❋ ♘ ❋
После плотного завтрака, перед тем, как пойти в город, Эадкильд поднялась к брату. Каждый шаг по лестнице в напряженной тишине, нарушаемой лишь отголосками кропотливой работы внизу, заставлял ее сердце биться чаще, через раз пропуская удар от тревожных мыслей. Они беспорядочно царапали сознание и сеяли беспричинную панику, но она продолжала идти твердо, почти не боясь. Дверь в покои была открыта, и судорожный выдох потонул в гнетущем безмолвии, а воздух в легких показался вдруг холодным и колким. Тоскливо проскрипела осевшая половица — и юноша резко обернулся, окинув сестру быстрым взглядом. Она замялась у порога, вглядываясь в его равнодушное лицо, переступила с ноги на ногу и замерла. — Ну иди сюда, малышка. Родной голос вывел из оцепенения, девушка подбежала к брату и бросилась ему на шею. Он пошатнулся, и она хотела отстраниться, но крепкие руки удержали ее, не давая даже пошевелиться. Эадкильд улыбнулась, воодушевленно встрепенулась и прижалась к нему сильнее, отчего Эадмунд тихо охнул, а потом угрюмо рассмеялся. — Я скучала, — опечалено протянула она, зарываясь носом в складки его куртки. Юноша выпустил ее из объятий и вернулся к занятию, от которого его оторвали, даже не сказав ни слова. Он поставил шлем на стройку для доспехов, где уже красовался начищенный панцирь, взял с кровати меч и вытащил его из ножен. Скрежет стали прорезал тишину, и дева вздрогнула, не в силах оторвать взгляда от сияющего клинка, затаив дыхание. Брат заметил ее трепет и протянул его эфесом вперед. — Держи, только не поранься, — в голосе прозвучала добрая насмешка. — Еще подскажи, каким концом колоть, — съехидничала Эадкильд. Удобная рукоять легла в маленькую ладонь, оттягивая руку книзу, но девушка крепко обхватила клинок и удержала навесу. Металл по краям был тонким, потому что его постоянно затачивали, и невероятно острым, блестящим. Ни одной зазубрины, ни одной мелкой царапины, словно он только что вышел из-под молота кузнеца. Она сделала молниеносный выпад, уклонилась, снова атаковала и сразила невидимого противника одним лишь взмахом. Прикусила губу, чтобы сдержать радостный выкрик, и довольно посмотрела на юношу, возвращая оружие. — Ты думаешь, что в битве все будет так же просто? — холодно спросил он. — Думаешь, что успеешь нанести удар прирожденному убийце? На войне нет места тем мыслям, которые ты пытаешься собрать в кучу, прежде чем атаковать. — Не говори мне, как будто я не знаю. — Знаешь? — густая бровь взметнулась вверх, то ли удивляясь, то ли иронизируя. — Ты ничего не знаешь о войне, сестрица. Это не детская игра и не тренировка у манекенов. Когда твои руки станут скользкими от крови, а сил не останется даже на то, чтобы устоять на ногах, ты увидишь, как одна из этих тварей кинется на того, с кем ты еще недавно сражался плечом к плечу. Острыми зубами вцепится в горло и оставит от кожи только рваные клочья, а потом перережет его, словно свинье на убое. А ты должен будешь продолжать биться под отчаянные крики, которые раздаются даже в голове, сводят тебя с ума, и делать вид, что просто не замечаешь их. Нет, ты ничего не знаешь. Он убрал меч в ножны, отставил его на стойку и так и застыл, смотря перед собой. По ногам пробежал холодок, ворвавшийся вместе с ветром в поместье через открывшуюся входную дверь, льдистой паутиной прилип к кончикам пальцев. Эадкильд казалось, что мертвую тишину разрывает лишь стук ее сердца, глухой и мучительно тугой. Она хотела прижаться к Эадмунду, попросить, чтобы он больше не злился на нее, но он повернул голову раньше. Протянул руку и прошептал, нежно поглаживая девичью щеку: — Война – это мужское дело. Забудь о своих мечтаниях о ней, — он тепло улыбнулся и добавил: — Прости, что напугал тебя, малышка. — Знаю, — насупилась девушка, — мне нужно быть леди. И рожать детей. Юноша тихо рассмеялся, но вдруг болезненно сощурился, закашлявшись, и аккуратно провел ладонью по своей груди. На попытку встревоженной Эадкильд дотронуться до него он лишь отмахнулся, подошел к письменному столу и взял какой-то свиток. — Сестрица, — произнес он, — в этом нет ничего постыдного, не надо краснеть. Привыкнешь думать об этом, а потом и понравится. Эадмунд хитро подмигнул возмущенной сестре, приобнял за плечи и жестом пригласил сопровождать его. Вместе они вышли из поместья и разошлись в разные стороны: он направился в Медусельд, а девушка — вниз с холма, на нижние ярусы города. Милдгит отправила ее к портному, чтобы тот снял с нее мерки для нового платья, чему та была не очень довольна, но все же поймала себя на мысли, что ей будет приятно облачиться в новый наряд. Воздух был сухим и студеным, даже несмотря на яркое солнце, сияющее на белёсо-голубом небе. Отсюда, с высоты последних мраморных ступеней, можно было пересчитать все дома Эдораса по пальцам: над каждым из них клубился плотный дым каминов и очагов. С наступлением зимы они выглядели неприветливо и мрачно, не пестрели цветами на подоконниках, не оглашались шумом голосов из открытых окон. Их обитатели поспешили утеплить свои жилища, сменили тонкие ткани на меха и кожу, дольше засиживались в душных тавернах, но продолжали жить обычной жизнью. С наступлением холодов ничего не изменилось: привычные в дневное время суток толпы гудели, торговцы зазывали проходящих мимо, бегали дети, — разве что город насытился пряным ароматом горячих напитков. Эадкильд отошла на край дороги, чтобы пропустить конников, спешащих, очевидно, с донесением к королю, и замерла, провожая их взглядом. Как бы ни старались воспитать из нее леди, ее душа все равно будет желать другого. Скорее всего, ей и вправду место среди дикарей, где женщину с мечом в руке уважают, а не осуждают. Девушка очнулась, только когда услышала чью-то просьбу о помощи, повернулась на звук детского голоса и увидела мальчугана, указывающего на дом позади себя. Его круглое личико было белым, а щеки и узкий подбородок, который рассекала ссадина, порозовели от прохлады, — все говорило о том, что он замерз, однако не выдавал этого. Он отпрянул, встретившись с взглядом янтарно-карих глаз, часто заморгал, будто испугался, но все-таки вымолвил: — Госпожа, вы не поможете достать игрушку моей сестры? — Конечно, помогу, — улыбнулась Эадкильд и последовала за убегающим малышом к бревенчатому строению. Возле него столпились другие дети, самая маленькая девочка утирала нос рукавом, а они ее успокаивали, совсем как взрослые что-то объясняя и поглаживая по голове. Все сразу замолчали, потом расступились, когда дева прошла мимо них, словно не замечая их коротких, но встревоженных взоров. На крыше дома изумрудным пятном выделялось платье соломенной куклы, которую можно было достать, всего лишь забравшись на пару перекладин по деревянной лестнице и протянув руку. Эадкильд так и сделала, затем вручила игрушку юной хозяйке. Остальные тут же потянули ее за собой, но она вырвалась и боязливо подошла к девушке. — Спасибо, госпожа, — произнесла она, хлопая глазами, склонила голову набок и добавила: — Почему у вас черные волосы? Вы не отсюда? Эадкильд по-доброму усмехнулась, но сердце сжалось от обиды. Тот мальчуган, что попросил у нее помощи, подошел к сестре, что-то прошептал, затем вцепился в ее плащ и повлек к дороге, но она оттолкнула его. — Или вы их вымазали в грязи? — серьезно спросила она. — Ты права, — отозвалась дева, — я не отсюда. Но живу я здесь. — А разве так можно? — Конечно, — ответ прозвучал очень неуверенно, но мимолетная мысль избавила от необходимости пояснять его. — Бегите домой, а то твой брат замерз. И больше не раскидывай игрушки! Дети рассмеялись, будто бы этого серьезного разговора не было вовсе, и помчались вниз по улице, оставив уязвленную Эадкильд в полной растерянности. Она озлобленно сжала взлохмаченные ветром локоны, неприятно щекотавшие лицо и шею, перекинула их на одно плечо и застыла, так и не разжав кулак. Дева почувствовала, как в горле встал ком, и приказала себе успокоиться, справиться с нахлынувшими эмоциями, но совершенно ничего не смогла с собой поделать. Ветер подул вновь уже с другой стороны, растрепал волосы на тонкие пряди, выползающие из плена, и они обласкали ее лицо, стерли слезы, навернувшиеся помимо воли. Эадкильд зажмурилась, размазала оставшуюся влагу по щекам и, глубоко вздохнув и подобрав подол платья, вышла на дорогу.❋ ♘ ❋
На главной площади с большим каменным фонтаном по центру, среди фермеров, пастухов, торговцев и леди были воины. Девушка поняла это, еще даже не выйдя из-за поворота, всего лишь заслышав сильные голоса и громкий смех, сотрясающие воздух точно громогласное эхо в горах. Мужчин не украшали ни доспехи, ни оружие, их одежда была простой и удобной, но любой, кто взглянул бы на одного из них, сразу признал бы в нем солдата. Они выделялись среди толпы горделивыми, крепкими станами, а со спины походили друг на друга и цветом волос, и осанкой. Эадкильд сразу узнала то место, возле которого собрался, наверное, весь эоред, и поняла, кто учинил все это. Таверна «Робкая пастушка» была излюбленным местом молодого Эомера, ценящего добротный эль превыше золота, которое он на него тратил, охотника сыграть в карты и побороться за звание самого сильного с помощью своего кулака. Он часто засиживался до утра со своим братом и его воинами, после очередной попойки через весь Эдорас, шатаясь как колос степи, шагал в Медусельд или же оставался в этом заведении до тех пор, пока его снова не начинали держать ноги. Теодред всегда разделял с ним веселье, подначивал на многие неприятности, но даже тогда их было трудно разлучить. Эту таверну обходили стороной все приличные леди, если же не хотели навлечь на себя дурную славу тех пастушек, что постоянно радовали мужской глаз и ублажали тело. Дева обвела взглядом толпу на площади, неосознанно пытаясь найти самого статного из мужчин, но ее взор зацепился за того, кого она не ожидала встретить. Бледно-голубая накидка с белым мехом на воротнике и длинных рукавах, развевалась на ветру и казалась крыльями мотылька, заблудившегося среди голых ветвей в ночи. Точка, заметная среди невзрачных одежд горожан, парила в воздухе, легкая, точно пушок чертополоха, и привлекала к себе, пожалуй, даже слишком много внимания. Рядом с Эовин шла ее служанка Беанна, сменяющая Эадкильд при дворе во время ее отсутствия*, и какой-то мужчина в черных одеждах, которого со спины было трудно разглядеть. Позабыв, за чем ее отправила бабуля, девушка нагнала племянницу конунга, поздоровалась и узнала в ее спутнике Гриму. Он был серой тенью среди эорлингов и смутным силуэтом рядом с принцессой, ничем неприметный, с тусклыми бегающими глазами, какие бывают только у раненого зверя. В ясную погоду такую тень можно и не заметить, и ей от того, что по ней лишний раз не пройдут ногами, станет только лучше. — Мы идем за пергаментом, — пояснила Эовин, словно прочитав мысли, дав ответ на вопрос о том, что она может делать в обществе этого человека. С ней он вел он себя скромно, дружелюбно, и молодая леди постоянно одаривала его ласковой улыбкой, что наводило на размышления о приязни этих двух друг к другу. Эадкильд вспомнила, почему же все-таки оказалась здесь, и хотела предупредить княжну о скорейшем уходе, как вдруг первый звук ее начатой речи потонул в яростном рыке того, чей голос узнает любой эоред. Она не сразу осознала, как обернулась и стремительно отпрыгнула в сторону, освобождая путь Эомеру, который всего в несколько шагов преодолел расстояние, отделяющее его от Гримы. Крепкий юноша коршуном налетел на мужчину, схватил его за воротник и впечатал в стену ближайшего дома. Гулкий удар плоти о дерево, а затем и болезненный стон сразу потонули в удивленном вскрике девушек, раздавшемся в унисон. — Эомер! — Помолчи, сестра, — властно оборвал он, встряхнул и сильнее прижал Гриму к бревнам. Высокомерный и презрительный взгляд зеленых глаз впился в безвольный и неуверенный, даже губы искривились от отвращения, а ясное лицо изуродовала злоба. — Как ты посмел ослушаться меня, червь? Я предупреждал тебя, чтобы ты даже не приближался к ней! Ты этого не уяснил? Мой кулак может напомнить мои слова и будет продолжать это делать каждый раз, все сильнее и сильнее, пока они не врежутся в сознание и не вытеснят оттуда все скользкие мысли, кроме одной. Той, которую ты будешь шептать, умоляя меня остановиться, пока наконец я не почувствую хруст черепа под своими пальцами. Грима лишь прищурился, его глаза налились свинцовой ненавистью, а тонкий розовый язык нервно облизал пересохшие губы. Его одежды вдруг показались чернее самой темной и непроглядной ночи, когда даже звезды не горят на небосклоне, а жуткие твари вылезают из своих нор и начинают неспешную охоту за отставшими путниками. Мрак сизыми крыльями вырос за его спиной, сутулой и согбенной под тяжестью молодого тела, а руки, похожие на когтистые лапы, смяли мантию на груди, и порывистым движением выудили из плотной ткани золотой круглый медальон с эмблемой солнца. — Я сказал тебе, Эомер, сын Эомунда, что стану намного выше, — прошипел мужчина. — Теперь я архивариус, и отныне любая твоя дерзость будет наказана. Убери от меня свои руки. Никто из горожан не обратил внимание на тот жар, что расползался от ничем не приметного дома. Казалось, что воздух вокруг него раскалился, а искрящаяся струна, которая была протянута между двумя фигурами в его тени, вот-вот лопнет, и Эомер не совладает с собой. Эадкильд ощущала, как он был напряжен, видела, как от гнева тряслась его рука, все крепче сжимаясь на шее Гримы, и побелел кулак, угрожавший неминуемой расправой. — Эомер, оставь его, — обеспокоенная Эовин положила ладонь на плечо брата, но он резко повел им и приблизился к лицу архивариуса. — Ты думаешь, что меня остановит твой медальон? Если я еще хоть раз замечу, как ты не в силах скрыть свое сладострастие, я затолкаю этот кусок металла в твою ядовитую глотку. Я уничтожу тебя. Юноша отстранился, с трудом ослабив свою хватку, и мужчина грудой тряпья рухнул на колени. Затаившийся, с опущенной головой и тонкими космами, спадающими на мучнистого цвета лицо, он поднялся на ноги, поджал тонкие губы и подошел к принцу почти вплотную. — Как бы я не сделал этого с тобой еще раньше, — выплюнул он и направился в толпу, с которой слился как единое целое. Эомер не удостоил его даже прощальным взглядом, а повернулся к сестре, грозный, возвышающийся над ней почти на голову. Он молчал, сурово смотря на нее, все его существо говорило своими устами о том, как он недоволен и сердит. — Зачем ты так с ним? — девичий голос прозвучал твердо и холодно, как сталь, коснувшаяся кожи. — Не всем дано родиться таким же сильным и воинственным как ты! Он хороший и умный человек, он… — Он? — переспросил Эомер с трудом сдерживаемой яростью. — Не говори мне о нем ни слова! Этот жалкий червь не достоин тебя, сестрица! — Ты делишь людей на воинов, к которым относишься с уважением, и тех, кому не суждено ими стать, к которым... — Эовин, — жестко, повелительно произнес он, сдвинув брови и оставив на лбу глубокую складку. — Не тебе выбирать, с кем мне общаться! Если тебе так нравится распоряжаться моей жизнью, словно собственными солдатами, то лучше забери ее и оставь попытки превратить меня в себя! Презирающей всех окружающих и насмехающейся над ними. Ее голос не дрогнул даже под конец, хотя на глаза выступили злые безудержные слезы. Воздух напряженно звенел, застыв в томительном ожидании исхода, как обычно бывает в тихие душные минуты перед настоящей бурей. Не дожидаясь ответа, принцесса развернулась, хлестнув себя золотистыми волосами, и быстрым шагом пошла вверх по лестнице, гордая, несломленная. Беанна еле поспевала за госпожой, оборачивалась, украдкой наблюдая за оставшимися позади. Эомер не шелохнулся. Он устало прикрыл глаза, выдохнул, но сохранил непоколебимость, а затем, заметив Эадкильд, повернулся к ней. Она невольно сжалась под его решительным и свирепым взглядом, пытаясь спрятаться от гнева, способного пренебречь чувствами, воспоминаниями, и вырваться наружу. Юноша мазнул по ней коротким, ленивым взглядом, словно ее и не было вовсе, прошел мимо так же уверенно и важно, как и ощущал себя. Его встретил Теодред, что-то сказал ему, отчего среди воинов грянул смех, по-братски обнял за плечо и увлек в сторону «Робкой пастушки». Эадкильд не поняла своих мыслей и чувств, которые остались с ней после ухода королевских детей. Произошедшее показалось ей странным и совершенно невозможным, как будто такое могло случиться только во сне либо по велению мага. Она окинула измученным взором площадь, скользнула по лавке портного, к которому уже опоздала, и замерла, с недоумением рассматривая молодых леди, которые трепетали, провожая принцев взглядами. Девушка тоже обернулась им вслед, пытаясь понять, что же такого не углядела она, но что заметили другие. Эадкильд задержала взор на широкой спине, развевающихся волосах и горделивом стане чуть дольше, чем хотела. Что-то кольнуло ее глубоко в душе подобно легкому ожогу при прикосновении к чему-то нагретому; укололо слабо, слишком невесомо, чтобы можно было придать этому даже малейшее значение или запомнить. Светлое, но самовлюбленное лицо потомка Эорла, стоявшее перед глазами, исчезло, растворилось в холодном воздухе, и Эадкильд насмешливо хмыкнула. Подобрав подол платья и стараясь не наступить на грязь, развороченную конскими копытами, она направилась к лавке портного и вскоре уже выбирала ткань для нового платья.