Мышонок в пшеничном поле

      На краткий миг время для Эомера застыло. Казалось, даже сам воздух стал недвижим. Сжавшееся в тугой комок сердце замедлило ход, дыхание затруднилось, а все звуки, которые наполняли чертог, доносились глухо, как сквозь толщу воды. Разрывавшие голову, лихорадочные мысли более не свивались в клубок, не путались, — разум прояснился, и всё вокруг вдруг сделалось незначительным и неважным.       Мягко высвободив одну руку, а другою продолжая обхватывать слабые кулачки Эадкильд, он убрал с её плеча непокорный локон, провёл ладонью по шее, ощущая бархат кожи и жилку, пульсирующую под пальцами, и приподнял подбородок, вынуждая запрокинуть голову. Глупая, своевольная, но такая уязвимая и... родная. Неужели пред ним и вправду была она? Неужели не хмельной морок? Будто сомневаясь в истинности происходящего и не доверяя собственному зрению, Эомер замер, всматриваясь в её заплаканное лицо, — и девушка, моментально почувствовав это, распахнула густые слипшиеся от слёз ресницы. Точно оленёнок, загнанный охотничьим псом в тупик, уставилась на него безумными круглыми глазами, почти беззвучно выдавила:       — Эомер...       Но он не собирался отказывать себе в том, что прочно засело в думах, уже давно встревожив покой. Выпуская изящные руки и ничего не говоря, воин шагнул к ней вплотную и, порывисто склонившись, припал к чуть приоткрытым манящим устам. Неожиданно весь мир сузился до этих губ, сердце всполошилось в груди — и между рёбрами разлился нестерпимый жар, воспламенил кровь и сознание. Его несло, закручивало с неодолимой силой в какую-то бездонную пропасть, и никак нельзя было остановиться — он попросту не хотел останавливаться. Теряя самообладание, Эомер теснее притиснул Эадкильд к стене и всем телом ощутил её трепет. В попытке то ли оттолкнуть, то ли устроиться поудобнее она положила ладони ему на грудь, вцепилась, словно кошка, в камзол, судорожно скребя стеганую ткань пальцами, вздрогнула — и несмело приняла поцелуй. Такого огня и вместе с тем умиротворения, что в этот миг поглотили его душу, он ни разу не испытывал за все годы, проведённые в пылу битв, за кружкой эля в тавернах или в постели с женщинами.       Волевым усилием поумерив свою напористость, Эомер поцеловал вновь, теперь уже неторопливо и бережно, но ещё удерживал лицо Эадкильд за подбородок, будто она могла вырваться и сбежать.       — Господин!.. — внезапно раздалось где-то в чертоге.       Напрягшись, он нехотя отвернул голову, бегло коснулся губами уголка девичьих губ, заскользил по щеке, оставил поцелуй у виска. Пускай бы послышалось.       — Эомер!..       Шумно выдохнув, он медленно отстранился, зная, что не сумеет укрыться от обязанностей правителя за дубовой дверью, как бы ни хотел. Но Эадкильд, смотря воодушевлённо и смущённо, потянулась снова и сбивчиво прошептала не то ему, не то нарушителю уединения:       — Нет... прошу...       — Мышонок... — Эомер поймал её запястья возле лица, строго качнул головой. — Это Эотайн. Я... должен.       Янтарные очи напротив померкли, призакрылись в лёгком огорчении. Впрочем, девушка тут же понятливо кивнула и, подняв с пола оброненные перчатки, отошла назад, в центр комнаты. Зычный голос позвал вновь — и на сына Эомунда лавиной обрушилась действительность. Почувствовав укол разочарования, он утомлённо потёр переносицу, отворил дверь и, вскользь посмотрев по сторонам, окликнул Эотайна уже в конце коридора, ведущего к опочивальням.       — Начальник гарнизона велел доложить, — заговорил тот, повернув навстречу, — в степи виден дым. Одно из поселений горит.       Не сразу отреагировав на полученные известия, Эомер мрачно наморщил лоб. Встав в шаге от него, Эотайн в ожидании ответа принялся изучать мыски своих сапог, затем непроизвольно покосился внутрь открытой залы и, заметив Эадкильд, резко опустил глаза.       — Выступаем немедленно. — Тяжёлая ладонь принца легла на его плечо, выводя из замешательства. — Пусть основная часть всадников из дружины Синхельма останется в стенах этого города, как он и рассчитывал. Мне же будет достаточно полутора десятков. Распорядись от моего имени созвать людей, а я закончу здесь и затем возглавлю отряд.       Без лишних слов юноша вытянулся в струнку и направился прочь, но Эомер остановил его:       — Отдай приказ и возвращайся. Ты тоже остаёшься.       — Остаюсь?.. — На широком скуластом лице отразилась растерянность.       — Для тебя будет важное поручение. Если в ходе этой вылазки что-то пойдёт не по плану, ты всеми силами удержишь мою сестру в чертоге. Ясно? Я не хочу повторения недавней ситуации.       Нрав Эотайна был не настолько вспыльчивым и упрямым, нежели у его командира, посему он даже не попытался оспорить решение. Лишь безропотно склонил голову, хотя его сполна выдавали угрюмый взор и сердито поджатые губы, и размашистой поступью двинулся к выходу. Лениво запустив пятерню в волосы, Эомер следил за ним сосредоточенным, цепким взглядом и, когда воин скрылся за парадными дверьми, с каким-то смятением вдруг осознал, что думы о грядущей сече не разожгли в нём азарт, как случалось прежде, а предоставленная возможность исполнить то, за чем он сюда прибыл, показалась не такой уж и долгожданной.       Подавив сомнения, начинающие закрадываться в разум, он развернулся и увидел Эадкильд, которая понуро стояла едва ли не на пороге и теребила перчатки, всё никак не надевая. Вздёрнув подбородок, она с нескрываемым волнением воззрилась на него и вознамерилась что-то сказать, но племянник конунга опередил её:       — Если Эотайн догадался, то... — Приблизившись, он без возражения вытянул из её рук перчатки, отбросил на ближайшую скамью и взял прохладные ладони в свои, успокаивающе поглаживая, очерчивая зарубцевавшийся ожог большим пальцем. — Эотайн не из тех, кто станет болтать о... личном. Не тревожься.       — Меня заботят не сплетни, я давно привыкла к пересудам за спиной. Твоя рана...       — ...более не требует внимания.       Ехидно фыркнув, леди тряхнула незаплетенными локонами.       — Подобные ранения не затягиваются столь быстро. Ты снова...       — Мне не привыкать, — строго, но без гнева прервал Эомер и продолжил уже сдержаннее: — Ты знаешь о моих шрамах. Большинство из этих рассечений штопалось в перерывах между сражениями, а иногда их некогда было даже промыть и приходилось зажимать одной рукой, второй же – отбиваться от врага. — Наблюдая за изменением выражения лица девушки, он чуть не расхохотался. — Верно, брат не раскрывал тебе таких подробностей? Да, в дозорах случается мало приятного... Но я, как видишь, жив и весьма здоров, хотя в этот раз рана действительно была серьёзной, скрывать не стану — всё равно всему городу известно, что кабан посадил меня на клыки.       — Как-нибудь поведаешь мне эту историю? — Эадкильд улыбнулась краешком рта, однако в глубине её глаз по-прежнему плескалось беспокойство.       — Не думаю, — цокнул языком принц.       — Неужто хряк тебя так обидел, что не желаешь о нём говорить?       — Ни говорить, ни вспоминать... Мне не захотелось его даже отведать — велел тогда накормить им землепашцев, укрывшихся за нашими стенами.       Дева вновь грустно улыбнулась, смолчала, потупив взор, и Эомер смекнул: она просто-напросто оттягивает момент расставания, будто надеясь, что он переменит решение отправиться на битву. Черты его лица обозначились резче, на скулах проступили желваки — безусловно, прощание было неизбежным, но, пожалуй, впервые в жизни племянник конунга жаждал, дабы у него имелось ещё немного времени перед отбытием.       — Мышонок...       — Рана тебя точно не беспокоит? — шмыгнув носом, перебила она.       Заставляя вскинуть голову, статный воин крепче сжал её пальцы и терпеливо вздохнул:       — Чтобы скорее оправиться и приступить к управлению Альдбургом, я в тот же вечер вызвал к себе лекаря и добросовестно выполнял все его указания. Поэтому нет, рана меня не беспокоит.       Он глядел на неё несколько тугих ударов сердца, а затем, лишив возможности произнести очередную неуместную фразу, грозившуюся слететь с языка, рывком потянул Эадкильд на себя. Сдавленно вскрикнув, она с размаху уткнулась в его широкую грудь и всё-таки промычала нечто бессвязное, тут же заглушённое тканью камзола. Плавно колыхнулись длинные шёлковые волосы, чёрные, как ночь, и пропитали пространство вокруг свежим запахом белых цветов, которые благоухали в королевском саду по весне. Этот аромат забился в ноздри, заполнил лёгкие и, растекаясь по всему стану, затопил сознание, помимо воли вызывая в памяти второй дом — Эдорас, что был так же дорог Эомеру, как и его родовое гнездо. Расслабленно прикрыв веки, он разжал ладони, пробрался под шерстяной плащ с меховым воротником сначала одной рукой, потом — другой и надёжно обхватил девичью талию.       — Мне пора. Позволь уйти.       Осторожно завозившись в сильных объятиях, Эадкильд обвила его шею и, поднявшись на носочки, так просто и по-детски наивно прильнула своею щекой к заросшей, колючей щеке. Племянник конунга приятно содрогнулся; всё его естество вмиг отозвалось на непривычные ласковые прикосновения и неровное дыхание возле уха, а в голову ударила ошеломляющая волна нежности, близости и влечения. Зачем он столь долго сдерживал себя, столь упорно отказывался от будоражащих ощущений? Ради чего дурил себе разум, запрещал мыслить о желанной деве?       — Я всего лишь хочу, дабы ты знал... — выдернув из водоворота эмоций, робко молвила она. — Я рада тому, что произошло сегодня.       Напоследок прижавшись всем телом, Эадкильд отодвинулась, однако он, подчиняясь неясному порыву, удержал её.       — Когда я вернусь, всё будет иначе.       Безрассудные слова обещания сорвались с уст до того, как разум постиг их. Стиснув челюсти и нахмурившись, Эомер мгновение обдумывал сказанное, потом мимолётно коснулся губами угольной прядки у виска и, отстранившись и больше не взглянув на подругу, покинул залу военного совета.              Осенью просторы Марки, по обыкновению, пустели, а погода, словно капризное дитя, круто менялась. Завершив сборы в кратчайший срок, конный отряд выехал из городских ворот, когда остывающее солнце блистало в расчищенной, по-летнему сочной синеве. В дневном свете степь походила на изумрудно-золотое море, где гулял студёный ветер, унося последнее зыбкое тепло и напоминая о грядущей зиме. Возделанные и уже наполовину убранные поля вскоре сменила бескрайняя дикая ширь, устланная увядающим разнотравьем, в корнях которого шныряли мелкие зверьки и всё ещё гнездились птицы, а в вышине, распластав крылья, неподвижно стояли ястребы и, устремив зоркие глаза вниз, готовились ринуться за добычей. Более на пути не встретились ни землепашцы, ни пастухи, ни охотники — степь притихла перед закатом.       За спинами всадников вдруг почернел небосвод; налетели тяжёлые свинцовые тучи. На мгновение вся необъятная равнина пронзилась трепещущим отблеском солнца и стремительно потемнела из-за густого ливня, промочившего до рубахи и моментально превратившего землю под копытами в грязное месиво. Негде было переждать бурю, но тьма неожиданно рассеялась, между верхушками гор пробился на западе последний багряный луч — и, едва сумрак успел обнять небо, над головами рассыпались первые тусклые звёзды, взошёл тонкий месяц, и по росистой траве пополз, словно гигантские щупальца, промозглый туман. Намереваясь заволочь всё вокруг, он медленно пожирал поредевшие после дождя столбы дыма, до которых, казалось, было рукой подать, а вытоптанная дорога начала теряться в потёмках, однако лошади пока отлично чувствовали её и уверенно несли седоков.       Оставалось совсем немного — Эомер знал это недалёкое поселение, раскинувшееся на пути к восточной границе, но с горечью осознавал, что не успеет на выручку фермерам, поэтому обязался хотя бы остановить вражеские перемещения. Позволяя скакать галопом, степь всё ещё просматривалась сквозь полупрозрачную дымку на пару десятков шагов, вот только горизонт был по-прежнему чист, а сердце в груди ныло от дурного предчувствия.       — Пахнет горелым, — принюхавшись, бросил наездник по левую руку. Кажется, его имя было Гарульф. — Тянет спереди.       — Ничего не чую, — отозвался кто-то.       Эомер тоже почувствовал этот настораживающий запах гари, витающий в воздухе и ощущающийся лишь при хилом дуновении ветерка, который вместе со смрадом тлевшей древесины приносил тошнотворный привкус горелой плоти. Орочьей? Человеческой?       — Стой! — натянув поводья, он вскинул кулак. — Мы уже близко, будьте начеку.       Тронув бока Рассвета пятками, капитан рысью двинулся в сизое марево и, всматриваясь в даль до рези в глазах, наконец различил очертания невысокого частокола.       Погрузившись в безмолвный мрак, поселение будто спало — сторожевые огни не появились, даже когда конники въехали в ворота, а первые строения и вовсе выглядели нетронутыми, просто обезлюдевшими: зияющие чернотой окна, сорванные с петель двери, промокший хозяйский хлам на ступенях. Однако внутри стен запах гари стал сильнее, и отвратительная вонь опалённого мяса, буквально въевшаяся в недвижимый мутный воздух, уже ощущалась всеми без исключения.       Осадив скакуна подле перевёрнутой телеги, которая перегородила путь, точно предостерегая от опасности, Эомер прислушался. Придавив равнину непроницаемым покрывалом, туман поглощал все звуки, кроме скрипа доспехов да храпа лошадей, отчего вокруг стояла неестественная, немая тишина. Чья-то небольшая семейная конюшня, разумеется, пустовала; на крыльце одной из лачуг виднелись размазанные следы, начинавшиеся у тёмной лужи на пороге и обрывающиеся возле сырых перил; ни отпечатка ног, ни колеи от колёс не осталось на развороченной ливнем улице — воины из Альдбурга здесь были одни.       Пробирая до костей, стылый ветер пронизывал мокрую одежду под кольчугой насквозь. День окончательно смеркся, и все предметы утратили чёткость контуров, но впереди, за завесой мглы, светлело открытое пространство — центр селения. Решительно сцепив зубы, Эомер подал знак — надлежало отыскать жителей, живых или мёртвых, — и всадники, разжигая и передавая друг другу факелы, молча рассредоточились, продолжив держаться рядом. Он же, пламенем разгоняя туманный полог, застилающий взор, направил жеребца на главную площадь и, исподлобья осматривая последствия разбоя, с каждым мигом всё яростнее сжимал в кулаке поводья. От тесно располагавшихся деревянных домов сохранились лишь остовы, напоминавшие скелеты чудовищных зверей из детских сказок. Вероятно, брошенные при бегстве, в грязи были беспорядочно раскиданы какие-то тряпки, корзины с овощами, ремесленные инструменты и даже игрушки. Каменный колодец, где войско Синхельма всегда пополняло свои фляги, покосился, а возле него, испуская тепло, потрескивала бесформенная зловонная насыпь... В горле вдруг пересохло, и Эомер, сплюнув мерзкий привкус, осевший на языке, недоверчиво, точно боясь собственных догадок, приблизился.       — Там кто-то есть! — отдалённый выкрик донёсся до него гулко, как из бочки.       В ушах, лишив способности рассуждать, застучала кровь, по спине пробежал неприятный озноб, будто кто-то невидимый провёл холодной мёртвой рукой. Младший принц словно очутился в одном из своих кошмаров, в которых снова и снова горели поселения, и, остолбенев, был уже не в силах оторвать напряжённый взгляд от выросшей перед ним тёмной груды.       — ...эй, ты! Постой!       Каким-то внутренним чувством он понял, из чего было воздвигнуто кострище, служившее и сигналом, и предупреждением, однако всё равно поднёс к нему факел, намереваясь убедиться воочию. Эомер никогда не боялся ни боли, ни смерти, и думал, что лишь жуткие сны, наполненные отчаянием и беспомощностью, могли вызвать в нём это позорное чувство. Но теперь, стирая границы между выдумкой и явью, сердце внезапно охватил настоящий ужас — из кучи изувеченных, истлевших останков селян и скота на него в упор смотрели безжизненные глаза маленькой девочки.       — Назад! — хрипло гаркнул он и, откинув факел на землю, выхватил меч.       Только успел предупредить соратников о засаде, как в развалинах зажглись огни, подсветившие всю площадь; грянул неистовый рёв, послышался свист стрел, жалобно заржали лошади. Молниеносно развернув Рассвета, Эомер увидел выбегающие из полумрака высокие, кряжистые фигуры, напоминающие людей, и со всего маху разрубил первого налетевшего на него полуорка. На скаку, занося над головой сверкающую в рыжих отблесках сталь, расправился со следующим, не успевшим даже поднять свой топор, затем перегнулся влево и, парировав свирепый удар, наполовину вогнал клинок в надплечье гнусной твари, подобравшейся вплотную. Сапогом отпихнув обмякшее тело, он подоспел на подмогу товарищу — достал противника кончиком меча и рассёк его ржавый шлем вместе с черепом.       Повсюду раздавались звон оружия, свирепый клич всадников и гвалт порождений тьмы. Укрощая, разворачивая разгорячённого коня из стороны в сторону, племянник конунга воспользовался передышкой и в поисках своих воинов и уцелевших врагов мельком оглядел площадь — полыхающее кольцо, в которое он всех загнал. Осознавая, что это была ловушка, Эомер гортанно зарычал, как вдруг, враз отрезвив его, воздух над ухом вспорола стрела. Грубо выругавшись, он галопом помчался в сторону выстрела, к единственному не сгоревшему дотла дому, и припал к гриве Рассвета, когда заметил заслонившие дорогу силуэты. Жеребец на полном ходу задавил их мускулистой грудью, а молодой капитан безжалостно снес голову устоявшему громиле, и, пока могучее животное топтало копытами грянувшегося навзничь полуорка, расправился с последним, низкорослым и юрким.       Одобрительно хлопнув по шее, он потянул коня в прежнем направлении, вскинул голову да так и застыл: всего в нескольких шагах от него, в верхнем окне поместья расположился лучник, держа наготове лук. Твёрдый, жёсткий взор, в котором отразился лишь призрак удивления, обратился туда, где находились жёлтые раскосые глаза — было бы под рукой копьё, Эомер метнул бы, не раздумывая, но меч был для этого слишком неудобен, не успел бы долететь... Время остановилось, в жилах загустела кровь, и, казалось, пауза перед неминуемым выстрелом, отсчитываемая глухим биением сердца, будет длиться мучительно долго.       Дёрнув повод из ослабленной хватки, Рассвет столь неожиданно и резко взвился на дыбы, что воин опрокинулся назад и под тяжестью собственных доспехов грузно рухнул на землю. Дыхание перехватило так, будто в спину ударили кузнечным молотом, затылок нещадно заломило, а в сознание, на короткий миг соскользнувшее куда-то в бездну, вклинилось громкое тревожное ржание. Оглушенный падением, он слепо зашарил подле себя ладонью, нащупал, сжал рукоять и, качнувшись, поднялся на ноги. По пластине кирасы с левого бока чиркнула выпущенная стрела, но принц не заметил её — в ушах гудело, и он снял и отшвырнул тесный шлем, который лишь сдавливал виски и мешал обзору. В то же мгновение осознание произошедшего окатило его ледяной волной, затем обожгло яростью. Эомер бросил взгляд на бездвижную тушу Рассвета и, пошатываясь, рванул в дом с вывороченной дверью. Плечом влетев в косяк, остановился на пороге, тряхнул головой, чтобы собраться с мыслями и привести рассеянное зрение в порядок, и с мечом наперевес вбежал по тёмной лестнице.       Обнажив бесцветное ночное небо, крыша поместья наполовину осыпалась от пожара, повсюду валялись деревянные обломки, поломанная и обугленная мебель, связки отсыревшей соломы, а сверху, готовые обрушиться при малейшем прикосновении, свисали балки, словно нарочно препятствуя расправе над обидчиком. Подгоняемый жгучими эмоциями, племянник конунга пробрался к окну и наконец заглянул в уродливое лицо лучника, что в свете настенного факела стало ещё более зловещим и злобным. Орк уже предвкушал схватку — сыто оскалившись, он набросился на него и один за другим принялся наносить быстрые беспорядочные удары кривым ятаганом, но воин умело отражал их до тех пор, покуда сам не пошёл в атаку, наотмашь разя мечом. Почувствовав мощь противника, с которой едва ли можно было совладать в открытом бою, лучник притворно попятился и, стремительно прыгнув в сторону, сделал колющий выпад. Эомер медлил до конца — и ловко, будто и не носил на себе пару десятков фунтов стали, отступил назад, перерубил сначала орочью руку, а потом — шею.       Звуки битвы стихли, в подлунном безмолвии зазвучала перекличка всадников. Обтирая окровавленное лезвие пучком соломы, он неторопливо вышел на улицу, где его уже ожидал Гарульф, такой же угрюмый и опустошённый.       — Проверьте каждый дом, — повелел принц. — Трупы нужно сложить и предать огню. Подожгите и ту кучу, — он кивнул на груду человеческих останков, — негоже оставлять её не полностью истлевшей. Среди наших есть потери?       — Двое. Оба из Альдбурга.       Эомер сердито повёл головой.       — Отвезём их родне.       — Слушаюсь, — Гарульф склонился, но перед тем, как уйти, добавил: — Я найду вам коня, господин, и... сожалею.       Горестно сдвинув брови, племянник конунга отвернулся. Не унимающееся после сражения сердце сжалось в болезненной тоске, и на душе расползлось огромное чёрное пятно — сын Эомунда лишился, пожалуй, самого дорогого воспоминания об отце. Подавленно и нетвёрдо приблизившись к безжизненному телу Рассвета, лежащему в грязи, он опустился на колени, отложил меч и стянул запачканные перчатки, дабы в последний раз ощутить привычное тепло. Ласково перебрал гриву, знакомую ему до волоска, ладонью провёл по крепкой шее и осторожно, словно боясь причинить боль, погладил пробитую грудь своего преданного товарища и помощника, верой и правдой служившего много зим.       — Ну вот и всё, дружище, — прошептал Эомер, сглотнув колючий ком. — Ты прожил достойную жизнь и с честью пал на поле брани, спасая меня от стрелы... Прощай. Я благодарен тебе за всё.       Он надел перчатки, подобрал клинок и, прикрыв веки и глубоко вдохнув стылый воздух, напоённый запахами смерти, на мгновение замер, а затем уверенным движением перерезал длинный белый хвост.

✵ ♞ ✵

      Пронизанный блёклым лунным сиянием, плотный туман вскоре растаял, точно по мановению волшебника, и в исчерна-синем полотне неба, озаряя дорогу, ярче заискрились звёзды. Никто из всадников не захотел останавливаться на ночлег в сырой степи и тем более — в разорённом, беспощадно сожжённом поселении, поэтому они гнали лошадей во весь опор и вернулись в родные стены около полуночи. Казалось, Альдбург знал об их прибытии и оттого не засыпал: кое-где в домах ещё горели огни; на улицах, несмотря на просачивающуюся под одежду прохладу, встречались выпивохи, заработавшиеся в лавках ремесленники и даже прогуливающиеся влюблённые; из трактиров доносился весёлый хохот завсегдатаев и аппетитный аромат жареной дичи.       Распустив дружину, Эомер, как и подобает полководцу, лично наведался к семьям погибших, хотя сообщать о несчастье и видеть на лицах скорбь ненавидел сильнее, чем что-либо. Затем, передав чужого скакуна в общие конюшни, он послал слугу со своими вещами в чертог и, пока не намереваясь возвращаться туда сам, направился на встречу с начальником гарнизона в излюбленную таверну, где после дозоров частенько задерживался с соратниками.       Сея причудливые тени, в потолочных подсвечниках плавились тусклые свечи, хрустела жаровня в середине просторной залы, а у занавешенного шторами окна устроился единственный посетитель — тишина и уют были как никогда кстати. Бряцая увесистыми доспехами, племянник конунга присел за стол в углу и, раскинув руки поверх спинки простой деревянной скамьи, лениво откинул голову. Желанное чувство покоя и душистое тепло окутали тело, расслабили истерзанные мышцы, и накопившаяся усталость всё-таки взяла своё — сознание покорно опустошилось от докучливых волнующих мыслей.       — Нелегкая ночка, владыка? — дождавшись приглашающего жеста, невесело усмехнулась дочь трактирщика. — Чего изволите?       Будучи не в духе для любезностей, он оставил вопрос без ответа и безразлично бросил:       — Как обычно.       — Тогда и мне кружку эля, — раздался хрипловатый, грубый бас. По-приятельски хлопнув принца по плечу, на скамью напротив опустился на удивление бодрый Харальд, которого наконец можно было застать без полного обмундирования. Его пронзительные серые глаза снизу доверху осмотрели Эомера. — Паршиво выглядишь. Вновь полуорки, да?       — Нас ждал смешанный отряд числом в три дюжины. Эти твари будто знали, что мы придём. Спалили поселение, начисто вырезали всех жителей. Мы не нашли никого живого.       Бездумным взором исследуя потолок, Эомер стиснул зубы. В груди ледяным узлом застыло чувство вины, терзающее изнутри подобно занозе с рваными краями — ведь это он дал добро фермерам на возвращение в степь, где, оказалось, ещё продолжал бесчинствовать враг.       Вновь подошла светловолосая дева, поставила перед воинами две глиняные кружки с пенящимся элем и горячий мясной пирог — угощение от радушного хозяина. Пригубив хмельной напиток, командир городской стражи заговорщически навис над столом и, понизив тон, молвил:       — И ты до сих пор считаешь всё это случайностью? Покуда тебя не было в Альдбурге, у нас не было и стычек с полуорками. Говоришь, маршал Теодред пристально следит за землями Вестфольда? Я не учёный муж, Эомер, не твой брат и уж точно не твой разум, но мне чудится вот что: что-то скрылось из вашего вида, раз эти отряды проходят дальше на восток незамеченными.       Зачастую неоправданная и излишняя мнительность Харальда всегда была предметом для колкостей и вызывала лишь насмешку, однако сейчас вдруг обрела смысл. В воздухе удушливой духотой повисла тяжесть подозрений. Вальяжно раскинувшийся на скамье, племянник конунга выпрямился и, спрятав озадаченный взгляд в кружке эля, одним глотком выпил половину, точно жаждущий путник. Он покинул Эдорас, дабы разрешить проблемы в родных краях, прежде деятельного и неутомимого конунга одолел недуг, а наследника донимали нескончаемые дозоры — кому тут обратить внимание на такие неочевидные мелочи?       Снаружи трактира поначалу негромко, затем нарастая, послышался гул голосов, словно все жители города разом оставили свои дома. Навострившись, но не придав ему значения, Эомер вновь промочил горло и положил перед собеседником свёрток, который принёс с собой.       — Перебитые нами орки явились не из Мордора, — резко произнёс он. — Снаряжены они были иначе: добротными мечами, щитами и луками. Один из них, самый крупный, носил эту метку. Ты когда-нибудь видел подобное?       Раскрыв шерстяную тряпицу, Харальд изучил изрядно помятый конскими копытами шлем из чернёной стали, на котором белым пятном выделялось нечто смутно похожее на отпечаток ладони, и недоверчиво сощурился.       — Разбойничьи орочьи шайки одеты во что попало, — рассуждал он, — мордорские прихвостни мечены Огненным Глазом...       — Верно.       — А это отродье будто носит клеймо другого хозяина.       Получив такое необходимое сейчас подтверждение собственным мыслям, которые мёртвым грузом осели на плечах, младший принц кивнул. Непрекращающийся снаружи шум стал громче, встревоженным возгласам теперь вторило фырканье лошадей.       — Будь оно неладно, — обернувшись, ругнулся командир городской стражи. — Неужто Синхельм воротился?       Случайное предположение прозвучало шутливо, несерьёзно, но всё равно заставило задуматься — и, в то же мгновение многозначительно переглянувшись, мужчины вскочили на ноги. Спешно завернув в обрывок ткани, Эомер схватил орочий шлем, Харальд выложил на стол пару монет, — и они вмиг выбежали за порог.       От множества запалённых факелов на главной улице Альдбурга, который вдруг сбросил сладкую дрёму и в одночасье пробудился, стало светло как днём. Двигающиеся одним колеблющимся рыжевато-серебристым потоком, всю дорогу заняли прибывшие с границы воины, измотанные длительным походом. Из нагретых жилищ, второпях накинув платья и плащи, выскакивали женщины, разыскивали своих, выкрикивали их имена, радостно восклицали или жалобно причитали. А вдоль обочин, лишь добавляя сумятицы, сновали караульные, возвращались домой безразличные ко всему гуляки, да сонные слуги под уздцы спускали к воротам коней, впряжённых в пустые повозки.       Всмотревшись в окружавшие его измождённые, покрытые ссадинами и ушибами лица соратников, племянник конунга понял, что стряслось непоправимое.       — Проклятье, — процедил он сквозь зубы и, настойчиво придержав за предплечье встречного бойца, потребовал: — Где ваш командир?       — Ищите у лекарей, господин. Он вызвался подсобить раненым.       Последние слова Эомер уже не расслышал — твёрдым широким шагом направился вверх по склону, небрежно пробираясь между фигурами нерасторопных людей, иногда задевая впереди идущих локтями и вовсе не замечая Харальда, последовавшего за ним. Чем дальше они поднимались, тем жиже становилась толпа и тем острее кололо бессознательное предчувствие беды, с которым молодой капитан ничего не мог поделать.       — Вот зараза, — прошипел начальник гарнизона, когда они обогнули очередной поворот и подбежали к неприметному строению с резной вывеской в виде дымящегося кубка.       Войско Синхельма явно с трудом пережило резню: раненых было немало. С перевязанной головой или бессильно повисшей рукой, в разодранных или прошитых стрелами доспехах, истекающие кровью, прижимающие ладони к воспалённым ранам, смертельно уставшие или бьющиеся в лихорадке, — некоторые из них, что сумели удержаться в седле, спешивались самостоятельно или опирались на товарищей, но большинство получивших увечья лежали в телегах, брошенных посреди дороги. Возле них хлопотали лекари, добровольцы из числа прочих воинов, что сами едва не валились с ног, и даже стражники, выдернутые со своих постов, помогали сойти на землю и, поддерживая, провожали в обитель исцеления или переносили туда совсем плохих и уже бездыханных.       Среди всадников, трудящихся рядом со знахарями, Эомер узнал лишь одного — приближенного к маршалу защитника, всегда бывшего в его распоряжении.       — Что произошло? — строго спросил принц, подставив плечо лучнику, которого тот снимал с коня и намеревался отвести под крышу. — Где Синхельм? Он пострадал?       — Мы стояли лагерем у границы уже несколько дней, — начал мужчина, сипло дыша под тяжестью раненого, — когда Синхельм надумал отправиться на разведку, ибо последние дозорные так и не возвратились. Нас было немного, почти полсотни, а орков, устроивших засаду, раза в три больше. Покуда подоспело основное войско, половину наших перебили, словно скот. — Следуя указаниям лекарей, воины уложили соратника на топчан. — Синхельм пал, много мужей пало. Никто из старших не уцелел, посему я принял командование, дабы довести остатки войска до города.       Военная выдержка научила Эомера сохранять невозмутимость во многих непредвиденных случаях, но сейчас он чувствовал, как события этого дня одно за другим всё сильнее выбивали его из равновесия. В каком-то безумном исступлении сжав кулаки, он не ответил — слова никак не шли на ум.       — Я доложу обо всём подробнее, — устало вздохнув, поспешил заверить воин. — Дозволь только помочь раненым, господин.       — Разумеется, — племянник конунга отстранённо мотнул головой. — Я не тороплю. Тебе и самому не помешала бы помощь целителей.       Инстинктивно схватившись за правый бок, где была вспорота чешуйчатая кольчуга и уже подсыхало тёмное пятно, мужчина лишь отмахнулся и поплёлся обратно на улицу. Эомер остался в гуще суетящихся лекарей, бегающих от койки к койке с чистыми и окровавленными простынями, мазями, травяными отварами, нитями, иглами и другими острыми инструментами, и вдруг ощутил себя растерявшимся юнцом, который, угодив в непростую ситуацию, не знал, что предпринять. Противно щекоча глотку, в душных, непроветриваемых комнатах стоял терпкий запах смерти, висевшие в воздухе стоны и хрипы буквально въедались в сознание. Проведя ладонью по спутанным волосам, он хмуро свёл брови и, бросив ненужный сейчас орочий шлем в углу, направился к выходу.       Снаружи внезапно стало ветрено. Пухлые тучи затянули ночное небо, сокрыли звёздные огни, и над Альдбургом сомкнулся мрак, насыщая сердца людей тоской и унынием. Скинув плащ, Харальд уже присоединился к разгружавшим повозки и теперь за подмышки вытаскивал обмякшего бойца, а затем взвалил его на спину так легко, будто тот весил не больше новорождённого жеребёнка. Следом, прихрамывая и натужно пыхтя, в обитель исцеления двинулся ещё один ратник — он поддерживал рослого товарища, который повис кулём и, казалось, совсем не подавал признаков жизни. Рядом семенила невысокая, грузная, но живенькая женщина в белоснежном переднике.       — Ну бестолковый упрямец! — ворчала она, и Эомер сразу узнал любимицу своей покойной матери –знахарку Асфрид, что когда-то давно была нянькой ему и Эовин. — Куда ж ты его, детину, волочишь? Сам вот-вот споткнёшься!       — Полно тебе, Асфрид, — по-мальчишески звонко ответил её помощник. — Побереги спину. Небось сегодня даже возможности разогнуться не представится...       В два размашистых шага младший принц очутился подле юноши, коего с трудом мог разглядеть — под неистовыми порывами воздуха пламя факелов, освещающих улицу, угасало и еле разжижало густеющую темень.       — Господин?..       — Оставь и ступай к лекарю, — сказал он тоном, не терпящим возражений, и, перекинув руку раненого через свою шею, сдержанно похвалил: — Нынче ты уже и так сделал многое.       Зашелестев по доспехам, с неба посыпалась гнусная мелкая морось, больно и неприятно холодившая кожу. Вероятно, пребывая где-то на грани сознания, пострадавший воин едва переставлял ноги, шаркал подошвами, запинался о мыски своих сапог и, тяжелея на ходу, тянул книзу. Услышав затруднённое, свистящее дыхание, Эомер озабоченно покосился на него в попытке определить состояние, но его голова была опущена и безвольно болталась, а на лицо спадали слипшиеся, влажные волосы.       — Крепись. Почти дошли, — тихо подбодрил он, впрочем не надеясь получить ответ, и обратился к Асфрид: — Вижу, что раненых немало. Быть может, вам чего-то не хватает? Ещё что-то нужно?       — Лишь время, сир, — обречённо отозвалась знахарка и, первая переступив порог обители исцеления, проворно нырнула в комнатушку слева, потом перебежала в залу напротив и поманила мужчин.       — А мне ещё и чудо бы пригодилось, господин Эомер.       От звука дрожащего, сиплого, но хорошо узнаваемого голоса, который, даже обессилев, излучал задор, сердце на миг замерло, и это было столь мучительно, что следующий его удар показался резким, выбивающим воздух из лёгких, а остальные — слишком ощутимыми. Точно окаменев, Эомер круто остановился в проходе и, смотря перед собой, медленно выпрямился. Нет, не может быть. Воин на его плече стал легче и уже не висел обузой — он стоял не слишком уверенно, покачивался, но всё-таки стоял на ногах. Ощутив на себе пытливый взор, Эомер повернул голову — и почувствовал что-то, словно тьма коснулась его души.       — Ну вот и свиделись, друг, — хмыкнул Эадмунд.       Полумрак коридора выбелил его и без того бледную, землистую кожу, в уголке сухих воспалённых губ и в свалявшихся прядях над ухом запеклась кровь, а на виске багровела ссадина размером с кулак. Утратив былой детский блеск и ясность, глаза потемнели, возле них разрослись морщины, но тусклая улыбка всё ещё теплилась на изнурённом лице. Он прижимал ладонь к рёбрам и сутулился, будто боялся расправить грудь — племянник конунга видел перед собою лишь выжатый, выкрученный облик прежнего Эадмунда.       — Как же так? — только и сумел вымолвить Эомер, с тревогой вглядываясь в его осунувшиеся черты.       Вместо ответа Эадмунд горько усмехнулся и вдруг закашлялся, сотрясаясь всем телом.       — Приведи её, — прохрипел он, утирая бурую пену у рта. — Приведи Эадкильд. Я хочу попрощаться.