❋ ♘ ❋
Разделавшись с завтраком и не дождавшись бабушки, Эадкильд вышла из-за стола и оглядела обеденную залу, раздумывая, не поспешить ли ей в чертог, и неосознанно наслаждаясь пением птиц под окном. Лето вступало в свои права, настойчиво прогоняя холодную весну и пробуждая природу, застывшую в ожидании долгожданного тепла. Жители Эдораса тоже чувствовали приближение знойных дней, поэтому с самого утра, как только ночной мрак рассеивался, появлялись и в городе, и в полях. В такую раннюю пору на улице уже слышались приветствия и разговоры, но среди всевозможных отдаленных выкриков дева различила особенно громкие, немного развязные голоса совсем близко от поместья. Тут же, внезапно, распахнулась дверь, и эти самые голоса на миг грянули в коридоре, но затем стихли и зашептались. Подпрыгнув на месте, Эадкильд развернулась к выходу и, испуганная и разозленная одновременно, застыла, лишь выглянув за порог. — ...я здесь вырос, — невнятным тягучим шепотом растрепанный Эадмунд обратился к Эомеру, пытаясь устоять на подкашивающихся ногах и повиснув на плече друга. Свободным кулаком он схватил капитана за ворот куртки и встряхнул, требовательно приближаясь к его лицу, но тот отклонился назад и вытянул шею, чтобы отстраниться, — и для меня дверь... Точно очнувшись после забвения, девушка подлетела к брату, приложила ладонь к его рту, надавив пальцами, и раздраженно шикнула. В нос ударил характерный запах хмеля и дыма, насквозь пропитавший мужскую одежду, взъерошенные волосы, а теперь уже и воздух вокруг них, сгустившийся до тошноты в горле. Вонь таверны, подгоревшей пищи и подпаленного жира смешались, отравили свежесть утра и зародили острую неприязнь к этим воинам, пахнущим похуже немытых козлов. По-глупому улыбнувшись, Эадмунд промычал что-то бессвязное и рукой попытался то ли схватить, то ли приобнять сестру, но сын Эомунда пресек эту попытку. Сам-то он выглядел гораздо лучше и опрятнее своего товарища по оружию, хотя глаза сияли озорством, как бывает, когда разум заливает выпивка. — Что ты наделал? — зашипела на него Эадкильд, ловя губы брата и сжимая их кончиками пальцев каждый раз, когда они норовили произнести хоть слово. Опасение того, что бабушка может выйти в коридор в любую минуту, кажется, передалось и капитану, и он коротко посмотрел на лестницу, сдвинув брови. — По... му... — Я привел его домой, — резко, но тихо ответил Эомер, склонившись к ней и удерживая Эадмунда на месте. — На что это, по-твоему, похоже? — ... о-ом... — Это похоже на то, что мой брат налакался эля из миски, в которую ты ткнул его. Юноша непроизвольно икнул, как бы подтверждая речь сестры, и тряхнул головой, привлекая к себе внимание спорящих друзей. — Я не обязан думать за того, кто уже давно не дитя. — Сын Эомунда выпрямился, перекинул руку Эадмунда на девичье плечо и развернулся к выходу. — Стой! — глухо прохрипела девушка, чуть не упав под тяжестью неустойчивого брата, и вцепилась в рукав Эомера, останавливая. — Подсоби поднять его в покои. — Сестра, я так скучал... — С чего бы это? — Бабушка расстроится, узнав, что он явился после пьянки, — молвила она, на что младший принц лишь насмешливо хмыкнул, показывая, что его это не касается. Эадкильд закусила губу, понимая, насколько малы ее шансы пробудить в нем сочувствие, и в отчаянии добавила: — Пожалуйста, помоги. — Сестрица-а-а... — Замолчи! — шикнул Эомер и сделал шаг к лестнице, подхватывая хихикающего, совершенно не соображающего Эадмунда, но тут же остановился. Заметив его резкое движение и подозрительный взгляд, устремленный вперед, девушка развернулась и увидела служанку, застывшую в проходе. — Мне позвать госпожу? — тихо спросила она, переводя взор с одного воина на другого. — Нет, не надо, — затрясла головой Эадкильд, подталкивая Эомера вперед. — Прошу тебя, ни слова об этом. Светловолосый юноша, поддерживая друга и стараясь уводить его подальше от стен и косяков, вальяжно, почти бесшумно пошел по коридору. Он замер возле служанки, бесцеремонно взял кувшин из ее рук, сделал пару больших глотков и отдал обратно, улыбнувшись. — Я тоже прошу тебя. Молодая девушка густо покраснела, проводив его застенчивым взором, и зашла обратно в обеденную, а Эадкильд, подобрав подол платья внезапно ослабевшими пальцами, засеменила за Эомером, сверля широкую спину осуждающим взглядом. Он, направляя Эадмунда по лестнице, постоянно что-то шептал ему, отчего тот вел себя спокойно, изредка усмехался, но помалкивал. Дева же, вздрагивая от шелеста ткани, который казался в тот момент мучительно громким, ступала следом и прислушивалась к отдаленным голосам Милдгит и Кителла, молясь, чтобы не скрипели деревянные половицы. Они были уже наверху, когда внезапно раздался оглушительный грохот, и Эадмунд, запнувшись о последнюю ступень, чуть не рухнул на пол. Сдавленно вскрикнув от испуга, Эадкильд поймала его обессилевшие ноги руками и подняла над полом. — Милая, — взволнованно окликнула снизу хозяйка поместья. Вслед за голосом раздались шаги, усиленные небольшим эхом в нижней зале, но тут же смолкли, — это ты? — Д-да, — поспешно отозвалась девушка, резко выдохнув, и почувствовала, как внутренности сжались в комочек, а коленки задрожали, — все в порядке, бабушка! Я просто... зеркальце уронила, не переживай, — закончила она, мысленно ужаснувшись нелепости своего ответа, и толкнула брата словно телегу, держа за лодыжки. Эомер, еле подавив рвущийся наружу смех, перехватил Эадмунда подмышки и потянул на себя, внося в покои. Они уложили его в кровать на живот, не переворачивая и не раздевая, и одновременно покачали головой, когда безвольное тело обняло подушку, а затем захрапело. Эадкильд вытерла ладонью капли липкого холодного пота, проступившие на лбу, и шумно втянула носом воздух, чувствуя, каким легким, чистым и освежающим он стал после отступившей паники. Из горла вырвался нервный смешок, будто бы освободивший душу от цепких лап страха, дева испытала приятное облегчение и радость, но неожиданно внутри поднялась едкая волна злобы. Она посмотрела на Эомера, точно хищная птица, выследившая кролика в поле, и с вызовом проговорила: — Ты напоил его? Зачем ты это сделал? Из-за глупого спора? Позволь спросить... — Довольно! — властно сказал он, подняв руку и одним лишь хмурым взглядом осадив непокорность. С губ Эадкильд чуть было не сорвалась поспешная неразумная фраза, однако наткнулась на незримую преграду и не сумела преодолеть ее, а девушка лишь закатила глаза, осознав, как шипит и остывает ее мятежный дух под этим сильным, командным тоном. Сын Эомунда смотрел на нее с высоты своего роста, молчал, и, дождавшись, пока погаснет огонь в медовых очах, спокойно продолжил: — Не тебе меня порицать. Твой брат однажды взял на себя смелость заявить, что меня всегда нужно тащить из таверны на себе. Так вот, я заставил его отказаться от своих речей, а выпили мы одинаково. — Как?... — Я все сказал. Не забывайся. — Как прикажете, господин, — съязвила девушка и демонстративно присела как истинная леди, — а теперь я попрошу вас покинуть эту обитель недостойных. Вы озарили нашу лачугу своим присутствием, и для меня нет большей радости, чем лицезреть вас, но ваша трапеза ждет вас в чертоге, посему уходите. Через окно. — Мышонок, ты пытаешься пошутить или напугать меня? — ухмыльнулся Эомер, видимо, не поверив в серьезность последних слов. Однако Эадкильд вовсе не проказничала. Выбираться из поместья по коридору было опасно: бабушка могла увидеть капитана, тайком пробравшегося в покои ее внука, а перед этим принесшего его пьяным. Кроме того, разозленная Милдгит была способна без зазрения совести нашептать о ночных похождениях племянника конунга самому Теодену. Этими переживаниями дева поделилась с юношей, но он лишь вздернул подбородок и упрямо скрестил руки на груди. — Я выйду через дверь, — непреклонно возразил он. Наверное, он гордился тем, что мог повелительным гласом закончить такие перепалки, которые возникали по привычке, хотя никогда не показывал этого. А Эадкильд сдержалась, чтобы не наброситься на него с кулаками, и как всегда сдалась. Вздохнув и почувствовав, как сердце ускоряет свой ритм, а кровь загустевает в жилах, наполняет конечности колким холодом, замораживающим разум до такой степени, что все мысли вылетают из головы, она подошла к двери. Придерживая ее рукой, чтобы она не распахнулась, девушка выглянула за порог и прислушалась. Было тихо, лишь Эомер усмехнулся за спиной, однако она все равно прокралась к ступеням, ощущая себя разведчиком с легкой поступью, тихой, как ветер в степи. Опасность быть обнаруженной будоражила воображение, но недовольный вздох сзади нарушил правила ее игры — юноша бегом спустился по лестнице, совершенно не таясь, и вышел из поместья. Прикусив кулак, беззвучным шепотом осыпая сына Эомунда проклятьями, Эадкильд замерла и, не услышав отклика на шум, рванула к выходу. — Что, если бы бабушка тебя увидела? — гневно спросила она, подстраиваясь под широкий шаг Эомера и на ходу заплетая косу, раздражаясь каждый раз, когда ветер сдувал длинные пряди в сторону. — Я не привык прятаться, — жестко произнес он и запустил пальцы в пшеничного цвета волосы, перебирая локоны пятерней. Посмотрев на него, девушка отметила, что юноша заметно возмужал: взор стал более осмысленным, в голосе слышалась сталь и непреклонность, а лицо непривычно посуровело. Почувствовав, как заволновалось ее сердце, она поспешно отвернулась. — Может, излишняя смелость — такой же порок, как и излишняя трусость, только вот я лучше взгляну опасности в глаза, чем буду оттягивать неизбежное. А если бы попался твоей бабушке, то ответил бы за то, что натворил, коль заслуживаю. И тебе пора научиться отвечать за последствия твоей дикости и болтливого языка. — Да я... — попыталась вымолвить Эадкильд и сбавила шаг, переводя дыхание, сбившееся от нарастающего возмущения. Воздуха в легких, чтобы закончить речь, не осталось, и она хватала его ртом, словно рыба на берегу, хмурясь, порываясь выплеснуть свое негодование. Эомер расхохотался, а его насмешливая мальчишеская улыбка, не исчезнувшая за эти годы, заставила девичьи щеки налиться румянцем. Перепугавшись собственных чувств, Эадкильд торопливо опустила голову и кулачками сжала платье. — Мышонок, — снисходительно позвал он, приподнимая ее лицо за подбородок, — не воспринимай слова так остро. Я знаю, что ты скорее перережешь своему мужчине горло, чем подчинишься, но на каждую упрямую кобылку найдется свой умелый всадник, который пришпорит ее. Дева сердито отвела его руку и насупилась, понимая, какие непристойные мысли всплывут в сознании благодаря этой колкости. Сын Эомунда хитро подмигнул ей, не обращая внимания на недовольный вид, и хотел продолжить путь, как вдруг из-за поворота послышался цокот копыт. На небольшую площадь перед Медусельдом выехал конный отряд во главе с конунгом. Длинные кольчуги статных телохранителей, точно серебряная чешуя под слоем воды, блистали в лучах солнца, а зеленые плащи за спиной гулко хлопали на ветру, как крылья журавлей, взмывающих ввысь. Гарцующий рядом с отцом Теодред жестом указал ему на брата — и всадники сменили свое направление. Эомер ругнулся, а когда Эадкильд повернулась к нему, то в кулаке он уже зажимал пучок колокольчиков, вырванных из ближайшего цветника вместе с корнем и помятых сильной хваткой. — Приветствую тебя, господин, — почтительно сказал он подъехавшему Теодену и склонил голову одновременно с девой, чувствующей неловкость от внимательных взоров грозных мужей, обращенных сейчас на них. Она так и не подняла глаз, совершенно невидяще уставившись на копыта Снежногрива, который фыркал и жевал удила. — И я приветствую тебя, племянник, — спокойно ответил конунг. — Мой сын уверил, что ты спишь, поэтому не стал предлагать тебе утреннюю прогулку. Но ты стоишь предо мной, полный сил, и я недоумеваю, что за дело могло вывести за двери чертога в такую рань. Эомер молчал всего мгновение, а затем так ущипнул Эадкильд, что от неожиданности она вздрогнула и резко повернулась к нему, тут же наткнувшись на требовательный взгляд. — Э-э, — глупо протянула она, словно забыв, как говорить. Младший принц, иронизируя, вскинул брови, и деве пришлось судорожно соображать над тем, каких слов от нее ожидает эта мучительная пауза. Сглотнув вставший в горле ком, она посмотрела на Теодена и сразу побледнела, захлопав ресницами: — Г-господин... Мы... Он... Эо... Господин Эомер... да, он провожает меня. Всегда. По утрам. — Да, — подтвердил капитан, — в такое время девы могут наткнуться на очень неприятных их лику мужей. Конунг хмыкнул, стянув вторую дорожную перчатку, и сверху вниз оглядел смущающуюся пару, тщательно скрывая довольную улыбку. — Что ж, я тебя понял, мой мальчик, но нам все равно предстоит серьезный разговор, — вымолвил он, посуровев, и тронул коня пятками, поворачивая его к конюшне, жестом приказывая свите следовать за ним. Эадкильд склонилась им вслед, а Эомер лишь удрученно покачал головой и закрыл глаза ладонью, не заметив, что Теодред не сдвинулся с места. Маршал сощурился, с усмешкой на губах осмотрел и девушку, и юношу и, немного подавшись вперед, захохотал. — Право, брат, свет не видывал столь милейшего создания, как ты, — говорил он, словно не замечая свирепого взгляда зеленых глаз, устремившегося на него. — С цветочками ты не только выглядишь непорочным и невинным, но и благоухаешь слаще самой юной леди. Осталось еще ромашки в волосы вплести, и ты превратишься в эльфа. — Только после тебя, — съязвил Эомер, яростно швырнул колокольчики на землю и последовал за братом в конюшню. Эадкильд нервно дернула уголком губ, чувствуя, как тело постепенно выходит из ледяного оцепенения и наливается приятным покалывающим теплом. Она подняла рассыпавшиеся цветы, видимо, предназначавшиеся ей, вдохнула их слабый аромат и поплелась в чертог, клятвенно заверив себя, что никогда и не при каких обстоятельствах больше не будет лгать, защищая кого-то.❋ ♘ ❋
Рядом с Эовин время всегда летело быстро, как тонкая паутинка, подхваченная слишком сильным порывом ветра. Вышивание нитями, то жесткими, как конский волос, то мягкими, как шелк, позолоченными, натирающими пальцы и гладкими, струящимися вниз; девичьи разговоры о тайных желаниях, перешептывание о военных новостях, пересказы древних легенд и долгие занятия с наставниками, — все это неумолимо приближало вечер и очередное расставание. В углы Медусельда закрадывался мрак, на стенах вырастали тени, а тишина затопляла просторные залы и узкие коридоры с каменными полами, изредка разносившими гулкие шаги по холодным сводам. Держа в руках стопку книг, Эадкильд плечом толкнула тяжелую дверь и оказалась в библиотеке, в которой витали запахи сырости, кожаных переплетов и сальных свечей, расставленных в высокие подсвечники у каждого шкафа. Было тихо. Вспомнив, в какой ряд Эовин велела ей отнести рукописи, дева вступила в проход между массивными полками и локтем смахнула кипы свитков с заваленного ими стула. Неустойчивые деревянные ножки дрожали, пока она забиралась на него, переместив книги подмышку, приподнимая подол платья, и порывисто сотрясались от каждого ее движения. Эадкильд постоянно напрягала спину и шею, чтобы на носочках дотянуться до верхней полки, поставить книгу на место, и сдувала с глаз выбившиеся из косы пряди волос. В ее руках оставались всего две рукописи, когда стул вдруг резко пошатнулся, а дева отклонилась вбок, но, неожиданно для себя, удержав равновесие, уткнулась в шкаф, выбив все книги с полок на уровне груди и коленей. Грохот раскатился по всему помещению, а девушка вскрикнула, спрыгнула на пол и, завернув за угол, ужаснулась, когда увидела учиненные разрушения. Упав на колени, она дрожащими руками начала собирать пергамент, вырванные страницы, свитки и совсем не заметила, что находилась здесь не одна. — Ты не ушиблась? — спросил тягучий голос с шипящим призвуком, а Эадкильд подняла глаза и судорожно выдохнула, обнаружив перед собой Гриму. Застланные молочной пленкой, всегда будто мертвые, глаза смотрели сейчас почти обеспокоенно, если этот застывший взгляд вообще способен выражать что-то кроме отчужденности. Дева вздрогнула, когда он присел рядом, стал помогать, и поборола в себе желание отпрянуть от неприятного человека, пахнущего неважно выделанной старой кожей, начавшей преть. — Это вышло случайно, — залепетала Эадкильд, — я не хотела, они... — Я не собираюсь тебя ругать, — перебил ее архивариус до мерзости вкрадчиво, притворно-ласково и, как всегда, растягивая слова. Неухоженные космы спадали на лицо, когда он наклонял голову, отчего глас звучал приглушенно и слабо, но крючковатые белые пальцы, сухие, с проступающими венами, ловко складывали листы в стопки. Казалось, что жизнь однажды покинула его, однако по ошибке вернулась, так и не сумев до конца пробудить иссохшее тело. — Не бойся, никто не узнает об этом, даю тебе слово. Пусть иногда кажется, что весь мир отвернулся от тебя, стал жестоким, полным унижения, а все вокруг только и хотят упрекнуть и дать почувствовать себя чужим даже в своем доме. Но встречаются и те, кто принимает тебя таким, какой ты есть. Их ничтожно мало, но они всегда готовы подставить плечо, помочь и одарить улыбкой, даже если ты становишься противен самому себе. Эадкильд слушала его со смесью страха и омерзения, сдерживаясь, чтобы не отвернуться. Наверное, она должна испытывать к Гриме жалость, ведь его израненная насмешками и оскорблениями добрая душа заслуживала тепла, но в деве не было достаточно силы, чтобы заметить это. Мужчина поднялся с кипой пергамента в руках и молча скрылся между стеллажами, а до девушки донесся звучный голос за дверью, она распахнулась — на пороге показались принцы. Эадкильд недовольно закатила глаза: она бы не вынесла еще одну встречу с Эомером, — но где-то внутри странно обрадовалась его появлению, вспомнив его беззаботную улыбку. Останавливающим жестом предугадав ее попытку встать и поклониться, Теодред по-простецки хлопнул брата по плечу. — Теперь он знает, как правильно срывать цветы, — хохотнул он, ладонью подловив юношу за шею, и притянул к себе. Тот фыркнул, но вырваться не смог, — конунг провел с ним серьезную беседу. Капитан упорно смотрел в сторону, полностью владея собой, как вдруг его очерченный рот резко скривился от презрения, заставившего ясные глаза гореть лихорадочным блеском. — В сыне Эомунда есть только похоть, — тягуче, как осевший ил на дне реки, со свистящим придыханием заговорил Грима, бесшумно выйдя из тени библиотеки. В ненависти обнажились мелкие желтоватые зубы, блестящие от слюны, а шея вжалась в плечи под все еще ощутимым страхом перед воином, — которая лишь холит его скудоумие. — Закрой свою гнилую пасть, — прорычал Эомер, подавшись вперед и указав на пол перед Эадкильд, — и убери то, что не удержали твои слабые кривые ручонки, грезящие хотя бы коснуться того, чем я владею каждую ночь. — Ты не смеешь приказывать мне. — Зато я смею, — холодно сказал Теодред, хранивший до этого молчание, но, безусловно, отчетливо слышавший каждое слово. Эадкильд, притихшая на коленях возле шкафа еще в начале разговора, посмотрела на него и поразилась тому, насколько властно он выглядел. Взгляд из-под густых бровей был твердым, как и его воля, заостряющийся подбородок, скрытый жесткой бородой, горделиво вздернулся, открывая шрам на крепкой шее, заканчивающийся на щеке, а могучая спина выпрямилась, заставляя сына Гальмода сжаться еще сильнее. — Тебя стоило бы наказать за твой скользкий язык, архивариус, — продолжил принц, один только взор которого, казалось, прожигал Гриму насквозь и видел все его естество, — за халатность в обращении с бесценными свитками, что передавались из поколения в поколение и хранились здесь. Кто знает, окажутся ли они теперь в руках наших детей, и все по твоей вине, Грима, архивариус Марки. — Он уже наказан самой природой, — зло бросил Эомер, — безродная, гнусная тварь. Слова кольнули в самое сердце — даже Теодред обратил изумленный взгляд к брату, — Грима уязвлено поджал губы и вдруг посмотрел на Эадкильд влажными, молящими о помощи глазами, точно недоумевая, почему она молчит. Но дева и не желала вмешиваться, только послушно потупила взор и сцепила пальцы. В отчаянии сын Гальмода лишь ядовито усмехнулся, походя сейчас на раненого зверя, готового сделать победный рывок и сомкнуть челюсти на шее своего мучителя, но низко поклонился, до последнего не отрывая горящего взгляда от принцев, и, позволив сальным прядям упасть на серое лицо, выпрямился, а затем вылетел из библиотеки. Никто не нарушил давящую тишину, повисшую в пыльном воздухе. Эомер прошел куда-то вглубь залы, Теодред — следом, а Эадкильд, закончив с рассыпанными рукописями, с горьким привкусом желчи во рту покинула это оскверненное враждой место. По дороге заглянув на кухню и стащив со стола яблоко, девушка направилась к Эовин, чтобы рассказать ей о случившемся, подготовить ко сну и уйти в поместье. Еще не дойдя до открытой двери, она заслышала голос принцессы и, подумав, что та разговаривает со служанкой, выглянула из-за угла, собираясь напугать их, однако тут же завернула обратно. Грима. Чуть не вскрикнув от неожиданности, Эадкильд вжалась спиной в холодную стену и прижала руки к часто вздымающейся груди, ощущая биение сердца под ребрами. Нужно бежать прочь, но ноги точно приросли к камню, а глаза закрылись в ожидании, и она прислушалась, покраснев в запоздалом приступе стыда. — Я всего лишь хотел пожелать тебе доброй ночи, моя ясноокая, — говорил мужчина. — Я шепну звездному небу, чтобы оно рассыпало сегодня самые чудесные сновидения над твоим ложем. Прозвучал добрый девичий смешок. — Ты всегда знаешь, как заставить меня улыбнуться. — Мне нравится твоя улыбка, Эовин, и я хотел бы вечно видеть радость на твоем лице, делить с тобой это сладкое мгновение и понимать, что это моя заслуга. И без того негромкая беседа совсем смолкла, остался только шум крови в ушах да отдаленное позвякивание доспехов. — Нет! — решительно возразила принцесса. Послышался шорох одежды и шаги. — Что ты делаешь? Пусти меня. — Ты меня отвергаешь? — голос дрогнул и сорвался на последней ноте. — Ты увидел то, чего не было, Грима. Я не давала тебе надежд и сожалею, что ты разглядел в моей доброте что-то иное, — твердо, непоколебимо молвила дева. — Я мечтаю о тебе во сне и наяву, я жажду... — произнес архивариус протяжно и вязко, но в то же время услужливо, словно боясь спугнуть желанную дичь, прекрасную и недосягаемую, что так упорно засела в его мыслях и не желала покидать разум. Звонкий шлепок, от которого вздрогнула даже Эадкильд, остановил шипение. — Ты не сможешь дать мне то, что я хочу, и ты всегда знал это. Так вспомни же сейчас мои слова и оставь меня! — Да, я не воитель, которого ты самозабвенно ждешь, зато теперь я, наконец, распробовал тот гнилой мед, что сочится из уст этого чертога. — Вон! Хлопнули полы мантии, и Грима вылетел в полумрак коридора, порывом воздуха потревожив пламя факела, отразившего его тень на стене безобразным трепыхающимся пятном, на мгновение закрывшим прячущуюся деву. Эадкильд похолодела, когда ей показалось, что в бессвязном шелесте слов повторялась лишь одна фраза: «Я отомщу вам всем».