КТО?

Баранов написал с самого утра следующего дня рапорт, Рогозина видела его только со спины - тучная фигура в темном плаще, который еще недавно был так элегантен, отточен в своих движениях, взмахами рукавов, ветром, задевающим подкладку, медленно удалялась по коридору, подобно игрушки-неваляшке - тяжелыми шагами с покачиваниями. Женщина остановилась на минуту, потом резко распахнула дверь собственного кабинета. Вчера будто бы стерли и его не существовало. Водопад задач, выстраивание плотин или заводей, торжественное завершение строительства тех или иных водохранилиш росчерками пера и вновь четкими умозаключениями. Отглаженная форма, черная тушь на ресницах, маникюр. Часы отматывали куда-то свою историю, неся героиню к пунктам - обедам ли, разговорам ли, вечерам. Это продолжалось до середины недели, на пятницу была назначена передача дел новому начальнику. Через двери приоткрытого кабинета женщина видела только его руки и слышала слова второго, худого, быстрые слова, быстрые фразы - четкие. Пожалуй, Рогозина давно не слышала такого диалога - вопросы, вопросы - как удары в самый центр круга - в сто из ста. "Быть может, если бы я принимала дела" - подумала женщина, все также застыв в нерешительности перед кабинетом - "это были бы мои слова - сухо и конструктивно". Сквозняк колыхнул дверь. Мужчины обернулись. Рогозина кивнула и зашла в светлый, просторный кабинет с кожаным диваном в углу. Быстрый взгляд. - Галина, полковник Вячеслав Анатольевич Громов! - голос Баранова - Ваш новый руководитель. Женщина протянула руку седому невысокому мужчине. - С прошлым руководителем мы отлично работали вместе - достаточно тихо с улыбкой произнесла женщина. Баранов побледнел. - Рогозина Галина Николаевна! - Да-да... - отрывисто сказал мужчина, пожимая ей руку. Прощание с Барановым было сухо, женщина раскручивала в руках неприкуренную сигарету, стоя на крылечке управления. Справа появилась фигура. Они одновременно вдохнули дым. - Вот и кончилась осень... - почему сказал Баранов, кивая на первые снежинки, летящие из безоблачного неба. - Да - ответила женщина, ища слова и в сложном переплетении воспоминаний, в которых она с такой уверенностью когда-то давно высказывала подруге Антоновой "Так не любят - это жестокость, злость, страсть, но не любовь!". Раздавленный, седеющий мужчина стоял перед ней, не тем, которым она запомнила там давно - пламенеющий, с цветами и ухмылками, с жесткой походкой от которой сходили с ума все женщины и готовы были бросить на него свои сети. Того мужчины не было - перед ней стояла жалкая тень, которую она сама и раздавила, точнее он сам себя раздавил тяжестью, не выдержав. Женщина пожала плечами в унисон своим мыслям "возможно и так любят". Ее равнодушие, тлеющая жизнь с пеплом и дымом посмотрела всеми глубинами бесчувственности глубоких голубых глаз: - Паша, удачи тебе на новом назначении! Мужчина пожал плечами, сделал попытку протянуть руку, но одернул, не осмелившись. "Вот и закончилась осень" - подумала женщина, провожая глазами отъезжающую машину. *** Следующие месяцы стали непереносимы. Женщины, например, следователь Саворская, откровенно в голос рыдали, после тяжёлых бесед с новым руководителям. Мужчины переходили в мат, в компаниях, которые собирались чаще, чем обычно - за водкой бросали гнев в Громова - "Сука старая! Эта гнида со свету сживет! У мрази ни принципов, ни совести. Ежов херов...". В управлении росла волна негодования, которая, пожалуй, обходила только Рогозину. Саворскую было отчасти жаль, отчасти. Но правота в базовых высказываниях полковника была очевидна, заключала про себя Рогозина - худая, с темными мешками под глазами Татьяна Саворская была молодым следователям, работала года два, могла бы и большего достигать, могла бы... Но. У нее было двое детей, в двадцать пять лет, и муж, молодой врач-анестезиолог. Саворская производила впечатление натянутой струны. В ней не было холодности и сосредоточенности Рогозиной, она сочувствовала или вернее сказать чувствовала, говорила про садики и весила над столом картинки, нарисованные Максимом или Александрой - Рогозина уходила от таких разговоров, всегда, скрывая под маской улыбки безразличие. Изматывающая, тяжелая жизнь молодого следователя, где существовали садики, тещи-свекрови, муж с цветами на восьмое марта и безденежье, удручающее невозможностью, что-то изменить, а Саворская смеялась, страдала, вновь смеялась, но становилась за эти месяцы все более изнеможденной. Они столкнулись в коридоре. Женщина буквально влетела в высокую фигуру Рогозиной. Поздоровались. - Галя, ты же куришь? Рогозина пожала плечами, кивнула. - Составь компанию... - звонкий голос на надрывной ноте Саворской. Высокая брюнетка покачала в руках папки с делами, несколько секунд раздумывая, потом обе женщины прошли к открытому окну на нижнем лестничном пролете. Доносился почти зимний холод. - Я буду писать заявление. - выдохнула Саворская, дрожащими пальцами сжимая сигарету, глубоко затягиваясь и кашляя. - Тань... Но...Из-за чего? - Все! Этот заявил - либо твои щенята либо работа! Я дежурствами поменялась с Сергеем. Рогозина кивнула, сжимая в руках папку, до белизны пальцев. Женщина уткнулась лицом в форму майора и зарыдала, тихо повторяя - "щенята..." - фразами с пластики, медленной-медленной. Игла резко слетела с патефона. Оборванной мелодией. Рогозина дернулась, сжала свободной рукой плечо Саворской: - Ты хороший следователь! Повоюем! Женщина глухо рассмеялась, сквозь слезы: - Галя, мой бой проигран... Не нужна никому твоя война... Я напишу заявление... У тебя по раскрываемости отлично... Ты... "А по человеческим качествам ноль..." - мысль отдалась в висках, брюнетка облокотилась о подоконник, провела рукой по облупившейся краски. Внизу ездили машины, превращая нежную белизну снега в грязь. Ветер сдувал последние листы осени. Саворская прикурила вторую сигарету из открытой рогозинской пачки. Обе женщины молчали, яркий шарф не спасал молодого следователя от болезненной бледности и серости лица под стать вязанному простому платью. "Война никому не нужна... Солдаты не воюют со своими генералами. Никогда" - подумала Рогозина, рассматривала толщину папки с еще не сданным делом.