознавая, что устремился прямиком в пропасть и, ввиду упрямства, отказался от единственного, что ненадолго могло бы удержать его на краю и защитить от опрометчивых поступков.