Баллада больного влюбленного ублюдка

Выступления в Сан-Франциско и Сакраменто, кажется, прошли мимо меня. С того ночного купания я никак не мог отойти от навязчивой идеи о завоевании Мики. Я ощущал стиснутую, сдавленную до предела пружину внутри меня, готовую в любую секунду вырваться наружу, резким толчком разорвав моё тело в клочья. Напряжение всё росло и росло, в моей голове появился тоненький писклявый голосок тревоги. Любого человека рядом с Микой я был готов обезглавить зубами, а каждое доброе слово в её адрес − особенно от Никки или Винса − я стал воспринимать как серьёзный повод развязать драку, хотя и вида не подавал. Я держался явно из последних сил. Всю восьмичасовую дорогу до Портленда я проспал, и вышел из автобуса сильно помятым и недовольным. Я старался не срываться на остальных, но чувствовал, что больше так продолжаться не может. Зашвырнув вещи в номер, я пошел с Никки и Винсом покорять ближайший клуб и сердца наиболее охотливых до бухла фанаток. Когда ты пьян в стельку, в зюзю, в драбадан − как кому угодно − ты перестаешь быть частью событий, они просто подхватывают и несут тебя, как надувную лодку по бурной горной реке. Моя голова перестала соображать уже к третьему стакану, настолько сильно мне хотелось забыться. Музыка, алкоголь, красивые девушки, переливы тьмы и света, косяк, плавно гуляющий по рукам людей на танцполе − всё это унесло меня, будто бы адская карусель и не отпускало до глухой ночи. Часы с укором указывали на тройку, когда я ввалился в свой номер. Я чувствовал себя так, будто ныряю с закрытыми глазами в очень холодную темную илистую реку, память работала урывками. Вот я в клубе, вот рядом Никки и Винс, все кричат и танцуют. И пустота. Вот я в туалете, блюю, а в соседней кабинке меня поддерживает Винс, так же избавляясь от обеда. И пустота. Вот я с какой-то девушкой в третьей, ещё никем не засранной и не облеванной кабинке, кажется, она готова полностью отдаться мне. И, черт возьми, снова пустота. Вот я едва стою на ногах около клуба, кто-то из более юных фанатов, вынужденных ждать нас снаружи, перехватывает меня для краткого трепа, фото на полароид и чего-то… Пустота. − Откуда у меня акустическая гитара? – я промямлил это несколько изумленно, но, сколько бы ни напрягал память, так и не смог понять, откуда она взялась. Я второй раз недоверчиво глянул на часы, но тройка никуда не пропала, лишь сдвинулась немного за пару минут. Я открыл дверь и выглянул в коридор, напротив моего номера была заветная комнатка 472, куда поселили Мику. Подойдя и приложив ухо к двери, я тихо вздохнул. В ночной тишине всё равно не было слышно, чтобы Мика спала. Я сел на пол рядом, зевнул и с тоской начал оглядывать коридор. Опьянение переходило от веселой части к грустной довольно быстро, что огорчало меня ещё сильнее. Чтобы не забивать голову и не реветь, как маленькая девочка, я постарался утешить себя мыслями о том, что я не такой уж плохой парень. Непоследовательная цепочка едва ли связанных между собой мыслей вывела меня на столь простую истину, что я подскочил и ещё несколько минут топал ногами и бил себя по голове в эйфории. − Песни. Вот в чём дело, вот тебе ответ, сраный тупица! – я вскрикнул и, судя по шуму в номере Мики, разбудил её. Опасаясь за свою шкуру, я моментально скрылся у себя и прижался спиной к двери, затаив дыхание. Меня всего слегка трясло, настолько гениальной и в то же время очевидной показалась мне моя догадка. Глаза заметались по номеру: − Итак, - я говорил сам с собой, но в этот раз пытался делать это шепотом, - я могу проспаться и сотворить что-то красивое и адекватное; а могу написать сейчас что-то искреннее и наигрывать на три аккорда, потому что я почти не учился этому дерьму… Дело шло к утру, я был злой и не выспавшийся, а в голову медленно пробирались монстры похмелья. На обратной стороне журнала уже появился первый куплет из восьми строчек, ровно половину которых занимало имя моей избранницы. Моё полумертвое от усталости, а скорее и вовсе изнеможения, тело с трудом шевелило пальцами, вечно сбиваясь даже с самого простого ритма. Вдохновение на написание песни не покидало меня, однако каждая из строчек первого куплета далась мне с такими мучениями, какие вряд ли испытывал хоть один поэт на земле. Снова сбившись на первом же повторе, я начал истерично бить по струнам, издавая лишь резкий, лишенный мелодики шум: − А я не умею писать стихи, да и в рот оно всё ебись! Я подохну так один!.. – внезапно в этой безумной истерике я, сам того не подозревая сначала, создал заготовку для чего-то странного, но по-своему хорошего, почему резко заткнулся, собираясь с мыслями. Весь день, даже опохмелившись, я ходил словно ватный, но, к счастью, на концерте это не отразилось. Честно отыграв свой час, я поспешил в номер, где восполнил потерянную ночь сна за полтора часа. Стоило голове коснуться подушки, и я отключился, порадовав напоследок стены номера громогласным зеванием, напоминающим рев косатки. Хорошенько отоспавшись, я подскочил с кровати, умылся, хлебнул холодного пива из маленького холодильника в номере и помчался к Мике. Грохот колотящих в её дверь рук и ног, заставил её немедленно распахнуть дверь. Похоже, не мне одному захотелось вздремнуть после концерта: Мика встречала меня в ночнушке на голое тело − я сразу понял это по торчавшим от волнения под рубашкой соскам. Заспанная и напуганная, её лицо слегка вытянулось в очаровывающем боязливом недоумении. Наверное, так смотрят спасенные принцессы на своих принцев, с недоумением и испугом. Не дождавшись приглашения, я проскользнул в её номер и с улыбкой заявил: − Я тебе песню написал, теперь ты точно меня полюбишь, - я тихо хихикнул и потянулся к её гитаре. − Тронь, и тебе уже ничья любовь нужна не будет, - Мика строго сощурила глаза и поджала губы. Похоже, выспаться я ей не дал. − Тогда я сейчас, - я показал ей два пальца, прося подождать пару секунд, и пулей кинулся в свой номер. Мика надеялась, что я буду искать гитару в спящем отеле до утра, поэтому легла назад в кровать, готовясь снова заснуть. Дверь она почему-то запирать не стала, и я смог беспрепятственно зайти: − Мика, - увидев её в кровати, я по привычке перешел на шепот, - ты ведь послушаешь? − А? – она приподняла голову и рассеянно посмотрела на меня, - Д-да, конечно. Только вставать не буду. Я кивнул, подошел к её кровати и сел по-турецки на коврик. Чтобы не трястись от нервов, я прикусил губу, затем взял в руки акустику и плавно провел пальцем по струнам. Мика же повернулась на бок и с извечной снисходительной, почти материнской улыбкой, приготовилась слушать моё творение. Мика, Ты такая крутая, Мика, Ты вообще не земная, Мика, Ты лучше всех в мире, Мика, Поверь разъебаной лире. Первая реакция её была благосклонной: улыбка, порозовевшие щёки и блеск в глазах. Несмотря на внешние холод и замкнутость, она с благодарностью приняла этот комплимент и была готова продолжать слушать. После нежного мелодичного куплета припев показался ещё агрессивнее и энергичней, я начал яростно бить по струнам, как и в первый раз. А я... не умею писать стихи, Да и в рот оно, бля, ебись, Я подохну однажды один, И уже не услышу Сука, Блядский мудак, Проснись! На последних трех строчках был акцент: их я не играл вовсе, лишь отбивая ритм по верхней деке гитары. Услышав припев, Мика закрыла рот рукой, едва сдержав смех. По глазам было видно, что она хочет и посмеяться со мной, и разубедить меня. Разубедить, к сожалению, только на словах. И снова хаос сменила ласковая простая мелодия, и наоборот… Мика, Ты нежнейший ангел, Мика, Мои любимые грабли, Мика, Цветок под луною, Мика, Хочу быть с тобою… А я... не умею писать стихи, Да и в рот оно, бля, ебись, Я подохну однажды один, И уже не услышу Сука, Блядский мудак, Проснись! Мика, Я стану взрослее, Мика, Вместе точно веселее, Мика, Ты не верь остальным, Мика Я стану другим… А я... не умею писать стихи, Да и в рот оно, бля, ебись, Я подохну однажды один, И уже не услышу проснись. Я удавлюсь, зарежусь, вскроюсь, Утону, в свежий цемент зароюсь, Уебу себя кораблем, Будет мне твой отказ нипочем. Ну, а если ты не поняла, Я люблю тебя... там... все дела... Я виновато посмотрел на Мику, отложив гитару в сторону. От любопытства она не выдержала и села на кровати ещё на втором припеве, хихикая и смущенно краснея. И теперь, когда я сидел перед ней, ожидая беспристрастного суда, она склонила голову набок и ласково улыбнулась: − Томми, это было так… мило, забавно и необычно… Спасибо большое, мне не писали песен раньше, - она склонилась ко мне и обняла за шею, быстро чмокнув в щеку. − Я старался, - от радости я говорил чуть самодовольно, но Мику это ничуть не обидело, - И вообще это не всё. Я ещё сотню песен тебе напишу. Да что там сотню, тысячу! – растаяв, как глупый мальчишка в её теплых воздушных объятьях, я нес откровенный бред, но, к счастью, Мика была не из тех, кто воспринимает такую чушь за чистую монету. − Конечно, напишешь, - она потрепала меня по волосам и чмокнула в лоб, отстраняясь, - Ох, Томми, ты такой милый и смешной. Мне даже стыдно тебя постоянно динамить. Но ты ведь сам понимаешь, да? − Милый, смешной. Я прямо собачка, а не человек получаюсь, - я тихо фыркнул, - Можно мне сегодня поспать на коврике? − Можно, но не у меня. До завтра, - Мика пожала плечами и улеглась удобнее, - Захлопни дверь, чтобы она закрылась. Забрав гитару, я ушел к себе. Что ж, возможно, битва проиграна, но победа в войне будет за мной.