It's so unfair - This broken smile, that keeps as aware Of wishful thoughts, and scenes we lost, And times we'll never share. I'll ask you now to show me how To fill the circle in. What tells as all? There is no fall... And the story never ends.*
Себастиану Смайту сорок один год. Он успешный адвокат, окончивший юридический факультет Гарвардского университета, бывший депутат городского совета и бывший председатель района Манхэттэн, вот уже как два года занимающий пост общественного защитника Нью-Йорка... А еще он либерал, вхожий в семью нынешнего президента, филантроп, не жалеющий средств на благие цели, и политик, идущий по стопам Билла де Блазио** – по крайней мере, о последнем мистер Смайт заявил во время пресс-конференции, где поделился с общественностью своим намерением вступить в следующую предвыборную гонку. "Я не буду кидаться пафосными фразами в стиле "этому городу нужен герой", ровно как не буду агитировать избирателей заранее, расхваливая свои достоинства и преуменьшая недостатки, однако с уверенностью могу сказать, что не упущу возможности побороться за честь стать новым мэром Нью-Йорка. Долгие годы упорной работы вели меня к этой должности... И я приложу все силы не только для того, чтобы доказать, что я достоин ее, но для того, чтобы убедить вас в кое-чем большем: я достойнее всех прочих". Блейн с его острой памятью помнил этот день наверняка – он провел его, уединившись в номере с подругой времен магистратуры. Как и подобает подобным грязным рандеву, начисто лишенным романтики, телевизор был фоново включен: их вздохи заглушались (а иногда и прерывались) новостями и рекламой. Во время выступления Себастиана Смайта Блейн был довольно сильно отвлечен губами, обхватывающими его член, и ногтями, впивающимися в его бедра, однако все равно успел подметить: новый де Блазио, версия вторая и улучшенная, не может не производить впечатления. Приятная наружность, хорошо поставленный голос, близость к народу, безупречная репутация... "Я буду голосовать за него", – подумал Блейн во время оргазма. Сейчас мистер Смайт сидел у него в приемной. Одна его нога была вольготно закинута на другую, другая медленно и верно отбивала такт, пальцы властно сжимались вокруг колена, а глаза были сощурены. Он мог быть любым – улыбчивым, задорным, веселым, мягким, игривым, – только вот перед Блейном предстал каменной стеной, в которой не было и намека на малейшее человеческое чувство. – Ну наконец, мистер Андерсон. Как-то ваш обеденный перерыв слишком затянулся, не находите?.. Блейн, пораженный и оглушенный, стоял на пороге собственной приемной и почему-то не мог отвести взгляд от отблесков света на полированной коже оксфордов гостя. В горле застыла глупая шуточка, отсылка к довольно старому фильму, который ему однажды довелось посмотреть: "Оксфорды, а не броги"*. Итак, сейчас, наверное, стоило бы выяснить, с какой миссией секретный агент Себастиан Смайт нанес ему визит... Но раскрыть рот оказалось куда сложней, чем можно было себе представить. – Рад приветствовать вас в нашей клинике, сэр. Простите, что заставил ждать – мне не сообщили о вашем визите. – О, это я попросил вашего секретаря воздержаться от звонков, – слащаво улыбнулся Себастиан, поднимаясь кивая в сторону Лиззи, принявшей такой незаинтересованный вид, что сомневаться в ее пристальном внимании было бы глупо. – Не ругайте ее. Мне просто было любопытно, когда вы объявитесь, если не будете знать о необходимости принимать клиента. После этих слов все почтение Блейна, ровно как и благоговейное уважение, растаяли, точно пятнадцать минут назад растаяла пенка на его обеденном кофе. Никто не смел говорить с ним так без всяких на то причин. Тем более – на его территории. Мужчина так же сладко улыбнулся в ответ, приподнимая брови, и как ни в чем ни бывало протянул незваному гостю руку. И когда их пальцы сплелись в напряженном рукопожатии, парировал, стараясь придать голосу как можно более нейтральное выражение: – Следуя вашей логике, сейчас вы должны быть в своем кабинете в здании суда, разве нет? Себастиан Смайт, приподняв бровь, усмехнулся. Он наверняка был удивлен. Один-один, Мистер-Кандидат-В-Мэры, счет сравнялся. – Так вышло, что у меня к вам очень важное дело, доктор Андерсон. – У меня тоже были важные дела, сэр. И раз уж вы не записались на прием, может так выйти, что у меня не найдется времени на беседу с вами. Лиззи, дорогая, проверь, пожалуйста, мое расписание на следующий час. И заодно подумай, что можно сделать, чтобы я мог задержаться с мистером Смайтом минут на... десять, думаю, не больше. Задним числом Блейн, конечно, уже жалел о своей дерзости, но отступать было некуда. Хотя мысленную пометку в своих планах на будущее он все-таки сделал: начать следить за языком. Себастиан Смайт молча ждал ответа Элизабет, и по мере того, как желваки на его скулах становились отчетливей, возмущение Блейна угасало. Очки очками, конечно, а счет счетом – но вот если его очко разорвут по велению мистера Смайта, никакого морального удовлетворения (да и физического, надо сказать) этот "счет" точно не принесет. Блейн уже не в том возрасте, чтобы храбро – или, скорее, бездумно – кидаться на всех, кто ущемляет его достоинство... Да и практика, увы, показывает, что достоинство страдает еще больше, когда становишься моськой, лающей на слона, а потом ошметком лохматого мяса, прилипшего к стопе этого самого слона. Не самая радужная перспектива, верно? Разумеется, о лишении жизни никто не говорит, но ведь репутацию пластического хирурга так легко разрушить... – Лиззи, милая, ну что там? – немного нервно уточнил Блейн. – Я жду твоего положительного ответа. Себастиан Смайт оскалился, точно почуявший кровь зверь. Должно быть, почувствовал его беспокойство. – У вас через двенадцать минут встреча с мисс Веллингтон, но в прошлый раз она проявила заинтересованность к процессу операциии, так что при необходимости я могу отвести ее в процедурную и все рассказать. – Хорошо. Спасибо, Лиззи. Мистер Смайт, прошу вас в мой кабинет. Когда за ними наконец закрылась дверь, Блейн почувствовал себя спокойнее – что бы сейчас ни случилось между ними двумя, это не выйдет за пределы комнаты. А случиться могло что угодно: признаться честно, мужчина не мог найти ни одной объективной причины, которая могла бы привести Себастиана Смайта прямо к нему, и уж тем более никакого "важного дела". Что такой человек мог забыть здесь?.. Любопытный вопрос. И не сказать чтоб ему так уж хотелось узнать на него ответ. – Вот, – медленно и четко проговорил Себастиан, расстегивая портфель и извлекая из него внушительную на вид папку. – Просмотрите. Увлекательнейшее чтиво... на мой взгляд. Проследив за тем, как его гость вольготно разваливается в кресле, Блейн молча взял в руки папку – и тут же пожалел о том, что предпочел остаться на ногах, потому что его колени знатно подкосились. В этих документах было все, чем он, Блейн Андерсон, являлся: подробная биография, сведения об образовании, информация о покупках, начиная с самых мелких трат и заканчивая серьезными, история самых сомнительных телефонных разговоров, досье на большую часть девушек, с которыми он когда-либо спал, откровенные фотографии со стриптизершей, которую он привез к себе домой в прошлом месяце, подробные сведения о Китти и ее интрижках, несколько грязных фактов, которые могли поставить под угрозу бизнес его матери и политическую деятельность отца... – Зачем? – только и смог спросить Блейн. – Затем, доктор Андерсон, чтоб вы понимали: отнимите у меня то, что принадлежит мне – и я, не сомневаясь и не колеблясь, отниму у вас все до последней крохи. Поверьте, мои люди за один только месяц сумели найти достаточное количество грязи, которая дискредитирует вас и ваших близких... Вы ведь отнюдь не глупый человек, доктор, вам это ни к чему. Себастиан Смайт говорил обо всем этом с легкостью, от которой скручивало кишки; он улыбался, сохраняя приветливое выражение лица, но именно эта улыбка давала понять о серьезности его намерений. Блейн смотрел на него прямо, пристально, не отводя взгляда, до тех пор, пока из-за рези в глазах не пришлось моргнуть – и не понимал, что происходит. Зато можно было переставать жалеть о своем мальчишеском гоноре и спеси. Было очевидно, что мистера Смайта он задел задолго до того, как открыл рот. – О, вы не слышали обо мне, доктор Андерсон? Я должен был это предугадать... Ладно, дам вам подсказку: вчера вечером я сделал Курту Хаммелу, вашему доброму другу, предложение, и он ответил мне согласием. Мы женимся. Блейн все же, пусть и с запозданием, решил сесть. Все выражения, которыми обычно описывают подобное состояние – вроде "обухом по голове" или "в глазах потемнело" – меркли в сравнении с тем, что он сейчас испытал. На месте его каким-то чудом удерживала лишь необходимость держать лицо... прожевав каждое слово гостя и проглотив несколько последних, Блейн осторожно выдохнул, боясь, что его вырвет. Кто бы мог подумать, что каждый раз, когда он фантазировал о том, что отобьет его у неизвестного любовника, этим самым любовником был Себастиан Смайт? Кто бы мог подумать, что именно его недовольный шепот он слышал в те ночи, когда осмеливался будить Курта звонками? Кто бы мог подумать, что это были его вещи в квартире Курта, его поцелуи на его шее, его... Его Курт. – Я не знаю и не хочу знать, какие между вами отношения, доктор Андерсон, и мне искренне плевать, что вы чувствуете – уж поверьте, никому и никогда не было на вас настолько искренне плевать, как мне, – но с этого момента вам придется приложить все силы для того, чтобы я больше никогда не задумывался о вашем существовании. Меня не волнует, каким образом вы этого добьетесь, но если я еще хоть раз услышу ваше имя из уст своего жениха или увижу его на экране мобильного – ваша голова окажется в глубинах вашей же задницы. Испаритесь. Исчезните. Игнорируйте. Добейтесь того, чтобы Курт сам захотел вычеркнуть из своей жизни такого "друга"... Делайте что угодно – в этом я вас не ограничиваю. Но, главное, помните: какое бы вы решение вы в итоге ни приняли, вы уйдете, а я – останусь. Разница лишь в том, сохраните вы остатки достоинства или нет. А кроме достоинства еще и свою карьеру, карьеры родителей, невесту и славное доброе имя. Как вам такое предложение? Все это время Блейн мечтал лишь о том, чтобы Себастиан заткнулся. Он услышал достаточно. На самом деле, услышал гораздо больше, чем хотел услышать, и все слова после "...ответил мне согласием" были лишними. Жаль, правда, что его мнение не учитывалось – Себастиан продолжал говорить. Да его и винить в этом было нельзя, честно признаться. И Курта винить было нельзя. И все это... все это просто... Все это было просто... – Потрясающе, – кивнул мистер Смайт, едва ли собираясь дожидаться хоть какой-либо ответной реакции. Блейн, видимо, выглядел настолько красноречиво, что в словесных подтверждениях не было нужды. – Рад, что мы с вами договорились. Рад, что донес до вас свою позицию. Рад, что наконец получил возможность с вами познакомиться... Рад осознавать, что наша встреча была первой и последней – всегда приятно, когда дела решаются быстро. Вдвойне приятно, если при этом еще и бескровно... Прощайте, доктор Андерсон, и будьте хорошим мальчиком – не посягайте на то, что вам не принадлежит. Кто вообще учил его так говорить?.. Ах, точно. Ораторское искусство – незаменимый атрибут любого политика. У порога Себастиан обернулся, как будто что-то оставил, и Блейн было подумал, что он заберет с собой папку с компроматом, но мужчина добродушно посмотрел на него и расхохотался: – Не забудьте проголосовать за меня на выборах. Как о таком забыть? Спустя десять минут Блейн согнулся на пороге уборной, не дойдя до ближайшей кабинки. Его завтрак оказался на его же ботинках. Теперь он понял, почему оксфорды мистера Смайта блестели так неестественно – их наверняка отмывали не в блевотине, а в крови. Вот что бывает, когда завтракаешь раньше, чем наконец открываешь глаза и просыпаешься.***
Свой единственный заслуженный выходной Блейн провел в кровати, по понятным причинам отказавшись от игры в гольф с коллегами. Свернувшись клубком под теплым пледом, он стискивал его зубами, жмурился до головокружения и мечтал о том, чтобы озноб и недомогание были симптомами болезни, которая носит имя "грипп", а не той, чье название начинается на букву "л". "Л": лицемерие, легкомысленность, ложные надежды, логическое завершение. Ему начинало надоедать это ощущение собственного ничтожества – сейчас его нельзя было оправдать даже желанием вызвать жалость. Но как иначе Блейн должен был чувствовать себя, оказавшись в такой ситуации? Он не был и никогда не пытался быть настолько сильным, чтоб справиться с болью в два счета, и настолько бездушным, чтоб отвлечься или, как любят говорить непрошенные советчики, "забыть". Ему необходимо было некоторое время уже на то, чтоб хотя бы просто осознать: все его фантазии так же далеки от реальности, как он сам далек от идеальности. Ночью Блейн плакал, и за это ему ни капли не было стыдно. Единственное, чего он мог сейчас стесняться (и чего ему бы действительно стоило стесняться) – своей слабости. До него, к сожалению, слишком поздно дошло, что слабость заключается не в проявлении чувств, не в открытом выражении эмоций и не в честных разговорах, а в неспособности поставить жизнь выше существования. Два дня назад Себастиан Смайт пригрозил отнять у него женщину, которую Блейн никогда не любил как должно, репутацию, которая и так не была безупречной, работу, которую можно было начать с самого начала – и Блейн почему-то испугался потерять это куда больше, чем боялся продолжать во всем этом жить. В одной из его сладких мечт Курт был баристой, а сам он – вольным художником, зарабатывающим на жизнь нехитрой работенкой. У них обоих не было якорей, что тянули бы их на дно, и уж точно не было парусов, которые увлекали бы их вперед: попивая кофе в дальнем углу небольшого мрачного зала, Блейн снова и снова делал наброски Курта, пока тот наконец не обратил на него внимание. Их история любви начиналась с разлитого кофе, обоюдного возмущения и обрывка салфетки с номером телефона, но не заканчивалась на знакомстве с чьей-нибудь второй половинкой. В другой такой мечте Блейн был бизнесменом, женатым на своей работе, а Курт – его таким же помешанным бизнес-партнером, так что их отношения не стали концом их карьер: напротив, привели к созданию одной крупной мощной компании, вышедшей на мировой рынок, и одной счастливой семьи. Они влюбились друг в друга после бесконечно долгой конференции, совета насчет цвета галстука и жаркой ночи в дорогом отеле, но не разошлись при первой же необходимости перестроить свою жизнь ради чего-то по-настоящему стоящего. В третьей мечте, самой эгоистичной, Блейн все так же оставался пластическим хирургом, но вот Курт... Курт был моделью, пришедшей к нему на консультацию и страстно желающей изменить кое-что в своей внешности. Им обоим очень повезло в день встречи: Блейн наконец обрел свой идеал и свое вдохновение, а Курт поверил в себя и узнал, что для того, чтобы привлекать лучшие модельные агентства, иногда достаточно просто светиться от переполняющей любви. Их отношения были полны долгих разлук, ревности и мучительного страха потери, но они ни за что не опускали рук и не перестали верить в лучший исход событий. Еще в одной мечте... Курт с Блейном тоже были вместе, разумеется. Несмотря ни на что. Таких фантазий у Блейна было очень много – десятки, может быть, даже сотни. Идеальные миры сами собой возникали в его сознании, пока он пил утренний кофе, выкладывал фотографии в Инстаграм, листал новостную ленту... Мысли о Курте давно наполнили каждую минуту его существования, но все сказки, выдуманные Блейном, отличались от реальности самым радикальным образом: там им всегда хватало смелости на то, чтобы сказать друг другу правду о своих чувствах, и никогда не приходилось по-крупному жертвовать ради возможности быть рядом. Кроме того, в мечтах Блейна не существовало Китти и Себастиана, чувства долга, страха, угрызений совести и прагматичного эгоизма – а если и были, то они не становились серьезным препятствием на их пути. К сожалению, все было куда запутаннее в том мире, где они оба были вынуждены жить. Нельзя было просто махнуть на прошлое, взяться за руки и уехать в закат на ретро автомобиле c табличкой "молодожены" вместо номеров и привязанными к багажнику жестянками. За каждым поступком тянутся последствия, а когда тебе уже за тридцать и твоя жизнь давно сложилась и устоялась, последствия пугают как никогда сильно. Самым обидным в сложившейся ситуации было то, что Блейн не мог ничего сделать. Из-за его влечения к Курту мог теперь пострадать не только он, но его родители и даже Китти. И даже если бы Блейн нашел способ уладить все проблемы, которые был способен причинить его близким Себастиан Смайт, даже если бы он решился на отречение от прошлого, нужно было еще согласие Курта. Курта, который, пусть и был одинок, вряд ли б захотел променять завидного жениха и любимое дело на парня, и поцеловать его не осмелившегося. Да, у них была еще одна проблема помимо угрозы со стороны Себастиана и кардинальными изменениями в жизни – недосказанность. И пусть Блейн был уверен в том, что знает, какие чувства к нему испытывает Курт, он совершенно точно не знал, как Курт относится к своему... будущему мужу. Может быть, Себастиан для Курта совсем как Китти для Блейна. Может быть, он любит их обоих. Может быть, он устал находиться в подвешенном состоянии и надеяться непонятно на что и этим согласием раз и навсегда поставил точку. Может быть, он никогда и не надеялся. В какой-то момент Блейн не выдержал подобных мыслей: подскочив с места, он заметался по квартире, разбирая завалы хлама, скопившегося за последние несколько дней, проведенных в почти бессознательном состоянии. Кристофер, до того спавший рядом с кроватью, запыхтел и завозился, помогая хозяину с уборкой. Когда тяжелые шторы были наконец раздернуты, квартира окончательно ожила – а вместе с ней ожил и Блейн, воспрянувший духом только потому, что просто не мог больше убивать себя размышлениями. Они еще не расставили все точки над "и" – а значит, рано было хоронить общее будущее. Блейн еще не сказал Курту, что влюблен в него, Курт еще не разбил его надежды; Блейн еще не признался в том, что больше всего на свете хочет и в то же время боится быть с ним рядом; Курт еще не рассмеялся ему в лицо... И вряд ли когда-нибудь это сделает. А если так, то шанс еще есть. Как минимум, он сможет произнести то, что давно сказано глазами. А дальше – будь что будет. Скорее всего, им не быть вместе. Пусть так. Зато у Блейна появится возможность вспоминать, как губы Курта складывались в тихое "Я люблю тебя", а в глазах зажигалась улыбка. Он убегал от прошлого на протяжении долгих лет, но ради таких воспоминаний готов был жить.***
Попав в две небольших пробки и одну довольно серьезную, Блейн наконец оказался у места назначения. Таксист высадил его в неположенном месте, и мужчина, проворно выскочив из машины, вместо того, чтобы поскорее убраться восвояси, остановился на кромке бордюра, уставившись на здание, в котором располагался офис Курта. Его (хвала богам, не здание, а Блейна) слегка потряхивало, но оно и не удивительно – странно было бы в том случае, отсутствуй мандраж напрочь. Мимо проносились машины. Блейн чувствовал их скорость потоками ветра, треплющими его свободно выпущенную рубашку и волосы на затылке, но все еще не мог отвести взгляда от высотки. Острие башни вонзалось в небо и, казалось, одновременно куда-то в область гипоталамуса – вот почему мужчина сейчас не способен был отвечать за свои эмоции. У одного из окон, расхаживая по своему кабинету с закатанными по локоть рукавами и пальцами, черными от графита, его ждал Курт, еще даже не подозревающий, с какой целью его попросили о встрече. Острие его карандаша упиралось в страницы альбома... Вздрогнув, Блейн несколько раз моргнул, а потом зашагал вперед прямо через сквер, где для таких как он специально была установлена предупреждающая табличка. "По газону не ходить" – что ж, если с такой позиции смотреть на все происходящее, можно вообще не выходить из дома. Хотя такой вариант несколько часов назад Блейна вполне устраивал. Уже в лифте мужчина впервые задался очевидным вопросом: а не было ли жестоко вот так вот заявляться к Курту и, по сути, ставить его перед фактом? Чужое признание в любви всегда подразумевает под собой необходимость ответных действий, а если оно происходит внезапно и не в самый подходящий момент, эти самые действия могут не найтись. Или, в конце концов, не быть на все сто процентов адекватными: пару раз Блейн смотрел видео о неожиданных реакциях на признание в любви или предложение брака, и увиденное его не впечатлило. Отчего-то он готов был принять согласие или отказ, удар в лицо или пинок в пах, но не готов был увидеть понимающий кивок, растерянное движение плеч, притворную глухоту или, того хуже, вымученное "спасибо". Но поворачивать назад уже было поздно, верно?.. Ох, ну почему он думал об этом всем – неужели все человеческие существа сталкиваются с таким количеством противоречивых чувств и подвергаются невыносимым сомнениям? Если так, становится ясно, почему Бог отвернулся от своих детей: эксперимент не удался – биологический вид теоретически жизнеспособен, но на практике заживо съедает себя душевными терзаниями. Хорошо, а об этом он зачем думал? Час от часу не легче. – Добрый день, мистер Андерсон, – поприветствовала его как всегда улыбчивая ассистентка Курта, ненадолго от уха телефон. – Мистер Хаммел в своем кабинете и готов вас принять. Впрочем... Ну, вы сами знаете. – Привет, милая. Спасибо. Я принес тебе кофе – угощайся. Сняв один из стаканов с подноса и поставив на стойку, Блейн кивнул в ответ на благодарность и облизнул губы – больше ничего не могло задержать его на пути к Курту Хаммелу и выяснению отношений с ним. Ну, разве что эта пугающая массивная дверь, которая... ...раскрылась до обидного быстро. – Услышал твой голос, – со смехом пояснил Курт, с благодарным кивком отбирая у него один из стаканов с кофе. Выбирать, где чей, не было нужды: какое чудесное стечение обстоятельств – в последнее время они предпочитали один и тот же. – Ты не говорил, что у тебя выходной. Могли бы посидеть где-нибудь с ребятами вечером, потому что у меня есть новость, и я бы хотел... – Ты выходишь замуж, да? – в лоб спросил Блейн, решив, что достаточно испереживался для того, чтобы еще и сейчас ходить вокруг да около. – Как ты..? – У тебя перстень на пальце. Выглядит как помолвочный. Я же не совсем дурак, Курт. – Да. Хорошо, ты прав. Я выхожу замуж. Кофе они допивали молча, сидя в разных углах комнаты и изредка встречаясь тяжелыми взглядами, поднятыми из-за стаканов с кофе. На стакане Блейна было написано "Курт", на стакане Курта – "Блейн", но кому какое дело? Глядя на свое криво накарябанное имя, Блейн постукивал пальцами по картонному боку стаканчика и мысленно – медленно – считал до ста, чтобы не заорать во весь голос о том, что эти милые мелочи, каждая из них, что-то да значат. Не могут ничего не значить. – Он сделал мне предложение две недели назад, – миролюбиво начал Курт, прикладывая все силы для того, чтобы его объяснения не звучали как оправдания. – Мы пока не объявляли прессе. Извини, что не сказал тебе – хотел сделать это лично. Ждал подходящего случая. – Ждал подходящего случая? Это какого, интересно?.. – с подчеркнуто спокойной интонацией поинтересовался Блейн. Однако его зубы сами с собой стискивались от бессмысленной ярости, и скрыть это было достаточно сложно – по крайней мере, от человека, который изучил тебя вдоль и поперек. – Ты хотел рассказать это во время ужина в дружеском кругу? Почему так? Почему не при личном разговоре со мной? – Самый напрашивающийся вариант ответа – я как раз не хотел допустить такой реакции. – Теперь, когда ты помолвлен, ты будешь избегать общения со мной? – Все, что мы делаем в последнее время – ссоримся, и больше ничего. – Да ладно тебе, я ведь просто твой хороший друг, неужели я не порадуюсь твоему счастью? Может, ты думаешь, что я за тебя не рад? Я дал тебе какие-то поводы усомниться?.. Что не так с моей реакцией? – Я так устал от того, что у нас с тобой постоянно что-то идет не так. Нет, серьезно! Мы грыземся совсем как собаки, которые не поделили кость, или как... старая супружеская пара. Хотя мы друг другу ничего не должны, Блейн, слышишь? Я вообще мог тебе не рассказывать. Видимо, слушать друг друга они тоже не были должны – в любом случае, явно не собирались этого делать. – Да я в восторге от того, что ты выходишь замуж, Курт, как ты мог подумать иначе! Если твой избранник хороший парень – в чем я уверен на все сто процентов, у тебя ведь такой изысканный вкус, – мы могли бы вместе ходить на двойные свидания. Вы с ним и мы с Китти. Здорово же, правда? А представь, как здорово будет собираться вместе по выходным, чтобы выпить вина и брезгливо посмеяться от какой-нибудь дурацкой новой комедии. А дети! Наши дети смогут дружить: вы ведь со своим дружком – прости, женихом – собираетесь завести детей? – Ты вообще замечаешь, что сам ведешь себя как противный ребенок? Невоспитанный, эгоистичный, злобный пятилетка, который сучит ножками каждый раз, когда что-то происходит вопреки его желаниям. И это меня ты называешь сварливым старикашкой – куда лучше, знаешь ли, брюзжать себе потихонечку, не особо надеясь на ответную реакцию, чем устраивать скандалы с целью привлечения к себе внимания. Ты такой же мой друг, как и все. Точно такой же, как и другие! За исключением того, конечно, что ты чертова королева драмы. И я отношусь к тебе так же, как к остальным. Точно так же. Ни хуже, ни лучше... Курт вскочил с места, нервно размахивая руками; его щека и шея частично покраснели, а на виске ясно обозначилась бурлящая венка... Блейн, сбивший с подлокотника кресла почти полный стакан кофе, моргал в такт ее пульсации. – Я бесконечно рад тому, что ты выходишь замуж – теперь ты наконец сможешь от меня защититься. Ведь именно поэтому ты и согласился, да? Ну же, Курт, признайся – какие могут быть другие причины? – Хм, дай подумать... Даже не знаю: любовь, уважение, преданность, спокойствие, комфорт, предположим? Хотя как ты можешь знать об этом, если сам женишься ради защиты? Как тебе в твоей правильной лживой жизни? Хорошо, приятно?.. Косо не смотрят, не смеются над тобой? Вот и отлично, мечта сбылась. – Да, Курт, я знаю, у меня много психологических проблем, именно поэтому я и хожу к психотерапевту. Ты видел полочку с седативными у меня в ванной?.. Но мои мотивы никак не объясняют твоих. Курт, ты любишь меня! – А как бы ты, интересно, заговорил, если б я был помолвлен уже на момент встречи с тобой?.. – Да пойми ты уже: это кольцо не изменит твои чувства. Курт молча смотрел на него – долго, загнанно, отчаянно. Блейн никогда раньше не видел его таким разозленным и расстроенным одновременно, и ему все еще было ненавистно осознавать, что причиной очень многих негативных переживаний Курта являлся именно он. С другой стороны, он и сам был не менее раздосадован и взбешен. Неужели Курту действительно было так сложно сказать всего несколько слов, когда его и так изо всех сил к этому подталкивают?.. – Ну надо же, нашел, к чему прицепиться – кольцо! Вот, пожалуйста, смотри, – мужчина, окончательно выйдя из себя, свинтил с пальца перстень и не глядя бросил его назад. – Теперь на мне нет кольца. И? Хочешь сказать, теперь все иначе? Да ничего подобного, мои чувства остались прежними. Я все еще помолвлен. Я все еще настроен решительно. Я все еще хочу этот брак. Но даже если бы Себастиан не сделал мне предложения, я бы никогда – ты слышишь, никогда! – никогда не сказал бы тебе... – Курт! – Боже, неужели я... какой я придурок. Они оба испуганно замолчали, а Курт даже дышать перестал – все это зашло слишком далеко. Окно за спиной Курта было распахнуто, но в пылу ссоры он, ясное дело, об этом не вспомнил. Где теперь был этот чертов перстень? Неужели ему придется сочинять историю о том, как он потерял фамильную драгоценность своего жениха?.. Прекрасное начало отношений. – Я... Я не знаю. Зачем я вообще это сделал? Это ты виноват, Блейн. Зачем ты вообще пришел сюда? Я не заслужил такого обращения. Прежде, чем Блейн успел извиниться, Курт довольно резковато перегнулся через подоконник – точнее, настолько резко, что Блейн подлетел к нему, хватая за локоть. Нет, он не думал, что перед ним случится акт самоубийства или несчастный случай: он решил, что сейчас, пока на Курте нет кольца и, следовательно, он беззащитен (смешно, не так ли?..), самое время для смелости. Или других слов на букву "С": сумасбродства, страсти, скотства. – Лучше просто не трогай меня. Курт развернулся, чтобы дать отпор, но Блейн обнял его за плечи, и они вернулись назад во времени, снова оказавшись в той самой ночи, когда не смогли пересечь границ. Руки Курта опять лежали на груди Блейна так, будто не знали, оттолкнуть или обнять; Блейн вновь пожалел обо всем на свете. – Не тро... меня. – Мне так стыдно, Курт. Я не хотел тебя обижать. – Знаю. Ты никогда этого не хочешь. На сей раз обошлось без затянутой прелюдии из вздохов, взглядов и двусмысленных прикосновений: они просто одновременно потянулись друг к другу, а их губы, сухие после бесполезных криков, предсказуемо столкнулись. И это не стало взрывом, фейерверком или кровопролитной аварией – это было неумолимой гравитацией. Блейн не просто испытывал это ни с чем не сравнимое ощущение первого поцелуя с новым человеком – нет, ему казалось, что до сих пор он вообще никогда раньше не целовался. Точно ему еще не доводилось забывать о необходимости дышать и в итоге все-таки задыхаться, или глотать собственный бессвязный шепот, или глохнуть от какофонии сердцебиений, или силой мысли пытаться остановить время... Гравитация – это тяжесть. Невыносимая тяжесть бытия. – Мне нужно найти кольцо. Когда Курт обернулся к нему, уже у самой двери, поджимая губы и моргая слипшимися ресницами, Блейн неожиданно вспомнил, зачем пришел – не для того, чтобы обвинять его в нежелании провести всю жизнь в одиночестве, не для того, чтобы выжимать из него эмоции, и явно не для того, чтобы выбивать из него признание в любви. Почему это Курт должен был первым говорить то, что хотел услышать именно Блейн?.. Эгоистичный пятилетка – подмечено метко. – Я люблю тебя. Курт вздрогнул и устало покачал головой. Надо же: столько времени потратить на пустые глупые разборки, а потом взять и... сказать это. – Я тоже тебя люблю. Вот и все. Блейн не просто позволил ему уйти – с ужасающим упрямством он смотрел за тем, как Курт, спустившись вниз, решительно пытается отыскать пропажу. Пачкает дизайнерскую рубашку, на которую Блейну запрещено даже дышать, потеет, портит укладку и маникюр... Его упрямство тоже ужасало: Курт знал, что перстень, возможно, уже не найти, но отчаянно продолжал поиски. Если прикинуть, вероятность того, что порыв ветра унес кольцо далеко в сторону, была очень велика. Но вероятность того, что оно осталось где-то в комнате, отскочив от оконной рамы, и теперь лежало под каблуком чьего-то вжатого в пол ботинка, была еще больше. Дождавшись, когда резь в глазах станет невыносимой, Блейн оторвал взгляд от Курта, моргнул, обессилено жмурясь, и вернулся в реальность. "Поднимайся, я нашел его, – написал он. – Тебе повезло". Фигура Курта, сквозь этажи кажущаяся не больше шахматной, достала из заднего кармана телефон, уставилась на экран, а потом подпрыгнула от радости... Наверное. Блейн этого уже не видел – закрыв окно, он положил кольцо на подоконник и очень явственно ощутил, как вокруг горла сжимается золотой ошейник и давит, душит, стягивает до немоты. То, что Блейн долгое время считал запахом Курта, на деле оказалось запахом его жениха – тошнотворным парфюмом, пропитавшим приемную и кабинет Блейна в тот день, когда Себастиан Смайт оказал ему честь своим визитом. А на шее Курта, прямо там, под самым ухом, в месте, где поцелуи из страстных превращаются в будоражащие, остался отчетливый след дорогого табака и чужих влажных губ... Блейн нажал на кнопку селектора. – Дороти, милая, ты не могла бы приготовить нам с мистером Хаммелом мятного чая? Себастиан Смайт был омерзительно прав. Это был худший поцелуй в его жизни.