Мышонок в пшеничном поле

      В Золотом зале стояла такая жара от горящего очага и железных корзин с раскаленными углями, что пришлось распахнуть все двери и окна, чтобы свежесть вечера смогла прогнать эту духоту. Зажженные факелы, освещающие высокие своды, лишь добавляли удушливого тепла: отблески их пламени и сумрачные тени сливались в сложном танце, покрывая резные колонны бронзовым налетом, и придавали чертогу особую торжественность. Медусельд был прост лишь в своем обыденном великолепии — его не украшали ни гирлянды, ни цветы, однако каждый житель Марки все равно знал, что этот день знаменовал большой праздник — шестьдесят шестой год с родин короля Теодена, сына Тенгеля.       Эомер сидел по левую руку от дяди, во всеуслышание приветствующего гостей, и безынтересно скользил взглядом по лицам, видным как на ладони. Стол королевской семьи стоял у подножия трона, другие же — по всей зале таким образом, что возле очага образовалось открытое пространство для потех, за которыми без труда мог бы наблюдать каждый. Ближе всех места занимали знатные и уважаемые люди, капитаны, придворные служители, а в самом дальнем конце расположились младшие воины, еще не прошедшие посвящение юноши и осиротевшие дети воинов, воспитывающиеся в эореде.       Когда Теоден закончил свою речь, все поднялись, высоко вознося кубки и громко восклицая полные уважения, искренности и любви слова:       — Долгих лет здравия!       — За повелителя!       — Да здравствует король!       Затем снова уселись; из боковых дверей для прислуги выбежали карлики — замелькали в глазах пестрыми нарядами, заплясали с длинными лентами. Скоморохи представляли живое и яркое зрелище: подкидывали и ловили факелы, кувыркались, прыгали друг через друга, падали и ловко вскакивали, а их прибаутки поднимали хохот в рядах гостей. Затем выступали менестрели, восславляющие историю эорлингов, и барды, воспевающие всех конунгов Марки одного за другим. Вся торжественная часть сопровождалась подачей разных блюд и вина, ненадолго прерывалась пламенными поздравлениями и должна была скоро подойти к концу ради веселья, которое приходилось по душе жителям Марки более всего. Конунги никогда не отступали от традиции празднования на равных со своим народом, среди толпы, поэтому Теоден ожидал, когда сможет встать из-за стола, пройти в середину зала и пригубить чашу, а затем передать сыну, племяннику и далее каждому из присутствующих.       А Эомер нашел себе занятие гораздо интереснее, чем притворно вежливо слушать баллады о подвигах, которые он слышал из года в год: не прекращал пить и надменно-скучающе рассматривать гостей, откинувшись на спинку стула. Он скривился, снова заметив в чертоге Гриму, который тенью прошел вдоль стен и занял свое место, попутно отказываясь от кубка, что пододвигал к нему настойчивый сосед. Месяц назад архивариус вызвался доставить поручение в Хорнбург, заодно изучить какие-то свитки, и после отлучки, которая стала для молодого капитана лучшим подарком, вернулся. Жаль, ведь юноша пророчил ему смерть под копытами собственного коня или хотя бы от нападения волков, а может, и варгов, если повезет.       — Братец, не твой ли отрок там бегает, погляди, — окликнул его Теодред, выглянув из-за конунга, разделяющего их друг от друга. Это была первая фраза, которую Эомер нынче услышал от него, ибо между ними до сих пор напряженно звенело противоречие минувших дней, и гордость не позволяла нарушить столь затянувшееся молчание, отягощающее сердца обоих. Это были первые дурашливые слова, а не серьезные, которыми они обычно обменивались до этого лишь по делу.       Маршал коротко кивнул подбородком на скоморохов, разыгрывающих очередное сказание о потомках Эорла, и спрятал ухмылку за кубком. Проследив взглядом, Эомер сразу понял, о ком идет речь. Карлик с волосами соломенного цвета, с сердито сдвинутыми бровями и суровым выражением лица, какое обычно бывает у младшего принца, выхаживал по кругу, подбоченясь, и гордо взирал на остальных. Сын Эомунда невольно нахмурился, но рассмеялся, осознав, чем именно походил на него шут.       — Вот маленький негодник, от матери убежал. А она же честью клялась, что будет следить за ним, — краешки уголков его рта поднялись, а в глазах заплясали искорки веселья.       — Честью? — прыснул в кулак Теодред, поставив локоть на стол. Конунг, оживленный их привычными остротами, которые так давно не звучали под сводами чертога, откинулся на спинку кресла, предоставляя им возможность свободно видеть друг друга, и заинтересованно поглядел то на одного, то на другого. — Не той, случайно, что ты ее лишил, братец?       Эомер перевел на него взор, в котором уже не было давешней злобы и обиды, а плескалось озорство, присущее ему, когда он собирался наградить кого-то своей колкостью, что намеревался сделать и сейчас:       — Ты смотри, маршал, а не твой ли плод любви только что упал? Только взгляни, достоинством весь в отца пошел! — воскликнул он, указывая на карлика, навзничь грянувшегося на пол и широко раскинувшего руки и ноги в стороны. Его тесные одежды, призванные высмеять одного из героев предания, затрещали и натянулись, особенно подчеркнув его мужские качества.       Теодред хохотнул.       — Пороть надо было больше, — улыбнувшись, прошептал он отцу, поднял кубок, как будто собирался произнести тост, и сделал большой глоток.       — Согласен, — Теоден вздохнул, бросив строгий взгляд на племянника, и неожиданно, чуть заметно, подмигнул ему, а затем повернулся к сыну: — и тебя бы не помешало.        Звонко засмеялась Эовин, обращая на себя внимание Эомера, а затем нашла его ладонь, лежащую на подлокотнике кресла, и крепко сжала своей. Зеленоватые с серым оттенком, точно реки Марки в пасмурный день, глаза, обращенные на брата, лучились лаской; щечки зарделись от вина и духоты, а дева сейчас выглядела такой беззаботной и счастливой, что у юноши от нежности к ней защемило сердце. Он высвободил пальцы из-под ее руки и накрыл маленькую ладошку сверху, стараясь продлить этот светлый миг. Когда умерла мать, оставив их совсем одних, Эомер поклялся себе, что не даст детству сестры погрязнуть в горестях, и остался верен своему слову. Эовин росла, но ей были неведомы скорбные мысли, которые постоянно занимали его голову, а на ее милом личике не появилось и блеклой тени горечи.       Звон множества колокольчиков вдруг огласил чертог — гости сразу стихли и воззрились на низкую фигуру, выбежавшую в центр залы и выкрикнувшую призыв:       — Эй, вы, дети Эорла!       Вкусно ли вино?       Ну а нам уже пора       Уходить давно.       Но позвольте показать       Наше представление.       Не извольте нас судить,       Нет в нем оскорбления!       Скоморох поклонился и помчался к дверям, неуклюже переваливаясь на коротких ногах, затем остановился, вжал шею в плечи, ссутулился и продолжил:       Дикари ступали тихо, словно мыши,       Несли они горькую смерть и позор.       Под эти слова к очагу, пригибаясь к земле и хищно оглядываясь по сторонам, вышли карлики в черных лохмотьях. Их желтые лица были вымазаны в саже, волосы — в грязи, а в руках они держали ржавые мечи, кинжалы или изогнутые коряги.       Сказитель поменялся в лице, воодушевленно подпрыгнув, выпрямился и зычно прокричал:       Но славный Брего все же их услышал —       И конунг не сдался, и начал дозор.       В середину залы, зажимая между ног деревянные палки с головами лошадей на конце, выскочили шуты в тряпичных доспехах, очень похожих на кольчуги, плащи и панцири эорлингов, в стальных шлемах, с короткими копьями, мечами и топорами в руках.       Послышался воинственный клич — карлики под предводительством вождя, одетого в цвета королевского дома, погнали коней в ряды дунландцев, сразу разбив их и раскидав в стороны. Они повалились на пол, истошно визжа и брыкаясь, словно жуки, отчего по всему чертогу прокатился хохот и одобрительный гул. Всадники, грозно размахивая мечами в воздухе, обрушивали их на поверженных, толкали, пинали ногами; копья оказывались в самых неприличных местах, оскорбляя и унижая дикарей, а слова, что выкрикивали гости, заливающиеся в смехе, срывались и с уст маленьких эорлингов.       Теодред не стеснялся дразнить скоморохов, а Эомер хохотал, то подаваясь всем телом вперед, то откидываясь на спинку кресла, над жалобно скулящими карликами, которых оседлали воины Брего и заставили ползать на четвереньках. Забывшись в порыве веселья, он стукнул кубком по столу — залил пальцы вином, но тут же брезгливо отряхнул их и обвел залу глазами, уже затуманенными выпивкой. Неторопливый взор скользнул по Эовин, разговаривающей со старым советником конунга, и застыл на той, чей потрясенный вид заставил мимолетную радость упорхнуть из груди. Эадкильд не смеялась, даже не улыбалась — лишь буравила скоморохов гневным взглядом и бдительно следила за каждым их движением, а ее приоткрытые губы нервно подрагивали. Эадмунд что-то шептал ей и постоянно накрывал ее ладонь, лежащую на столе, своей, но девушка огрызалась и резко выдергивала руку, как всегда прячась за маской озлобления. И Эомер отчего-то захотел приласкать деву — собрать кусочки израненной души воедино, погладить по длинным волосам, заплетенным в свободную косу, и коснуться губами лба или щеки, как делал раньше, когда утешал сестру. Хотел он этого не первый раз, однако его всегда останавливало то, что у Эадкильд уже есть брат, который может сделать это вместо него, да и она сама бы не допустила чужих прикосновений.       Эомер усмехнулся поразительной точности своих рассуждений, поселивших в душе недолгое спокойствие, но все равно испытал легкий укол ревности, который внезапно прогнало желание отойти по нужде. Шумно выдохнув, он резко встал из-за стола и склонил голову перед конунгом. Теодред молча поднялся вслед за юношей, нагнал его уже в боковом ходе, в конце которого располагалась открытая дверь для прислуги — еще один источник свежего воздуха.       — Куда? — бросил мужчина.       — В отхожее место. Выпитому вину слишком тесно внутри.       Они прошли вдоль стены и свернули в небольшую комнатку.       — Если ты не прекратишь вливать его с поводом и без, то потом едва ли сможешь остановиться. Не столько губят воина сражения и память о них, сколько вино и женщины. Ты уже сделал шаг на пути к бездне, Эомер, — сын конунга, до этого упирающийся одной рукой в стену и пристально смотрящий на капитана, выпрямился. — Сейчас тебе будет думаться, что это лишь пустяки и мимолетные прихоти, но это пучина, которая затянула многих. Прислушайся к моим словам, брат, к словам старшего, более опытного мужа. Они не несут кривды, я лишь хочу помочь и уберечь тебя от многих ошибок, — изрек Теодред сквозь стиснутые зубы, пошатываясь и раздраженно задирая тунику в попытке добраться до штанов. Одолев завязки, постоянно ускользающие из неловких пальцев, откинул голову и на выдохе сказал: — Ведь сам прошел через это.       Эомер не ответил, не хотел даже думать, ибо тянущая нега в расслабленном стане размывала границы происходящего и смешивала все мысли в сознании. Ему не нужно было напоминать о том, что многие воины, годами выдерживая натиск воспоминаний о битвах, однажды могут потерять разум, если сильная воля начнет трещать и крошиться, точно корка льда под тяжелой поступью. Стойкость будет медленно ломаться, а они — искать способы соединить осколки воедино и увязнут в грязи или жестокости. Эомер и сам знал, что свернул на кривую тропу прямиком во мрак, в который раз испытывая свою лихую удачу и благосклонность судьбы на прочность.       — Старшие братья на то и нужны, — деловито молвил Теодред, зашнуровывая штаны, — чтобы помогать младшим.       — Именно поэтому ты всегда составляешь мне компанию в таверну и делишь вино со шлюхами? — Эомер фыркнул, опуская ладони в чашу для умывания.       — А вдруг ты не справишься? — мужчина самодовольно улыбнулся, одергивая тунику.       Выпившие воины, медленные и неуклюжие, одновременно сделали шаг к выходу, но маршал замешкался, словно задумавшись о чем-то, а Эомер, устав ждать, пока нерасторопный брат изволит пройти, ринулся вперед, стремясь раньше прошмыгнуть за порог. Не рассчитав действий, оба столкнулись в дверном проеме и начали бороться плечами, не желая уступать друг другу, а когда упрямо протиснулись в коридор, то расхохотались над своим мальчишеским соперничеством.       Через распахнутую настежь дверь, открывающую вид на сумрачную высь и рваные ленты облаков, скопившихся над вершинами гор и мерцающих в лучах закатного солнца, ворвался ветер. Легкие тут же вдохнули свежий прохладный воздух, и Эомер невольно обратился влево, ведомый запахами степного разнотравья. На крыльце чертога стояла одинокая фигурка в нежно-фиалковом платье, потускневшем без дневного света, и смотрела вдаль, прильнув к резной колонне.       — Иди, — внезапно сорвавшиеся с губ слова были обращены к Теодреду, обернувшемуся из-за короткого промедления брата, — я сейчас.       За пределами Медусельда было много тише, чем внутри любых закрытых покоев: даже голоса с главных улиц Эдораса слышались отдаленно, словно отскакивая от невидимой преграды и растворяясь в надвигающейся ночи. Эомер ступал, не таясь, но дева все равно не обернулась, не смея прервать свое уединение, лишь обняла себя и переступила с ноги на ногу. И он непроизвольно заметил движение ее округлых бедер; то, как сжались узкие плечики; как точеные пальцы смяли ткань на талии; то, какая она была хрупкая, но уже взрослая. Принц хотел дотронуться до ее кулачка, но не смог нацелить на него рассеянное зрение, и в последний момент рука поднялась, а ладонь легла на плечо, разворачивая к себе. Он ощутил, как Эадкильд вздрогнула и резко отпрянула, отчего даже он сам отшатнулся. Видимо, она хотела вскрикнуть, потому что открыла рот, но вместо звука из горла вырвался только воздух.       — Здесь орки не ходят, — буркнул Эомер и нахмурился: ему не понравилось, что она стояла здесь совершенно одна, в то время как любой из захмелевших мужчин мог выйти на крыльцо и навязать непристойное общество. — Ты чего здесь прячешься?       Эадкильд промолчала, поджала губы и отвела взгляд. Для того, чтобы разглядеть каждую маленькую черточку ее лица, было уже достаточно темно, однако языки пламени в растопленной жаровне сказали все без слов. Тоскливый блеск глаз отражал вихрящиеся искры, застоявшиеся слезы мерцали, как звезды на бескрайнем небе, и вот-вот грозились осыпаться с ресниц в подтверждение тревожных мыслей принца.       — Глупышка, — прошептал он, качнув головой, и порывисто склонился к ней.       Девушка хотела отвернуться, но Эомер остановил ее, поймав заостренное к низу личико ладонью, и настойчиво повернул к себе, мрачно обводя взором влажные следы на щеках. Грубоватый большой палец очертил высокую скулу, скользнул к подбородку и властно приподнял его, чтобы юноша смог заглянуть в потемневшие очи. Эадкильд на мгновение прикрыла глаза, а затем распахнула веки и нервно сглотнула — ее сердце забилось чаще, и он почувствовал это через пульсирующую венку под нежной кожей.       — Тебя вообще не должны заботить речи тех, чьи уста находятся на уровне паха, — протяжно изрек Эомер. Смелые потехи скоморохов всегда расценивались лишь как развлечение, и подобный отклик на их вызывающие остроты он встретил первый раз, поэтому не сдержал усмешки. — Они же карлики, которых и полумужами назвать нельзя.       — Их шутки были оскорбительны. — Глаза медового оттенка быстро наполнились слезами, а девушка потупила взгляд и поспешно заморгала, но одинокая слезинка все равно сорвалась с ресниц и стремительно скатилась вниз.       Эомер поймал ее возле уголка губ и тут же смахнул пальцем, затем стер мокрый след, чтобы не напоминал о случившемся, и вновь мягко взял за подбородок.       — Почему твой брат оставил тебя?       — Он измучился от того, что я не могу научиться хладнокровию, а ему каждый раз приходится меня успокаивать, — нехотя ответила она, шмыгнув носом, и покосилась на руку Эомера у своего лица.       Хмыкнув, принц невольно качнулся вперед, но сразу выпрямился.       — Что же, за такое невежество Эадмунд месяц будет спать в седле в дозоре.       Она усмехнулась.       — Ты тоже покидаешь Эовин.       — Никогда, — спокойно возразил воин.       — А если я напомню? — Эадкильд вымучено улыбнулась.       — Неужто вспомнишь?       — Еще и пересчитаю.       — Ну вот, — юноша строго закончил нарастающий спор, а затем его губы растянулись в довольной улыбке. Пальцы поднялись по девичьей щеке, по-отцовски ласково подхватили прядку волос, колышущуюся на ветру и норовящую прилипнуть к влажной коже, и заправили за ухо, — ты начала дерзить, значит, с тобой уже все в порядке. Знаешь, шуты часто рискуют жизнью: их представления всегда были нахальными и неуважительными, но я не припомню, чтобы слышал о том, как короли обижались на шутку и приказывали убить скомороха. Конунг пригласил карликов ради смеха и точно не предполагал, что кто-то отыщет оскорбительный смысл в этой потехе и примет все близко к сердцу. Все веселились, мышонок, — вздохнул он, убирая руку, нечаянно задержавшуюся на шее Эадкильд, — и не видели злого намека, одна ты, как всегда...       Выпивка изрядно замедлила реакцию Эомера — челюсти запоздало сомкнулись, а он скривился, прикрыв глаза ладонью, осознавая, что ляпнул лишнего.       — Я не хотел, — в тягучем голосе послышалась сталь, а пальцы ожесточенно сжались в кулак. — За меня сказало вино.       — О нет, сын Эомунда, вино всегда молвит правду, — прошипела девушка, — а ты сказал это от чистого сердца.       Она отшатнулась от него, как от отвратительного бродяги, скрестила руки на груди и подалась в сторону, хлестнув Эомера холодным взглядом точно кнутом. Гневаясь на себя, он удержал Эадкильд за предплечье.       — Мышонок, ты знаешь, что я никогда так не думал, — Эомер решительно мотнул головой.       — Мне все равно! — воскликнула дева, вырвавшись, и от этого движения будто бы что-то оборвалось внутри, упало вниз и выбило весь воздух из легких. — Говори, что хочешь. Я уже привыкла, что меня видят только как черное пятно, выделяющееся на белом.       Эадкильд гордо вздернула подбородок, сжав губы в тонкую линию, и собралась уходить — это было видно по ее глазам, в которых теперь плескалась не только обида, но и решимость. Однако Эомера не удовлетворил такой исход беседы — он резко перехватил ее локоть, развернул к себе и преградил путь. Леди сдавленно вскрикнула и зажмурилась, встретившись с его осуждающим взглядом — стоило бы дать оплеуху за такие слова, ведь Эадкильд забыла кто она, а кто он, будь они хоть трижды друзьями. Тяжелая ладонь опустилась на хрупкое девичье плечо и с силой стиснула его — капитан смотрел на нее в упор, не сводя глаз, будто решая ее дальнейшую судьбу. До ушей доходило рваное дыхание — он злился, и можно было поклясться, что сейчас последует пощечина, рука у воина крепкая, в этом не сомневался никто.       — Прости...те, — боязливо выдавила дева. Черные ресницы подрагивали, а голос звучал по-детски жалобно. — Господин... я...       Она не успела договорить: вторая рука юноши легла ей на затылок, в следующий миг он рванул Эадкильд на себя и... обнял.       — Ты никогда не будешь чужой, — прошептал принц, выдохнув в гладкие волосы, щекочущие нос, — а я не позволю остальным даже мыслить об этом. И ты не смей так думать, ясно?       Эадкильд уткнулась в мощную грудь и что-то промычала в ответ, но этот звук потонул в одеждах и остался на коже, открытой вырезом рубахи, веянием горячего воздуха. Немного отстранившись, она испуганно воззрилась на него исподлобья, а воин пристально посмотрел на нее и нахмурился, будто пытаясь что-то вспомнить... Недоумение вмиг сменило более сильное чувство — он не мог оторвать от девы помутневшего, неприязненного взгляда, и густая пелена поглотила все вокруг, кроме этих очей янтарного цвета, которые он вдруг люто возненавидел, хотя сам не понимал почему. Несомненно, принц уже видел их где-то и не один раз.       — Эомер...       Его красивое, ясное лицо изуродовала ярость, лижущая кожу зловещими отблесками пламени в жаровне, а во вздымающуюся грудь требовательно уперлась нежная ладонь.       — Эомер!       — Господин, — напористо окликнул личный слуга Теодена, вырывая из туманной завесы образов, — прошу прощения, что помешал... конунг созывает всех в главный зал.       Он заставил себя кивнуть, возвратив утраченный контроль над телом, и отпустил запястье Эадкильд, которое чуть ли не до боли сжал, задумавшись, чем еще больше испугал растерянную девушку. Отчего-то чувствуя себя подавленным, Эомер отвел взор, озадаченно запустив пальцы в волосы, и повернул в чертог.       — Идем, — бросил он через плечо, и через мгновение Эадкильд поравнялась с ним, приподнимая подол платья. Краем глаза заметил, как она украдкой посматривала на него, явно не решаясь высказаться, и хотел ухмыльнуться, но не вышло.       — Я сделала что-то не так? — робко спросила девушка.       Эомер угрюмо рассмеялся.       — Нет, мышонок, не ты.       Влившись в плотную толпу, занявшую все пространство у стен, он пропустил Эадкильд вперед, в просвет между веселящимися и галдящими гостями, и рукой придержал пошатнувшегося мужчину, чуть было не завалившегося на нее. Возле одной из колонн Эомер заметил сестру, направил к ней деву, которая остановилась чуть позади, а сам вышел вперед и коснулся Эовин. Леди разговаривала с конунгом, поэтому лишь коротко обернулась, одарив брата улыбкой и продолжила:       — ... золота и вправду мало, но, может, приютам помочь как-то по-другому?       — Что значит по-другому? — раздался возмущенный голос, и дети Эомунда в недоумении обернулись к нахмурившейся Эадкильд. — На большой пир золото нашлось, а на сирот...       Окончание последнего слова она проглотила и округлила глаза в безмолвном ужасе, ибо Теоден, заинтересовавшийся роптанием и яростным недовольством, выглянул из-за колонны, что скрывала его все это время.       — Я...я...я не знала... в-вы... о, Единый, я не думала... простите, повелитель, — лепетала она, то краснея, то бледнея, и беспомощно хлопала ресницами, всматриваясь в строгое лицо конунга.       Эомер мысленно выругал ее болтливый язык, постоянно опережающий разум, и устало потер переносицу, тяжело вздохнув. Столько раз она говорила, не думая, но так ничему и не научилась.       — Как это непочтительно, — цокнул Теодред, показавшись следом за отцом, и подозрительно прищурился. Шрам от широкой ключицы до скулы, оставшийся у маршала после смелой попытки орка-наездника снести ему голову, придавал его взору излишней суровости, от которой любой был готов провалиться под землю то ли от неловкости, то ли от страха. Недаром воины не позволяли себе вольности в общении с ним, ведая, что старший принц не терпит бесцеремонности. — За такие неподобающие речи...       Обернувшись к сыну, Теоден мягко дотронулся до его предплечья и этим требовательным жестом попросил замолчать.       — По-твоему, — спросил он, вновь воззрившись на Эадкильд, — пир следовало сделать скромнее?       Девушка замешкалась, но отчаянно замотала головой.       — Быть может, мои советники что-то упустили... тогда поведай нам, как бы ты поступила?       Эомер знал ее слишком хорошо и мог с уверенностью подтвердить, что она смело ответит, получив разрешение, однако Эадкильд удивила его неожиданным смирением: потупила взор и поклонилась.       — Это не мое дело, повелитель, — сдержанно вымолвила она, не поднимая головы, — простите за такую дерзость.       Стремительно развернулась и скрылась в толпе, разбавив насыщенные цвета праздничных одежд нежно-фиалковым, мгновенно растаявшим между гостей подобно последнему весеннему снегу. Теоден равнодушно посмотрел ей вслед, затем хмыкнул и повернулся в центр залы, намереваясь принять полную чашу из рук почетного виночерпия, ожидающего возле очага.       — Из нее вышла бы мудрая жена для благородного правителя, — обронил конунг, проходя мимо племянника. Эомер сдвинул брови и негодующе всплеснул руками, порываясь спросить, почему это было послано именно ему, но успел лишь задохнуться своим раздражением, потому что Теодред хлопнул его по спине, обладая удивительным мастерством выбивать воздух из легких одним ударом.       — Славные эорлинги! — звучно произнес Теоден, получая золотой кубок. Гудящая толпа замолчала, подошла ближе, взяв пространство с очагом в кольцо, и устремила внимательные взгляды на статного правителя. — Как король я держал эту чашу столь долго, что трава на полях Марки желтела уже больше трех десятков раз*. Годы бегут быстро, зимы сменяют вёсны, совершенно не щадя нас и неумолимо приближая закат, однако я не чувствую, что мое время пришло. Сегодня было сказано много хвалебных речей, но знайте, что ценнее всех слов ваша преданность и верность. Да будет так впредь! — он поднял кубок, сделал глоток и повернулся к Теодреду.       Радость разгладила морщины на лице Теодена, словно он посмотрелся в зеркало, которое обратило время вспять, и увидел свою молодость, разглядел что-то, что заставило мудрый взор засиять юношеской беспечностью и придало голосу теплоту. То был образ покойной жены и воспоминания о ней, ревностно хранимые мужем в душе и расцветающие буйными красками при взгляде на того, кто сохранил любимые черты.       — Никому не дано знать, сколько нам отмерено, — продолжал он, — однако спокойна моя душа, ибо есть достойный наследник, которому я бы вверил не только трон, но и свою жизнь. Он – моя надежная опора и гордость, что согревает сердце, и я... — конунг резко замолчал и прочистил горло, — однажды сын займет мое место, поэтому я передаю эту чашу преемнику в знак того...       Теоден тяжко закашлялся в кулак, будто поперхнувшись. Одной рукой Теодред подхватил кубок, а второй — приобнял отца за плечи, помогая выпрямиться и принять прежнюю горделивую осанку. Легкое беспокойство кольнуло Эомера, и он успокаивающе сжал ладонь сестры, поднявшей на него взор.       — Видно, годы все-таки... — сильный голос Теодена внезапно сорвался, а из горла вырвался хрип и тут же сменился надрывным кашлем, от которого сотряслось все тело, порывисто склонившись к земле.       Эомеру показалось, что король задыхается. Он преодолел разделяющее их расстояние в один шаг и поддержал его спереди, с волнением заглядывая в побледневшее лицо, не выражающее ничего, кроме смертельной усталости. Толпа, подступившая еще ближе к очагу, беспокойно зашепталась; кто-то узнавал у соседа о происходящем и привставал на носочки, чтобы рассмотреть конунга, которого со всех сторон окружила его свита.       — Я закончу. — Теоден с твердой убежденностью кивнул и, скупо улыбнувшись, отстранил от себя племянника.       Эомер с детства был своеволен, пожалуй, только розги могли выбить из мальчишки упрямство, но сейчас перед королем стоял уже взрослый юноша, который не стал прекословить, пусть и стискивая зубы от негодования.       — Позволь мне, — сдержанно произнес Теодред, и ничто не выдало его тревогу, — а ты отдохни. Верно, духота и вино тебя немного утомили.       Теоден крепко сжал плечо сына и выпрямился, вновь став властным, грозным правителем, поборовшим мимолетную слабость, но вдруг сухо закашлялся и не сумел пресечь неповиновение. Прожитые годы, словно неугомонные дети, требующие внимания, повисли на шее, и горделивый стан ссутулился под их тяжестью, каясь, что забыл про них.       — Не надо, отец.       Из уст наследника прозвучала настойчивая просьба, и он, не дожидаясь одобрения, а полагаясь на собственный выбор, мягко забрал кубок из рук конунга и позволил Эовин подхватить дядю под локоть, чтобы в сопровождении Гамы и его воинов помочь дойти до покоев. Принцессу не нужно было просить позаботиться о нем: она уже окликнула королевского лекаря, дала распоряжения подбежавшим слугам и, коротко оглянувшись на братьев, решительным взглядом дала понять, что не оставит правителя.       Гости расступились, пропуская их, и замерли на месте, провожая обеспокоенными взглядами хрупкую деву и ослабевшего конунга, нетвердо ступавшего по мраморному полу, утратившего былую стать и принявшего на свою службу лишние лета. Безмолвные опасения повисли в воздухе острыми льдинками, исцарапали холодом разгоряченные выпивкой и духотой тела — все вокруг затихло, потемнело, даже ветер не шумел на улице, а густые тени разогнали тусклый свет факелов по углам.       Военная выдержка научила Эомера оставаться невозмутимым во многих непредвиденных случаях, но сейчас он чувствовал, как с каждым ударом сердца в груди сильная тревога выбивала его из равновесия, что нельзя было сказать о старшем принце. Отрешенное и угрюмое выражение появилось на лице Теодреда, но никто бы не смог понять, о чем толковали его мрачные думы, отразившиеся в пытливом взгляде ясных глаз, устремленном на золотой кубок, который мужчина сжимал в руке.       — Пир окончен, — зычно огласил он свою волю.       Командный тон прокатился по толпе, заставив ее вздрогнуть после нескольких мгновений напряженной тишины и обратить на него внимание. Неожиданно для Эомера и всех гостей он гневно выплеснул вино в горящий очаг. Поленья сердито зашипели, осыпались искрами, — вверх взметнулись серые хлопья золы и тут же осели, потяжелев от влаги, но через мгновение буйное пламя вновь охватило сырые угли, и в воздух поднялся пряный аромат высушенного напитка.       Толпа уныло поплелась к выходу, кто-то оборачивался на молчаливых принцев, застывших в ожидании уединения, беспокойно косился, проходя мимо них; воины тормошили за плечи уснувших гостей, поднимали их на ноги и направляли к дверям. Многие знатные эорлинги останавливались, то ли предлагая помощь, то ли принося соболезнования, но Теодред жестом пресекал их попытки заговорить или отмахивался.       — Иди отдыхай, — он нарушил затянувшееся молчание, обратившись к брату. И снова голос прозвучал жестко и уверенно, но речи были скупы. — Все сладится. Король просто устал. Я справлюсь сам, а поутру свидимся.       — Ты наивно полагаешь, что я оставлю тебя? — Эомер вскинул бровь и смерил маршала таким взглядом, словно тот нес полнейшую околесицу. — Младшие братья тоже иногда помогают старшим.       Теодред на миг прикрыл веки, чуть наклонился к юноше и благодарно сжал его плечо, легко встряхнув, заглядывая в глаза. Распрямившись, он передал кубок почетному виночерпию, стоящему в стороне, и развернулся, желая покинуть главную залу и поспешить к отцу. Гнетущая тишина сгустилась в опустевшем чертоге, лишь слуги хлопотали, наводя порядок, а звуки шагов двух воинов эхом отражались от высоких сводов, когда они шли в королевские покои. Впереди их ждала долгая и тревожная ночь...