Мышонок в пшеничном поле

      Чертог Альдбурга, ещё совсем недавно угрюмый и одичалый, точно застывший в холодном оцепенении, теперь начинал новую жизнь: гниль перестала вгрызаться в старые стены, неопрятные лохмы паутины более не трепетали под сводами от потоков воздуха, а пыль не осыпалась так густо и не забивалась в трещины, или, по крайней мере, всюду то и дело сновала служанка с щёткой, смахивая её. Истаяли тени мрачных происшествий, поселившиеся в пустых и печальных комнатах, тяжёлый запах затхлости, что въелся в обстановку опочивален, вынужденно уступил хвойной свежести с гор, кою впускали через открытые двери и ставни, — и пребывать здесь стало много легче.       Эадкильд действительно обнаружила изменения, произошедшие с момента возвращения наследников домой. Подхватывая юбки свободной рукою, она спешила по длинному коридору и мельком отмечала, что светильники, по обыкновению тусклые от липкого жира, натёрли до блеска, а глубокие щели, кое-где исполосовавшие деревянный пол, уже залатали специальным раствором, так что можно было идти без боязни оступиться. Из распахнутых дверей по обе стороны хода доносились удары, свист, скрежет, звон, переклички и задорные трудовые напевы, — работа там кипела вовсю. Однако девушка не разделяла всеобщего воодушевления, а громкие звуки, за которыми она не слышала своих мыслей, лишь усиливали охватывающее её возмущение.       — Индюк надутый! — ругалась Эадкильд вполголоса, сердито ища нужную комнату. — Как можно быть настолько высокомерным по отношению к другим?! Ежели бы не уродился таким... таким... складным и... сильным, не получилось бы стать воином. Поди, тогда не нашлось бы в тебе столько спеси!       Остановившись возле двери с резьбой в форме лошадиной головы, она схватилась за ручку, привалилась плечом и переступила порог. Покои для тайных дел и личных встреч приветствовали её безмолвием и особым уютом. Дневной свет, бьющий из окна сквозь полупрозрачную мозаику, бликами рассыпался по всему убранству: старинной мебели, подсвечникам в человеческий рост, чугунной корзине с догоревшими углями и шкуре огромного медведя, едва ли не полностью застилающей пол. Захлопнув дверь пяткой, дева направилась к массивному дубовому столу, на котором царил невообразимый порядок: многочисленные важные бумаги одна к одной были аккуратно сложены в стопки, на подставке высилась начищенная бронзовая чернильница, а заточенные гусиные перья лежали в ряд по правую сторону от кресла. Ничего лишнего.       — Чистюля, — фыркнула Эадкильд и, с трудом поборов желание размахнуться посильнее, небрежно положила опись винных запасов на свободное на столешнице место.       Мимолётный взор, который она скорее по неосознанности нежели из интереса бросила на пергамент в крайней кипе, выхватил из каскада сливающихся друг с другом слов весьма занятную фразу. Тогда, уже вознамерившись уйти, леди застыла на месте, в сомнении сощурилась, дабы увериться, что не привиделось, — и её жгучее раздражение сменилось ошеломлением.       — Что?.. — прошептала она, без стеснения поднимая лист к глазам. — «Мой принц, мой храбрый воин, неукротимый...» Жеребец?! Серьёзно? «В самых смелых мечтах я представляю, как Ваш волевой подбородок трётся о мою грудь, мозолистые руки ласкают изнывающее тело...» «...я жажду оседлать Вас, хлыстнуть бичом и услышать вздох удовлетворения!» Угу, конское ржание... «Исполните же жаркий танец меж моих бёдер...»       Эадкильд не отважилась читать дальше и, скривившись, словно съела нечто кислое, вернула любовное письмо на место. Тряхнув головой, чтобы прогнать мерзкое видение, она скосилась на привлёкшие её строки и вдруг хохотнула. Интересно, Эомеру пришлась по душе пылкость своей воздыхательницы?       — Отныне я не смогу нормально смотреть на лошадей, — содрогнулась девушка. И даже не заметила, как бесстыжий взгляд сызнова упал на свитки, выискивая прочие тайны, достойные лишь правителей.       Отчёты о провизии, записи о поголовье табунов, вести из отдаленных поселений Истфольда... Грудь сдавило невидимым жгутом, когда в длинном донесении из Эдораса неоднократно мелькнуло имя человека, у которого навряд ли были и будут почитатели, посвящающие ему страстные послания. Именно такая мысль пришла Эадкильд на ум при упоминании в письме Гримы, скрытного и неприятного архивариуса, кой не вызывал расположения к себе у большей части обитателей Медусельда.       Запоздало сообразив, что нарушает все правила, она отдёрнула от пергамента протянутую руку, будто пальцы лизнул огонь, и спрятала её за спину. Вторую руку сжала в кулак, удерживая самообладание, справляясь с любопытством, и отвела глаза. Хотя разум твёрдо понимал, что недозволительно рыться на господском столе, эмоции всё же оказались сильнее: поправ запреты и не сумев совладать с непреодолимым искушением вызнать о причине отправки весточки из столицы, Эадкильд взяла письмо. Там тревожно сообщалось, что Грима стал частым посетителем в покоях конунга и даже Гама, капитан королевской охраны, не ведал о деявшемся за теми дверьми.       — «Паренёк, которому я велел пойти следом, рассказал, как тот надолго пропал в лавке какого-то торгаша, а в чертог вернулся с бесформенным свёртком...» — задумчиво протянула Эадкильд и уставилась невидящим взором в пространство комнаты. Страшная догадка обожгла её лицо, словно крапива. — Эомер не доверяет Гриме, наблюдает за ним, подозревает... С чем это связано? Нет! Не моё это дело. Я поступаю неправильно, бесчестно!       Крайне устыдившись, она отложила пергамент и отшатнулась. А стоило взглянуть на пустующее кресло Эомера за столом, как острый, невыносимый приступ неловкости заставил кровь отлить от щёк. Эадкильд ринулась было к выходу, но в коридоре вдруг послышались мужские голоса, скрипнули половицы под дверью — и она остолбенела, ощутив глухую болезненную пустоту, точно внутри всё оборвалось и ухнуло вниз.       Дверь в кабинет тут же отворилась, на пороге возник крепкий молодой воин в лёгких доспехах, на чьём широком скуластом лице отразилось замешательство. Ясные глаза, впитавшие лазурь летнего неба, пристально посмотрели на непрошеную гостью и вмиг посуровели.       — Госпожа, — сдержанно молвил он, склонившись, — простите за вторжение, но стражи не предупредили о вашем присутствии. Вам требуется помощь?       — Мне наказали оставить на столе бумаги для правителя Эомера, с чем я уже справилась. — Сбивая дыхание, сердце колотилось о клетку рёбер, словно пойманный зверёк, однако Эадкильд постаралась ничем не выдать волнения, охватившего её с появлением в дверном проёме ещё двух стражников. — Благодарю за беспокойство, однако оно оказалось лишним. А ежели ко мне не имеется важных вопросов, то я бы предпочла немедленно доложить леди Эовин об исполненном поручении.       Не ожидав, что речь прозвучит с таким достоинством, она натянуто улыбнулась. До этого момента безмолвствующие стражи дружно переглянулись, и тот, что был более приземистым, заговорил, сняв шлем и уложив на сгиб локтя:       — Госпожа, извините за нарекание, но никому не следует заходить в эту залу без нашего ведома.       — Очевидно, просить прощения должна я... — вновь улыбнулась Эадкильд, делая уверенный шаг вперёд. — Никто из вас не находился на посту, дабы разрешить мне войти.       — Мне не надлежит докладывать о причине отлучки.       — А мне и не нужно знать это, — мягко пресекла она, пожав плечами, — отчитываться будете перед своим командиром, коль он спросит. Ну, а теперь я бы хотела...       Мужчинам не требовалось дослушивать фразу до конца. Почтительно склонившись, они расступились, и дева оказалась в коридоре, совершенно не разбирая дороги. Напряжение, в котором держал весь разговор, быстро спадало, однако внутри всё не переставало дрожать: она чувствовала себя вором, пойманным за руку.       — Позвольте, я сопровожу вас к леди Эовин, — позади раздался голос того воина с васильковыми, как у Эадмунда, глазами.       Каким-то внутренним, неприятно гложущим чувством Эадкильд осознала, что его обладатель нагнал её вовсе не случайно, и не нашла в себе сил на любезности. Посему, лишь изредка выспрашивая встречных слуг, всю дорогу они провели в необременяющем молчании, покуда не попали в покои принцессы.       Дверь была приветливо распахнута, поэтому Эовин сразу заприметила показавшуюся на пороге подругу, даже невзирая на то, что занималась делом, стоя посреди опочивальни в окружении открытых сундуков.       — Уже закончила? — молвила она, на миг встретившись с Эадкильд взглядом, и продолжила перебирать разноцветный ворох тканей, сваленных рядом. — Благодарю за помощь, но есть ещё одно, о чем я смею просить. Подходи ближе.       Войдя внутрь, Эадкильд остановилась возле полностью выпотрошенных сундуков и, деловито уперев кулаки в бока, оценивающе окинула глазами творившийся беспорядок. Тем, что она приняла за кучу тряпья, оказалась девичья одежда детских размеров, которая валялась разбросанной по полу вперемешку с обувью, украшениями и даже игрушками.       — Добрый день, Эотайн, — вдруг произнесла племянница короля. — Что привело тебя?       Эадкильд вздрогнула и растерянно обернулась, предположив, что воин вызвался лишь проследить, дабы она по пути к Эовин не забрела ещё в какое-нибудь запрещённое для посторонних место.       — И я вас приветствую, леди Эовин. С госпожой Эадкильд мы встретились в зале для личных встреч, и, верно, случилась неурядица... — помедлил он, покосившись на участницу того недоразумения. Эовин перехватила его взор и, бросив тунику в потертый сундук, выпрямилась. — Дозвольте узнать, взаправду ли госпожа Эадкильд очутилась там, исполняя ваше веление?       — Взаправду.       Эадкильд едва удержалась от того, чтобы гордо вздёрнуть подбородок и самодовольно хмыкнуть.       — Это всё, что я хотел услышать, моя леди, — незамедлительно отчеканил Эотайн. По его лицу, серьёзному и спокойному, нельзя было угадать, какие эмоции вызвал полученный ответ. — Прошу извинить за прерванную... уборку.       — Не стоит извинений, — княжна улыбнулась краешками губ, но могло показаться, что её слабая улыбка сулила не прощение, а наказание.       Эотайн вытянулся, коротко посмотрел сначала на одну деву, затем на другую и поклонился:       — У меня самого есть поручение. Разрешите идти?       — Ступай.       Проводив его взглядом, Эовин с увлечением вернулась к прежнему занятию, а её подруга, выждав мгновение, устремилась к выходу и выглянула из покоев наружу. Точно силясь догнать собственную тень, которая то ползла под ногами, то плясала на стене и колыхала пламя факелов, статный воин быстро удалялся по коридору, оставляя после себя гулкое эхо шагов.       — Наш Эотайн будто напугал тебя, — проницательно заметила принцесса, вскинув голову. — Что между вами стряслось?       Закрыв дверь, Эадкильд прошла к кровати и села на край, прислонившись к изысканно вырезанному столбцу, напоминающему фруктовые лозы, крепко переплетённые между собой. Почти в полном беззвучии, поглотившем комнату, послышалось встревоженное посвистывание каких-то пташек за окном, через которое врывались пьянящие лесные ароматы и свет то прячущегося в тени облаков, то выкатывающегося на небо осеннего солнца. Опочивальня Эовин была точным отражением бывших покоев Эомера, за исключением окна и обилия нежных красок в обстановке. На сиреневом бархатном пологе над ложем пышно распускались цветы; воздушные молочные занавеси трепетали от ветра, реяли и взмывали, походя на паруса лёгкого судёнышка; гобелен во всю стену передавал мечтательную красоту тускло-розового заката над горами... Да, бесспорно, это место Эадкильд нравилось больше, хотя гостить в комнате наследника мнилось гораздо почётнее.       — Я зашла в кабинет Эомера без ведома стражей, которых просто-напросто не обнаружилось у двери. Признаться, я даже не вспомнила о том, что они должны держать там караул, — она развела руками и после недолгой паузы вопросила, помрачнев: — Они ведь не питают ко мне доверия?       Подобная мысль блуждала в сознании, поселяя в груди странную тревогу и глупую обиду, и Эадкильд ничего не могла с этим поделать. Даже если отчётливо понимала, что причин доверять ей действительно не было: воспользовавшись случаем, она прочла тайное любовное письмо да сунула нос в донесение, о котором, вероятно, и знать не полагалось.       — Не питают, — подтвердила Эовин, усаживаясь рядом. — Это их обязанность и ответственность. Кем бы ты ни являлась этому дому, ежели не имеешь отношение к делам правителя, то не смеешь находиться близ ценных бумаг в отсутствии стражей. — Она отчего-то тяжко вздохнула и опустила ресницы, сминая в ладонях сложенное платьице. — Ну, а ежели ты женщина... Женщинам в Марке не дозволяется, почитай, ничего. Нам не пристало принимать решения и обсуждать важные проблемы, мы даже не вольны свободно глядеть на мир — только по велению мужчины.       — А сёстры или жёны правителей? Разве они не участвуют в жизни страны наряду с мужчинами? Разве твоя матушка?.. — закусив губу, Эадкильд осеклась. — Прости... Полагаю, сейчас не время ворошить былое...       Молодая княжна ободряюще улыбнулась, её глаза наполнились теплом, и в них замелькали чудесные серебристые искорки.       — Я совсем не помню её. Помню лишь ласковый голос и колыбельные, что она пела перед сном... — Эовин перевела взор на окно и замерла, словно убаюканная треплющимися прозрачными занавесями. Только благодаря рассказам брата, которому посчастливилось знать мать, будучи в осознанном возрасте, она могла представить её образ и хранить в памяти. Но то были не живые воспоминания, а всего-навсего выдумка, долгие годы служащая утешением.       Поёжившись то ли от дыхания осени, то ли от горьких дум, Эовин повернулась к собеседнице и продолжила:       — Дядя говорил, что матушка была мудрой женщиной и умело направляла и его, и моего отца по правильному пути, когда те начинали сворачивать в сторону, сами того не замечая.       — Полагаю, что твоя матушка направляла их словом, а не делом, — понуро подхватила Эадкильд.       — Это несправедливо, верно? Женщина способна на большее, нежели являться просто хранительницей очага, дающей мужу дельные советы и нуждающейся в его защите. Но мало осталось тех, кто так считает, ещё меньше — тех, кто готов принять подобный уклад. Даже в преданиях не отыщется ни единого упоминания о подвигах женщин, там хранятся сказания лишь о подвигах воинов!       Поддавшись тоскливому настроению принцессы, Эадкильд смолчала. Находясь подле племянницы конунга, она нередко слышала из её уст суждения о неравноправии, однако они впервые прозвучали столь пылко и отчаянно. Эовин не желала быть обычной женщиной и полнилась решимостью доказать это — потеря матери и воспитание в кругу воинственных мужчин своего дома повлияли на её убеждения и становление нрава.       — Помнишь, — отозвалась темноволосая дева, выражая поддержку, — старая Хильда с кухни рассказывала истории и семейные легенды про матерей, которые храбро давали отпор врагу, посягнувшему на их детей и жилища?       — Помню, — бесстрастно ответила Эовин, поднявшись на ноги. — Но давай примемся за дело.       Эадкильд кивнула, позволяя закончить беседу:       — Что от меня требуется?       — Хочу отдать свои детские одежды в местный приют. В чертоге они пылятся и пожираются молью, а там сгодятся. Надобно их отобрать. Вдвоём управимся быстрее и до темна поспеем навестить сирот.       Обречённо оглядев раскиданные вещи, Эадкильд с полувздохом-полустоном уселась прямо на пол и удобно скрестила ноги. Сгребя всё обеими руками в одну крупную кучу, она начала перебирать и складывать в сундуки туники, платьица, плащи как крохотного размера, так и размеров побольше, затем отправляла к ним башмачки, сапожки и опояски. Непригодных для носки предметов попадалось немало, но все они были сшиты из отменных материалов и украшены тонким кружевом, золотыми и серебряными нитями, драгоценными каменьями, богатой вышивкой. Столь искусные и дорогие изделия обычно оставляли детям, а при должном уходе они могли достаться и детям детей. Но эта житейская традиция, похоже, совсем не интересовала Эовин.       — Многих воинов ты можешь назвать по имени? — озвучила Эадкильд вопрос, занимающий её с момента ухода Эотайна.       Златовласая княжна ответила немедля, будто и не было неловкой тишины, которая сковала уста подруг.       — Только тех, с кем часто имеют дело братья. Это они знают каждого соратника в лицо да ведают о множестве событий из их личной жизни.       — Большая честь для простого всадника, — губы Эадкильд, вдруг ощутившей гордость за принцев, растянулись в улыбке. — Наверное, оттого их особенно любят воины.       Эовин не подняла головы, но тёплые нотки в голосе и без того выдали её эмоции:       — Отчасти. Дядя сказывал, что Теодреду с любым легко найти общий язык, ибо он в своё время передружился со всеми мальчишками столицы. Эомер же всегда считал эоред второй семьёй, вот и уважает товарищей по оружию, как родных.       Случайный разговор о племяннике короля неожиданно для Эадкильд взволновал душу. В её груди зажглось удивительно приятное чувство тихой, безмерной радости, сердце забилось быстрее, а воспоминания спутанно понеслись, обрисовывая события минувшей ночи. Непринуждённо-расслабленное поведение Эомера, прикосновения его сильных ладоней и пронзительный взгляд, от которого становилось невыносимо душно, тогда казались такими искренними, настоящими, что дева на мгновение позволила себе допустить мысль, будто он... Нет, это всё глупости наивной леди! Он чётко дал понять: вино затуманило разум, лишив способности владеть ситуацией.       — Скучаешь по Эдорасу? — мрачно спросила Эадкильд, ощутив какую-то тянущую тоску.       — По Эдорасу… И нет, и да. Я не бывала здесь, в родном доме, с того самого дня, как конунг дал нам приют в Эдорасе. С тех пор, сколько себя помню, мне удавалось выбираться лишь в степь, да и то ненадолго, — приковывая внимание, Эовин устало вздохнула. — Видать, поэтому путешествие в Альдбург стало сродни глотку свежего воздуха, который насытил бодростью и вырвал из однообразного уклада жизни. Единственное... я печалюсь и беспокоюсь о дяде. Он так много сделал для нас, а сам остался с горьким недугом наедине, без моей заботы. Вот бы разузнать о его здравии!       На лице Эадкильд отразилось неподдельное удивление, оттого что княжна перебывала в неведении о состоянии короля Теодена. Но вместе с тем янтарные очи восторженно вспыхнули в предвкушении возможности поделиться благодатным известием.       — Давеча утром Эомер сообщил мне…       Внезапно раздался стук в дверь, громкий и настойчивый. Запнувшись, Эадкильд настороженно скосилась на выход, и речь её завершилась невнятно и слабо:       — Конунгу полегчало...       Вскинув голову и мимолётно глянув на подругу, принцесса чуть свела брови, точно обдумывала услышанное, прежде чем прервать своё занятие и повелительно задать вопрос:       — Кто это?       — Госпожа Эовин, прошу извинить, дело неотложное! — затараторил слуга за узорчатой дверью. — Советник Балдрик созвал всех в зале совета, теперича вас требуют...       — Сейчас буду! — Эовин уже направилась в коридор и поманила Эадкильд за собою.       Та вскочила на ноги, как будто ошпарилась крутым кипятком, и, споткнувшись об один из сундуков, который так некстати оказался на пути, зашагала рядом, потирая ушибленное бедро. Обыкновенное любопытство и дурное предчувствие, ожидание худого боролись в её душе, заставляя кровь живее бежать по венам.       — Что настолько важное могло случиться?       — Ума не приложу, — нахмурилась Эовин, — но едва ли что-то хорошее.       Широким шагом слуга довёл их до распахнутых створ залы совета, чьё скромное убранство Эадкильд не сумела полностью рассмотреть за фигурами людей, занявших тесное пространство почти целиком. Грубо отёсанные скамьи и кресла, кованые подсвечники и даже железная корзина с раскалёнными углями, нагонявшая непомерную духоту, были сдвинуты к стенам, дабы расчистить место подле стола, которым служил сосновый спил исполинских размеров. Вкруг него скучились и казначей, заменяющий Эомеру советника, и начальник городской стражи, и старший лекарь, заметный в своём сером балахоне, а также другие, незнакомые Эадкильд, подданные. И взоры всех присутствующих, как один, тут же обратились на вошедших и задержались на чернявой девушке, вызывая неприятное ощущение беззащитности.       — Это личное? — уловив внимание к своей спутнице, поинтересовалась принцесса.       — Нет-нет, госпожа! Эта весть ныне известна всему Альдбургу, — заверил Балдрик, выставив руку ладонью вперёд. Выглядел он озабоченным и очень бледным, словно только что очнулся после тревожного сновидения, истощившего силы. — Проходите, проходите, мы ожидали лишь вас.       Повременив, покуда Эовин приблизится к столу, осанистый капитан, кой не раз посещал чертог и выделялся среди прочих воинов не столь начищенными пластинчатыми доспехами, сколь пшеничной косой по пояс, склонился и заговорил. Его голос, привыкший отдавать приказы, теперь прозвучал негромко и ровно, так что оставшейся у двери Эадкильд пришлось вслушаться.       — Моё имя Харальд, я верховожу гарнизоном Альдбурга. Наши дозорные докладывают об орочьем отряде, который вступил на земли Истфольда и уже пересёк западный тракт. Вот здесь, — командир продвинул руку по столу и указал на карту, которая была то ли выжжена по дереву, то ли начерчена — Эадкильд не сумела понять. — Пока орки следуют на юг, к лесам у подножия Белых гор, и следуют быстро. Мы не можем выведать цель их перемещения, но ежели они не поменяют направление, то окажутся у городских стен к утру, а, глядишь, и того раньше. Посему я, согласно уставу, распорядился удвоить гарнизон, увести людей из степи в Альдбург и закрыть ворота.       — Зачем ты мне об этом толкуешь, Харальд? — холодно вопросила Эовин.       — Госпожа, — откликнулся Балдрик, — мы посчитали, что при отлучке законного правителя вас первым делом должно уведомить об...       — Постой, — княжна властным жестом прервала поток его слов. — При отлучке? Правитель Эомер сейчас не в Альдбурге?       Эадкильд нервно сглотнула и в порыве участия подалась было вперёд, но тотчас вспомнила, где находится.       — Так это... — замялся другой воин, старше и дороднее Харальда. Он, единственный в зале, имел оружие и носил длинную серебристую кольчугу, сродни той, в кою облачались королевские стражи Эдораса. — Наш господин после полудня отбыл на охоту. Вижу, вы, моя леди, не слыхивали о таком. Вот и мои люди не были предупреждены и не чаяли об отъезде, покуда не возникла нужда и не пришлось вызнавать о господине у прислуги.       Слова воеводы хлестнули Эадкильд, точно плетью. Она же совсем недавно видела Эомера, вместе с ним считала кувшины вина в погребе, шутила и смеялась, а затем... повздорила. Где-то внутри остро кольнуло: не в их ли размолвке причина поспешного и негласного отбытия принца? Вороша взбудораженный разум, дева попыталась припомнить их разговор слово в слово, но требовательный голос Эовин оборвал все думы.       — Куда, в какую сторону он отправился?       — Неизвестно, госпожа, никому, — сея ропот среди присутствующих, пожал плечами Балдрик. На его сухощавом лице неопределенного возраста с короткой бородой рыжевато-каштанового цвета залегли тени беспокойства, которое он и не думал скрывать.       — Если враг передвигается по лесам в сторону Альдбурга, — начала рассуждать Эовин, следуя по карте, — а мой брат охотится в этих же чащобах, то...       Тёмная, удушливая волна опасений и мрачных догадок перехватила горло и прокатилась по телу, рассыпаясь на мириады хладных, колючих брызг. Тревожно закусив губу, Эадкильд в мыслях докончила высказывание принцессы — и, высвобождая из липкой паутины оцепенения, кровь мигом прилила ко лбу, застучала, запульсировала в висках. Девушка с трудом проглотила образовавшийся в груди ком.       — Я тоже раздумывал об этом, госпожа, — сокрушенно молвил Харальд. — Но в мои полномочия входит лишь защита крепости, и, коль существует угроза для её жителей, не в моей власти выводить за стены войско даже на подмогу правителю.       Эовин расправила плечи и гордо выпрямилась, не сводя с капитана глаз. Она с досадой понимала необходимость соблюдения приказа и знала, что слова, сказанные ею, не будут иметь здесь никакого веса. Вполоборота посмотрев на Эадкильд, которая вперилась отсутствующим взглядом в стол и лихорадочно перебирала заплетенные локоны, спадающие на плечо, молодая княжна решительно выдохнула:       — Тогда я отправляюсь за нашим господином, дабы предупредить о нападении. Не требую давать целый отряд всадников, но прошу найти для сопровождения тех воинов, чьё отсутствие на посту возможно заменить.       В тот же миг в зале совета воцарилась тишина, лишь приглушённые свист и скрежет плотницких инструментов доносились из глубины чертога. Находящиеся в помещении недоверчиво обменялись взорами, казалось, никто не ведал, что ответить на речи хрупкой, изящной леди, в которых слышалась стальная непреклонность.       Подбоченившись, воевода в долгополой стальной рубахе иронично крякнул:       — Моя госпожа, это не конная прогулка.       — Не прогулка, — ничуть не смутившись, сухо повторила Эовин, — да и не бойня. Дозорные ведь сами не уверены, что враг повернёт в сторону Альдбурга.       — Верно, — кивнул седой мужчина в добротном бархатном камзоле, теснившийся рядом с лекарем. — И всё равно ваше намерение... простите, госпожа, неразумно. Здешний лес опасен: на востоке он покрыт болотами, на западе усеян валунами и обломками скал. Только знающий местность человек способен там пробраться.       Гул голосов, поддержавший его, выдернул Эадкильд из задумчивости. Она тряхнула головой, словно пытаясь сбросить наваждение, и теперь силилась понять, почему начался ропот.       — Госпожа, вам не следует выезжать за пределы крепостных стен, — подхватил Харальд, заглушая других.       — Леди Эовин, ваш брат не желал бы, чтобы вы подвергали себя опасности, — вкрадчиво произнёс советник. — Пусть поисками займутся Редульф и его воины.       Опустив ладонь на рукоять меча, воевода плавно шагнул вперёд, тем самым сужая круг подданных, которые обступили племянницу конунга и горячо, но учтиво возражали против её предложения.       — Мы уже готовы выдвигаться, — доложил Редульф. В его тоне звучали забота и уверенность, а в участливом взгляде из-под кустистых бровей не осталось и намёка от прежней надменности.       — Значит, — Эовин безразлично дёрнула плечом, — мне нужно поторопиться со сборами.       Взметнув золотыми волосами, она молниеносно развернулась и, подобно вихрю воздуха, пронеслась к выходу. По зале совета вновь разлетелось волнение, точно пух по ветру. Кто-то из мужей принялся спорить, призывая Харальда остановить княжну и запретить покидать город, однако никто не бросился следом. Эадкильд, и вовсе оторопев от происходящего, так и осталась стоять возле двери, покуда не осознала, что в этот раз подруга её не окликнет. Подобрав юбки, она неожиданно даже для себя сорвалась с места и выскочила наружу.       — Эовин!       Полутёмный ход уже пустовал. Застыв на пороге, Эадкильд растерянно поглядела по сторонам, и, вдруг отчётливо различив стук сапожек, побежала на звук.       — Эовин! Постой!       Племянница конунга не послушала, лишь мелькнул вдали бледно-синий подол её платья и исчез за поворотом в жилые комнаты. Торопливая поступь, вторившая мягким шагам Эадкильд, затихла, раздался протяжный скрип дверных петель, кой разорвал гулкое безмолвие в этой отдалённой части дворца. Едва не перейдя на бег, темноволосая дева миновала коридор, завернула за угол и оказалась пред раскрытой дверью в покои Эомера.       — Эовин... — осторожно выговорила она. — Ему придётся не по нраву то, что ты задумала.       Поколебавшись, леди с опаской вступила в просторную, освещённую дневным светом опочивальню, и подивилась её неповторимому убранству. Меховые шкуры на полу и светлый бархат занавесей, резная деревянная мебель и камин из белого мрамора, чугунные держатели для факелов и серебряная утварь, — простота и суровый нрав Марки здесь сочетались с изяществом и благородством другой, более утончённой культуры. Но сильнее прочего внимание Эадкильд привлекли головы крупных убитых животных — лосей, медведей, волков, кабанов и диких кошек, — которые украшали стены над очагом и широкой кроватью.       — Не говори мне ничего об Эомере! — твёрдо воскликнула Эовин, нетерпеливо бренча пряжкой ремня в попытке отстегнуть ножны от стойки с капитанскими доспехами и отвлекая подругу от созерцания охотничьих трофеев. — Не хочу слышать о моём брате. Поступил словно вздорный мальчишка — без оглядки умчался в лес, позабыв о безопасности! Что ему придётся не по нраву? То, что на его поиски отправляется младшая сестра заодно с целым отрядом? Ну и пусть. Пожалуй, тогда он наконец осознает, кем является по праву рождения!       Эадкильд мимолётно подумала, что княжна могла бы ещё много чего добавить к уже сказанному, ежели бы тотчас не управилась с ремешком. Немедля развернувшись с зажатыми в ладони ножнами, отделанными тиснением и золотой чеканкой, Эовин направилась к выходу. Зеленоватые с серым оттенком, точно степи в дождливый день, глаза горели решимостью, а на бледном лице застыло выражение жёсткого упрямства, даже некоей злости, и озабоченности.       — Пропусти меня! — повелела она.       Отскочив в сторону, Эадкильд освободила путь и вновь последовала за принцессой теперь уже в её покои. Странное чувство охватило всполошённое девичье сердце; леди ощущала себя так, будто ей поручили разубедить племянницу конунга, и она должна была выполнить приказ любой ценой. Но язык словно онемел, ведь разум переполняли совершенно иные мысли.       — Эомер — мой брат, — продолжила Эовин, склонившись над сундуком с одеждой, — и я не собираюсь бездействовать, доколе он беде. Да, он не отблагодарит меня за это, но я отродясь не ждала от него признательности. Просто знаю: будь он на моём месте, то поступил бы так же.       — Разреши поехать с тобой, — слетело у Эадкильд с губ. Её обуревала такая уверенность в сделанном выборе, что в душе не нашлось места ни страху, ни беспокойству о последствиях.       Эовин выпрямилась, держа в руке туго свёрнутый плащ.       — Ты хорошо подумала? — поинтересовалась она, сделав шаг навстречу. — Леса полны опасностей.       — Знаю.       — Эомер не похвалит тебя за подобное.       — Он будет просто в ярости, — Эадкильд с безнадёжным видом покачала головой. — Но я не оставлю тебя одну. И его тоже.       Княжна благодарно кивнула, хотя взгляд её посмурнел:       — Быть может, меня осудят за то, что даю позволение... Однако я не вправе запрещать другому человеку следовать велению сердца. Идём. Надо поторопиться.       Сделав глубокий вдох, дабы унять приятную дрожь предвкушения, Эадкильд нагнала подругу уже в конце коридора, и вместе они покинули внезапно опустевший дворец: комнаты, в которых намедни велась работа, погрузились в тишину, по переходам не сновали слуги, не звучали голоса. А все стражи, помимо тех, кто стерёг парадные ворота, оставили посты и теперь спешно стягивались на небольшую площадь перед чертогом, седлали лошадей и строились в ряды.       Сидя верхом на грациозном гнедом жеребце, который в нетерпении бил копытом и тряс гривой, Редульф возглавлял дружину, осматривая всадников цепким взором, и требовал пошевеливаться. Заметив девушек, сбежавших вниз по ступенькам крыльца, он враз поменялся в лице, и Эадкильд догадалась: воевода отнюдь не возрадовался тому, что они подоспели вовремя, до того как отряд тронулся в путь.       — Подайте коней для наших леди, — рыкнул он, направляясь к ним рысью. — Видно, вы таки пренебрегли наставлениями советников, госпожа Эовин.       — Эти толковые мужи — советники не мне, а правителю Альдбурга, — отбрыкнулась принцесса.       То ли ожидавший более ёмкого ответа, то ли не желавший прекращать попытки переубеждения, Редульф продолжил гарцевать подле Эовин и грозно взирал сверху вниз, а она рядом с ним выглядела совсем тоненькой, но всё также смело шла к конюшне. Эадкильд же, напротив, ощущала себя столь неуютно под взглядом рослого мужа, что казалось, будто бы на её плечи обрушилась вся тяжесть его чешуйчатой кольчуги и сковала движение. Посему, с облегчением увидав конюха, она ускорила шаг и приняла поводья Виллы.       — Что ж... — сурово бросил Редульф, осаживая скакуна, — не стану сызнова твердить, какому риску вы себя подвергаете. Лишь напомню, что только я распоряжаюсь отрядом и, знамо дело, вы находитесь под моим командованием. Ежели прикажу оставаться на месте и не вмешиваться, то вы, госпожа, и ваша... гостья из Эдораса беспрекословно подчинитесь. И это не обсуждается.       Очутившись поодаль от них, Эадкильд не внимала последующему разговору, только стояла сбоку кобылицы и бестолково разглядывала низ своего запачканного пылью и паутиной платья, огорчаясь тому, что не было ни времени, ни возможности сменить его на дорожное, более удобное для поездки верхом. Тогда, не выдумав ничего умнее, она зашла за угол конюшни, где выбрала самый острый инструмент из тех, кои висели на стене, и уверенными движениями в клочья ободрала плотную вышивку на подоле, а затем рукой безжалостно рванула ткань до колена.       — Так-то лучше, — заключила она и, вернувшись к лошади, лихо запрыгнула в седло.       Как только, почувствовав наездника, Вилла подалась вперёд, Эадкильд направила её к племяннице конунга, которая уже сидела верхом во главе колонны всадников и по-прежнему вела обсуждение с Редульфом. Их голоса были едва различимы, поэтому она смогла лишь углядеть, как Эовин передала меч брата в руки военачальника и как резкие черты его лица внезапно смягчились, словно бы улыбка закралась в уголки губ, скрытых пепельной бородой.       — Мы отправляемся! — зычно прокричал мужчина, тронув коня пятками.       Немногочисленный отряд двинулся вниз по склону холма, любуясь видом на горную долину, заросшую стройными соснами, и золотистое море полей, по которому седой зыбью пробегал степной ветер. Над этими бескрайними равнинами размеренно плыли пышные белые облака, подсвеченные солнцем; в лазурной вышине порхали птицы, проносясь друг за другом с пронзительным свистом и пропадая за снежными вершинами; на горных хребтах и у подножия покачивался и приглушённо шелестел густой лес, и всё это тихое великолепие разрушал шум города, заслонённого хвойными кронами и кишащего, точно растревоженный улей.       Эадкильд привередливо скривилась:       — Ну и гомон...       — Да, — протянула Эовин, плавно покачиваясь в седле, — сегодня Альдбург вырос, попросту разбух от ищущих в его стенах убежище и не станет молчаливее, покуда для фермеров не исчезнет угроза.       Припорошенная бурыми иглами, земля под копытами лошадей вскоре сменилась мощёной улицей, деревянные домики по обе её стороны мельчали и располагались всё плотнее, а гул тысячи голосов становился ближе, накатываясь, подобно волне. Миновав очередной поворот, Редульф вынужденно скомандовал перестроение цепочкой по одному: главная дорога, стелющаяся к воротам, была забита людьми. Создавая суматоху и столпотворение, земледельцы спешили занять комнаты в тавернах и на постоялых дворах, а те, кто не успел получить сухое местечко под крышей, останавливались на ночлег прямо в переулках, там же бросая свои обозы. Устраивая заторы, вдоль строений кучковались здешние жители и любопытно глазевшие зеваки, в толпе шныряли дети, металась заблудшая скотина, к которой отчаянно пробивался сквозь поток какой-то ротозей, — из-за царившего вокруг беспорядка на некогда просторной улице сделалось столь тесно, что прохожие так и норовили иной раз попасть коням под ноги, а среди всадников то и дело слышались проклятья. Поток беженцев не поутих и на выезде из Альдбурга, но, завидев Редульфа, стражники у ворот тотчас расчистили путь, благодаря чему отряд покинул городские стены уже без затруднений.

❋ ♘ ❋

      Привалившись спиной к шершавой коре, Эадкильд удобно устроилась в углублении меж толстыми корнями на бархатистой подстилке из мха, что покрывал тенистую луговину и стволы растущих вкруг неё елей и сосен, и устремила взор ввысь. Древний лес, одевающий склоны Белых гор, выглядел по-старчески неприветливо и угрюмо: словно предостерегая, многовековые деревья скрипуче стонали под порывами ветра, из чащи, со стороны болот, тянуло сыростью и гнилью, а непроницаемый шатёр сцепленных ветвей скрадывал тепло солнца. Мысленно браня себя за неподготовленность, темноволосая дева зябко обхватывала колени руками и уныло рассуждала, не ошибся ли, не обознался ли тот фермер, кто единственный видел Эомера с охотниками и указал направление, в котором они последовали.       Оставив леди сторожить коней, а Эотайна и двух его соратников, по приказу начальника гарнизона присоединившихся к дружине, — присматривать за леди, Редульф увёл воинов прочёсывать глушь и всё ещё не возвратился, хотя дневной свет уже постепенно угасал. Ожидание какого-нибудь знака от них или звука влачилось мучительно бесконечно, подобно нити паутины, что спутывала минуты, часы, и первые мгновения Эадкильд провела, стоя возле принцессы и вглядываясь в каждое дерево, но вскоре начала мерить моховой ковёр шагами, затем и вовсе опустилась на землю. Ноющее чувство тревоги не унималось, на плечи давил бесполезный груз переживаний, но всяк, находящийся на прогалине, нашёл занятие, дабы скоротать время: Эотайн возился с лошадьми, которые поблизости паслись на привязи, его товарищи, расположившись на траве, негромко беседовали и порой уходили на разведку, а Эовин то молча подсаживалась к подруге, то обменивалась с воинами парой незначительных фраз, то вновь застывала в отдалении, и её можно было понять.       Эомер... У Эадкильд также не получалось избавиться от мыслей о нём. Чем дольше их лагерь пребывал без вестей, тем острее щемило сердце, тем шибче билось в тоске, точно в предчувствии неминуемой утраты — сейчас она боялась за младшего принца пуще, нежели когда-либо боялась за Эадмунда. Налетавшие порывы воздуха свежели, трепали за косы и платье, пробирали насквозь, и казалось, будто уже ничем не вытравить изнутри этот холод. Но, кроме скверных опасений, девичьей душе не давали покоя сладостные размышления о том, что содеялось и что могло бы содеяться ночью в бывших покоях принца. За двадцать зим своей жизни Эадкильд завсегда стыдилась и смущалась разговоров, даже дум, о взрослых отношениях, о мужчинах и связи с ними, словно это было недозволительно и противоестественно. Теперь же, сметая прежде воздвигнутые границы приличия, она с замиранием дыхания вспоминала касания сильных рук и крепкие объятия, которые вызывали в её теле совсем иной, непривычный отклик; осознавала, что всё незаметно переменилось, что Эомер являлся не просто давним другом, статным капитаном или племянником конунга, коего дева считала вторым братом, — он был могучим, уверенным и видным мужчиной.       — Госпожа, — рядом позвал Эотайн, вынудив вздрогнуть и опустить мечтательный взор. — Почва быстро стынет, вы бы не сидели на ней подолгу.       Заботливо качнув головою, он протянул грубую шерстяную накидку, на которую Эадкильд уставилась, точно на диковинку.       — Берите. Погода нынче не летняя.       — Благодарю. — На миг потупив глаза, девушка укрылась плащом. Ей стало совестно оттого, что преждевременно судила об этом человеке, как о мелочном и недружелюбном. — Есть ли известия от Редульфа? Где сейчас отряд? Отыскали ли они владыку Эомера?       Уже отдалившись от неё на пару шагов, Эотайн вполоборота остановился и молвил:       — Никаких известий, госпожа. Никаких известий.       Из груди вырвался тяжёлый вздох, полный безысходности, а взгляд бессознательно замер на направлявшемся к княжне моложавом воине, чьё лицо Эадкильд, наверняка, прежде замечала среди лиц всадников эореда. Со спины он смотрелся как парнишка, не по возрасту хорошо сложенный и натренированный, но, бесспорно, был много ниже своего капитана, не настолько широкоплеч и горделив, хотя и так же белокур.       — Моя леди, день сереет, и нам более не следует ждать отцова возвращения, — речи юноши доносились издали, усиливаясь лесным эхом, и Эадкильд достаточно чётко их слышала, даже если не хотела. — Коль окончательно стемнеет, то выбраться из леса станет непросто. А для ночлега не хватает еды и одежды, да и места здесь гиблые.       — Мы не можем покинуть их, — даже не обернувшись, ответила Эовин тоном, не терпящим возражений.       — Мы не можем им никак подсобить, госпожа. Я всё понимаю... вас понимаю, но ожидание тщетно, тем более когда для него не остаётся времени.       Как бы горько ни звучали его слова, как бы безжалостно ни кромсали сердце, темноволосая девушка сознавала всю бессмысленность сложившейся ситуации. Уставшая от бездействия, продрогшая и голодная, она изначально не видела толка в просиживании юбок в тылу, а теперь и вовсе серчала на то, что все они попросту потратили драгоценные мгновения на занятие пустяками, хотя могли помочь в поисках. Эадкильд нахмурилась: надо было тайком отправиться за Редульфом, и пусть бы кто попробовал её остановить, разве что привязав к сосне!       — ...найдут путь, моя леди, — до неё вновь долетели обрывки разговора, — опыта у воеводы не занимать.       Первую фразу Эовин произнесла столь тихо, словно самой себе, дабы никто не расслышал, следующая же прозвучала отчётливо и жёстко, в манере, свойственной Эомеру:       — Сколь долго мы можем здесь задерживаться?       — Лошади готовы, посему...       Где-то вдалеке, в синевато-свинцовом сумраке, который клубился промеж стволов деревьев, послышался прерывистый, дрожащий звук, до того слабый, что походил на игру воображения. Затихли голоса, смолкли птицы, прежде резвившиеся в небесах и колких кронах, казалось, даже ветер перестал гудеть, внимая стороннему шуму, — в тот же миг пространство вокруг лагеря окутала немая тишина. Вспарывая воздух, лязг металла раздался вновь, внятнее, ближе, и Эадкильд, оглушённая стуком крови в висках, сбросила плащ и вскочила на ноги. Будто не веря в происходящее или страшась, что почудилось, никто не шевельнулся, покуда звон оружия и сдавленные вскрики не прекратили обрываться и не слились в одну грозную песнь сражения.       — Это... наши? — с недоверием вопросила дева, молниеносно преодолев расстояние, отделяющее её от Эовин.       В стороне, среди кормящихся лошадей вдруг грянуло тревожное ржание, пробравшее до мурашек; напуганные животные всхрапывали, топтались на месте, дёргая поводья и вырывая мох клоками. Продолжив всматриваться вперёд, Эотайн напряжённо свёл брови, точно увидал что-то, неуловимое для остальных, и в знак молчания приложил палец к губам: в лесу нарастал гулкий нестройный топот, трещал сухой хворост, ломались ветви. Время для Эадкильд застыло. Она почувствовала, как сердце сжалось в тугой пульсирующий комок и упало вниз: из-за деревьев высыпали тёмные кряжистые фигуры, которые надвигались быстро и враждебно.       — Назад! — гаркнул Эотайн, решительно оттесняя обеих леди за спину, но его стальной голос потонул в неистовом приближающемся рёве. — Альвальд, Хадда!       Вооружённые ратники уже стали подле, плечом к плечу; вонзив своё копьё в землю, один из них передал ему меч, другой протянул зелёный щит и высвободившейся рукою наложил стрелу на тетиву лука, опущенного книзу. Слаженные, хладнокровные действия говорили о военной сноровке и умении выручать друг друга из самых трудных ситуаций, однако осознание этого ничуть не усмиряло мелкую дрожь, охватывающую тело Эадкильд от затылка до пят. Позабыв как дышать, она не сумела отвести широко распахнутых глаз от беспорядочно несущегося на них сборища дикарей, потрясывающих воронёными клинками и топорами и облачённых в грязные, кусками сшитые доспехи. По повадкам, внешности и стати нападающие напоминали людей, но девушке показалось, что было нечто нечеловеческое в рыке, кой исторгался из прорезей уродливых шлемов, жёлто-коричневой, в цвет обмундированию, коже рук и той лютой, почти осязаемой ненависти, которая двигала ими.       — Дюжина, не меньше, — горькая усмешка выдернула Эадкильд из отрешенности, и её взор затравленно забегал по макушкам возвышающихся спереди мужчин, с виду спокойных, словно вода в глубоком омуте.       — Мы прикроем. Снимай боковых, — подсказал Эотайн и вполоборота обратился к леди: — Уходите, немедля! Берите коней и скачите на запад, в город. Здесь вам более нет места! Ну же!       Он не просил — строго приказывал, от волнения позволяя себе подобную бесцеремонность и едва не срываясь на крик. Эадкильд отшатнулась, ощутив, как липкие щупальца страха, что прежде сковывали лишь тело, теперь проникли в рассудок, внушая постыдные мысли. Она всегда считала себя храброй, по крайней мере, научилась стоять за себя и отвечать обидчику силой, ежели была нужда, однако сейчас твёрдо осознавала, насколько малодушной оказалась перед лицом подлинной опасности.       Тёплые пальцы невесомо коснулись её заледеневшей ладони и легонько сжали, вынудив в оторопи повести головой. Сгущающийся сумрак ещё больше выбелил кожу Эовин, придавая мертвенное свечение, но она выглядела столь безмятежно, точно находилась вовсе не на передовой, лишь приоткрытые губы, уголки которых слабо дёрнулись в улыбке, да учащённое дыхание выдавали её трепет.       — Я могу помочь, — отважно молвила княжна и бросилась к лошадям.       — Госпожа! — возопил Эотайн. — Не смейте! Госпожа!       Звякнула тетива, засвистела первая стрела, выпущенная лучником, и вошла аккурат в грудину неприятеля, с отрывистым воем грянувшегося навзничь.       — Назад! Скачите в Альдбург!       Эадкильд инстинктивно попятилась: отряд врагов был уже рядом. Одержимые, они мчались вперёд, топча подбитых собратьев, рычали и скалились, словно звери, глумливо улюлюкая и сыпля грязными ругательствами. Безмолвный ужас тисками сжал горло; деве хотелось пасть наземь, спрятаться от неизбежно наползающей бури, которая, казалось, вот-вот затмит свет и дарует тьму и отчаяние. Время до столкновения отмерялось тянущими ударами сердца, каждый ритмичный шаг набатом отдавался в голове, и она могла поклясться, что слышала, как взмахи изогнутых мечей рассекают воздух. Но ненастье не обрушилось и день не померк, ибо воины приготовились отразить натиск, заняв боевые стойки. Мир сузился до трёх силуэтов в зелёных плащах — и в груди что-то оборвалось, по ушам полоснул яростный вопль. Разразилась схватка.