Мышонок в пшеничном поле

      Горную долину, густо поросшую многовековыми соснами, чьи стволы сочились смолой и источали пьянящий аромат, накрыло чёрное, непроницаемое крыло ночи. В этом безбрежном мраке небо и земля смешались, слились так, что с вершины пологого холма, с двух сторон прижатого скалистыми склонами, не было видно даже горизонта и чудилось, будто всё вокруг поглотила бездна. Нудный осенний дождь усиливал терпкие древесные запахи, шуршал в игольчатых кронах, словно сотни крыльев летучих мышей, шелестел по крыше и обдавал лицо промозглой сыростью, принося свежесть и навевая тоску по минувшей погожей летней поре.       Альдбург почему-то не спал. Стоя на крыльце чертога поближе к чадящим настенным факелам, Эадкильд зябко куталась в плащ и взирала на скопление блёклых расплывчатых огоньков внизу, неподвижно застывших в воздухе. Поздно вернувшись после посещения местного приюта, она с трудом заснула — сон и усталость никак не брали своё, а потом неожиданно проснулась от того, что ей снился Эомер. Снились его ласки, касания губ, безумные слова, которые он горячо шептал на ухо... Проснулась и, ворочаясь с боку на бок, пытаясь прогнать яркие и волнующие образы, не смогла вновь сомкнуть глаз от обуревавших её чувств. Тот поцелуй перевернул её мир — внутри дева ощущала перемены и была так горда, счастлива и уверена в себе, что хотелось кричать об этом, ведь племянник конунга сделал свой выбор. Разве поцелуй не означает любовь и верность?       Погрузившись в приятные грёзы и слушая мерный шум капель, Эадкильд потеряла всяческое представление о времени. По ощущениям уже давно перевалило за полночь, а она продрогла в лёгком платье, наспех натянутом поверх сорочки, так что даже шерстяная накидка и пламя факелов не спасали от прохлады, но сладкая дремота никак не подступала. Обречённо вздохнув, леди всё-таки надумала вернуться в постель, как вдруг до неё долетел едва уловимый чавкающий звук шагов по грязи, вынудивший замереть и, навострившись, всмотреться в кромешную тьму.       — Не ожидал застать тебя здесь.       Голос Эомера, привыкший командовать, казалось, раздался слишком громко, отозвавшись эхом на пустынной улице и нарушив убаюкивающую мелодию дождя. Пропустив удар, девичье сердце затрепетало, заколотилось чаще, разливая между рёбрами необъяснимое тепло, — и, всколыхнувшись, Эадкильд выбежала на ступени. Зыбкое рыжее сияние за её спиной выхватило из темноты рослую фигуру воина, на доспехах которого играли огненные блики, устрашающе подсвечивая и без того суровое, усталое лицо. Невзирая на непогоду, он шёл неторопливо, немного скованно, хмурил брови и щурился от ветра или, может, злился на унылую морось, сеявшуюся с небес.       — Ты слышала, как прибыло войско? — взойдя на крыльцо, угрюмо спросил Эомер и тряхнул головой, чтобы откинуть со лба мокрые пряди.       Повинуясь невольному порыву, девушка бросилась к нему, обхватила за шею и уткнулась в холодное жёсткое плечо, наслаждаясь запахами выделанной кожи и стали. Она надеялась почувствовать его губы на своих губах, надеялась ощутить жар и силу его объятий... Однако мужчина не предпринял ничего. Вместо этого положил ладонь на её затылок, надавливая, медленно заскользил вниз по спине, стиснул талию и, аккуратно отстранив, отвёл взгляд.       Щемящее предвкушение в груди уступило место огорчению сродни обиде. Проглотив внезапную горечь, Эадкильд отступила и растерянно поникла. На что она рассчитывала, наивная девчонка? На вечную любовь и покровительство? Но Эомер не умел любить. Не так, как ей хотелось. Пожалуй, у него была одна истинная страсть — битвы, и жил он лишь ради них. А возможно, ей и вовсе всё это показалось, и она так и осталась для него надоедливым дитя, младшей сестрой, нуждающейся в защите.       — Не слышала, — тихо произнесла темноволосая леди, уязвлённая его безразличием. — Просто проснулась посреди ночи, не смогла уснуть и решила скоротать бессонницу здесь.       Повисла угнетающая, давящая на сознание тишина. Несколько бесконечно долгих мгновений Эомер молчал, даже не шевелился, а потом, разорвав воцарившееся вокруг напряжение, прочистил горло:       — Твой брат вернулся.       — Ты видел Эадмунда? — оживившись, Эадкильд вскинула голову, непроизвольно подалась вперёд.       Скупо кивнув, племянник конунга с высоты своего роста смерил подругу тяжёлым взором.       — Он просил позвать тебя.       — В столь поздний час? — недоверчиво уточнила она и вдруг усмехнулась: — А сам под дождём, видно, не пожелал идти?       Молодой капитан ответил не сразу. Заставив затаить дыхание, он поднёс тёплые пальцы к лицу Эадкильд и, мимолётно коснувшись щеки, заправил выбившийся локон за ухо, а затем потянул за край её капюшона, одним движением накинув на голову.       — Пойдём. — И, неловко сжав маленькую ладонь, принудил идти следом.       Пропустив две последние ступени и чуть не рухнув с крыльца, девушка приглушённо вскрикнула — на ходу ловя свободной рукой развевающиеся полы плаща и запахиваясь плотнее, она едва поспевала за Эомером, которому явно не составляло большого труда тащить её за собою. В окнах домов, располагавшихся вкруг площади перед чертогом и вдоль главной улицы, брезжил неясный свет, но она всё равно ничего не могла разглядеть под ногами и недоумевала, как мужчина вообще разбирал дорогу, умудряясь при этом обходить лужи. В мыслях возникло глупое сравнение, будто он шёл на таран, готовый смести на своём пути любые преграды, и в иной момент Эадкильд посмеялась бы над этим, однако сейчас какая-то призрачная тревога опоясала грудь железным обручем и сдавила виски.       — Куда мы торопимся? Почему это не терпит до утра? Эомер?       Впившись глазами в размытое очертание его силуэта, она надеялась получить ответ, но принц не проронил ни звука, упрямо продолжая вести её вниз по склону, в город. Дурное предчувствие остро кольнуло сердце — и дева, отказываясь идти дальше, уперлась каблуками сапожек в рыхлую скользкую землю. От мощного рывка Эомера нога непроизвольно дёрнулась и замерла в воздухе, плечи напряглись и, сопротивляясь напору, выгнулись вперёд, только она не сдвинулась ни на шаг, встала словно вкопанная.       — Эомер, что случилось? — не отрывая непокорный взгляд, жёстко потребовала Эадкильд.       — Проклятье! — рыкнул воин и круто развернулся, так и не ослабив крепкой хватки. Она не могла рассмотреть его черты, однако отчётливо вообразила, как на переносице грозно сошлись брови, а рот сжался в тонкую бескровную линию. Эомер сердито потянул девушку на себя, но затем, точно осознав, что не сумеет совладать с её нравом, в бессилии отбросил хрупкую ладонь. — Не уговаривай меня, Эадкильд! Я не хочу быть тем, кто сообщит тебе это.       Рвущиеся наружу слова возмущения, подобно рыбьей кости, застряли у неё в глотке. Скрутив до тошноты, запоздалое понимание происходящего обожгло нутро ледяным холодом, а от пробравшей дрожи неожиданно подкосились колени.       — Эадмунд... — девичий голос осёкся и упал до шёпота, рука инстинктивно потянулась к губам.       Эадкильд более не задавала вопросов — сорвавшись с места, она вмиг обогнула Эомера и, смутно видя перед собою, опрометью понеслась по улице. Поскальзываясь на тягучей, жирной слякоти, наступая в лужи и размазывая по щекам не то слёзы, не то капли дождя, она по памяти отыскала лазарет среди серых неприметных строений, таких похожих друг на друга в ночи, и перешагнула порог, скинув прямо на входе забрызганный и намокший плащ, вдруг сделавшийся слишком тесным. Очутившись в полумрачном коридоре, в котором изредка появлялись целители, суетливо перебегавшие из залы в залу и совсем не обращавшие внимания на незваную гостью, темноволосая леди поначалу оторопела — отчаянная паника и неверие захлестнули удушающей волной, лишая возможности рассуждать. Тотчас вернув в действительность, в ушах зазвучали стенания и хрипы, отдалённые выклики, цокот лекарских инструментов, и она, одолеваемая самыми худшими опасениями, что стиснули душу когтистой лапой, на негнущихся ногах прошла в первую комнату.       Внутри, словно в пчелином улье, мельтешили знахари, хлопоча над ранеными. В ноздри ударило затхлостью и чем-то солоновато-металлическим, отчего желудок свернулся в тугой узел, а к горлу противным вязким комком подкатила желчь, вынудив задержаться в дверном проёме, дабы справиться с головокружением, привыкнуть к омерзительной вони. Выискивая родной облик, Эадкильд оглянулась подле себя, мечущийся между койками взор устремился и в противоположные уголки помещения и остановился лишь на одном из воинов. Обагряя и без того запачканный пол, с его бессильно повисшего запястья стекала густая алая струя; скрывая черты, кровь заливала обращённое к потолку лицо, но волевой контур подбородка отчего-то показался слишком знакомым...       Сердце подскочило и мучительно забилось в груди. Девушка сделала нерешительный шаг вперёд, протянув кончики внезапно занемевших пальцев и с ужасом уставившись на обнажённое мужское плечо, превратившееся в месиво из ошмётков плоти и обломков костей.       — Эадмунд! — собственный крик показался истошным воплем, ладони затряслись в немом порыве зажать рот.       Целитель, сгорбившийся над ратником и занимавшийся его увечьем, на мгновение отвлёкся и, вполоборота бросив неодобрительный взгляд, вернулся к своей кропотливой работе. Но Эадкильд более ничего не замечала вокруг, уже представляя, как припадёт к челу брата, погладит спутанные пшеничные волосы, не окроплённые кровью, и утешит ласковыми речами. Метнувшись раненой птицей, она вскинула хрупкую кисть в стремлении приблизиться, хотя бы дотронуться, постараться успеть...       — Нет! — рявкнул Эомер, дёрнув за рукав так, что затрещала ткань.       Дева в недоумении повернулась. Его пронзительные глаза смотрели прямо на воина, но взор оставался равнодушным, бесстрастным. Капитану эореда ведь далеко не впервой видеть подобное, что для него очередной искалеченный соратник? Он был чёрств, как давнишний хлеб, который отдадут на корм домашнему скоту, такой же сухой и жёсткий.       — Да как ты смеешь! — Она попыталась вырваться, однако натруженная рука держала слишком крепко. Девушкой овладела ярость – вторая её ладонь взметнулась вверх, намереваясь отвесить звонкую оплеуху, чего бы потом это ни стоило. — Дай мне...       — Это не он, — сурово отрезал племянник конунга, поймав тонкое запястье у самого лица. — Ты обозналась, Эадкильд.       — Не он, — приглядевшись к раненому, глухо повторила леди, и сковавшие её незримые тиски страха вмиг распались, а с губ, которые тут же озарила благодарная улыбка, слетел вздох облегчения: — Прости, Эомер... я...       — Я понимаю, — перебил он на полуслове и аккуратно перехватил руку Эадкильд, переплетая пальцы. — Идём. Ты не должна была оказаться здесь.       Нетерпение и слепая паника, от которой болезненно стучало в висках, сменились приступом стыда за неразумное поведение. Понурив голову, девушка последовала к выходу и, стараясь не глазеть по сторонам, почувствовала, как её начинает мутить — бывав в обители исцеления и не единожды наблюдав за лекарями, заживляющими мелкие порезы и ссадины посетителей, она никогда не видела таких жестоких ранений. Разодранная плоть воинов и открытые чудовищные рассечения, полученные от ударов орочьих ятаганов, ещё кровоточили, вязкая кровь собралась в багровые, поблёскивающие лужи на полу и парила — в застоялом воздухе висел тяжёлый смрад и будто прилипал к гортани, не давая дышать.       — Не нужно на это смотреть.       Украдкой скосившись на хмурого и сердитого Эомера, она сглотнула и, ведомая его волей, вошла в другую комнату, тихую и безжизненную, где не было ни стонов, ни хрипов. Тусклое пространство залы, которую освещала пара закопчённых масляных фонарей, заполонил терпкий запах трав и мазей, а вдоль стен ютились койки с покоящимися на них неподвижными телами. Нарушая тягостное, мертвенное безмолвие, окутавшее всё кругом траурной вуалью, внутри находился лишь один знахарь и, склонившись над каким-то ратником, давал испить ему отвар из глиняной чаши. Здесь не излечивали людей — здесь на пороге ожидала смерть.       — Эру милосердный... — выдохнула Эадкильд.       Лёгкие сдавило тупой болью так, что на миг потемнело в глазах. Ощутив, как опора исчезает из-под ног, которые внезапно сделались ватными, она вцепилась в большую надёжную ладонь Эомера, точно пытаясь притянуть его ближе. Молниеносная реакция воина дала о себе знать — подхватив за талию, мужчина привлёк её к своей груди и с нескрываемой тревогой заглянул в побледневшее девичье лицо, приподняв за подбородок высвобожденной рукою.       — Он жив, слышишь?       — Господин, — проскрежетал седой, иссохший лекарь, бесшумной тенью очутившийся рядом, однако его бесцветный голос долетел до Эадкильд словно издалека. Хватаясь за доспехи принца, как за спасение от любого зла, она уже не различала ничего вокруг, тщась унять дикое сердцебиение и колотящий её лихорадочный озноб, казалось, лишивший последних сил. — Мы очистили и заштопали раны, да едва ли сумели подсобить этим: ваш витязь потерял немерено крови, два ребра были раздроблены всмятку, их осколки пропороли внутренности похлеще клинка. Он обречён, господин.       — Обречён? — процедил Эомер сквозь зубы, резко выпустив деву из объятий, отчего она чуть не утратила равновесие.       — Ежели бы не долгая дорога, быть может...       Всё произошло слишком быстро. Не дав договорить, рослый капитан стремительно шагнул вперёд и, совершенно потеряв над собой контроль, обеими руками сгрёб старика за ворот серого балахона. Эадкильд испуганно отшатнулась — она буквально ощутила силу той ярости, с которой он держал худощавое тело над землёй, нависая над ним.       — Я велел спасти его любой ценой! — гневно прорычал племянник конунга, встряхнув целителя так, что в карманах бесформенного одеяния зазвенели склянки со снадобьями.       — Мы лекари, господин, а не колдуны, — невозмутимо вымолвил тот. — С подобными увечьями не выживают, вам ли не знать.       До сих пор теряясь в происходящем, Эадкильд переводила смущённый взор с одного мужа на другого и искренне не понимала, о ком они вели спор и почему Эомера обуяло столь безумное исступление. Немного повременив, будто осмысливая услышанное, тот расцепил побелевшие пальцы, позволяя старику выскользнуть, и отстранился, рвано дыша, грозно возвышаясь над всеми.       — Сколько ему осталось? — в тоне прозвучала сталь.       Ещё не получив ответа, принц оглянулся на темноволосую подругу, скорбно сведя брови на переносице, — и в это мгновение, словно плеть, её хлестнуло жуткое осознание. Кровь разом отлила от щёк, лицо как-то осунулось, и на нём застыло выражение горестного изумления. Воздуха, дабы вздохнуть, выплыть из-под леденящей волны ужаса, не доставало, и она, жадно хватая его ртом, подобно рыбе, выброшенной на берег, попятилась и отчаянно затрясла головой, отказываясь верить в собственные догадки.       — Нет. Нет. Нет! — запричитала дева, прижимая ладони к дрожащим губам, чувствуя, как защипало глаза.       — Не дотянет до рассвета.       Вот и всё... Смертный приговор, который она так страшилась услышать из уст целителя, был вынесен. В отчаянии завыв, Эадкильд отмахнулась от руки Эомера, влетела в палату для отходящих и, точно в тумане мечась между койками с неподвижными, будто каменными, медленно умирающими воинами, наконец обнаружила его. В самом дальнем углу, куда едва достигало слабое мерцание фонаря, на грубо сколоченном топчане лежал Эадмунд, облачённый лишь в холщовые штаны да рубаху, всю измазанную кровью, словно о неё вытирали мокрые руки. Собирая грязь, его доспехи кучей запылённого железа валялись на полу, отшвырнутые лекарями как что-то бесполезное. Но чудилось, что он, измождённый боем, просто спит и видит беспокойное сновидение, очередной кошмар — непривычно заострившееся лицо напряглось, челюсти были стиснуты, а на лбу выступила испарина.       Эадкильд вдруг оробела, съёжилась от внезапно пронявшего её испуга. Перед взором поплыли тёмные круги, ей стало боязно сделать хоть шаг, и она, поникшая и безутешная, стояла посреди залы, не в силах совладать с нахлынувшими эмоциями. Чуть заметно поведя головой, Эадмунд нахмурился, сжал кулак, приказывая себе преодолеть немощь, — и это заставило её на одеревеневших ногах приблизиться к ложу и опуститься на колени. Девушка не узнавала собственного брата: некогда красивые и правильные черты исказила гримаса боли, глазницы впали от истощения, скулы плотно обтянула землистого цвета кожа, — жизнерадостный, улыбчивый и крепкий юноша, которого она совсем недавно провожала в дозор, превратился в зловещую тень. Под чеканящее биение сердца, что отсчитывало удары до неминуемого конца, она коснулась его холодеющего предплечья и не сдержала слёз.       — Моя малышка... — ощутив родное тепло, просипел Эадмунд, но не разомкнул век. Потрескавшиеся, сухие губы еле шевелились, слова давались с трудом, и он будто выталкивал их из глотки. — Я почти отчаялся дождаться...       Всхлипнув, Эадкильд требовательно впилась пальцами в его руку.       — Не смей так говорить! Понятно? Я ещё не готова расстаться с тобой!       — Прости... я не думал, что всё так скоро закончится...       — Не сдавайся, — неожиданно жёстко произнёс Эомер, оставшись в стороне. Получив столь необходимую сейчас поддержку, дева обернулась к нему в надежде, что он сможет всё исправить, но, казалось, впервые в жизни мужчина был не в силах облегчить её страдания, взять её ношу на себя. — Нужно бороться, друг. Ты стерпишь. Всё стерпишь, слышишь?       Резко распахнув веки, Эадмунд уставился в потолок и надолго умолк, вынуждая сестру с волнением ловить каждый его тяжёлый вдох, а затем беспричинно разразился хриплым торжествующим смехом:       — О, это была славная битва, друг. Тех, кого я изрубил, хватило бы нам обоим. — Он вяло обратил голову к товарищам; его зрачки были расширены, глаза из небесно-голубых сделались совсем чёрными. Норовя что-то добавить, воин подался немного вперёд и издал непонятный звук, лицо его обомлело, а на устах заиграла вымученная улыбка. — Ты помнишь, друг? Ты стоял рядом... мы сражались вместе... неизменно, — и сразу рухнул обратно в койку.       — Да. Я помню, Эадмунд... — голос капитана был ровен, но мимолётное выражение ужаса выдало с лихвой. Угрюмо сдвинув брови, он сглотнул, словно фраза встала поперёк горла, и несвойственно самому себе потупил взгляд. — Для меня всегда было честью сражаться с тобою. И жить с тобою.       Неотрывно наблюдавшая за ним Эадкильд и не заметила, как беззвучные рыдания начали сотрясать её тело — Эомер делал то, о чём она боялась даже помыслить.       — Почему? — зло выдавила дева, исподлобья воззрившись на него. — Почему ты прощаешься с ним?       — Он в бреду, Эадкильд, — глухой шёпот коснулся ушей, ползучей змеей проник в разум.       Племянник конунга опустил свою широкую ладонь ей на плечо и легонько потряс, заставляя опомниться. Она сызнова посмотрела на брата, на его напрасные порывы ещё раз подняться, на то, как он дышал со свистом и метался, одёргивая на себе одежду.       — Не забыл наш спор? Мы спорили... давно, — продолжал он, угасая, точно свеча на стылом ветру. — Выиграет тот, кто получит больше шрамов... тот будет истинным воином. Нынче у меня шрамов побольше, Эо... м-м... — такие простые слова сейчас казались увесистее любой ратной сбруи.       — Ты всегда был истинным воином, Эадмунд, — печально отозвался принц, потом, нагнувшись, из груды доспехов вытащил меч, заточенное лезвие которого в скупом свете фонаря блеснуло огненной зарницей, и положил его обок хозяина. — Им и останешься.       — Береги Эадкильд, а она убережёт тебя... от новых шрамов...       — Эадмунд, прошу... — горько воззвала та, давясь слезами, хватая брата за кончики пальцев.       — ...я знаю, ради неё ты будешь возвращаться домой... не искать славной смерти, — мужчина охнул и крепко сцепил зубы, тело прошила судорога. — Хороший человек... столь мало хороших...       Его веки затрепетали, голова запрокинулась к потолку; он постарался выпрямить руки, но они так и лежали согнутыми, как ржавые прутья.       — Не покидай меня! — взмолившись, надрывно заревела Эадкильд. В груди что-то гулко ухнуло вниз, сворачиваясь в твёрдый саднящий ком.       — Ты не одна... в надёжных руках... спокоен, — широко открывая рот, Эадмунд учащённо задышал, будто бы это причиняло боль. — Я спокоен, — повторил он и усмехнулся: — Пообещай не плакать, ма...лышка. Когда-то это должно было случиться... Я хотел увидеть тебя... убедиться... ты в надёжных руках.       Жгучие, едкие, отнимающие надежду слёзы застилали взор Эадкильд, окружающие предметы превращались в размытые разноцветные пятна, однако она, остолбенев и в безмолвной оторопи зажав губы ладонью, страшилась даже моргнуть, дабы не упустить ни единого мгновения. Воин сглотнул и в изнеможении прикрыл глаза, но тут же дёрнул плечом, сбросив кисть сестры. Вдохи стали короткими и редкими, на шее набухла и отчётливо запульсировала синеватая венка. Блаженно улыбнувшись, он вдруг воздел кверху напряжённые, точно струны, пальцы в попытке дотянуться до чего-то, зримого лишь ему, а второй рукой ощупал койку подле себя и стиснул эфес верного меча.       — Солнце... солнце на стягах Марки. Так ярко... — зашептал он, едва двигая воспалёнными устами. Паузы в его сбивчивой речи делались всё длиннее, и казалось, что каждое новое слово станет последним. — Наши знамёна... сияют победой. Это добрый знак... Я спокоен...       Застывшая в воздухе длань Эадмунда обмякла и плавно опустилась на грудь, словно прижимая до сих пор кровоточащую рану, мускулы на восковом лице расслабились, и оно приняло умиротворённое выражение. От повисшей звенящей тишины, прерываемой только ропотным мычанием умирающих воинов, сделалось дурно, но Эадкильд не прекращала тревожно всматриваться в родные черты и уповать на очередной вдох, звук или жест.       — Эадмунд... — спустя мгновения томительного ожидания робко позвала она, тронула безвольную ладонь брата - и тут же всё поняла. — Эадмунд, очнись! Прошу... не оставляй меня...       — Мышонок... мне жаль.       Эомер осторожно коснулся её ссутулившейся, содрогающейся от громких рыданий спины, но дева, вынудив отпрянуть, внезапно вскочила на ноги, развернулась и, подобно загнанному зверьку, суетливо заозиралась по сторонам. Не унимающееся сердце мучительно пропустило удар, а доселе горящий предвкушением взгляд потух: в зале для отходящих не было ни одного лекаря.       — Эй! Кто-нибудь, сюда! Помогите ему! — заголосила она и, намереваясь бежать, кричать, молить о помощи, лишь бы спасти близкого человека, успела ступить всего пару шагов, как вдруг в запястье вцепилась загрубевшая ладонь, приковав к месту, а в сознание врезались сухие монотонные слова:       — Всё кончено. — Племянник конунга рывком дёрнул Эадкильд на себя, и она встретилась со взором жёстких, безучастных глаз, которые в этот момент были совсем чужими. — Ты сделала всё, что могла. Довольно.       — Я должна... Пусти! Пусти немедленно! — взвизгнула она, но младший принц не послушал. В жилах тут же вскипела кровь и оглушительно застучала в висках. Примешиваясь к слепой ненависти, обида выплеснулась раньше, чем разум сумел оправиться от происходящего — и леди, сжав свободную руку в кулак, с размаху ударила его в грудь. — Ты бесчувственный! Бездушный истукан! Тебе всё равно! Он был твоим другом! А ты... ты просто стоял и смотрел, как он умирает!       Найдя выход бушующим внутри эмоциям и даже не пытаясь унять злые слёзы, брызнувшие из глаз, она беспорядочно колотила по прочным доспехам, ожидая любое наказание за свою выходку. Если бы Эомер наорал, хорошенько встряхнул или дал оплеуху, ей бы полегчало, Эадкильд точно была уверена, пожалуй, даже рассчитывала на это, однако он отчего-то молчал, не шевелился, терпел, и это совершенно сбило с толку. Короткого смятения оказалось достаточно, дабы воин ухватил второе её запястье, резким движением привлёк вплотную и надёжно сцепил свои ладони за её спиной, подавляя сопротивление.       — Я сказала, пусти! — Извернувшись в тесных объятиях, она с вызовом вскинула лицо и, не колеблясь, влепила ему пощёчину, звон которой ещё несколько секунд отдавался в помещении. Эомер потрясённо выдохнул и, будто не веря в происходящее, потянулся к щеке, где уже расползалось малиновое пятно. — Чудовище! Неискоренимый самолюб! Тебе нет дела до чужого горя!       Девичий голос сорвался до хрипоты, плач незаметно перешёл в истерические рыдания, раздирающие лёгкие лютыми когтями. Уперевшись в мощные плечи ладонями, она вновь попробовала выкрутиться, но силы молодого капитана хватило, чтобы удержать её одной рукой.       — Довольно! — выкрикнул он. — Опомнись наконец! Ему уже не помочь!       Не помочь... Страшное ощущение безысходности сковало тело, пронзило израненную душу, точно вспышка молнии. Её старшего брата, друга и опоры больше нет, как и не стало какой-то значимой частицы в сердце, которую безжалостно вырвали с корнем. Чувствуя себя одинокой и беззащитной маленькой девочкой, Эадкильд горько разревелась и обречённо уронила голову Эомеру на грудь. Ею овладела опустошающая слабость, всё пережитое вдруг навалилось неподъёмной ношей, и она, обмякнув, начала оседать на пол. Не позволяя в беспамятстве рухнуть, племянник конунга медленно опустился вместе с нею и, усадив между своих ног, согнутых в коленях, крепко прижал, окутывая необходимым теплом.

❋ ♘ ❋

      Сквозь забытьё девушка почувствовала невесомое прикосновение к затылку и, неимоверным усилием открыв отяжелевшие, припухшие от солёной влаги веки, в замешательстве обнаружила, что освещающие пространство фонари почти погасли и вокруг повис сумрак. Неужели она, измождённая плачем, задремала прямо на грязном полу залы для отходящих воинов? Завозившись, Эадкильд вскинула воспалённые глаза:       — Долго мы здесь? — голос прозвучал слабо и бесцветно.       — Не знаю, — спокойно ответил Эомер. — Но нас уже не единожды пытались выпроводить отсюда.       Отодвинувшись, она измученно взглянула на койку, где остывало тело Эадмунда. Её не передёрнуло, как обычно, при виде почившего; казалось, она начинала свыкаться с мыслью о кончине брата: слёзы высохли, неистовые терзания как-то поутихли, осталась лишь тихая боль, неторопливо выедающая нутро.       — Не хочу покидать его.       — Проведя ночь у его одра, ты попусту изведёшь себя. Эадмунд никуда не денется. Вернёшься к нему, когда отдохнёшь.       Эомер даже не спрашивал и в этот раз навряд ли допустил бы неповиновения — выпрямившись, молча поднял Эадкильд с колен, а когда её затёкшие ноги внезапно подкосились, легко подхватил на руки, словно ребёнка. Не имея ни сил, ни желания противиться его воле, она только теснее прильнула к нему и уткнулась в шею, так что не заметила, как они покинули погрузившуюся в тишину обитель исцеления, прошли по ночной улице и переступили порог спящего чертога. Леди не ведала, куда он её несёт — полностью истощённая и разбитая, она не узнала каменных стен, в которых провела так много дней, и не сразу осознала, что они миновали тронный зал, свернули в жилой коридор и остановились подле покоев принца.       — Отогреешься у меня, — толкнув массивную дверь, проговорил он тоном, не терпящим возражений.       В просторной опочивальне царила темень, было сухо и тепло, за окном успокаивающе шелестел мелкий затяжной дождь, а догорающий камин из белого мрамора светился малиновыми углями и приятно похрустывал. Пройдя внутрь, Эомер бережно опустил свою ношу в бархатное кресло напротив очага, склонился над топкой и, поворошив головёшки, подложил свежих поленьев.       — Я сейчас, — не оборачиваясь, отрезал он и куда-то ушёл.       Мокрый подол летнего платья жалкой тряпкой, набрякшей от воды, свисал к полу и холодил и без того озябшее тело. Скинув хлюпающие сапожки, дева подтянула колени к груди и обхватила их руками, уставившись на занимающееся пламя невидящим взором. Как теперь возвращаться в Эдорас? Как сообщить бабушке о смерти любимого внука? Как посмотреть в мудрые глаза, испещрённые паутиной морщин? Слабое сердце Милдгит просто не выдержит столь жестокого удара судьбы, но Эадкильд была не в силах уберечь родительницу от подобного...       Горечью подкатив к горлу, скорбь нахлынула новой волной — она просидела несколько мгновений в глухом безмолвии, полностью отстранённая от всего мира, и едва ли расслышала, что двери вновь скрипнули и в покоях появился Эомер.       — Пей, — вынудив вздрогнуть, приказ раздался над самым ухом, а в поле зрения возник серебряный кубок.       Темноволосая леди недоверчиво приняла тяжёлый сосуд и с некоторой опаской заглянула внутрь.       — Это вино, — устало пояснил воин.       Сделав большой глоток, она поморщилась и протянула бокал обратно, однако племянник конунга одним движением развернул её кисть:       — До дна.       Эадкильд безропотно подчинилась. Кисло-сладкое густое питьё моментально обожгло голодный желудок, бросилось в голову, одурманивая и забирая заботы минувшего вечера в своё зыбкое хмельное царство. Лениво откинувшись на спинку кресла, она вложила пустой кубок в раскрытую ладонь принца, который прямо в него плеснул из кувшина новую порцию вина и залпом осушил. На миг застыл, угрюмо смотря на огонь, а затем размашистым шагом скрылся в глубине комнаты. Почувствовав необычайную лёгкость и негу, девушка прикрыла слипающиеся веки, но донёсшееся дребезжание стали враз стряхнуло с неё подкравшуюся дрёму.       Дёрнувшись от неожиданности, она обратила затуманенный взгляд на шум. В углу опочивальни, выделявшемся во мраке пятном рыжего света, возле стойки для доспехов понуро стоял Эомер и не спеша снимал с себя сбрую. Вжав шею в плечи, Эадкильд следила за тем, как он расстёгивал наручи, по одному швырял их на холодный пол, дёргал неподдающиеся пряжки подмышками, и вдруг спохватилась.       — Позволь помочь, — она моментально очутилась подле капитана, отняла его неуклюжие пальцы и ловко расправилась с наплечником.       — Не нужно, — отбрыкнулся тот, продолжая упорно бороться с застёжками, — испачкаешься.       — Бывало, я помогала брату, доверься мне.       Повесив наплечник на стойку, темноволосая леди наблюдала за этим со снисходительной полуулыбкой, покуда мужчина, сокрушённо вздохнув, наконец не пересилил своё упрямство и не уступил. Тогда она сноровисто освободила его от второго наплечника и нагрудника, с непонятным трепетом, охватившим всё её естество, присела перед ним, чтобы отстегнуть наголенники — и из снаряжения на Эомере осталась лишь кольчуга.       — Не стоило, мышонок.       Пряча заалевшие то ли от вина, то ли от такой близости щёки, Эадкильд молча отошла в сторону и отвернулась. Буйное пламя, плясавшее в камине, нагоняло неимоверную духоту, от которой вскипал разум и делалось дурно — она оглянулась в поисках воды, да так и замерла, зацепившись взором за спину статного воина. Избавившись от кольчуги и подлатника, он стянул с себя рубаху и склонился над бадьёй для купания, прямыми руками уперевшись в деревянный борт и низко опустив голову. Скольких дорогих сердцу людей Эомер потерял за свою недолгую жизнь? Сегодня этот кровавый список пополнился новым именем. Эадмунд с юности был ему верным другом и братом по оружию, а она опрометчиво обвинила того в безразличии и чёрствости. Глупая!       Закусив губу, дева пристыженно отвела глаза и украдкой снова покосилась на племянника конунга. Зачерпнув пригоршню воды, он смочил шею, неторопливо размял усталые мышцы, затем резко окунул голову в купель и, откинув мокрые волосы назад, провёл по ним ладонями, выжимая лишнюю влагу. Эадкильд, словно заворожённая, смотрела, как шустрые струйки сбегали по лоснящемуся в свете свечей телу и исчезали за поясом штанов и как бугрились натренированные мускулы, когда он обтирался полотенцем.       Вторя ритму сердца, её дыхание участилось, во рту пересохло, и она, поддавшись непристойным мыслям, устремилась к Эомеру. Пальцы сами коснулись широкого запястья и заскользили по внутренней стороне руки к чувствительной коже на сгибе локтя, исследуя напряжённые переплетения вен.        Вздрогнув, мужчина отбросил полотенце и повернулся на немой зов ласки:       — Ты чего? — он нахмурил брови, будто не одобряя происходящее, но в глазах читалось недоумение.       Утонув в вязких думах, девушка повела по изгибу обнажённого плеча, дошла до ключицы, такой незащищенной и уязвимой с виду, кончиками пальцев очертила ямку у основания шеи и двинулась вниз по могучей, поросшей жёсткими завитками волос груди, зачарованно следя за собственной ладонью. Забыв, как дышать, она внимательно обводила линии старых побледневших рубцов и попутно осматривала на наличие свежих ран, ведь накануне он был в бою.       — Шрамы... — отстранённо проговорила Эадкильд, дотронувшись до едва зажившего рассечения на боку, которое, судя по всему, появилось после охоты на вепря. — Столько шрамов... И у Эадмунда были...       Невыносимая боль в душе наросла так, что комок в горле не дал докончить фразу — судорожно сглотнув, она подняла глаза, полные слёз, и часто-часто заморгала, пытаясь не разреветься. Удручённо качнув головой, принц обхватил её личико прохладными ладонями, большими пальцами стёр сорвавшиеся с ресниц крупные капли, привлёк к себе, и они соприкоснулись лбами.       — Тише, я с тобой, — успокаивающе прошептал он, потом переместил руки на девичью талию и прижал к груди: — Я рядом.       Он действительно был рядом, слишком близко: через тонкое сукно одеяния Эадкильд осязала жар его тела, ощущала прочность объятий, слышала тяжёлое сердцебиение, вселяющее умиротворение, — и эта близость сводила с ума, затрагивала потаённые струны. Она лишилась брата, столь нужной поддержки и защиты, и теперь, как никогда, хотела вновь почувствовать себя в безопасности. Испытывая сладостное головокружение, дева обхватила его шею, невольно потянулась губами к губам, таким желанным и манящим, и, вплетая пальцы в густые мокрые волосы, неумело, отчаянно поцеловала. Глухо рыкнув прямо в уста, Эомер немедля ответил на призыв, сгрёб её в охапку так, что ноги оторвались от пола, и сделал шаг к кровати. Одна ладонь сдавила талию, сминая ткань платья в складки, другая — легла на затылок, углубляя поцелуй. От такого напора у Эадкильд подогнулись колени; внутри всё напряглось, по коже пробежали мурашки, и она задрожала, растворяясь в настойчивых ласках. Сейчас племянник конунга был совсем другим: наглым, нетерпеливым и властным, но ей это нравилось. Вцепившись в его плечи, она немного отклонила голову, подставляя шею горячим губам, и неожиданно для самой себя поцеловала мужчину возле уха.       — Нет! — шумно дыша, он отстранился, словно прикосновение обожгло подобно раскалённому металлу. Потемневшие глаза сурово вперились в девушку. — Нельзя.       Опьянённая любовью, она потянулась снова, однако Эомер удержал её и отпрянул.       — Я не могу. Не хочу... чтобы так. — Вынуждая в замешательстве вглядываться в его лицо, приобретшее резкие очертания, он стиснул зубы и на миг отвёл взор. — У тебя горе, Эадкильд. Ты раздавлена смертью брата.       Действуя вернее ушата ледяной воды, речи отрезвляли — выдохнув, она устало уронила протянутые руки.       — Да ведь я...       Воин не дал договорить, взял за плечи и встряхнул, как нерадивое дитя:       — Ты не ведаешь, что творишь! Не понимаешь, к чему это приведёт.       — Понимаю...       Он снова смотрел прямо в глаза, долго и пристально, будто пытаясь отыскать в них то самое осознание.       — Нет. Это вино замутило тебе разум.       Строгий взор спал, и в первое мгновение ей стало легче. Затем, опаляя щёки, Эадкильд окатила волна стыда, в животе сделалось неприятно пусто. Как она могла опуститься до подобного поведения? Куда делись её короткость и смирение благонравной леди из знатной семьи? Почему она поступила как развязная девица, не знающая о понятиях пристойности и морали? На ум так некстати пришёл образ дочки главного конюшего — вот уж явно, на кого не стоит равняться.       Затаив дыхание, дева исподлобья воззрилась на Эомера и закусила губу. Вдруг он расскажет обо всём своим соратникам, Эовин или бабушке?       — Да, прости, — мотнув головой, блёкло произнесла она и направилась обратно к камину, но мужчина внезапно остановил её за запястье и развернул:       — Мышонок...       — Всё в порядке. Я понимаю, ты сделал бы не по чести, если бы...       Оборвав на полуслове, племянник конунга порывисто склонился и, застав врасплох, требовательно впился в полуоткрытые уста. Перед глазами разошлось зыбкое марево — и опочивальня завертелась в одурманивающем водовороте. Словно птица в силках, девичье сердце затрепыхалось, а тело обмякло, отдаваясь в крепкие руки. Тая в ощущениях, она оцепенела, не способная даже пошевелиться, но прежде, чем успела что-либо сообразить, в дверь постучали.       — Владыка, — послышался приглушённый голос слуги. — Банная комната готова.       Медленно разорвав поцелуй, Эомер уткнулся носом в её висок и какое-то время не шевелился, отчего и Эадкильд непроизвольно замерла, наслаждаясь теплом сбивчивого дыхания, которое щекотало ухо и шею.       — Иди, — наконец молвил он и, со свистом втянув воздух, отодвинулся, оставив леди в смятении. — Я хочу, дабы ты согрелась, расслабилась и спокойно поспала. Если не сумеешь заснуть — ты знаешь, что поможет. Не отнекивайся, ты измотана, а нам предстоит долгий путь.       — Долгий путь?       — Один день мы потратим на отдых и сборы, потом отбудем в Эдорас. У меня возникли неотложные дела, а ты получишь возможность попрощаться с братом... в родных краях.       Неожиданное известие болезненно обожгло душу, напоминая о сегодняшнем несчастье. Она не хотела помнить об утрате, вонзившейся в сердце острой иглой, поэтому лишь потупила очи и затеребила камешки браслета.       — Спасибо тебе... за всё, — тихо и искренне проговорила она. — То, что ты сделал... на большее я и надеяться не могла. Спасибо и... прости за мои неразумные слова.       Вскинув лицо, Эадкильд встретила взор зелёных проницательных глаз, которые, пожалуй, уловили даже столь малейшую перемену в её настроении. Однако принц смолчал, костяшками пальцев мягко дотронулся до щеки, подбородка, скользнул к шее и, следуя взглядом за рукой, аккуратно поправил девичье платье, почему-то сползшее с плеча.       — Доброй ночи, мышонок.       Млея от этих осторожных сдержанных прикосновений, она наклонила голову и, неотрывно смотря на Эомера, будто надеясь, что он предложит остаться, ласково потёрлась о большую ладонь, покоящуюся на плече.       — Доброй ночи.       Очутившись в холодном коридоре, освещаемом лишь масляным фонарём, что держал перед собой покорно ожидающий слуга, Эадкильд наконец обрела способность мыслить здраво. Она слишком много перенесла за сегодня, да и завтра будет не легче, посему нужно было набраться сил — голова раскалывалась, как яичная скорлупа, а ноги еле передвигались. Растёкшееся по жилам и избавившее от мучительных страданий хотя бы на один вечер, вино и впрямь туманило измученное сознание: произошедшее в опочивальне племянника конунга казалось то ли сном, то ли игрой воображения. Только трепет во всём теле, ускоренное биение сердца и приятное покалывание в припухших устах были доказательством пережитых мгновений восторга.