Мышонок в пшеничном поле

      Не было ни звуков, ни света, ни запахов — всё растворилось в бездонной пустоте, словно кто-то стёр окружающую действительность. Лишённое мыслей сознание тонуло во тьме, которая походила на самый жуткий ночной кошмар и цепко держала в своих ледяных объятиях. Хотелось кричать, барахтаться, вырваться из этого плена, однако темнота, точно насмехаясь, сковывала всякое движение и проглатывала любой шорох, не оставляя даже эха. Вокруг не было ничего. Только она одна, жалкая в своей беспомощности — а быть может, уже сама ставшая никем, — и её животный страх.       Но с каждым мгновением объятия забвения ослабевали и распадались. Вслушиваясь в пустоту, Эадкильд теперь улавливала посторонний шум и гулкие голоса, столь неясные, что их можно было принять за игру воображения или невнятный шёпот листвы в дремучей лесной чаще. Кто-то звал её по имени; порой перед затуманенным взором внезапной вспышкой возникали и исчезали расплывчатые лица, после чего на языке оседал горький вкус трав, горло склеивала отвратительная вязкая жижа — и желудок тотчас выворачивало наизнанку. А затем вновь наступала тьма.       Сознание вернулось резко, когда посреди полнейшей тишины щёлкнула дверь, и в ушах нестерпимым грохотом отдалась чеканная мужская поступь, замершая неподалёку. Вздрогнув, Эадкильд глухо простонала: ощущения обрушились на неё, захлестнув волной слабости и боли. Она попробовала пошевелиться и открыть глаза, однако пригвождённое к постели тело показалось неподъёмной ношей, а отяжелевшие веки будто налились свинцом. Тихо вздохнув сквозь зубы, превозмогая немощь, дева бессильными пальцами смяла пушистое меховое одеяло и медленно подняла ресницы.       В скудном огненном свечении она увидела часть грубо отёсанных дощатых стен и нависающий балочный потолок, который вдруг заколыхался, завертелся и поплыл перед глазами, вызвав тошнотворное головокружение. Зажмурившись, Эадкильд отвернулась, потом снова распахнула веки — и сердце, трепыхнувшись меж рёбрами певчей птицей, застучало быстрее: в противоположном углу скромной крохотной комнатушки у столика возле кресла стоял Эомер. Наполняя медный кубок из кувшина, он был так задумчив и сосредоточен, что, вероятно, не заметил, как очнулась Эадкильд, а она воспользовалась этим и рассматривала его всё ещё замутнённым взглядом, чувствуя, как по венам разливалось необходимое живительное тепло.       Сделав большой глоток, племянник конунга небрежно отставил кубок в сторону и внезапно схватился за голову, сдавливая виски будто бы в приступе боли.       — Всё... в порядке? — встревоженно спросила Эадкильд хилым, бесцветным голосом.       Дёрнувшись, Эомер порывисто выпрямился. Мимолётное замешательство, отразившееся на его лице, сменилось облегчением — и в тот же миг он очутился подле девушки, помогая сесть в постели. Даже настолько простое движение стоило ей неимоверного труда и моментально отозвалось ломотой в мышцах, но она через силу улыбнулась, когда к щеке осторожно прижалась горячая ладонь.       — Наконец ты пришла в себя. И уже не такая бледная, — изучая её черты, молвил Эомер и ненадолго отошёл к столику, а вернувшись, присел рядом и предложил воды.       Одолеваемая жаждой, Эадкильд залпом осушила стакан и, протянув его мужчине, озадаченно покосилась на дверь.       — Я не... Что произошло? Где я?       — Это покои кормилицы. Помнишь запертую дверь, ведущую из опочивальни Эовин? Мы посчитали, что тебя нужно разместить здесь, ибо это единственная пустующая и пригодная для жилья комната в чертоге, куда нет доступа посторонним. — Поставив деревянный стакан на пол возле кровати, Эомер напряг желваки и понизил тон, словно намеревался сообщить тайну. — Вино, которое мы пили в тот вечер, было отравлено. Увидев тебя тогда, я сразу подумал на это, а лекарь Сигбальд лишь подтвердил мои догадки. Но всё окончательно прояснилось, когда мы нашли на дне кувшина вишнёвую косточку.       Вникая в услышанное, Эадкильд несколько долгих мгновений потрясённо вглядывалась в пристальные зелёные глаза, отливающие золотом. Затем поникла и, судорожно протолкнув тугой комок в горле, сжала кулаки в попытке унять внутреннюю дрожь.       — Вишнёвую... косточку?       Вынудив вскинуть подбородок, Эомер придвинулся ближе и накрыл её руки своими. От его суконной рубахи исходил знакомый густой аромат цитрусов и гвоздики, и с каждым вдохом этот аромат окутывал Эадкильд всё плотнее, рассеивая дурные мысли, даря успокоение и защиту.       — Я тоже не был сведущ в ядах, покуда Сигбальд не рассказал, что особый настой из вишнёвых косточек смертельно опасен. Именно настойку и добавили в вино, недаром его вкус показался мне чересчур горьким и... — мужчина запнулся и сердито качнул головой. — Мне следовало быть более осмотрительным.       — Я думала, зрелые вина должны горчить... — повела плечом Эадкильд. — И откуда взяться яду в кувшине, который десятилетиями хранился запечатанным? Разве что... его подлили изначально?       — Сомневаюсь, что мои предки любили такие жестокие забавы, — Эомер усмехнулся, и это призрачное оживление на короткий миг стёрло всю усталость, запечатлевшуюся на его лице серостью и тёмными кругами под глазами. Пожалуй, он провёл не одну бессонную ночь. — Никто не знал, что я выбрал это вино в дар конунгу, никто, кроме нас двоих. Пока мы гостили в Альдбурге, кувшин был только у меня, а по возвращении я сам лично поднёс его Теодену. Получается, яд подлили уже здесь, в Эдорасе.       После его слов, прозвучавших как обвинение, Эадкильд почувствовала мимолётный страх. Стараясь заглушить собственный разум, который тут же заполонили мрачные вопросы и предположения, она со всей силы стиснула одеяло в пальцах и убеждённо мотнула головой.       — Кувшин был запечатан. Я помню, как ты срезал клеймо.       — Да. Кто-то запечатал его вновь и устроил всё так, чтобы казалось, что кувшин никогда не распечатывали.       — Ты... догадываешься, кто на такое способен?       Испытующе уставившись на принца, Эадкильд ощутила, как напряглись его ладони, лежащие поверх её сложенных кулачков. Поджав губы, он не ответил и одним лишь строгим взглядом из-под сведённых бровей пресёк любые дальнейшие попытки выведать подробности. От невольной досады у девушки заныло в груди. За долгие годы знакомства с Эомером она уяснила: коли тот не счёл необходимым поделиться своими мыслями, то из него и клещами не получилось бы это вытащить.       Понимая, что и сейчас она вряд ли добилась бы успеха, если бы продолжила расспрашивать, Эадкильд покорно смолчала, и его лицо тотчас расслабилось; племянник конунга тяжело вздохнул, будто подбирая слова:       — В чертоге становится неспокойно, для всех нас наступило тревожное время. Получив звание маршала, я буду часто и надолго уезжать в Истфольд для исполнения своих обязанностей, поэтому хочу, чтобы ты не появлялась здесь в моё отсутствие, — мужчина наклонился к ней ближе, ища понимания в глазах. — Это небезопасно, мышонок.       Не желая поддаваться его мягкой, ненавязчивой настойчивости, Эадкильд вытянула руки из-под его ладоней и нахмурилась.       — А как же Эовин? Она ведь останется тут.       Резко поднявшись с места, Эомер вернулся к столику.       — За ней приглядят, — отрезал он и снова отпил из кубка. — Но тебя я не сумею защитить, находясь за пределами Эдораса.       — И не нужно! — воскликнула леди, прожигая его затылок возмущённым взором. — Отравленное вино предназначалось не мне, а королю. Произошедшее — всего лишь нелепая случайность.       — Нет. — Став ещё шире в плечах, Эомер сжал края столешницы и опустил голову, словно сожалея о чём-то, однако голос зазвучал жёстко: — Судьба действительно сыграла с тобой скверную шутку, но яд предназначался не королю. Сложно объяснить — в этой ситуации много недомолвок. Я не могу раскрыть всего, мышонок, просто знай, что есть человек, который пытается причинить вред моей семье. В тот вечер... — он осёкся и, со злостью шатнув стол вместе со стоящей на нём посудой, громко выбранился: — Проклятье! Я ведь пил отравленное вино вместе с тобой, а отделался лишь головной болью!       Где-то в глубине сердца, которое билось о клетку рёбер, подобно запертому зверю, тлел тусклый огонёк надежды, что всё это было не более чем кровавой потехой, чьей-то отместкой за прошлые обиды и разногласия. Неужели кто-то мог всерьёз навредить королевской родне? Эадкильд отказывалась в это верить, если только... не наступило тревожное время. Припомнив предостережение Эомера, она содрогнулась от внезапно пронявшего её леденящего озноба и, откинув одеяло, плавно спустила ноги на пол.       — Зачем кому-то это нужно? — сдавленным шёпотом спросила девушка, хотя сомневалась, что племянник конунга позволит ей знать сверх положенного. Предпочитая преодолевать проблемы самостоятельно, он всегда пытался уберечь окружавших его людей от лишних забот, вот только сейчас неведение угнетало её куда сильнее правды.       Сгустилась тишина. Эадкильд не сводила взгляда со спины Эомера и, не слишком рассчитывая на откровенность, всё же ждала какого-нибудь ответа. Но молчание затянулось, словно мужчина и не желал возобновлять беседу, и она уже было собралась встать с кровати, как вдруг послышался глубокий тягостный вздох.       — Ты ничего не знаешь, мышонок. Бывая в этих стенах днями напролёт, даже не замечаешь, насколько здесь всё прогнило, — он запнулся и, одним махом опрокинув в рот содержимое кубка, продолжил: — Слухи не врут, Теоден действительно теряет рассудок, а мы теряем его благосклонность... хотя, вероятно, уже потеряли. Конунг перестал прислушиваться к собственному сыну, мне он более не рад, как прежде, и, судя по приказам, по которым маршалы обязаны постоянно оставаться на границах, наше присутствие в Эдорасе и вовсе ему мешает. Я не хотел бы впутывать тебя во всё это, поэтому повторю: в чертоге становится опасно.       — В голове не укладывается... — пролепетала Эадкильд. От вестей, обрушившихся на неё за один вечер, в мыслях воцарилась неразбериха и не давала сосредоточиться на обдумывании услышанного. — Уверена, всему этому есть какое-то объяснение...       — Объяснение? — развернувшись, язвительно переспросил Эомер. Заостряя и без того резко очерченные черты, на его угрюмом лице колыхались зыбкие тени, а глаза отражали огненные всполохи свечей и грозно поблёскивали.       — Я не... не знаю. Да, быть может, кто-то замышляет зло против тебя... или против короля. Но... чего я должна остерегаться?       Не отрывая от неё неподвижного взора, от которого делалось не по себе, принц повременил с ответом, будто прикидывал, следовало ли говорить.       — Тот, кто свершил это злодейство, — мрачно начал он, — может навредить моим близким. А ты небезразлична мне, и я боюсь, если об этом прознают — ты пострадаешь, только уже не по глупой случайности. Я не хочу снова видеть тебя едва ли не бездыханной и осознавать, что ты находишься на волосок от смерти. Мышонок, тебе незачем приходить сюда в моё отсутствие, да и нам... не следует быть вместе на виду у всех.       В иной момент эти слова взволновали бы душу, заставляя трепетать каждую её частичку, ведь вполне могли бы означать признание. Но сейчас воспалённый разум, в котором эмоции звучали сильнее любых обоснованных доводов, подсказывал Эадкильд, что от неё пытались отдалиться. Внутри всё разом оборвалось, и она почувствовала поднимающуюся из груди жгучую горечь.       — Как пожелаешь, — выдавила девушка, проглотив удушающий ком, подступивший к горлу. — Тогда не стоило вообще тратить на меня своё время.       Оттолкнувшись от края постели, она встала на ноги и даже успела шагнуть к двери, как вдруг в ушах мучительно зазвенело, а перед глазами, словно рой светлячков, замелькали блики. Эадкильд пошатнулась и, пожалуй, упала бы, если бы её не подхватил Эомер.       — Ну и куда собралась? Ты ещё слаба. И так пролежала в беспамятстве дольше, чем предполагал Сигбальд, вдобавок ничего не ела! — вспылил он и настойчиво притянул её в объятия, позволяя справиться с дурнотой.       — Мне нужно домой... Бабушка, наверное... — уперев ладони в грудь Эомера, Эадкильд хотела отодвинуться, однако опочивальня вокруг не переставала вращаться, и это вынудило её затихнуть и уткнуться лбом в его плечо.       — Твоя бабушка убеждена, что ты ночуешь в чертоге по просьбе Эовин. Прости за подобное, но Теодред пока не объявлял о произошедшем, знают лишь единицы. Нынешняя ситуация выглядит так, будто именно я преподнёс королю отравленное вино, поэтому лишняя огласка может обернуться против меня.       Последняя фраза ужалила, точно пчела, и темноволосая леди медленно вскинула взгляд. Когда всё успело стать настолько плохо, раз словам племянника конунга могли не поверить? Должно быть, что-то отразилось на её лице, ибо тот на мгновение застыл, а затем ободряюще дёрнул уголками губ.       — Мы это уладим, — твёрдо молвил мужчина, и Эадкильд ладонями ощутила вибрацию его сильного низкого голоса в груди.       Беспорядочно всматриваясь в пытливые глаза Эомера, она уже позабыла о том, что его речи причинили обиду. В этот миг ей было всё равно, потому что он вдруг поднял руку к её лицу и невесомо коснулся щеки костяшками пальцев. Провёл вниз осторожным, чуть щекотным движением, от которого по телу колючими искрами рассыпались мурашки, спустился к шее и обхватил её раскрытой ладонью.       — И я не отказывался от своих чувств, мышонок, что бы ты себе ни надумала. В Альдбурге я пообещал, что всё будет иначе, но очень многое пошло совсем не так, как я рассчитывал. Прошу, дай сосредоточиться на решении трудностей, а не беспокоиться за твою безопасность, и вскоре нам не придётся таиться, будто... влюблённой ребятне.       Смутившись, девушка потупила взор.       — Мы хотя бы будем общаться?       — Приезжая в Эдорас, я по-прежнему буду искать встречи, но уже не в чертоге, а вдали от чужих глаз и злых намерений. — Заставляя смотреть только на него, Эомер заключил её лицо в свои большие ладони и, хмуро сведя брови на переносице, прошептал: — Я не вынесу, если с тобой вновь что-то случится.       От такой близости Эадкильд бросило в жар как от выпитого бокала вина. Воздух показался гуще смолы, а сердце, дрогнув, участило ритм, однако нахлынувшее волнение моментально переросло в совершенно иное чувство. Она с нетерпением перевела взгляд на губы принца, и тот, словно только и ждал одобрения, нагнулся к её инстинктивно приоткрывшимся устам — и мир кругом провалился в бездну. Привстав на цыпочки, леди с готовностью ответила на поцелуй и жадно вцепилась в крепкие плечи маршала, не желая упускать редкую возможность раствориться в его объятиях, стремясь как можно дольше продлить это драгоценное мгновение. Но, вопреки её сомнениям, он не прекратил ласку, и тягучий, сладостный поцелуй, от которого она таяла, будто тонкая льдинка на солнце, незаметно превратился в глубокий и пылкий. Становясь требовательнее, одной рукой Эомер зарылся в её волосы и надавил на затылок, другой — прошёлся вдоль тела, повторяя его плавные изгибы, спрятанные под просторную шерстяную сорочку. Прикосновения обжигали даже сквозь плотную ткань, в коленях появилась ватная слабость; Эадкильд чувствовала, как по ногам поднималась горячая волна и внизу живота делалось жарко. Широкая мужская ладонь то едва осязаемо, то с нажимом продолжала блуждать по её спине, а потом замерла на пояснице, и, соскользнув, мягко сжала бедро. По коже прокатился приятный волнующий трепет, кровь вспыхнула как тысячи огней, и в голове не осталось мыслей, лишь желание, чтобы Эомер прижимал сильнее — это приносило удовольствие...       Сбивчиво дыша, племянник конунга внезапно отстранился. Очнувшись от поцелуя, словно от прерванного сна, девушка ощутила острый укол обиды и, распахнув веки, встретилась с изучающим взором пронзительных глаз, в глубине которых плескалось что-то неопределимое, тёмное, отчего её неунимающееся сердце заколотилось ещё быстрее.       — Я велю принести тебе ужин, — произнёс Эомер хрипловатым голосом и прочистил горло. Напряжение в его лице спало; разомкнув объятия, он выпрямился и посмотрел на Эадкильд с прежней серьёзностью. — Не торопись домой, побудь здесь на попечении Сигбальда до полного излечения. Я передам сестре, что ты немного оправилась, и, думаю, она захочет навестить тебя уже поутру.       — А ты? — Леди растерянно осела на кровать. — Снова ускачешь в дозор?       Сухо кивнув, Эомер опустился перед нею на корточки. Когда он, не отводя взгляда, бережно взял ладони Эадкильд в свои и приложил к груди, туда, где находилось сердце, горькое разочарование, которое принесла ей весть о его отъезде, тут же сменилось радостным воодушевлением.       Приподнявшись, маршал на прощание приник к губам девушки в коротком нежном поцелуе и, молча оставив её, направился к двери. Но перед тем, как покинуть опочивальню, развернулся и, чуть наклонив голову вбок, сказал тихо, будто невзначай:       — Мне невероятно повезло, что мы успели свидеться. Теперь возвращение в Эдорас станет ещё долгожданней.       Строго следуя указаниям наведавшегося сразу на рассвете лекаря, весь день Эадкильд позволила себе не вставать с постели. Желания искать иные занятия совсем не было: после разговора с Эомером её душу, словно червь, глодала непрошеная тревога, — поэтому она, глубоко погружённая в свои думы, потерянно таращилась в потолок и прерывалась только на недолгий сон, целебные отвары и еду, которую приносила Берхта, доверенная служанка Эовин, трудящаяся на кухне. Сама княжна заходила лишь раз, поинтересовалась самочувствием, учтиво предложила помощь и, получив такой же учтивый отказ, отпросилась к королю. Догадываясь, что у подруги есть заботы поважнее, Эадкильд не стала выяснять подробности случившегося или делиться переживаниями и находила спасение из западни, устроенной собственными мыслями, в наивных девичьих мечтаниях о том, кто прочно засел в её сердце. Так прошёл невыносимо тянущийся день, а на следующее утро она проснулась на удивление бодрой, полной сил и здраво осознала, что не сумеет выполнить просьбу Эомера. Вопреки всем давним попыткам избежать нахождения в чертоге, леди теперь ощущала себя его частью и частью его семьи и понимала: излишние предрассудки и остережения будут только мешать свыкнуться с происходящим здесь. Тщательно всё обдумав и проявив недюжинное упорство, Эадкильд уговорила целителя разрешить ей вернуться к прежнему образу жизни, однако несколько часов, проведённых в привычных хлопотах, так изнурили тело, что она по настоянию принцессы всё-таки покинула дворец, дабы побороть остаточную слабость.

❋ ♘ ❋

      Между тем своим чередом наступила ранняя, юная весна. Очистившийся от пепельных облаков небесный простор огласили переливчатые трели первых, самых смелых пичуг. Накопившийся за зиму снег разрыхлялся и темнел, и кое-где, прорезая осевшие сугробы, заструились весёлые ручьи, которые радужно искрились на солнце, пенились и наполняли пока ещё прохладный воздух звонким журчанием. Оголённая земля, хотя и дубела по ночам, к полудню постепенно отогревалась и сочилась мутной талой водою, отчего по улицам Эдораса расползалось грязное месиво; степь покрылась проталинами, вычернилась, — и всё вокруг стало выглядеть как-то печально, даже неприглядно, но эта неприглядность тешила души жителей после суровых зимних морозов, суля скорое тепло.       Спустя полторы недели после злополучного случая Эадкильд окончательно преодолела недуг, а гложущее беспокойство, которое овладевало ею всякий раз, стоило вспомнить о предостережении Эомера, утихло. Приняв решение возвратиться в Медусельд, она надела своё самое любимое платье, скроенное из тонкой кремовой шерсти и на груди расшитое кружевом, и с лёгкой душой оставила родовое поместье, где всё было пропитано скорбью и напоминало о невосполнимой утрате. Рассвет того дня занялся ясным, упругий весенний ветер, озорно игравший с незаплетёнными локонами, нёс с равнины запахи сырой прошлогодней травы, и сквозь промёрзшую, едва обогретую почву уже пробивались сочные ростки. Неторопливо поднимаясь к дворцу, радуясь прекрасной мягкой погоде, Эадкильд обращала лицо к робким солнечным лучам и с наслаждением вдыхала утренний воздух. Она миновала запертый на засов парадный вход, зашла через боковую дверь и, лишь углубившись в привычные коридоры, поняла, что за время её недолгой отлучки чертог заметно помрачнел, повсюду витало уныние. В глазах стражей и придворных читались обреченность и тоска, а среди знакомых слуг появились пришлые чужаки — не то воины, не то землепашцы. Высокие, темноволосые, обросшие косматой бородой и неопрятные на вид в своих простых кожаных и холщовых одеждах, они осматривали каждого проходящего мимо с надменной ухмылкой, и под их оценивающими взорами молодая леди ощутила себя товаром на рыночной площади.       — Эадкильд! — неожиданно раздался звучный оклик. Резко остановившись, девушка развернулась и увидела спешащую вдогонку Эовин. — Приятно удивлена твоим приходом. Чудесное платье! Да и ты выглядишь посвежевшей!       — Я так давно не была здесь, что захотела одеться понаряднее, — хохотнула Эадкильд, попав в крепкие объятия. — Теперь я полна сил и надеюсь, тебя не слишком обременило моё отсутствие.       — Конечно, нет! Помощников тут хватает.       Губы Эовин тронула лёгкая улыбка, однако серо-голубые льдистые глаза сохранили серьёзность, не отражая ничего, кроме безнадёжной грусти, а на лице, словно маска, застыло гордое и строгое выражение, наделяя его какой-то особой холодной красотой. И без того бледная кожа на исходе сумрачной зимы стала ещё белее, чистое золото волос будто померкло — очевидно, с наступлением погожих солнечных деньков принцессе пока не удавалось выйти на прогулку.       Эадкильд вздохнула.       — Я направлялась в твою опочивальню, рассчитывала застать тебя там.       — А я как раз возвращаюсь туда. Покуда конунг ещё почивает, я собиралась немного похлопотать по хозяйству, но Вульфа наказала мне сперва позавтракать, — поморщилась Эовин. — Не желаешь присоединиться?       — Позволь, я лучше возьмусь за то, от чего она тебя отвлекла. Не поверишь, но я с нетерпением ждала, когда наконец смогу заняться хоть чем-то полезным. Ты же передохнёшь, а затем, не беспокоясь о незавершённых делах, отправишься к королю.       Эовин в раздумье отвела взгляд. Она знала, что Эадкильд никогда не брезговала выполнять бытовые поручения, и отчётливо понимала, сколь необходимо было сейчас постороннее участие: уделяя всё своё внимание слабеющему дяде, девушка теперь не успевала самостоятельно следить за хозяйством. Слуги ловко управлялись с несложными задачами, но принцесса не хотела бы доверять им более ответственную работу, как не хотела бы утруждать подругу очередной просьбой.       — Будь по-твоему, — согласилась она. — Нужно проверить и записать, сколько пригодного в пищу зерна осталось после зимы. У меня никак не доставало на это времени… Вульфа сказала, что пошлёт мне в помощь Берхту. Вероятно, она уже ждёт в кладовой.       — Мы всё сделаем, — кивнув, Эадкильд жестом пропустила Эовин дальше по коридору, а сама двинулась в обратную сторону, довольная тем, что сумела на время избавить её от бремени обязанностей.       Складское помещение располагалось рядом с оружейной, в отдалённой нежилой части чертога, посему и зимой, и летом здесь стояла прохлада, достаточная, чтобы хранить съестные припасы, из которых кухарки готовили еду для господ и прислуги. Хотя Эадкильд знала путь в кладовую, ей ни разу не доводилось там бывать. Свернув в длинный пустой коридор, оканчивающийся двумя комнатами, она остановилась возле массивной двери, откуда приглушённо доносились слова разудалой песни, что напевала Берхта своим тонким девчачьим голоском, и, с усилием отворив её, с осторожностью шагнула в полумрак, пахнувший сыростью и прелыми овощами.       Напев тотчас оборвался, на стенах и потолке ожили отбрасываемые масляной лампой тени, и впереди между стеллажами вырос приземистый силуэт.       — Леди Эадкильд?! — немного недоумённо воскликнула Берхта, отряхивая ладони. — А... где госпожа Эовин? Она чем-то занята? Ох, простите моё невежество! Я безмерно рада видеть вас в добром здравии!       Привалившись плечом, Эадкильд закрыла за собою тяжёлую дверь, дабы из коридора не просочилось лишнее тепло, и, озираясь по сторонам, бодро прошла внутрь.       — Госпожа Эовин, наоборот, отдыхает. Я буду вместо неё, — закатав ажурные манжеты платья, она взяла с полки дощечку с прикреплённым к ней пергаментом и шутливо обронила: — Разумеется, если ты не против.       — Да что вы, миледи!.. — Берхта явственно смутилась, склонила голову, и несколько коротких светлых кудряшек с медным отливом упали ей на лоб. — Мне лестно ваше присутствие...       В ответ Эадкильд снисходительно дёрнула уголком рта.       — Много мешков ты уже просмотрела?       — Остались лишь эти, — служанка указала на кучку полупустых холщовых мешков подле своих ног. — Проверенные я отволокла к стене и пометила углём те, в которых плесневелое зерно.       — Очень разумно! Тогда я сосчитаю их. Но кажется, после зимы испортилось не только зерно — здесь пахнет гнилью. Нужно перебрать и другие припасы.       Когда опись зерна была составлена, Берхта принялась за проверку овощей, фруктов и кадок с различными соленьями, которые берегли на случай неурожая, и ни на шаг не подпустила Эадкильд к пыльным стеллажам, пожалев её богатое платье с изящным кружевом, напоминавшим зыбкую речную пену. Как бы между прочим юная служанка поведала про свою затею — сшить роскошный наряд к семнадцатилетию, — и девы с запалом начали обсуждать разновидности нитей, всевозможные украшения для ткани и так, за непринуждённой болтовнёй, почти завершили порученное им дело.       Предстояло навести порядок на широкой полке под потолком, где хранились пряные травы, и едва Берхта приставила к ней лестницу, как вдруг снаружи грянул развязный голос:       — Интересно, здесь найдётся?.. — И дверь, широко распахнувшись, с грохотом ударилась о стену. — Эль...       Подпрыгнув на месте и выронив деревянную дощечку из рук, Эадкильд порывисто развернулась — и её перепуганное, до боли колотящееся в груди сердце внезапно защемило от необъяснимой тревоги: на входе застыли трое рослых мужей. Колеблющийся свет факелов струился из коридора за их спинами, а масляная лампа в кладовой горела слишком слабо, не позволяя разглядеть лица на расстоянии, однако дева каким-то подсознательным чувством поняла, что это были вовсе не стражи чертога или воины гарнизона.       — Не уверен насчёт эля, — нарушив недоумённое молчание, протянул один из них сквозь улыбку, — но бабы тут точно есть.       Кто-то среди его дружков присвистнул.       — Насколько я знаю, воины получают провизию в казармах. Здесь хранятся припасы только для обитателей дворца, — чёрство произнесла Эадкильд.       — А мы совсем не прочь угоститься тем, что предлагают эти стены... Верно, парни?       Загоготав, все трое ввалились внутрь. Дверь медленно со зловещим скрипом закрылась, и леди на мгновение ощутила себя в липкой паутине страха, стягивающей тело своими невидимыми нитями. Однако то была лишь секунда, в следующий миг негодование и неприязнь накатили жаркой волной.       — Здесь не принято так себя вести! — громко возмутилась она, тщетно уповая на остатки благоразумия этих мужланов, что неторопливо и вальяжно, будто полноправные хозяева, продвигались вглубь помещения, попутно обыскивая стеллажи.       Один из чужаков, тот, который держался как главный, подошёл к Эадкильд едва ли не вплотную и пренебрежительно фыркнул, с головы до ног окинув её взором. Теперь она увидела его смуглое расплывшееся в кривой ухмылке лицо, хитрый прищур тёмных глаз, не суливший ничего хорошего, — и её неожиданный приступ храбрости тотчас утих.       — И кто мне запретит? Наш господин позволяет делать всё, что угодно.       Девушка инстинктивно отшатнулась и в панике, нарастающей подобно лавине, коротко оглянулась на Берхту, которая, полностью оторопев от происходящего, не могла даже пошевелиться и лишь снизу вверх, словно загнанный в угол зверёк, смотрела на подступивших мужчин.       — Я внучка достопочтеннейшей дамы в городе! — голос Эадкильд непроизвольно дрогнул. — Избавьте меня от своих дерзких речей!       — Высокородная леди, значит... — хмыкнул главарь и вновь гнусно оскалился. — Тогда сегодня просто полюбуешься зрелищем.       Он одобрительно кивнул дружкам — и те стремительно подскочили к Берхте. Завизжав, служанка ринулась в сторону, чтобы увернуться от потянувшихся к ней ручищ, но один из разбойников проворно поймал её в охапку, оттащил к стене, навалившись всем телом, — и визг сменился иным звуком, похожим на приглушённое жалобное хныканье. Эадкильд похолодела. Слушая раздающееся за спиной копошение и совершенно не зная, как поступить, она погрузилась в немое оцепенение: бабушка никогда не рассказывала о таких бесчестных мужах, а Эадмунд не допускал, чтобы его младшая сестра сталкивалась с подобным обращением.       В какой-то момент она вновь обрела способность соображать и, повинуясь безотчётному порыву, бросилась к Берхте.       — Нет! Не сме...       Запястье свело тупой болью, дыхание спёрло: не дав закончить, её бесцеремонно дёрнули назад. Вцепившись в грубые пальцы, сжимавшие точно тиски, Эадкильд попробовала высвободиться, однако незнакомец, казалось, даже не чувствовал сопротивления.       — На пом!..       Заставив поперхнуться собственным криком, щёку обожгла мощная пощёчина. Голова противно загудела, а колени подогнулись, но мужлан без труда удержал Эадкильд в устойчивом положении и, встряхнув, словно тряпичную куклу, рванул на себя.       — Советую заткнуться, — угрожающе прорычал он, дохнув в лицо хмелем и табаком, — иначе пожалеешь, мышь!       Зажмурившись от отвращения, она резко отвернулась. Мышь... Кожа горела, будто после удара розгами, из-под ресниц проступили непрошеные слёзы боли и унижения. Сквозь издевательское глумление над Берхтой послышался треск ткани. Забившись в руках обидчиков, служанка сдавленно завопила, и тот же миг Эадкильд ощутила, как в жилах закипела кровь.       — Она ещё юна, — леди с вызовом вскинула подбородок. — Не троньте!       Тёмные глаза разбойника сверкнули острым раздражением. Нависнув над нею, он свирепо стиснул тонкое запястье и прошипел на ухо:       — Пускай девчонка познает настоящего мужика прежде, чем пойдёт под венец с каким-нибудь сопляком.       — Настоящего мужика? В вас не осталось ни капли мужского!       — Ах ты дрянь...       Эадкильд не успела ничего предпринять — незнакомец жёстко схватил её за горло и оттолкнул. Потеряв равновесие, она с высоты своего роста рухнула на пол и, судорожно перебирая ногами, поползла назад, покуда не уперлась спиной в стену. «Кричать», — пронеслось в мыслях. — «Выбираться и звать на помощь». Это был бы спасительный шанс избежать бесчестия для обеих, однако язык точно отнялся — где-то глубоко внутри засел страх наказания за эту попытку.       — Нет... — только и сумела прохрипеть Эадкильд, когда мужчина склонился над ней. Съёжившись, она беспорядочно замолотила кулаками во все стороны, лишь бы не дать прикоснуться к себе вновь, но он остановил её, проворно перехватив запястья, и одним рывком поднял на ноги. — Нет! Нет! Отпус...       — Что здесь происходит?       Властный командный голос, который был знаком каждому жителю Эдораса, заполнил пространство кладовой и заглушил окружающие звуки. Насторожившись, девушка замерла и в следующее мгновение почувствовала, как на тело разом нахлынула рвущая изнутри волна радости и облегчения. Спасение. Теодред.       Разбойники остолбенело переглянулись.       — А. Принц Теодред, — даже не оборачиваясь, вымолвил их предводитель и нехотя натянул улыбку, дабы придать тону доброжелательности. — Приветствую.       — Я задал вопрос.       Неспешные тяжёлые шаги эхом разлетелись в гулкой тишине, и леди решительно дёрнулась из рук обидчика. Заскрипев зубами, тот в мимолётной вспышке гнева ещё крепче вонзился пальцами в её кожу, будто именно Эадкильд оказалась виновата в появлении нежелательного гостя, но затем всё же расцепил хватку и, повернувшись, со смешком ответил:       — В чертоге совсем нет укромных закутков, а юные девы иногда бывают чересчур нетерпеливыми... ну, вы же знаете.       — Не знаю, — от интонаций наследника веяло холодом и брезгливой ненавистью. — Мне кажется, эти девы отнюдь не рады вашему вниманию. Или мне почудились их крики и призывы о помощи? А тебе, Фреалаф?       — Нет, господин.       — Хэнгест?       — И мне, господин.       Потирая ноющие запястья, Эадкильд чуть высунулась из-за плеча незнакомца. Она догадывалась, на какую подлость могли пойти разбойники, только бы остаться безнаказанными, и всерьёз опасалась, что даже столь искусный воитель, как Теодред, не сумел бы дать отпор трём рослым противникам в одиночку. К счастью, с ним были его соратники, и леди расслабленно выдохнула. Потом, внезапно спохватившись, кинулась к Берхте.       — Балдор, Осбранд?       — Мы тоже слы...       — Ладно! Ладно! Я понял! — огрызнулся главарь. — Давайте не будем втягивать друг друга в неприятности, а? Вы, принц, вольны делать всё, что пожелаете, но ведь я и мои люди находимся в чертоге по указу короля. И если...       Отрешённый вид служанки заставил Эадкильд на миг выпасть из действительности: растрёпанная, сотрясавшаяся, как от озноба, Берхта пустыми глазами таращилась в пространство перед собою и будто боялась сдвинуться с места, хотя те негодяи уже не удерживали её. Отчаянно прикрывая разодранное на груди платье, она больше не рыдала, даже не всхлипывала, лишь слёзы текли по щекам непрерывным потоком. Сердце Эадкильд дрогнуло от жалости; она бережно сжала ладонь Берхты и повлекла её за собой.       Обогнув стеллажи едва ли не бегом, леди приблизилась к двери и в замешательстве остановилась: Теодред стоял прямо напротив выхода, грозно скрестив руки, всем своим обликом показывая, что никто не покинет кладовую без его ведома. Вооружённый, закованный в золочёные доспехи, которые в свете масляной лампы переливались разными оттенками солнца, он устремил суровый прищуренный взор в глубь помещения и, полностью сосредоточившись на разговоре с чужаками, пожалуй, даже не заметил подошедших девушек. Но один из молодых воинов, смиренно ожидавших его за порогом, отступил назад, освобождая путь, — и Эадкильд уже было собралась тихонько, точно мышка, прошмыгнуть за спиной Теодреда, как вдруг он повернулся к ней вполоборота и мягко придержал за предплечье.       — Порядок? — коротко спросил мужчина, вскользь осмотрел Берхту, затем перевёл глаза на Эадкильд. Внезапно губы его сомкнулись в тонкую линию, а лицо, рассечённое застарелым шрамом, затвердело, так что невозможно стало прочитать ни единой промелькнувшей на нём эмоции.       Леди почувствовала себя неуютно под пронизывающим взглядом старшего принца и только кивнула. Удовлетворённо кивнув в ответ, Теодред тоже не проронил ни слова, а потом, сделав неуловимое движение головой, просто отвернулся. В кладовую незамедлительно вошли сопровождавшие его воины, все четверо, — и от собственных догадок у Эадкильд неприятно скрутило живот. Невольно оглянувшись на разбойников, силуэты которых едва различались в полумраке комнаты, она потянула Берхту к выходу и вихрем вылетела в коридор.       Дверь тотчас за ними захлопнулась. Подскочив от неожиданности, темноволосая дева резко выдохнула, прикрыла веки и какое-то мгновение не шевелилась, отрешившись от всего, растворяясь в гуле приглушённых мужских голосов и наслаждаясь блаженным ощущением слабости, которое нарастало в теле после схлынувшего напряжения.       — Всё закончилось, — прошептала она то ли самой себе, то ли Берхте и, распахнув ресницы, повернулась к ней. Мертвенно бледная от потрясения и совершенно безучастная к происходящему, служанка по-прежнему дрожала, поэтому Эадкильд крепко стиснула её в объятиях, дабы попытаться хоть как-то отогреть и утешить. — Всё хорошо. Я отведу тебя домой, слышишь? Обещаю, эти мерзавцы не останутся безнаказанными...       Нахмурившись, она осеклась. Первым делом Эадкильд побеспокоилась о юной Берхте — девчушке с окраины Эдораса, за которую некому было вступиться, кроме матери, столь же робкой и доверчивой. Сообщать своей влиятельной бабушке о пережитом унижении она не намеревалась, по крайней мере сейчас, ибо Милдгит не до конца оправилась от гибели Эадмунда и подобная весть могла попросту подорвать её здоровье. Сперва следовало обсудить случившееся с Эовин и тщательно всё обдумать, прежде чем идти к конунгу, ведь чертог вместе с его обитателями и устоявшимися порядками разительно изменился. Да и отыщутся ли теперь в этих стенах борцы за справедливость?..       С обречённым полустоном-полувздохом Эадкильд отстранилась, ободряюще приобняла служанку за плечи и в смятении замерла, когда вдруг отчётливо различила донёсшиеся из кладовой слова:       — Знаешь, что я делаю с теми, кто вредит моей семье?..       Теодред действительно не терпел обидчиков и в гневе своём был воистину страшен, отчего она с каким-то особым упоением представляла, какая расправа ждала тех разбойников за закрытыми дверьми, покуда спешным шагом покидала чертог вместе с Берхтой.