Мышонок в пшеничном поле

      Камин давно не топили. Сквозь толстое оконное стекло в прохладный сумрак опочивальни проникали лучи предзакатного солнца и, рассыпаясь золотисто-багряными бликами, сверкали на медных подсвечниках и утвари, вспыхивали, точно зарево пожара, на начищенной стали доспехов, закреплённых на стойке. В недвижимом вечернем воздухе переливчатые трели птиц, что резвились в королевском саду среди ветвей, покрытых набухшими почками, разносились по всей округе и, долетая даже до чертога, звучали в его комнатах тихой, приятной мелодией. Эомер удобно располагался в купели, откинув голову на деревянный бортик и с наслаждением прикрыв веки. Вода мягко обволакивала его скованное долгой ездой тело, успокаивала мускулы, разгорячённые после недавнего сражения, и смывала все чувства, отчего терзающие сознание тревоги казались призрачнее пара, который клубился над её поверхностью. Окутывающее тепло расслабляло, но вместе с тем и усталость ощущалась острее.       Внезапно поняв, что ленивые вязкие думы стали плавно перетекать в дремоту, Эомер резко распахнул глаза и выпрямился. Несколько напряжённых дней и бессонных ночей, проведённых в неустанном выслеживании врага на границе, а затем и длительная погоня за отрядом, который всё-таки ускользнул от разведчиков и едва не достиг центра Марки, совершенно измотали его. Избавившись от угрозы, можно было повернуть в Альдбург и наконец позволить себе передохнуть, однако маршал вызвался лично отправиться в Эдорас, дабы предупредить конунга о многочисленных перемещениях орков, заодно навестить сестру, а на рассвете следующего дня выступить обратно в Истфольд и вновь возглавить войско, оставленное под временным командованием одного из капитанов.       Мельком взглянув в темнеющее окно, мужчина выбрался из купели — чем раньше он закончит дела в чертоге, тем скорее повидается с Эадкильд. Как бы он ни пытался противиться этому, но темноволосая дева теперь столь часто завладевала его мыслями, что порой, в самый ответственный момент, было нелегко сосредоточиться на более важных вещах. Эомер злился на себя за подобную слабость, злился, что, словно мальчишка, не мог справиться с волнующими воспоминаниями и чувствами, которые вдали от неё лишь сильнее будоражили душу. Даже сейчас, вторя ритму сердца, в его груди билось нетерпеливое ожидание встречи, а разум занимали размышления не о предстоящем военном собрании, но о поиске уединённого места для свидания с Эадкильд.       Уже на ходу застегивая пуговицы сюртука, Эомер покинул опочивальню и направился в залу совета. По обыкновению оживлённый, чертог будто опустел после заката: повсюду прекратили сновать слуги и придворные, в помещениях приостановилась работа по хозяйству, стихли голоса стражников, — не было ни шороха, только собственная поступь гулким эхом откликалась в безлюдном коридоре, да рой мыслей гудел в неясной голове. Норовя вырваться из окружившей его пелены безмолвия, воин инстинктивно прибавил шаг и, завернув за угол, уловил негромкие отзвуки беседы, лившиеся из приоткрытой комнаты неподалёку. Поначалу он не придал этому значения и даже не прислушивался, покуда вдруг звонкие интонации одного из говоривших не показались ему смутно знакомыми...       — ...не заметил! — ушей достиг задорный детский вскрик, а затем, оборвавшись, сменился невнятным шёпотом.       — Тогда беги.       Смеющийся девичий голосок полоснул по нервам, как кинжал, заставляя напрячься каждую мышцу. Между рёбрами ощутимо сжалось сердце, кровь запульсировала в висках — Эомер не спутал бы её голос ни с чьим другим. А может, всё-таки обознался? Иначе что ей тут было делать? Будто не веря своим же догадкам, он замедлил темп, почти остановился. Внезапно дверь отворилась чуть шире, в образовавшуюся щель бочком прошмыгнула невысокая фигурка в потрёпанных одеждах и, на миг замерев и опасливо выгнув шею, точно силясь рассмотреть что-то впереди, вприпрыжку поскакала дальше по коридору.       Всё вновь погрузилось в тишину. Сцепив зубы, не предвкушая ровным счётом ничего хорошего, племянник конунга нерешительно приблизился к двери, коснулся кованой ручки и плавно потянул на себя. Тесная комнатушка полностью освещалась повешенной на потолочный крючок масляной лампой, так что он отчётливо разглядел и наваленные в углах тюки, и корзины с каким-то тряпьём, неаккуратно нагромождённые вдоль стен, и темноволосую деву, которая посреди этого хлама лихо размахивала перед собой мечом, пытаясь сразить воображаемого противника.       — Эадкильд?!       От неожиданности она подпрыгнула и, с оглушительным лязгом выронив клинок, молниеносно развернулась к выходу. Испуг тотчас сошёл с её побледневшего лица, обрамлённого выбившимися из косы чернильными прядями; сомкнув раскрывшиеся в немом крике уста, Эадкильд уже было дёрнулась навстречу принцу, однако, напоровшись на грозный взор, сдержала порыв и отступила.       — Откуда ты?.. Когда? Я не ожидала... — всматриваясь в его черты, сбивчиво затараторила она. — Прости, я не знала, что... ты приехал.       — Очевидно, здесь уже не ждут моего возвращения, — огрызнулся Эомер. При встрече с нею в груди не возникло и мимолётной искры радости — появилось лишь лютое негодование. Скривившись, он перешагнул порог и плотно затворил дверь, дабы никто ненароком не услышал и не увидел их.       — Не говори так! Эовин всегда тебя ждёт, да и я тоже... Я тоже ждала и скучала.       Что-то дрогнуло в душе воина от этих ласковых слов и тоскливого блеска медовых очей, трепетно взирающих на него снизу вверх. Но стоило перевести взгляд на меч, который лежал у девичьих ног, сияя металлическими бликами, как поднявшаяся изнутри волна нежности стремительно схлынула, оставив лишь старательно подавляемый гнев. Со свистом втянув воздух, Эомер сложил руки на груди.       — Столь сильно скучала, что не сумела найти иное утешение в разлуке? — Густые брови сдвинулись к переносице, лоб прорезали сердитые складки. — Небось понимала, что я не одобрю, когда узнаю! Тогда что на тебя нашло? Просто не смогла выстоять под напором собственной дурости? А может, и Эовин заодно с тобой надумала вспомнить былое и побаловаться с оружием?       Потупив голову, Эадкильд подобрала клинок и, поспешно спрятав его за спину, точно обиженное дитя — любимую игрушку, вновь вскинула глаза, в которых теперь явственно читались дерзость и упрямство.       — Это меч Эадмунда. После гибели брата про него словно забыли, а ведь это память... память о родном человеке, и она не должна исчезнуть! Я лишь наказала, дабы меч почистили, наточили и...       — Не надо отпираться! — прошипел Эомер, не дав договорить, с трудом обуздав желание сорваться на крик. Он надеялся получить в ответ правду, но Эадкильд, как всегда, пыталась юлить, что пуще распалило его. — Ты же пришла в эту... каморку отнюдь не для того, чтобы после заката любоваться на заточенный меч! Что за малец выскочил отсюда? Готов поспорить, это посыльный от твоего дражайшего кузнеца, который, наверняка, с удовольствием потакает любой твоей сумасбродной прихоти! Я видел, как ты размахивала мечом, и, поверь, этого оказалось достаточно, дабы обо всём догадаться. Но ты, похоже, совсем за глупца меня принимаешь! — Расцепив руки, он недобро усмехнулся: — Пожалуй, я и есть глупец, раз был твёрдо убеждён, что ты не ослушаешься моих запретов. Даже когда я просил не появляться в чертоге в моё отсутствие — ты всё равно!..       Эомер осёкся и стиснул кулаки, в последний момент совладав с разбушевавшимся в крови вихрем огненных эмоций, которые, казалось, никоим образом не задевали Эадкильд: поджав губы, смиренно внимая каждому слову, она стояла перед ним, как монолитная глыба, только взгляд, колючий и неприязненный, бегал по его лицу.       — Чего притихла? — холодно бросил он, почти вплотную подступив к девушке. — Всё верно я отметил?       Нахохлившись, словно маленький задиристый зяблик, она взглянула на него исподлобья и непреклонно покачала головой.       — Но я ведь не давала тебе клятв, Эомер.       — А вот я, — не выдержав, мужчина повысил тон, — обещал, что не позволю тебе вновь взять в руки меч, и всегда выполняю свои обещания! Ты, видно, уже позабыла наш разговор в Альдбурге? Или наивно полагала, будто после всего, что между нами происходило, я не смогу наказать тебя за неповиновение?       — Я просто хочу уметь защищаться! Что в этом зазорного?! — в той же манере ответила Эадкильд. — Ты подолгу пропадаешь на границе, Эадмунд погиб, и теперь, когда у меня есть его меч, я...       Продолжение речи принц не расслышал: ярость мгновенно взбурлила в его горячем сердце, замутив и чувства, и рассудок.       — У тебя есть меч?! — окончательно рассвирепел он, и показалось, что даже воздух в комнате содрогнулся от его рыка. — Какое право ты имеешь заявлять подобное? Меч Эадмунда тебе не принадлежит и никогда не будет — ты не воин и впредь не смей касаться его!       — Но...       — В вашей семье более не осталось мужей, которым клинок перешёл бы в наследство, значит его место на стойке с доспехами, а не в руке взбалмошной девицы, неспособной подчиняться правилам! Дай его сюда!       — Нет! — отпрянув от его требовательно вытянутой ладони, Эадкильд с вызовом задрала подбородок. Эомер заскрежетал зубами от такого нахальства. Разъедаемый собственными эмоциями, что клокотали в груди, точно разъярённое пламя в кузнечном горне, он совершенно не замечал слёз, блестевших в её глазах, ведь её голос звучал по-прежнему гордо. — Ты не можешь забрать этот меч!       — Я Третий маршал Марки, — отчеканил племянник конунга, сощурившись, — и вправе забрать оружие у того, кто его недостоин! Отдай меч, Эадкильд. Живо! Не вынуждай отнимать силой.       Всхлипнув и ожесточённо стерев скатившиеся по щекам слезинки, она протянула клинок с такой болью во взгляде, что сознание Эомера моментально просветлело. Он замер, сжав скулы, борясь с чувством, отдалённо напоминающим раскаяние. Проклятье! Ему-то в чём раскаиваться?       — Я лично верну его твоей бабушке, — хрипло выдохнув, мужчина вновь нацепил на лицо маску надменности, — но пока...       Принимая меч, он непроизвольно опустил взор — и комок недосказанных слов застрял у него в глотке: просторный рукав лёгкого девичьего платья спал почти до локтя, оголяя тонкую кожу на предплечье, где виднелись жёлтые пятна старых, уже сходивших синяков. Воздух вокруг словно загустел, в голове тугими ударами застучала кровь. Даже не пытаясь скрыть тревогу и смятение, которые охватили всё его естество, заставив тотчас позабыть о недавних разногласиях, воин медленно посмотрел на Эадкильд. Предположения, одно мрачнее другого, ураганом проносились в мыслях, и темноволосая леди, сама того не ведая, подтвердила их — вместо объяснений испуганно отшатнулась. С молниеносной быстротой шагнув ближе, Эомер свободной ладонью поймал её руку, рванул на себя и настойчиво развернул хрупкое запястье внутренней стороной вверх. По венам хлынул жидкий огонь: синяки в самом деле походили на отпечатки крепких мужских пальцев.       — Кто это сделал? — через зубы выдавил он.       Съёжившись под его суровым взглядом, Эадкильд молчала, лишь кусала нижнюю губу, по-видимому, не решаясь признаться.       — Кто?! — теряя остатки терпения, рявкнул маршал.       — Я не... — Она боязливо вздрогнула. — Я не знаю...       — Имя!       — Я не знаю, Эомер... — Мягкая прохладная ладошка легла на его напряжённое предплечье, то успокаивающе поглаживая, то осторожно сжимая, будто стараясь остудить пыл, сдержать неистовую бурю, готовую в любое мгновение вырваться из-под контроля. Не отводя широко распахнутых янтарных глаз, в которых плескались волнение и страх, дева торопливо залепетала: — Я не знаю их и прежде не видела в чертоге. Может, воины, но лица совсем незнакомые. Сами смуглые, черноволосые, как я. Мы с Берхтой перебирали перезимовавшие запасы в кладовой, а они забрели туда, чтобы чем-то поживиться... Эомер, это уже не важно, со мной ничего худого не случилось — принц Теодред... он помешал им. В тот же день я поведала обо всём твоей сестре, и она сразу сообщила конунгу. Прошу, не беспокойся...       Чувствуя, как его затрясло от злости и бессилия, Эомер до хруста в пальцах стиснул эфес меча. Воины, незнакомцы, черноволосые, — эти слова набатом гремели в ушах, вонзались в воспалённое сознание подобно калёному железу и яркими образами отпечатывались в памяти, вызывая жгучую неприязнь. Он уже искренне презирал тех паршивцев за то, что посрамили мужскую честь и повели себя так недостойно по отношению к беззащитным девам; яро возненавидел их, ибо они, лелея свои грязные желания, посмели коснуться Эадкильд и причинили боль. Он был в исступлении и теперь жаждал лишь одного: собственноручно покарать этих выродков, которые даже не заслуживали называться мужами.       — Взгляни на свои запястья, Эадкильд! — сквозь сцепленные челюсти проскрипел принц и в подтверждение тряхнул её кисть, всё ещё зажатую в его ладони. — Они все покрыты синяками! Тебя обидел какой-то мерзавец, а ты велишь не беспокоиться? Поэтому Эовин ничего не сказала при встрече? Вы намеревались это скрыть? Собирались оставить меня в неведении?       — Не горячись, прошу... — Леди жалостно свела брови, устремила на него по-детски наивный взор. — Всё ведь уже разрешилось! Прошла неделя, а разбойники так и не появились во дворце!       — Тебе достаточно их изгнания?! Да им бы чресла отсечь за такую выходку!       — В следующий раз я...       Вынудив Эадкильд умолкнуть, он сердито отбросил её руку.       — Бестолковая неуправляемая девчонка! — Эмоции раздирали грудь, вырываясь наружу тяжёлым дыханием; племянник конунга еле сдерживал голос, чтобы не переполошить спящих обитателей чертога. — Следующего раза вообще быть не должно! И в тот день с тобой ничего бы не случилось, ежели бы ты осталась дома! Я ведь советовал, предостерегал... Всего лишь хотел уберечь! Неужели было сложно выполнить единственную мою просьбу?!       — Эомер... — Будто не замечая гнева, полыхающего в глазах мужчины, Эадкильд доверчиво потянулась к нему, однако он отвернулся и, отступив на полшага, не позволил вновь дотронуться до себя. — Я не стала бы отсиживаться за закрытыми дверьми поместья в надежде спрятаться от смутной, пока ещё неясной угрозы. Я здесь, потому что сейчас Эовин как никогда нужна поддержка. Но ты не видишь этого, ведь теперь постоянно занят охраной границ!       Маршал фыркнул.       — Сестра поделилась бы со мной, если бы что-то было не так!       — Эовин вся в тебя... Такая же упёртая. Думаешь, она расскажет?       Столь несложный, казалось бы, вопрос посеял смуту в его душе. Напрягая желваки, Эомер несколько мгновений неподвижно смотрел на девушку, а затем, медленно наклонившись к ней, заговорил, и каждая его фраза обрушивалась, точно удар хлыста.       — Отвергла мой совет из-за Эовин? А ты уверена, что в твоё отсутствие она не справлялась? Что не нашлось никого другого, чтобы подсобить ей? Считаешь, в чертоге тебя некем заменить? Ошибаешься. Здесь вполне обойдутся без твоего участия, не надо переоценивать себя и свою полезность!       — Твои слова жестоки...       — Ты не должна была ослушиваться! Или моё мнение ничто для тебя не значит?!       — Неправда! Я же... я же поступила так не из-за вредности, и ты это прекрасно знаешь! Чертог стал моим вторым домом, тут живут дорогие мне люди, не только твоя сестра. Я не могу оказаться в стороне! — Губы Эадкильд прыгали и неестественно кривились, словно она была готова вот-вот расплакаться, однако глаза оставались сухими. — Прошу, пойми...       — Нет. Мне не понять твоей слепой самоотверженности!       — Эомер... прости, что так получилось, но я...       — Довольно! — заставив запнуться и затравленно сжаться, приказал воин. Кипевшие в нём негодование, обида и злость отравляли разум, оскверняли уста, и он даже не пытался держать себя в руках. — Не желаю больше слышать от тебя ни оправданий, ни извинений! Они ничего не стоят и уже вряд ли что-то изменят!       — Эомер...       Сорвавшись на хриплый шёпот, Эадкильд опасливо поднесла ладонь к его лицу, однако мужчина тотчас отпрянул и, вздёрнув подбородок, не сводя с неё неприязненного, ледяного взгляда, спиной отошёл к двери.       — Я ведь мог остаться в Истфольде! Какой толк проделывать такой долгий путь ради одной ночи в Эдорасе? Вот только меня влекло к тебе, Эадкильд... а теперь я жалею, что потратил время лишь на ссоры и очередные бесплодные попытки надоумить тебя! — Он видел, как с её ресниц падали слёзы, как опущенные плечи сотрясались от беззвучных рыданий, но не испытывал сострадания. — На рассвете я уеду и думаю, что ещё не скоро захочу вновь вернуться.       Настежь распахнув дверь, Эомер стрелой вылетел в коридор и, быстрой решительной поступью двинувшись прочь, повелел себе не оборачиваться, когда вдруг уловил позади шаги выбежавшей за ним на порог Эадкильд.       Погрязнув в пучине бурлящих в голове мыслей, племянник конунга даже не заметил, как очутился возле залы совета. Не сбавляя темпа, толкнул дверь так, что она ударилась о стену, и, приковывая озадаченные взоры Теодреда и Эльфхельма, которые уже обсуждали что-то над расстеленной на столе военной картой, ворвался внутрь с побелевшим от ярости лицом.       — Кто те ублюдки, что попробовали напасть на девушек прямо в чертоге? — с ходу потребовал он у брата.       То ли задумавшись, то ли возмутившись подобной бесцеремонности, Теодред нахмурился и немного погодя устало ответил:       — А, ты об этом... — отпив из стоявшей под рукой кружки, он опять опустил глаза на пергамент. — Я не выяснял. Очевидно, новобранцы.       — Король болен, и в нынешние трудные времена все смотрят на тебя, как на опору Медусельда! — Резко отбросив меч в ближайшее кресло, Эомер сжал края массивной дубовой столешницы и нагнулся к Теодреду. Тот сосредоточенно исследовал обозначенные на карте земли и, казалось, не замечал ничего вокруг, поэтому, чтобы наконец добиться его внимания, младший принц раздражённо стукнул кулаком по столу. — С хворью родителя ты стал слишком мягок, и окружение — а в особенности воины — чувствуют это! Если уже сейчас не сочли нужным уведомить тебя о доборе в войско, то будь готов к тому, что скоро и имя твоё забудут!       Выпрямившись, Теодред привычным движением оправил рубаху и тягостно вздохнул, словно ему докучал какой-то назойливый мальчишка. Но во взгляде из-под широких бровей промелькнула строгость, граничащая с суровостью.       — Чего ты от меня ждёшь?       — Объяснения, почему ты перестал следить за своими людьми! — процедил Эомер. — Твоё малодушие едва не стоило тем девам чести, а может и жизни!       Сбоку осуждающе фыркнул Эльфхельм, хотя встревать не стал, и на мгновение пространство залы наполнилось безмолвием, в воздухе повисло напряжение. Казалось, что будет достаточно крохотной искры, дабы разгорелся пожар, однако Теодреду всё же удалось сохранить самообладание. Стиснув зубы, он лишь опасно прищурился.       — Кем ты меня вообразил, раз смеешь говорить в таком тоне? Я не какой-нибудь юнец из соседнего двора, а твой старший брат. Не забывайся! — Голос его звенел от тщательно скрываемого гнева. — Разобрался бы, что к чему, прежде чем проявлять свою хвалёную вспыльчивость. Эти скоты не мои воины. Они служат конунгу и находились в чертоге по его указу.       — Ублюдки служат твоему отцу, но ты ничего про них не знал! Похоже, тебя уже не волнует то, что творится в родных стенах!       — Остынь, парень, — с рассудительностью человека, в жизни повидавшего поболее, чем кто бы то ни был в этой зале, неожиданно вмешался Эльфхельм. Расправив могучие плечи, укрытые длинным тёмным плащом, на фоне которого ещё ярче выделялись рыжеватые с проседью волосы и борода, он окинул глазами сначала одного принца, затем другого и качнул головой. Эомер презрительно скривился, метнул в его сторону такой тяжёлый взор, что любой мог бы струсить и испуганно притихнуть, но только не начальник гарнизона, давно знакомый с буйным нравом королевского племянника. — Всё и так худо. Не хватало ещё ваших склок. Опомнитесь оба, ну! Или мне надо поучить вас уму-разуму, будто безусых ребятишек?       Спокойная твёрдость, прозвучавшая в его словах, подействовала отрезвляюще. Глубоко выдохнув, Эомер поджал губы и с силой упёрся ладонями в столешницу в попытке унять пылающую в груди ярость и выровнять дыхание. Разве сердечные дела и привязанности могли быть важнее братской дружбы и почитания?       — Я родился здесь и рос в окружении подданных и их детей, — жёстко обратился к нему Теодред, усаживаясь в кресло. — Неразумно утверждать, что мне безразлична судьба собственного дома. — Он дотянулся до кружки, промочил горло и, отставив её обратно на стол, добавил уже сдержаннее: — В тот день со мной были рекруты. Благо мы решили зайти перед отъездом в оружейную, посему и услышали обрывки криков из кладовой. Ручаюсь, на тех мерзавцах живого места не осталось. Гнить бы им после этого в темнице, но владыка рассудил изгнать их и моим мнением даже не поинтересовался. Да и пусть. Они бежали из Эдораса, точно побитые псы, и ещё долго будут зализывать свои раны. Уж ты-то знаешь меня и мой подход.       Эомер вмиг ощутил, как незримые цепи, которые сковывали сознание и не позволяли думать ни о чём ином, кроме сжигающей изнутри злости, распались и на душе сделалось свободнее и легче. Ничего не ответив, он отошёл к невысокому стеллажу у стены, налил эль из глиняного кувшина, стоявшего там на подносе, и устроился в соседнем с братом кресле.       — Одна из тех девушек – это близкая к Эовин служанка, вторая – её подруга родом из благородной и знатной семьи, — негромко произнёс Эомер, рассеянно вертя кружку в пальцах и уставившись на крепкий хмельной напиток, который плескался на дне. — Что если бы вместо них оказалась наша сестра?       С полувздохом-полустоном запрокинув голову на деревянную спинку сидения, Теодред хмуро потёр переносицу.       — Я разделяю твою тревогу, но убеждён, что Эовин не причинят вреда. Никто не отважится... — он не закончил фразу, словно сомневался в сказанном, а в тихом, ровном тоне засквозила несвойственная ему безнадёжность. — Отец нынче видит во мне лишь полководца и по всем вопросам советуется только с этим подхалимом Гнилоустом. Боюсь, у меня уже нет столько власти, дабы прекратить происходящие здесь беспорядки.       Что-то зябко кольнуло внутри; наморщив лоб, Эомер мрачно взглянул на брата и впервые не мог подобрать слов ободрения: разрастаясь подобно сорной траве, отчаяние успело пустить корни в умы многих живущих обок с правителем Марки и наблюдающих его постепенное увядание.       — Орк его за ногу! — заполняя гнетущую паузу, с отвращением выругался Эльфхельм. — Коль Грима что-то пожелает, то рано или поздно это непременно исполнится! Вот так и появились в чертоге незнакомцы, как по мне, обычные подлые наёмники, которые защищают не короля, а его главного советника.       — Раз змей пользуется немощью владыки в своих целях, мы обязаны противостоять этому, — Эомер решительно ударил по подлокотнику ребром ладони, его непреклонный взор скользнул по присутствующим. — Надо найти способ повлиять на конунга. — Мизинец непроизвольно загнулся в подсчёте. — Аккуратно направить его волю в нужное русло. — Безымянный палец лёг к мизинцу. — Оградить от... гнилых советов. — Он резко сжал всю пятерню в кулак, чтобы загасить костёр ненависти, моментально вспыхнувший в нём при мыслях о Гнилоусте.       Теодред задумчиво огладил заросшую щёку.       — Прежде можно было поручить это Гаме. Как командир личной дружины, он всегда находился при отце и, случалось, даже помогал ему словом. Однако его больше не допускают в королевскую опочивальню, откуда теперь идёт управление страной. Вот если бы Эовин...       — Ты вообще в здравом уме? — недовольно сдвинул брови Эомер. — Я не собираюсь втягивать сестру в это... болото.       — Поверь, я дорожу Эовин не меньше твоего и тоже не хотел бы вовлекать её в наши дела. Но сейчас никто из преданных нам людей не близок к государю так, как она. Полагаю, он всё ещё прислушивается к её рассуждениям.       — Уж княжна-то справится... — махнул рукой Эльфхельм.       — Меня заботит не это! — одёрнул его младший принц и, осознавая, что эмоции снова воспламенили кровь в жилах, перевёл дух, коснувшись виска и на миг прикрыв веки. — Посмотрим, что выйдет из твоей затеи, брат. Потолкую с Эовин перед отъездом.       Теодред коротко кивнул в ответ, не отрывая угрюмого взгляда, придававшего ему совсем усталый, глубоко обеспокоенный вид — он остро переживал сложившуюся ситуацию, хотя и старался не показывать этого.       — Я ценю твою поддержку.       — Мы семья; так было и будет всегда, — отрезал Эомер. — Не нужно слов. Моя верность тебе и конунгу останется нерушимой, несмотря ни на какие трудности. Я... — напрягая скулы, он замялся, но не опустил глаза, — был неправ, когда, не разобравшись, обвинил тебя. Подобного не повторится.       — Не бери в голову. Мне понятны твои чувства, ведь та леди – подруга не только Эовин, но и твоя.       Проницательное замечание заставило Эомера приложиться к элю, скорее чтобы спрятать мимолётное смятение, нежели отпить глоток. Свою кружку, словно в знак солидарности, поднял и Теодред, поднёс к губам и, подмигнув брату, уже вознамерился что-то сказать, однако его опередил Эльфхельм:       — Коль вы наконец примирились, маршалы, — иронично подметил он и, облокотившись на стол, постучал пальцем по карте, — то пора бы нам перейти к обсуждению назревших проблем.       Отхлебнув из кружки, Теодред враз сделался строгим и сосредоточенным. Встав с кресла, он тоже склонился над картой и, жестом подозвав Эомера, указал на глубокую долину в самой южной точке Туманных гор.       — Изенгард, — то ли с угрозой, то ли с опаской прочитал племянник короля. — Ты ведь уже пару зим наблюдаешь за тем колдуном. Почему он вдруг сейчас стал тебя тревожить?       — Саруман Белый давненько живёт с нами по соседству... — цокнул Эльфхельм и, будто нарочно не завершив мысль, замолчал.       В немом ожидании Эомер несколько мгновений не спускал с него пытливого взора, затем вопросительно покосился на Теодреда и внезапно застыл. Запоздалое осознание ударило, точно плеть, черты лица тотчас ожесточились. Белый, как и метка на том орочьем шлеме.       — Может, это простое совпадение, — мрачно откликнулся Теодред, уперевшись в карту прямыми руками, — а может, именно маг начал чинить зло и беды на землях Марки.

✵ ♞ ✵

      Из королевского сада Эдораса, который раскинулся на самой вершине холма, всегда открывался потрясающий вид на бескрайнюю степь, простирающуюся на многие лиги вокруг. Но в эту безлунную ночь ни впереди, ни внизу ничего нельзя было разглядеть: утонув в непроницаемом мраке, равнина походила на громадную бездонную пропасть, разверзнувшуюся перед взором и поглотившую всё живое. Лишь зоркий глаз сумел бы выхватить из черноты крохотные мерцающие точки костров, что казались парящими в воздухе светлячками, — там заночевали пастухи, которые ещё засветло выгнали табуны лошадей на первую сочную траву. Устав от дневной суеты, притих и город; невидимый купол сонного безмолвия раскалывали отдалённые голоса стражников, крики сов да редкий лай охотившихся в темноте лисиц. Случайный ветерок потряхивал ветвями плодовых деревьев, доносил запахи весеннего луга и аромат тлеющих в каминах поленьев, но никак не мог отвлечь от мыслей, которые беспорядочной толпою теснились в голове.       Запустив ладонь в растрёпанные волосы, Эомер сжал затылок и отрешённо посмотрел на заволочённый тучами небосвод. Неужели Саруман действительно оказался причастен к нападениям на Марку? Военачальники долго рассуждали, спорили, однако, не найдя ни единого явного доказательства, так и не пришли к общему заключению. Зачем колдуну это потребовалось? Как в его услужение попали орочьи отряды? Не могла ли лесная ведьма из Лориэна тоже иметь отношение к набегам на западной границе? Вопросы копились, словно снежный ком, катившийся с горы, а ответов не было. И хотя сейчас главная задача состояла в том, чтобы выяснить наверняка, кому подчиняются меченые Белой Дланью налётчики, думы младшего принца раз за разом возвращались к Эадкильд.       Он ставил себе в укор то, что не сумел оградить подругу от опасности, а её недоверие и пренебрежение советами счёл за оскорбление. Обида на неё обращалась в гнев, гнев сменялся огорчением: примчавшись в Эдорас всего на один вечер, Эомер хотел лишь увидеть, обнять, приласкать деву, к которой столь отчаянно стремились его сердце и мысли, но даже не предполагал, что долгожданная встреча обернётся ссорой и ему придётся уехать, так и не обретя желаемое. А может?.. Одержимый навязчивой идеей, мужчина повёл головой в сторону города, но сразу опомнился, отогнал наваждение и, моментально сорвавшись с места, размашистым шагом направился в чертог.       По тускло освещённым переходам, таким же свежим и тихим, как и ночной воздух снаружи, он добрался до опочивальни, где наконец мог сбросить бремя всех накопившихся забот. Переступив порог и захлопнув дверь пяткой, Эомер успел только с настороженностью отметить, что на столе напротив камина поблёскивали зажжённые свечи, когда вдруг почувствовал несмелое прикосновение чьей-то ладони к своему плечу...       Молниеносная реакция воина дала о себе знать — в то же мгновение незваный гость оказался схвачен за ворот плаща и пригвождён к стене, а к его горлу был приставлен меч.       Из-под низкого капюшона послышался взвизг, и тоненький девичий голосок испуганно пропищал:       — Это я! Эомер, это я!       Подобно незримому облаку Эомера окружил знакомый чарующий аромат душистых цветов и, проникнув внутрь вместе с глотком воздуха, обуял всё естество. Каждый напряжённый мускул в его теле обмяк, сильные пальцы, сдавливающие сукно накидки до треска, разжались. Плавно опустив клинок остриём книзу, маршал сдёрнул нависающий капюшон и встретил панический взор больших янтарных глаз. Сладкий морок внезапно рассеялся, душой овладела неоправданная злость.       — Совсем обезумела?! Научись подавать голос прежде, чем подкрадываться со спины! Уже однажды я предупреждал тебя, что не умею безобидно отвечать на угрозу!       — Ты говорил, нас не должны увидеть вместе... — оторопела Эадкильд, потирая шею. — Вот я и затаилась, дабы никто не заметил.       Неодобрительно нахмурившись, Эомер одним движением задвинул массивную щеколду и на правах хозяина прошёл вглубь опочивальни. Усталой поступью приблизился к сундуку с личным скарбом, положил меч почившего Эадмунда в ворох тряпья, оставляя на временное хранение до тех пор, покуда не выдастся возможность вернуть его на подобающее место, и молвил вновь, лишь когда надёжно закрыл крышку:       — Вижу, ты запалила свечи. И как долго ты здесь сидишь?       Между рёбрами гулко стучало и щемило сердце. Мужчина сам не ведал, был ли взволнован или же возмущён тайным присутствием избранницы в своих покоях, именно поэтому не нашёл ничего лучше, чем отвернуться к столу и плеснуть остатки вина из кувшина в кубок.       — Мне показалось, что целую вечность, — вздохнула Эадкильд.       — Я был занят и не ждал гостей, а тем более тебя.       — Даже присесть не предло?..       — Зачем ты пришла? — резко оборвал Эомер, отставив пустой сосуд на край столешницы.       — Побыть с тобой перед отъездом, — искренние тёплые слова поразили душу, точно жалом, и осели там тяжестью. Они напомнили, что очередное расставание неумолимо близится. — Следующая наша встреча может случиться нескоро. Не хочу, чтобы память о сегодняшнем свидании терзала нас обоих.       — Нечего больше обсуждать, — со стальными нотами в голосе распорядился принц и единым махом осушил кубок. — Час уже поздний: разумнее было бы воротиться домой, пока тебя не хватились. Мне же с рассветом предстоит дальняя дорога, и прямо сейчас я собираюсь лечь спать. Так что...       Он осёкся, когда изящные нежные руки крепко сомкнулись на его поясе, и, почувствовав тепло приникшего к спине хрупкого стана, внутренне вздрогнул, но виду не подал. Вместо этого снова окатил деву беспричинной злобой:       — Эадкильд, не время для...       — Прошу, не гони меня, — прошептала она глухо. — Позволь остаться с тобою...       Немедля расцепив кольцо объятий, Эомер развернулся и в изумлении сразу позабыл все заготовленные слова возражений. Стройная, озарённая мерцанием свечей, Эадкильд стояла перед ним уже без просторной накидки, в одном платье с ослабленной шнуровкой на лифе, из-под которой проглядывала невесомая ткань нижней рубахи, и смущённо теребила рукав. Даже в полутьме было заметно, что она слегка разрумянилась, хотя в опочивальне царила ночная прохлада; её грудь неровно и порывисто вздымалась, губы приоткрылись, словно она никак не могла надышаться, а в глазах горел лихорадочный огонь. Племянник короля знал подобный взгляд: так смотрели на него женщины, коих он интересовал как мужчина, и точно так же Эадкильд смотрела на него тогда, в Альдбурге...       К голове жарким приливом хлынула кровь, и нутро вмиг отозвалось знакомым томлением. Эомер не был с женщиной слишком давно, с того момента когда позволил новому, доселе неведомому чувству просочиться в самое сердце, навсегда изменив привычный жизненный уклад. Посему одно лишь осознание, что желанная дева по собственной воле предлагала себя и своё тело, будоражило сильнее сражения, пьянило хлеще любого креплёного вина. Разве посмел бы он отказаться от дара, который ему столь любезно хотели преподнести?       — Прошу... — подавшись к нему, тихонько повторила леди.       Заворожённый и одновременно с этим растерянный, будто ребёнок, маршал даже не шевельнулся, когда она обхватила его за плечи и, приподнявшись на носочках, медленно поцеловала. Время приостановилось, воздух в комнате внезапно стал густым и вязким. Прикрыв веки, шумно втянув носом головокружительный цветочный аромат, сын Эомунда стиснул в кулак крупицы самообладания и остался непреклонен — пускай Эадкильд не заботилась о последствиях, но он был просто обязан сохранить здравомыслие.       Кончиками пальцев скользнув по раскалённой коже его шеи вверх — по заросшему подбородку и колючим щекам, она заключила лицо Эомера в свои прохладные ладони и отстранилась, беспорядочно всматриваясь в глаза, словно пытаясь увидеть в них отражение снедающих его противоречий.       — Понимаю, ты злишься. Будь я на твоём месте, то, пожалуй, испытывала бы схожие эмоции, — девушка покаянно потупила очи и снова вскинула взгляд. — Но и ты, признайся, не смог бы выполнить чьё-то желание, взамен отказавшись от прежнего образа жизни!       — Я муж и воин, — сурово напомнил племянник конунга, и ничто не выдало всколыхнувшихся в нём пылких чувств. — Мой долг — опекать других, даже рискуя безопасностью. Ты же строптивая девчонка, которая не чует разницы между отзывчивостью и безрассудством!       Уязвлённо поджав губы, Эадкильд несколько мгновений прожигала его взором, точно боролась с желанием надерзить, а затем гордо вздёрнула носик, и голос её возвысился над тишиной опочивальни:       — Да, я такая. Неуправляемая, взбалмошная, непоседливая. Какими ещё словами ты меня называл? Они все про меня. Навряд ли я когда-нибудь изменюсь, будет тебе это по нраву это или нет. Даже явившись сюда под покровом ночи, поступив как самая что ни на есть разгульная девица, я ни капли не стыжусь! Если бы довелось, я бы в очередной раз наплевала на общепринятые правила и пришла к тебе, ибо всё окончательно для себя решила!.. — она ненадолго запнулась, и сердце Эомера вдруг заколотилось в совершенно ином, ускоренном ритме. — После случившегося я не могу перестать думать о том, что те негодяи едва не обесчестили юную Берхту. Нет, мне не страшно. Теперь уже нет. Только одна мысль постоянно изводит: как это неправильно, горько и несправедливо — вопреки воле отдать свою непорочность какому-то незнакомцу. Подлому, жестокому и... нелюбимому.       Эадкильд помолчала, ища в его настороженных глазах то ли поддержки, то ли ответа на немой вопрос, потом тряхнула распущенными локонами.       — Наверное, мне действительно лучше уйти. Прости... за всё. И прошу: береги себя.       Окончательно потерявшийся в собственных чувствах, маршал быстро развернулся и, уперевшись в стол выпрямленными руками, низко склонил голову. Грудь изнутри наполнилась удушливым жаром, в жилах появилась странная дрожь, усмирить которую не сумел даже глубокий равномерный вдох. Эадкильд вновь повиновалась мимолётному порыву, словно и не осознавая, что тем самым дразнила мужчину и испытывала его выдержку; он же, вопреки искушению, вновь должен был заставить её образумиться, предостеречь от поспешных действий. Но в мыслях бушевал ураган, плоть требовала своего. Эомер и не знал прежде, как сильно можно сгорать от влечения к женщине, к одной-единственной, которая пленила. Он позволил себе окунуться в сладостные грёзы всего лишь на короткий миг — и, едва это произошло, стремительно рухнул в бездну той жажды, что мучила его последние невыносимые недели, проведённые вдали от Эадкильд.       Протяжный скрежет отодвигаемой щеколды вспорол безмолвие и возвратил принца к действительности.       — Ни шагу дальше, — властно скомандовал он и повернулся, начав расстёгивать пуговицы на сюртуке. — Сегодня ты не покинешь эти покои.