КТО?

Условия, зачастую в драмах прописаны и герои, выходящие из закулисья. Поименно. В этой нет - только тени. Темные... Будто огромные руки, опустившиеся на плечи, выкинувшие с небес за ненужность - их, нежнооблачных иллюзий, здесь. Секретарь. Без записи. "Вот и окончание" - подумала женщина еще раз натянув маску жесткости, самодовольства и безразличия. "Судьбы в руках...". Конструкция разговора, как в детстве - условная из тех или иных кубиков - красных ли... У нее был план. У нее был бой. Проигран. Короткий диалог. Четкий, как сам Громов - бесчувственно-желчный старик, такие махали рукой, назначая "пли!" в тех, обреченных на расстрел. Трупы мешками. Вновь новая партия. Вновь дирижер, вновь "пли!"... И долго и много - судеб людских, виновных ли? - все в этих "ежовских руках". Маршами. Героиня вновь прокручивала диалог, кусками и какую-то обрывочную подростковую память... Картинкой: Ей было пятнадцать. Кружилась весна, бабочки от одной яблони до другой. Сосед, бывший вор со стажем, выпивал три пива и пел баллады, для жены. Это было странно. Тучная женщина, Марина Дмитриевна, совсем не Джульетта. Но. Бывший вор Николай Павлович ее любил, как никто, никогда, ни одну женщину или Галина такого еще не встречала. Это было красиво. Да, он пил пиво, да он работал сварщиком, да он странный, тощий... Но в этой весенней песни было нечто красивое, как совершенство крыл бабочек. Деревня, теткин дом, Галина, весна. Приехал отец, пожал руку соседу Николаю. А тетка вздохнула: - Простил... - Кто кого? - удивленно выхватила вздох Рогозина. - Николай Павлович твоего отца Николая. - За что? - Давнее... - будто отмахиваясь, будто ища дела, разрезая огромный картофельный пирог на полосатой скатерти, уходя от дальнейших слов. - Татя Клава! За что простил? - у Рогозиной-младшей был очень просящий взгляд - Он его посадил. Тот воровал, государственное... А голос, ты же слышишь, как оперный - перевела внимательный взгляд - Оперный голос, он учился... Он был певцом. А Мариша... Мариша ушла сама за ним... Нет справедливости! Если бы... - Тетя Клава, противоречие - тот воровал - отец посадил. По заслугам? Или без доказательств? - С ними... С доказательствами - махнула рукой - Да ладно, давно, всего не упомнить. - В чем несправедливость? Почему ее в мире нет? - А... - тетка вновь размашисто отмахнулась, уходя от беседы. А Рогозина вслушивалась в их заоконную любовь, всмотривалась, складывала пазлы - "воруешь - сиди, а будешь честной - на тебе - счастья всей этой жизни - учила - отлично, нет - два, садись. Справедливость!". Несколько сторон правды? Жизни? В жизни нет бы... Намного позже, краски и оттенки обрели свои формы. Обретали, будто кольца деревьев - год от года. И если в морали, в стараниях, усердии не было однозначного диктата справедливости, многомерное счастье как и несчастье... То в этой задачи решение одно - "воруешь - сиди!" - в идеале. И так последующие, почти два десятилетия она бродила ища - то ли справедливость, то ли... Искала, но абсолюта ее не было. Серые тона. Но она верила, что путь как шаг, что мы ответственны за свои решения, за себя. за других. И вперед неслась флагом - то ли глупости, то ли сверх самоуверенности. Молчание. Размышление:" Громов. Коллеги. Уйти гордо, уйти побежденной как победителем. Громов ее победил". Разговор в кабинете за несколько минут до: - Тебе не запустить против меня колесо! Девочка! - громко-насмешливо, снизу вверх, продолжил - первое: все твои правовые пути блокированы - на стопку писем - протянул бумаги - "отказано", "отказано", по всем пунктам - Рогозина рассматривала этот ворох бумаг, как бы небрежно, выстаивая все удары, второй, третий - вся та же улыбка, вся та же гордость. Полковник продолжил: - По первому пункту, ты, кажется, знала, еще вчера. Второе, Рогозина, твое преподавание - с кафедры тебя снимут, иные факультеты не примут и другой вуз не ищи - вновь усмешка - конечно, попробуй, эту тщетность. Третье - забудь о любой карьере внутри нашей сферы, погонах. Не веришь - пробуй - вновь смех, желчный, резкий, тихий, переходящий в громкий - Четвертое - добавлю от себя - сколько там тебе, тридцать с небольшим, с твоими зубками. А до меня ты молодец - полковник устремил на нее взгляд - Баранова шантажировала - профкомом, месткомом, женой - мол соблазнил, растлил!? И на его место, теплое-теплое. Молодец, девочка! - Что Вы себе позволяете! - Ах, как личное-то задел. А глаза-то блестели и руки. Повышение захотелось - получи! - Баранов! Клевета! - В яблочко, Галочка, в яблочко. Вам бы со мной дружить, а ты... А теперь по заслугам... - С Вами?! У меня принципы, у Вас нет! По всем пунктам! - Ну-ну, полно... Так уж и быть не буду мостить себе дорогу в ад - пиши по собственному! Но о карьере забудь! Выйди замуж, будет кому кормить. - Одолжение?! - женщина гордо вскинула брови - Не окончательная месть! - рассмеялся полковник - Сражение проиграно! Можешь знамена складывать! - А бой нет! - Ну-ну, полно... Бой! - вновь противный скрипучий смех - Не тяни нитки, клубок у кошки! Бесполезно, бывший майор Рогозина! - полковник погладил ее по спине - Рыдай! Можно! - вскинул бровь и отошел поодаль. - Поражение не дождетесь! Я Вас посажу! Резко хлопнула дверь. Тишина. Кажется, жар в щеках. Вновь вдохнула воздух. Вновь голову гордо, каблуки просчитали расстояние до собственного кабинета - ровно восемьдесят девять шагов. Распахнула дверь. Глаза коллег. Тишина. Несколько секунд - тысячи комбинаций - ответ единственный - "По собственному" - пишет размашистым твердым почерком, прокручивая в голове "Это только бой, не сражение. Временное перемирие. Временно" - держит лицо. Вновь восемьдесят девять шагов. Регистрирует у секретаря. Собирает вещи, получает ответ - "Заявление принято и одобрено" - телефонный и в добавление - "В течении дня передать дела. Все." - кажется мир плывет, кажется... Замолкает мысль. Прикушенная губа. Дальше - передает дела. Коридор, холл, кадровый отдел. Крылечко. Заводит мотор. Дрожь - рассматривает табличку, рассматривает кабинетный свет, бывший ее, тени, почти родных лиц - "Всё..." Закончен последний день из той жизни.